Пролог
Когда пропала Джейн, первое, что поразило жителей было то, что ее и вправду звали Джейн. Это казалось горькой иронией, потому что это имя примеряла на себя каждая вторая пропавшая девочка. Ненадолго, всего на несколько дней, пока ее родители в слезах не приходили на опознание. Однако у них была определенность, то щемящее знание, которого лишены остальные семьи, чьи дети однажды утром ушли в школу, прихватив пакеты с сэндвичами, и больше никогда не вернулись домой.
До 1983 года Порт-Таунсенд был самым непримечательным и нелепым городом на севере Штатов, однако в одно сентябрьское утро все изменилось, когда узкие улочки заполонили журналисты с федеральных каналов. Они и раньше бывали в городе, но перспектива написать статью о трех исчезновениях маленьких девочек манила их также сильно, как стервятников манит запах гниющей плоти.
Спустя год жители привыкли к новым лицам на картонных пачках молока, привыкли, что со столбов, трещащих от проводов, суровый океанский ветер срывает тонкие листовки с изображениями улыбающихся подростков. Но к чему они так и не смогли привыкнуть, так это к осознанию, что среди них завелся волк в овечьей шкуре. Еще с сентября 1983 все понимали, что исчезновения детей – не дело рук какого-то таинственного «гастролера», как выражалась полиция после первой пропажи, поэтому приучили себя запирать двери на два замка, провожать отпрысков до школьного забора и выходить на ночные патрули.
Они и знать не могли, что все эти меры предосторожности не помогут.
А не помогут они потому, что дети их по собственной воле шли в неизвестность, смотрели в лица свои будущих мучителей с доверчивой улыбкой, смеялись над их шутками.
Так было до момента, как пропала Джейн.
После ее исчезновения город смог вздохнуть с облегчением, а полиция, расслабив пояса, передавившие животы, вновь вернулась к редким жалобам на шум и отлову пьяных подростков, уснувших на доках.
Казалось, что все смирились с тем, что десять детей, когда-то гулявших по улицам Порт-Таунсенда никогда не вернутся на них вновь.
Все, кроме них.
Кроме тех четверых подростков, для которых исчезновение Джейн стало не точкой окончания кошмара, а началом их собственного спуска в темноту. Они собирались в гараже Люка Беннета, где запах машинного масла и отцовских сигарет создавал иллюзию безопасности. Они считали, что идут к свету, пока не оказались в самом аду.
Они не знали, что тьма, поглотившая их друга, уже наблюдает за ними из-за пелены дождя, из окон домов, мимо которых они проходят каждый день. Не подозревали, что их детские клятвы и самодельное расследование могут завести их туда, откуда не возвращаются.
Но для того, чтобы понять историю, нужно вернуться в самое начало, в дни, когда все только начиналось.
1. Закатное солнце
Август, 1983 год, Порт-Таунсенд
Закат тонул в кронах деревьев, словно раненый зверь. Лучи, спотыкаясь о листву, проникали сквозь просветы и окрашивали лица четверых детей в золотисто-красные тона. Старый дуб на холме, возвышающийся над Порт-Таунсендом, хранил их присутствие, как древний страж, год за годом становившийся свидетелем их взросления.
Люк выудил из кармана мятую пачку Мальборо, ту самую, которую стащил из отцовской куртки сегодня утром. Его движения были нарочито небрежными, словно он проделывал это сотни раз. Сухой щелчок зажигалки прозвучал громко в вечерней тишине, и на мгновение все, даже непрерывно болтающий Джои, затихли, наблюдая за ритуалом.
– Отец вчера говорил, что нашли какие-то следы той девочки с двадцать второй улицы, – произнес Люк, делая неумелую затяжку и кашляя в кулак. Его голубые глаза, казалось, впитали цвет неба, и теперь мерцали холодным светом на фоне загорелого лица. – Но я знаю, что это брехня. Ничего они не нашли.
Пропажа девочек стала главной новостью на устах жителей городка, который дремал много лет в ожидании чего-то настолько сенсационного. Взгляд Джои, самого младшего из них, жадно следил за дымом, вьющимся между пальцами Люка.
– Дай попробовать, – его голос звучал так, словно маленький мальчик пытался говорить басом.
– Мечтай, шкет, – усмехнулся Люк, подтолкнув его локтем. – Ты для этого еще слишком мелкий.
Джои нахмурился. Его светлые волосы, выгоревшие под летним солнцем, пылали рыжиной в закатном свете, делая его похожим на обиженного лисенка.
– Мой день рождения всего на четыре месяца позже твоего, – возразил он с той особой логикой детства, которая игнорирует очевидное, – и я гораздо выше Эбби!
Эбби, не отрываясь от книги, которую читала, сдула с лица прядь темных волос и тихо произнесла:
– Это потому что твоя ветка выше, дурачок.
Джейн наблюдала за ними с улыбкой, которая делала ямочки на ее щеках особенно заметными. Запах сосен, нагретых за день, смешивался с горьковатым ароматом табака. Она выждала момент, когда Люк, красуясь, выпустил кольцо дыма, и легким движением пальцев извлекла сигарету из его рта.
– Эй! – только и успел выдохнуть он.
Но Джейн уже затянулась с отточенной грацией, которая выдавала в ней не новичка, хотя родители в городе считали ее примерной ученицей. Ее глаза, цвета зеленого янтаря, насмешливо блеснули, когда она протянула сигарету Джои.
– Только не затягивайся сильно, малыш.
Джои, победно взглянув на Люка, принял сигарету, как величайший дар, и тут же закашлялся, вызвав волну смеха. Люк, чьи щеки слегка порозовели – не то от заката, не то от смущения, – ухмыльнулся, наблюдая за мучениями младшего.
– Говорил же, что рано тебе.
Он пытался выглядеть рассерженным, но в его голосе звучала та особая нежность, которую он всегда берег для самых близких друзей.
Эбби, наконец оторвавшись от книги, подняла голову, и ее внимание привлек листок бумаги, прикрепленный к стволу дуба. Уголок бумаги загнулся и трепетал на ветру, как крыло подбитой птицы. Она протянула руку и сорвала листовку, повернув ее к свету.
– Похоже, снова пропала девочка, – произнесла она, и что-то в ее голосе заставило остальных замолчать. – Училась в Риверпойнт-Хай. Кажется, ее звали Саманта.
С листовки смотрело белокурое лицо девочки с застенчивой улыбкой. Пятнадцать лет. Пропала три дня назад.
Томми, который все это время задумчиво смотрел на город внизу, вздрогнул. Его длинные пальцы сжали кору дерева так сильно, что ногти побелели.
– Я знал ее, – тихо сказал он, и его обычно невыразительное лицо на мгновение исказилось от боли. – Мы ходили в одну группу по искусству в прошлом году. Она всегда рисовала птиц…
Тишина, которая последовала за его словами, казалась почти осязаемой. Запах дыма внезапно стал горьким, а лица детей, еще минуту назад светившиеся беззаботным весельем, помрачнели. Что-то невидимое, но тяжелое, словно опустилось на их плечи.
Джейн первой нарушила молчание:
– Может, ее найдут, – но в ее голосе не было той уверенности, с которой она обычно говорила. – Не переживай, ТиДжей, – она хлопнула парня по плечу и поджала губы.
Джои, забыв о сигарете, которая догорала в его пальцах, вытащил из кармана гладкий камешек, подаренный когда-то Джейн, и начал крутить его между пальцами – жест, который он всегда повторял, когда был встревожен.
– Моя мама говорит, что нам нельзя гулять после темноты, – проговорил он, и его голос звучал так по-детски, что остальные вздрогнули. – Говорит, что в городе завелся монстр.
– Твоя мама слишком много смотрит телевизор, – пробормотал Люк, но без обычной насмешки.
Эбби, которая изучала листовку, внезапно выпрямилась.
– Это уже вторая девочка за лето, – произнесла она тем аналитическим тоном, который всегда использовала, когда ей нужно было скрыть страх. – Странно это все.
– Я сказал тебе забыть об этих глупостях! – внезапно резко оборвал ее Томми, его взгляд метнулся к Джои, чьи глаза расширились от испуга. – Саманта, наверняка, просто уехала к тетке в Портленд. Она говорила, что после школы хочет переехать. Уверен, родители запретили, вот она и смотала одна.
Но его слова звучали так, словно он пытался убедить скорее себя, чем остальных. Джейн медленно отобрала сигарету у Джои и затушила ее о кору дерева.
– Не стоит тебе в рот тащить эту дрянь. Пойдемте домой, – сказала она тихо. – Становится поздно.
Странное напряжение, возникшее между детьми, постепенно растворилось в сумерках, которые сгущались вокруг них. Томми первым начал спускаться с дерева, его длинные ноги неуклюже цеплялись за ветки.
– Завтра собираемся у маяка? – спросил Джои, его голос снова стал звонким и беззаботным, словно то мгновение тревоги никогда не существовало. – Я хочу покупаться напоследок, пока на началась школа.
– О, да, первый год в старшей школе, – улыбнулся Люк. – Это будет ферично.
– Феерично, – поправила его Эбби.
– Хватит! – насупился Джои, который единственный из компании оставался в средней школе.
Джейн ловко спрыгнула с ветки и отряхнула руки, на которые все равно налипла тягучая смола, нагретая летним солнцем. Девушка медленно направилась вниз по склону холма, а затем обернулась через плечо, оглядывая друзей.
– Тогда завтра в четыре у маяка, – улыбнулась она, взъерошив волосы Джои. – Я принесу те новые комиксы, про которые рассказывала.
– Комиксы? – Люк ускорил шаг, чтобы поравнять с улыбающейся подругой. – А что там? Скажи, что это «Бэтмен и Аутсайдеры»! Если да, я расцелую тебя прямо сейчас.
Джейн залилась смехом, сгибаясь пополам.
– Нет, слава богу, это не «Бэтмен и Аутайдеры», – еле произнесла она.
– Слава богу, – пробормотал он. – А то мне бы пришлось еще и выполнять, – он украдкой посмотрел в сторону, стараясь не пересекаться взглядом с друзьями, охваченными новым приступом безудержного смеха.
Томии, чьи глаза на мгновение встретились с глазами Эбби, понимающе кивнул, словно они разделяли тайну, неизвестную остальным. Они обменялись неловкими улыбками, которые никак не получалось сдержать, когда их взгляды случайно пересекались, а сердце начинало биться чаще.
– И не забудьте принести что-нибудь пожевать, – заявил Томми, словно пытаясь вернуть разговору обычную легкость. – В прошлый раз только Эбби притащила печенье, а вы все налетели, как саранча.
Эбби, свернув листовку и спрятав ее в карман, последней спустилась с дерева. Ее взгляд задержался на горизонте, где солнце окончательно скрылось, уступив место первым бледным звездам, походившим на застарелые следы плохо вычищенной жвачки.
Пять силуэтов медленно удалялись от дуба, их смех постепенно затихал в вечернем воздухе. Они не знали, что это лето станет последним в их жизни, когда они будут вместе, когда смех будет звучать так легко, а мечты – казаться такими достижимыми.
Через год от этой безмятежности не останется и следа. Через год одного из них не станет.
Но пока, в этот летний вечер, они были просто детьми. Бессмертными, бесстрашными, бесконечно далекими от той тьмы, которая уже начала окутывать их город.
2. Тлеющие заголовки
Август, 1984 год, Порт-Таунсенд
Солнце в тот день казалось незаконным. Оно заливало узкие улочки Порт-Таунсенда беспощадным августовским светом, будто забыв, что городу уже год как было запрещено радоваться. Асфальт плавился под колесами велосипеда, а из-под них вырывались мелкие брызги – следы ночного тумана, еще не успевшего испариться полностью. Люк крутил педали своего потрепанного Швинна, чувствуя, как пропитанная потом рубашка прилипает к спине. Сумка через плечо тянула вниз тяжестью сотен одинаковых газетных полос. На каждой первой странице – лицо Джейн, улыбающееся той улыбкой, которая показывала ямочки на ее щеках. Фотография была сделана в мае, для школьного ежегодника. «Пропала без вести» – кричал жирный заголовок, словно в городе остался хоть кто-то, кто об этом не знал.
Сегодняшний день был особенным. Прошло ровно семь дней с того момента, как Джейн не вернулась с прогулки у маяка. Неделя – это срок, когда оцепенение начинает сменяться паникой. Шериф организовал поисковые отряды. Журналисты из больших городов заполонили местные мотели. Телефоны не умолкали. Поиски продолжались круглосуточно, словно каждая минута могла стать решающей. Быть может, так и было. Дом Бартонов показался за поворотом. Маленький, с синими ставнями и крыльцом, на котором теперь постоянно толпились люди – родственники, соседи, журналисты. Люк автоматически сбросил скорость. На крыльце стояли родители Джейн. Мистер Бартон, обычно подтянутый и энергичный, выглядел как человек, не спавший неделю – его глаза были красными и опухшими. Миссис Бартон была в синем платье, которое надела для вчерашней пресс-конференции. Они держались за руки, как двое путников, неожиданно оказавшихся на краю пропасти.
Люк замедлил ход. Люк сжал газету до побелевших костяшек. На первой странице улыбалась их дочь, и он не мог, просто не мог швырнуть им в лицо эту бумагу с липовым «расследование продолжается» в последнем абзаце. Ком в горле мешал сглотнуть. Миссис Бартон заметила его и слабо махнула рукой. Он проехал мимо, не глядя в их сторону, но краем глаза уловил кивок мистера Бартона – молчаливую благодарность за этот маленький акт милосердия.
Велосипед Люка катился дальше, с каждым поворотом колеса увеличивая дистанцию между ним и домом Бартонов, но тяжесть в груди никуда не уходила. Перед глазами стояло лицо Джейн – не из газеты, а настоящее, живое, смеющееся над его шутками всего восемь дней назад Он чувствовал, как слезы прокладывают горячие дорожки по его лицу, но ветер тут же высушивал их, не оставляя следов.
***
Холм, где когда-то возвышался их дуб, встретил Люка оглушительной тишиной. Он бросил велосипед у подножия и рывком стянул сумку с плечей. Газеты рассыпались вокруг него, как неуместно белые цветы на могиле. Черно-белая Джейн с десятков первых полос смотрела на него своими глазами, цвет которых он помнил лучше, чем собственный.
– Что это за херня, Беннет? – голос Томми разрезал тишину, как нож масло.
Люк обернулся. На тропинке стояли трое – Томми, Эбби и Джои. Они не договаривались здесь встретиться. Просто это место невидимой нитью тянуло их к себе, особенно сегодня, в годовщину.
– Сегодняшнего выпуска не будет, – хрипло ответил Люк, доставая из кармана отцовскую зажигалку, ту самую, которой когда-то зажигал свою первую сигарету на этом холме.
Газетная бумага занялась сразу, жадно поглощая огонь. Джейн с десятков первых полос стала чернеть по краям, скручиваться, превращаться в пепел. Никто из четверых подростков не пытался остановить это маленькое кощунство. Они стояли молча, завороженные танцем пламени.
Эбби сжимала в бледных пальцах стопку одинаковых листовок. «Вы видели Джейн?» – вопрошала каждая из них.
– Я всю ночь расклеивал эти чертовы листовки, – хрипло ответил Люк, забрав бумажку из рук Эбби. – Толку-то.
Девушка подошла и аккуратно вытянули одну из них. Ее глаза за стеклами новеньких очков были красными от недосыпания и слез.
– Семь дней, – голос Эбби звучал надломлено. – И ничего. Ни единой зацепки.
Эбби изменилась сильнее всех за прошедший год. Ее некогда пухлые щеки впали, а в глазах, смотрящих теперь сквозь стекла очков с новыми, металлическими дужками, поселилась старость, которой не должно было быть у четырнадцатилетней девочки. Блокнот, который раньше был заполнен теориями заговоров и шутками, теперь содержал методичные записи о каждой пропавшей девочке из Порт-Таунсенда и соседних городков.
– Отец говорит, первые сорок восемь часов критичны, – сказал Томми, в его голосе кипела злость – единственная эмоция, которую он позволял себе выражать с тех пор, как Джейн исчезла. – Прошло уже больше ста шестидесяти. Они не ищут. Шериф вчера пил с моим отцом. Говорил, что такое случается – дети просто… уходят.
– Она бы не ушла, – тихо произнес Джои. Камешек, тот самый, что когда-то подарила ему Джейн, перекатывался в его пальцах с выработанной за год привычкой. – Она бы не бросила нас.
– Тогда у меня для тебя неутешительные новости, – бросил Люк, который до последнего цеплялся за надежду, то Джейн, поддавшись странным эмоциям, решила покинуть их провинциальный городок сама, по своей воли.
– Она жива, – обиженно бросил Джои. – Я знаю, что она жива.
Пламя догорало, оставляя за собой черный круг на выжженной солнцем траве. Четверо подростков смотрели на него, словно ожидая, что из пепла возникнет ответ.
Люк первым нарушил молчание, его голос звучал с новой решимостью:
– У моего отца есть полицейские отчеты.
Трое других резко подняли головы, глядя на него с внезапной надеждой.
– Она не просто исчезла, – продолжил Люк, опускаясь на колени и начиная рисовать что-то пальцем в пепле. – На маяке нашли ее рюкзак. И кровь. Об этом нигде не писали, а журналисты пока не пронюхали.
Эбби подошла ближе, ее глаза сузились за стеклами очков.
– Ты уверен?
Люк кивнул.
– Я видел файлы. Отец держит их в кабинете, под замком, видимо хочет попробовать написать что-то серьезнее бурды для рыбаков или садоводов. Но замок-то старый…
Слова повисли в воздухе. В этом городе любой секрет был старым замком, который можно вскрыть, если знать, как.
– И почему ты не сказал ничего раньше? Если ты все знал… – спросил Джои, его голос дрожал от плохо скрываемого страха и предвкушения.
– Неважно, – рявкнул Люк, потирая лицо.
Томми поднял взгляд, в котором читалась решимость человека, потерявшего все, кроме цели.
– Он прав, – вдруг произнес он. – Неважно, почему он не сказал. Важно другое. Мы сделаем это. То, что должны были сделать взрослые. Мы найдем ее.
В тот момент что-то изменилось между ними. Словно воздух стал гуще, а связь крепче. Они больше не были просто детьми, которых объединяла общая потеря. Теперь их связывала общая цель.
– Мы начнем с маяка, – сказал Люк, поднимаясь с колен и отряхивая пепел с джинсов. – Сегодня вечером. Сегодня вечером. После того, как уйдут поисковые отряды.
– У родителей Джейн берут новые показания, – кивнула Эбби, поправляя очки на носу. – Все будут там.
– А я знаю, где хранятся ключи от подвала маяка, – неожиданно произнёс Джои. Когда все уставились на него, он покраснел. – Мой дядя помогает в поисках. Я видел, куда он их кладет.
Они помолчали, осознавая значение того, что собираются сделать. Потом Томми протянул руку, ладонью вниз:
– За Джейн.
Три руки легли поверх первой, образуя живую башню из плоти и клятвы.
– За Джейн, – эхом отозвались они.
Никто из них не знал, что эта клятва будет стоить им больше, чем они могли себе представить. Что тьма, в которую они собирались нырнуть, имела острые зубы. И что поиски Джейн откроют двери, которые лучше было оставить запертыми.
3. Под надзором звезд
Томми Миллер проснулся за несколько минут до полуночи, выброшенный из глубин сна невидимой рукой тревоги. Его сознание, словно натянутая струна, вибрировало от предчувствия чего-то неотвратимого. Простыня под ним была влажной от пота, а сердце стучало с такой силой, будто пыталось пробить грудную клетку.
Дом семейства Миллеров давно перестал быть домом в привычном понимании этого слова. После смерти матери всякое тепло пропало, а вместо горячих ужинов по вечерам на столе появлялись окурки и пустые стаканы, налипшие на коричневатые пятна. Отец, некогда крепкий мужчина с зычным голосом, превратился в тень самого себя, каждый вечер тонущую в бутылке дешевого виски.
Сегодня он лежал в гостиной, раскинув руки, словно потерпевший кораблекрушение. Пустая бутылка скатилась с его безвольной ладони и остановилась у края потертого ковра, оставляя за собой след из капель. Томми смотрел на него, и в груди его не было ни жалости, ни презрения – только глухая усталость человека, давно привыкшего к определенному порядку вещей.
Кухня встретила его синеватым светом полной луны, проникающим сквозь неплотно задернутые занавески. Томми босиком ступал по холодному линолеуму, огибая россыпь пустых банок, как моряк обходит рифы в опасных водах. Каждый шаг был осторожным, выверенным. Он чувствовал, как под стопами хрустят крошки – мелкие осколки быта, рассыпавшегося на его глазах. У двери Томми замер, не от страха быть услышанным, а от странного, почти мистического предчувствия, что пересекает какой-то важный рубеж. Словно этот дом, эта жизнь останутся позади, даже если физически он вернется сюда через несколько часов. Его рука на дверной ручке дрогнула – мгновение сомнения, последний шанс остаться в безопасной гавани посредственности.
Кеды он натянул на босые ноги одним движением – привычка человека, который часто уходит незамеченным. Липкий летний воздух обволок его, когда дверь за спиной закрылась с еле слышным щелчком – звуком, похожим на начало чего-то необратимого.
***Эбби ДеЛонг прятала свой блокнот под подушкой с той же тщательностью, с какой средневековые алхимики скрывали философский камень или подростки свои сигареты. В этой потрепанной тетради, купленной за карманные деньги в захудалом магазине канцтоваров, таились не девичьи секреты или юношеские грезы – в ней жила правда, которую никто не хотел видеть.
Ее комната, аккуратная до стерильности, отражала характер родителей: строгая, функциональная, без единой лишней детали. Стены цвета выцветшего денима, занавески, которые никогда не колышутся на ветру, потому что окно всегда закрыто. Даже книги на полке стояли по размеру, образуя идеальную лестницу из корешков.
Родители Эбби верили в порядок. В непоколебимые правила, которые защищают от хаоса внешнего мира. «Не задерживаться после темноты» – гласило правило №3 из списка, приколотого к холодильнику. «Не разговаривать с незнакомцами» – напоминало правило №7. «Всегда сообщать, куда идешь» – требовало правило №12, напечатанное жирным шрифтом, который не выцвел даже после стольких лет.
Но что толку от этих правил, если ты проводишь вечера один в гулком, пустом доме? Отец работал днем юристом и в ночную смену на лесопилке – его руки всегда пахли смолой и машинным маслом. Мать зашивала обивку мебели в швейном цехе, возвращаясь домой с воспаленными глазами и спиной, сгорбленной от усталости. Рабочие люди. Честные люди. Люди, которые просыпались каждое утро с твердой уверенностью, что мир справедлив, а зло случается только с теми, кто нарушает правила.
Эбби спустилась по лестнице, ступая с грацией лесного оленя. Третья ступенька всегда предательски скрипела, выдавая ночных беглецов, но она давно изучила этот звук и научилась его обходить. Блокнот в руках казался тяжелее обычного – или это была тяжесть ответственности, лежащей на ее хрупких плечах?
У двери она обернулась к списку правил, чей силуэт едва угадывался в полумраке прихожей. В этот момент она мысленно перечеркнула каждое из них – все тридцать два пункта, выведенных материнским почерком. Сегодняшняя ночь будет принадлежать только ей и ее друзьям. Ночь без правил, но с единственной целью: найти правду о Джейн.
***
Люк Беннет не пытался обмануть себя мыслью, что его тайный уход через парадную дверь останется незамеченным. Он знал, что отец не спит – слышал, как внизу тикают настенные часы, как бутылка мягко соприкасается с хрустальным стаканом, как зажигалка щелкает с периодичностью метронома. Каждый звук отдавался в его сознании с кристальной четкостью, словно ночь усиливала все чувства.
Отец Люка, Роберт Беннет, был журналистом до мозга костей. «В мире есть два типа людей, – любил повторять он в те времена, когда еще делился мудростью, а не только горечью, – те, кто ищет правду, и те, кто притворяется, что не видит». Ирония судьбы заключалась в том, что сам Роберт, столкнувшись с правдой своей собственной жизни – побегом жены и карьерным крахом – выбрал второй путь. Мать ушла три года назад – растворилась в утреннем тумане, оставив после себя лишь тонкий след духов в ванной комнате и пустоту, которую никто не пытался заполнить. И теперь Роберт писал колонки о садоводстве и рыбалке для местной газеты и смотрел сквозь людей взглядом человека, давно попрощавшегося с надеждами.
Люк вылез через окно ванной комнаты, как делал сотни раз до этого. Сосна, растущая у самого дома, была его верной союзницей – ее крепкая ветка подходила достаточно близко к карнизу, чтобы можно было перепрыгнуть без особого риска. Ноги мягко коснулись земли, и мальчик замер, прислушиваясь. Единственным ответом ему был стрекот цикад и далекий шум океана, который никогда не умолкал в этом приморском городке.
Он не боялся быть пойманным – этот страх давно трансформировался в нечто более глубокое и тревожное: страх остаться незамеченным. Страх, что его отсутствие растворится в общей атмосфере безразличия, окутавшей дом с тех пор, как мать уехала «найти себя» и не вернулась.
Перебегая через двор, Люк мельком взглянул на покосившийся забор – молчаливого свидетеля стольких его побегов и возвращений. В этот раз все было иначе. В этот раз он уходил не на обычную ночную прогулку с друзьями. В этот раз он шел искать Джейн – девочку, которая смотрела на него с десятков листовок, которые он сам расклеивал по городу всю прошедшую неделю.
Ночь приняла его, как принимает всех, кто ищет в ее тенях то, что нельзя найти при свете дня: тайны, спрятанные за благопристойным фасадом их маленького городка.
***
Джои Риверс всегда уходил последним – не потому, что медлил, а потому что его прощания были самыми долгими. Его мать, Сара, единственный взрослый в его жизни, работала официанткой в дневную смену и уборщицей в ночную. Джои часто заставал ее спящей прямо за кухонным столом, среди счетов за электричество и неоплаченных квитанций из школы. Ее руки, покрасневшие от постоянного контакта с чистящими средствами, были сложены перед ней, словно в молитве или в безмолвной капитуляции перед тяготами судьбы.
Сегодня она заснула, не успев снять рабочую форму – голубое платье с белым передником, на котором еще можно было разглядеть пятна от пролитого кофе. Джои подошел к ней бесшумно, с той особой осторожностью, которую проявляют люди, привыкшие заботиться о более слабых. Он накинул на ее плечи старенький плед – тот самый, что она когда-то связала для него. Шерсть, истончившаяся от постоянных стирок, все еще хранила тепло их совместных вечеров перед телевизором, когда весь мир казался добрым и понятным. Аккуратно он подсунул под ее руку рисунок, на котором они оба были счастливы и беззаботны – маленькое извинение за непослушание.
Мать не проснулась – лишь глубже вздохнула во сне, ее лицо на мгновение разгладилось, избавившись от следов постоянной тревоги. Джои смотрел на нее несколько долгих секунд, запоминая эту картину – возможно, из смутного предчувствия, что все скоро изменится. Потом он подошел к маленькому камину – реликту прошлой, более зажиточной жизни их дома. На каминной полке, среди фотографий и безделушек, Джои хранил свой талисман – гладкий морской камешек, найденный Джейн прошлым летом. «На удачу», – сказала она тогда, вкладывая камешек в его ладонь. Теперь он положил его на самое видное место – как обещание вернуться, как мостик между прошлым и будущим, как молчаливую клятву найти ту, что подарила ему этот кусочек морской вечности. Рядом с камешком лежала связка ключей с кожаным брелком в виде орла, распластавшего крылья. Этот орел всегда казался Джои нелепым и больше походил на ошибку производства или чью-то шутку. Плотно обхватив все ключи, чтобы они не звенели, он стащил их вниз и украдкой обернулся, проверяя, не разбудил ли маму.
На цыпочках, как воришка в собственном доме, Джои проскользнул к двери. Его худенькая фигура, застывшая на пороге, казалась хрупкой и неприкаянной – силуэт ребенка, вынужденного слишком рано повзрослеть. Затем он шагнул в ночь, растворяясь в тенях между домами, словно призрак, блуждающий между мирами.
***
Маяк Порт-Таунсенда возвышался над городом подобно древнему божеству, забытому, но не утратившему своей силы. Его каменное тело, иссеченное ветрами и солеными брызгами, хранило память о кораблекрушениях и спасениях, о беглецах и искателях, о всех тех, кто приходил к его подножию в поисках ответов или пристанища. Сейчас его око было затемнено – маяк не работал уже несколько лет, став скорее туристической достопримечательностью, чем путеводной звездой для заблудших моряков.
Но в эту ночь, в эту особенную ночь, когда полная луна заливала окрестности мертвенно-бледным светом, маяк казался пробудившимся от спячки. Его силуэт на фоне звездного неба был четким и тревожным, как предупреждение, начертанное на языке, который невозможно прочесть, но который отзывается древним ужасом в глубинах сознания.
Первыми к подножию маяка прибыли Томми и Люк – один стремительный, как хищник, выслеживающий добычу, другой – методичный и собранный, с выражением человека, выполняющего долг, о котором никто не просил. Они стояли молча, не глядя друг на друга, но ощущая взаимное присутствие с той особой чуткостью, которая возникает между людьми, объединенными общей целью. Через несколько минут показалась Эбби, спотыкающаяся о невидимые в темноте камни, но при этом двигающаяся с упрямой решимостью. Ее блокнот был прижат к груди, словно щит, способный укрыть ее от любой опасности. В свете луны ее лицо казалось вылепленным из воска – бледное, с заострившимися чертами.
Последним – как всегда – прибыл Джои. Его щеки горели лихорадочным румянцем от быстрого бега, а грудь тяжело вздымалась, пытаясь утолить жажду кислорода. Но глаза его, широко раскрытые и блестящие, излучали ту особую энергию, которая возникает на стыке ужаса и восторга, на границе между детством и тем, что лежит за его пределами.
Они собрались у подножия маяка – четверо детей, стоящих на пороге тайны, которая была больше их самих. Над ними простиралось небо, усыпанное звездами, каждая из которых казалась глазом невидимого наблюдателя. Ветер с океана приносил запах соли и гниющих водорослей, а с ним – шепот, который, казалось, проникал прямо в сознание каждого: «Уже может быть слишком поздно».
Никто не произнес ни слова. Они только посмотрели друг на друга – коротко, напряженно, с той особой интенсивностью, которая заменяет все возможные диалоги. В этих взглядах читалось все: страх и решимость, сомнение и вера, молчаливое обещание идти до конца, что бы ни ожидало их впереди. Джои отпер старую деревянную дверь, поросшую старыми раковинами моллюсков, ошибочно выбравших это место после месячного прилива пять лет назад.
А затем, словно по невысказанной команде, они начали подниматься по скрипящей лестнице маяка. Каждая ступенька была испытанием – не только для ног, но и для духа. Они поднимались туда, где кончаются карты и начинаются призраки, где реальность сливается с кошмаром, а правда прячется в тенях, отбрасываемых прошлым.
Никто из них не знал, что они найдут наверху. Но все четверо чувствовали, что после этой ночи ничто уже не будет прежним – ни их город, ни их жизни, ни они сами. Ибо есть тайны, которые, будучи раскрытыми, меняют не только настоящее, но и прошлое, перекраивая саму ткань существования.