Путь в Лас-Вегас: Флоп, Тëрн и Ривер

– Верный совет, – перебивает босс.

– И тем не менее прошли годы, пока я научился полноценно следовать её советам. Пожалуй самое ценное, – продолжает Бен, – это то, что она пыталась мне объяснить, что нельзя быть соучастником преступления. Если твои друзья хулиганят, а ты стоишь вместе с ними, хоть ничего не делая, то тебя заберут, или того хуже, скажут, что именно ты совершил этот разбой. Я никогда не был глупым, и всегда понимал чего мне хотят объяснить, но при этом я всегда твёрдо знал, что нужно мне. И увы, то что нужно было мне в те годы, это максимальное участие во всём весёлом, что творилось в доступной близости от меня.

Тем же летом, когда мне должно было исполниться десять лет – моя первая круглая дата, ко всем прочим бедам, у меня появилась ещё одна. Я притянул к себе чёрную полосу, очень длинную и жирную, которая на долгие годы стала моей спутницей. Что я имею в виду? Да то, что в месяце июне я играл в футбол, как обычно со старшими ребятами, так как был явно лучше своих сверстников. Все дворовые ребята сначала пытались со мной соперничать, но быстро понимали, что я занимаюсь в профессиональной команде.

Когда я играл во дворах, то ради забавы и разнообразия, вставал на ворота, что кстати мне очень нравилось и хорошо получалось, но в тот день, лучше бы я играл себе как всегда в нападении. Один парень ударил по мячу так, что когда я подставил руку, моя кисть согнулась на девяносто градусов, а кость при этом хрустнула. До того момента я никогда себе ничего не ломал, но кто бы мог знать, что после этого случая, я буду бить рекорды по переломам.

В гипсе я проходил около трёх недель. На улице стояла жара, дети бегали, играли и купались, а я наблюдал за этим со стороны, считая дни. И когда мне всё-таки сняли его, я был на седьмом небе от счастья, но даже представить себе не мог, что ждало меня впереди.

Сняв гипс, я со всей энергией бросился на улицу, и стал играть во всё подряд. Это счастье продлилось всего два дня, когда поехав на футбол, я упал с велосипеда прямо на ржавую трубу, и насквозь распорол себе всю голень на левой ноге. Дядя и футбол научили меня мужеству, и я почти никогда не плакал, а если и шли слёзы из моих глаз, то по душевным причинам. Если тебя ужалили в ногу, то скачи на одной, а второй похлопывай – вот он мой девиз. С окровавленной ногой я еле доскакал до дома, и все кто видел меня по пути, с ужасом сжимали глаза, потому что рана была на голеностопе настолько открытой, что были видны все жилы и вся эта биологическая живность. Вида на малейшую боль я не подал, да боли вроде и не было. Просто хлестала кровь из открытой раны, а я делал вид что всё отлично – такой храбрый дурачок, скакал на одной ноге и натягивал улыбку, хоть мне и казалось, что стопа сейчас отвалится. Меня вновь отвезли в больницу, наложили много швов, и мой больничный опыт обогатился. М-да, эту история я рассказывал всем, кто меня знал, – подытожил Бен.

Арнольд смотрел на него слегка удивленно, пытаясь представить, как можно было себя так безалаберно вести.

– Ещё спустя два дня после падения с велосипеда, и ровно четыре после снятия гипса, я – неугомонный чёртик, снова пошёл играть, – продолжил Бен. – А без страсти я играть не мог, ведь мне всегда нужно было победить, и желательно красиво. Игра была в прятки, народу много, а места ещё больше. Я придумал отличный план чтобы спрятаться и успеть застучаться за себя. Это было невероятно! План сработал, и ещё как! Восторгу моих подруг и друзей не было предела. А я был на седьмом небе от счастья, гордый наивный паренёк. Естественно мне захотелось повторить этот трюк ещё раз, и для этого мне снова нужно было выбежать из-за кустов, перебежать дорогу, и максимально эффектно прыгнуть в яму, после которой можно было уже бежать к финишу. Известная истина, что в одну реку одинаково не войти, но в десять лет, я ещё не знал таких умных вещей.

Всё пошло как обычно, я поймал момент чтобы выбежать, перебежал дорогу, и тут…, время кажется остановилось, уже в момент прыжка, я понял, что приземлюсь неудачно. Не знаю как, но просто в воздухе меня пронзило это предчувствие неминуемой боли, которая меня уже поджидала на земле. Я словно получил сигнал о том что будет удар, ещё до того, как упал. Внутри всё сжалось. Я разбился. Второй перелом той же руки, причем осознал я это сразу как ударился. Мои мысли были самые гнетущие. Я вспомнил как с трудом отходил три недели в гипсе, и мне стало тошно. Я пошёл домой, лёг на кровать, и начал рыдать.

Хоть боль и была невыносимой – куда больше чем в первый раз, но плакал я не от боли, а от досады. После первого перелома, врачи и родители мне строго настрого сказали, чтобы я вёл себя спокойно и берёг свою руку. В голове у меня начали крутиться мысли, как я буду оправдываться перед отцом за то, что вновь натворил. Меня отчитали по полной программе все кто только мог, называли диким, глупым и так далее, но что это меняло!? Мне пришлось ещё один месяц мучиться! И это было только начало.

– В тебе действительно жил бес, – произносит Арнольд, – та ещё история…

– Да только она ещё не закончилась. Когда спустя ещё три недели истёк срок ношения гипса, я пошёл ко врачам с отличным настроением. Они сначала осмотрели мою ногу, которая тоже была забинтована. Странное дело, за неделю до намеченного медицинского осмотра, моя стопа начала чесаться так, что хотелось всю кожу содрать. Но самое печальное, что её сдирать не приходилось, она сама лезла и стала похожа на чешую. Только окинув её взглядом, врачи пришли в ужас. Когда они сказали, что у меня вся стопа загноена, и что дело может закончиться гангреной, мне и моему отцу, который был со мной, стало не по себе. А когда они сняли гипс на руке, и сделали контрольный снимок, их негодованию не было предела.

Они в срочном порядке отправили меня в детскую городскую больницу с ужаснейшими диагнозами: перелом и смещение кости левой руки, и нагноение левой стопы. Я никогда не лежал в больнице, и мне было страшно, я молил врачей о лечении на дому, но мне сказали что если не сделать операцию, то я могу лишиться своих конечностей, и они не врали. В том возрасте я не мог осознать насколько тяжелой была ситуация, тем более что у меня ничего не болело, но родители и врачи конечно понимали что дело было дрянь, и медлить было нельзя. А тем временем близилась моя первая круглая дата, и всё шло к тому, что отмечать своё десятилетие мне было суждено в больнице.

Первую ночь там, я тоже запомнил на долгие годы. Мы с отцом приехали около полуночи, меня осмотрел врач приёмного отделения и направил в палату. Я взял свои вещи и попрощался с отцом. Когда я зашёл в палату, там лежало человек десять, и один самый заводной парнишка рассказывал всем страшилки. Одну из них я даже примерно помню, она была про круг сатаны или что-то вроде того, что если нарисовать круг, а в нём кровью написать три шестерки, то демон придёт и заберёт тебя в ад. Такая чушь! Но мне верилось во всё, что там творилось.

Первые дни я рыдал и днём и ночью, я сильно скучал по дому и друзьям. Я не мог привыкнуть к тому, что меня ограничивали. На день рождения, ко мне в больницу пришли отец и дядя, подарили ценные подарки. Этого хватило, чтобы утешить меня на каких-то пару часов, но после того как они уходили, я вновь начинал плакать. Наверное впервые в жизни у меня было время, чтобы что-то осмыслить. Из окон своей палаты, я смотрел на улицу и людей, которые там ходили. Я начал рассуждать на тему свободы и о том, что никогда уже не вернусь домой, после чего снова начинал реветь. Моему отчаянию не было предела.

Пошла уже вторая неделя лечения, а операцию так и не делали. Нога выздоравливала, а вот с рукой врачи так и не могли определиться. А еще бы, сломать одну и ту же кость в течение одного месяца! И хоть к больничному быту я постепенно привыкал, но когда мои родные уходили после посещения, я всякий раз начинал плакать. Они носили мне фрукты и еду, у меня был телевизор и игровая приставка, но это никак не помогало мне отвлечься. К тому же медсестры и особенно дети, которые лежали со мной, постоянно завидовали моим гостинцам и пытались меня угнетать. Вот тогда, во мне проснулась не присущая мне раньше ярость.

Один ублюдок лежал со мной в палате, и постоянно приставал ко мне. Он был заметно постарше меня, и его не навещали родные и ничего не приносили, и видимо поэтому он решил вместе со мной ходить на встречи к моему папе и дяде. В один момент он меня уже настолько сильно достал, что я избил этого козла со всей жестокостью, которой набрался к десяти годам. Ребята по палате сразу зауважали меня, и больше никогда не приставали, к тому же выполняли все мои прихоти, носили всякие там развлекающие журналы и угощения прочие.

Более того, у нас в палате лежал парень с аппендицитом, на тот момент ему было лет шестнадцать, но для меня он выглядел на все двадцать пять. Я потом долго жалел, что не оставил никаких контактов для связи с ним. Отличный был пацан, мы с ним подружились, он брал меня с собой на прогулку, знакомил со своими друзьями, к тому же у него была коронная фраза, которую как выяснилось потом, он взял из рекламы жвачки, в общем весёлый был кент. Он помог мне вновь ощутить радость общения в коллективе, привнёс добра и юмора. Именно тогда я начал терять ощущение грусти. А того поддонка я бил довольно часто, так как он всё равно лез ко мне до тех пор, пока медсёстры не перевели его в другую палату.

И всё же день операции близился. Меня предупреждали о том, что это будет тяжело, но в детстве тебе сложно аналитически представить картину хирургического вмешательства. Мне сказали, что я засну и ничего не почувствую, на это я и настроился.

Рано утром, ко мне пришли врачи и медсёстры, сняли с меня одежду, положили на каталку и накрыли холодным покрывалом. Они везли меня по всей больнице, заходя из одного корпуса в другой, заводя меня в лифты, и мне это шло на руку. Я старался максимально оттянуть этот момент, хотя как оказалось, оттягивать было нечего. Когда меня привезли в операционную, я уже ничего не чувствовал – ни боли, ни страха, наверное по пути во мне выработалась очередная порция смелости, которая уже потом по жизни очень пригодилась мне. Я замер, мне сказали досчитать до пяти, и надели маску.

Один, два, три, четыре, пять…, и я проснулся в своей палате, с адскими криками: «Что случилось со мой»? – рука снова в гипсе, только в другом, ещё более сковавшим мои движения, и этого мне никто не говорил. Однако помимо шока от увиденного, ещё сильнее на меня действовала боль, непонятного происхождения, которая вибрировала по всему телу. Было ощущение, что мне по голове ударили чем-то тяжёлым, а после этого по телу пробежалось стадо быков. Чудовищное состояние!

На мои крики сразу пришли моя врач и медсестра. Я конечно сразу выкатил им претензии, что мол на такое я не соглашался, что с моей рукой не та хрень на которую я рассчитывал, и почему я себя чувствую так, как будто бы меня вытащили из холодильника, который неделю летел со скалы, делая кульбиты. Они как могли, попытались меня успокоить, объяснив что я ощущаю последствия наркоза, и скоро это состояние пройдёт, а вот руке моей придётся ещё долгое время находится в гипсе, после чего будет длительный срок восстановления.

Однако главное что я хотел услышать, это когда я вернусь домой. В течении всех этих недель я почти каждый день задавал этот вопрос врачам, медсёстрам, родителям и даже своим соседям по палате, и мне все и всегда отвечали, что «скоро, скоро». Это было так тяжело, ведь дни протекали очень мучительно и очень долго, всех ребят с кем я изначально лежал, уже давно выписали, а потом и выписали тех, кто после них попал ко мне, и всё это было бесконечно.

И вот наконец, после операции, в оглушенном и потерянном состоянии, я лежу и с надеждой смотрю на врача, которая просто обязана теперь мне обещать свободу. Я спрашиваю её, когда меня выпишут после этой операции, уже понимая, что её ответ вряд ли меня утешит, и тем не менее жду его, как самое заветное и желанное что есть в этой жизни у меня в данный момент. Она нежно улыбаясь смотрит на меня, и говорит: «Скоро, совсем скоро ты отправишься домой». Ты наверное уже понимаешь, что после этих слов, у меня в глазах потемнело, – произнёс Бен, обращаясь к Арнольду.

Арнольд едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. Почему-то муки Бена в больнице его знатно повеселили.

– Прости, я понимаю что тебе было плохо, но рассказываешь ты забавно. Думаю, что на твоём месте, я бы после этих слов, вырвал все волосы на её голове.

– Да, наверное это было бы самое логичное, что следовало бы от меня ожидать. Но я не буду рассказывать историю о том, как поколотил гипсом своего лечащего врача, это было бы слишком! Нет, как ни странно, я воспринял её слова без драмы. Я уже был готов ко всему, и за это время, и даже за тот путь что я прошёл в тот день, от парня до наркоза и после, я как будто повзрослел. Я посмотрел на её светлое доброе лицо, и наконец по-настоящему поверил, что я действительно скоро вернусь домой. Пусть не завтра и не послезавтра, но достаточно скоро, чтобы это больше так сильно не тревожило меня.

А потом подошёл дедушка – и это кстати был сюрприз. Он до этого не навещал меня, и я ждал кого угодно, но только не его. И его приход был как будто бы добрым знаком. Я почувствовал себя в безопасности.

Вскоре, при моём деде, врачи снова подошли и объяснили ему, что меня усыпили наркозом, и прооперировали руку. Операция шла около двух часов, и что всё прошло удачно. Я немного уже пришёл в себя, и с облегчением вздохнул. Нам сказали, что осталась всего одна неделя до выписки из больницы! Я радовался так, насколько позволяло мое самочувствие, даже несмотря на руку, замотанную в гипс формы неудачных работ из пластилина на уроках труда среди первоклассников. Это была такая невзрачная кочерга, что назло не соорудишь.

– Назло не соорудишь, а на здоровье вышло, – сказал Арнольд. – Ну и что в итоге, выписали тебя?

– В итоге я пролежал не одну, а две с половиной недели, частенько думая о том, что уже никогда оттуда не выйду.

– Вот чёрт! – сокрушился босс.

– Да. В общем, случалось там ещё потом многое, в частности, к тому поддонку, который тоже лежал уже почти месяц, наконец пришла его мамаша, и он естественно нажаловался ей на меня.

– Это тот которого ты проучил?

– Да, он самый. Но мне было плевать, что она пришла меня отчитывать. Я по-моему показал ей средний палец и напоследок ещё раз двинул её сыночку! Его выписали раньше меня, и я этому даже обрадовался. Воздух словно отчистился. К тому же, я знал, что неизбежно настанет и мой черед, а все остальное пусть катиться к чертям.

И вот пролежав суммарно больше четырех недель, я наконец дождался этого дня! Целый мать его месяц, прямо в разгар лета, когда все мои сверстники играют футбол, купаются и рискуют здоровьем в дворовых играх. Из больницы я вышел с гипсом, но со здоровой ногой, и с костью, которую вправили. Оставалось только ждать, чтобы она правильно срослась.

– Ну что ж Бен, надо сказать, истории у тебя увлекательные, ты оправдываешь мой интерес.

Бен укоризненно глянул на Арнольда в ответ и ничего не сказал. Нависла короткая тишина.

У Бена потом случались и более тяжелые периоды в жизни, и каждый раз почему-то в момент взлёта, когда он был полон сил, находился на подъеме энергии, когда у него всё получилась. Что же касается того проклятия с переломами, то он ещё несколько месяцев проходил курс реабилитации. Проведя почти всё лето в гипсе, рука буквально атрофировалась. Он мог пошевелить ни одним пальцем, не говоря уже о работе кисти. Примерно до зимы, то есть целую осень, он шаг за шагом, день за днём, скрупулёзно выполнял развивающие упражнения. Учился заново шевелить пальцами и кистью. Каждое, даже самое мизерное движение давалось с большим трудом. Прогресс шёл очень медленно. Первые несколько недель реабилитации, он даже не мог полноценно держать предметы в руке. Но именно в те моменты, когда у него получалось, хоть на несколько градусов больше сделать движение, покатить мячик или подгрести палку, на его глазах, буквально накатывали слёзы радости. И когда настал наконец тот день, когда он смог чёрт возьми, полностью взять в свою ладонь теннисный мячик, сжав его в кулак, он словно обрёл себя заново и как будто бы закрыл историю с детством. Впереди его ждали совсем другие времена.

– Больница научила меня терпению и жёсткости, – подытожил Бен. – Я потом осознал, что это был очень нужный опыт.

– Да. С каждой твоей истории, моё детство кажется всё скучнее и скучнее, подытожил Арнольд.

– Прости, не хотел. Да, детство у меня было бодрым, но моя дальнейшая жизнь покажется тебе скучной, и можешь даже не переубеждать меня.

– Не скромничай мистер Бен, я уверен ты ещё не раз меня сегодня удивишь.

Бен хлебнул ещё пару глотков рома и продолжил свой рассказ:

– Когда настало время идти в пятый класс, я уже не зависел от своих друзей, и мне не нужно было ждать их одобрения или поддержки, когда предпринимал что-нибудь. Это горе-лето научило меня многому, сделало меня бесстрашнее. При всех плюсах моих друзей, к сожалению, за всю жизнь, у меня не было товарища, которого бы я не смог назвать неженкой. Все они в той или иной степени плакали от боли, боялись физических нагрузок или плохих условий. Я не супермен, и как и все чувствую боль и неприятные ощущения, страх и одиночество, но в отличие от многих, я научился терпеть.

Пятый класс перевернул представления обо мне у всей школы: учителей, учеников, да и у моих родителей. Я начал с места в карьер, а куда мне было деваться? Жизнь то безжалостна, и надо было в ней себя как-то ставить. Учителя начальных классов зарекомендовали меня как хорошиста, трудолюбивого и скромного ученика, но какого было удивления моих новых педагогов, когда они увидели меня в деле. Сначала они думали, что я не приспособился к их предметам, но когда я начал срывать урок за уроком, подключая к своим деяниям весь класс, школа встала на уши. Правда сказать, Данила и Алекс не отставали, у нас был превосходный ансамбль, в котором каждый был личностью и лидером.

Каждую неделю мы гостили у директора, слушали нотации, а потом обещали, что больше так не будем, и снова начинали поджигать мусорные ведра в туалетах, бить стекла, срывать уроки, и доводить до увольнения учителей. Такой дерзости от нас никто не ожидал. Заглядывая в мой дневник, родители не могли понять, что со мной происходило, четвёрки и пятёрки к которым они привыкли, перекрасились красным цветом ручки на двойки, замечания и выговоры. Но, так как это был всего лишь пятый класс, никто нас не воспринимал в серьёз, сетуя на то, что мы всё ещё дети. Однако дети детьми, но таких хулиганств школа не видела давно, если вообще когда-либо видела.

Наш азарт в хулиганстве был немереным, на уроки мы шли только с одной целью – сорвать их. Правда было пару предметов, с очень сильными педагогами, которых до самого последнего класса, нам было сложно вывести из себя. Авторитет этих учителей был больше чем у самой директрисы. Однако нас это едва останавливало, к тому времени лично меня ненавидели все педагоги, некоторые из них, покинули школу кстати. Забегая вперед, могу сказать, что я и наша банда, выперла из школы как минимум десять учителей. Они сначала пытались учить нас, потом отбиваться от нашего натиска, потом жаловались директору, и когда понимали, что всё это бесполезно – покидали школу. Класс нам был благодарен, но не всегда. Иногда мы вынуждали уйти достаточно хороших учителей, но нам-то было всё равно, мы уже набрали такой ход, что не могли остановиться, и получали удовольствия от ощущения своей силы.

Внешкольные игры становились более взрослыми, но ничего не подумай, курение и алкоголь пришли к нам гораздо позже. Тут не могу не рассказать, как я лично довёл педагога до увольнения. Он был мужчина достаточно молодой и бравый, работал в школе много лет, и заслужил авторитет, особенно у старших классов. Но вот меня этот зубрила не впечатлил, хотя и Данила и Алекс тоже ничего не имели против него. В итоге я был единственным в классе, кто недоумевал в его присутствии, но одиночество – мой спутник жизни, и я один в поле воин. Для начала я придумал этому мужику громкую кличку, которую уже за день знала вся школа. Прозвище так звонко гремело, что даже старшеклассники, пытались выяснить, кто её придумал, и позже пришли ко мне выразить свое уважение. Во-вторых, я демонстративно делал вид, что не слушаю его указаний, и постоянно заговаривал с соседями по парте, кричал, и бросал записки прямо у него на глазах. В то время, он стал больше давать домашние задания и ставить плохие оценки, что привело к тому, что моих сторонников стало больше, и главными из них, были конечно же мои друзья.

В итоге он отучил нас года три, когда в седьмом классе, меня уже очень сильно достал. Несмотря на то, что в шестом классе, за итоговый экзамен, он поставил мне четвёрку, чем сильно удивил, ведь уже тогда он знал о моей неприязни к нему. Но я принял это как должное, так как готовился к экзамену очень серьезно, и знал почти все билеты по его предмету. Однако в следующем классе, этот говнюк уже в первом полугодии поставил мне два балла. Этим он подписал себе приговор. Я наплевал на всю скромность, и уже в наглую, на уроке во весь голос называл его не по имени, а по кличке, которую ни он, ни я не забудем. Он уже не мог повлиять на меня плохими оценками или замечаниями, так как это только усугубляло наш конфликт, и я становился ещё злее и не сдержаннее, поэтому он видимо готовил для меня нечто большее.