Походниада. Том 1

3.3.3. Разгар болезни

Досконально помню лишь несколько более-менее конкретных эпизодов/встреч, случившихся в тот год. (Собственно, для Походниады нюансы всей этой тоскливой истории размазывать тонким слоем, действительно, совершенно не нужно. Но мне «под мантию попал»* [* – цитата из фильма «Обыкновенное чудо»] мой колючий перфекционизм. Поэтому, придётся всё-таки всё это изложить. Постараюсь, насколько это для меня возможно, лаконично.)

Эпизод 1. Блок

В смысле, Александр Блок. В том же сентябре приставленной к нашему классу на педагогическую практику потенциальной выпускнице универа пришло в голову провести памятный вечер, посвящённый Блоку. Собралось человек 15 старшеклассников почитать вслух его стихи и даже что-то сынсценировать. Пригласили и меня, и тоже поручили некое задание. Мне было это скучно, Блока я не читал, и, если бы не прознал, что там будет Дина, пожалуй, не пошёл бы. Мероприятие прошло тихо и возвышенно. Дина присутствовала в качестве пассивного зрителя. Я со своим заданием покрасовался, как мог. Универская практикантка ахнула: «Игорь, да ты же настоящий Блок! Просто копия!» Не то чтобы констатация этого сходства мне польстила – я, как и всякий «нормальный» человек, предпочитаю быть похожим исключительно на самого себя, – но деваться некуда: я, подобно Блоку, сплюснутолиц, глазами несколько одухотворён и в то время был изрядно кудряв. После вечера Дина, под ручку с своей подружкой-веселушкой Таней, плавно прошествовала мимо меня и рекла: «Игорь, ты настоящий Блок!» Она, конечно, преимущественно издевалась, трунила, но и где-то как будто по игрушечному заигрывала. Это был наш первый обмен словами после того взгляда в кабинете биологии… Внутри меня сделалось сладко и восторженно, с придыханием.

Эпизод 2. Лямой саженец

В какой-то из октябрьских вечеров по просьбе/принуждению учителей некоторые из нас собрались в школьном дворе, дабы рассадить по периметру саженцы тополей (кажется, ныне эти тополя сделались настоящими: высокими и даже старыми). Я не люблю всё это копание-сажание-окучивание-перекапывание. Выделенный командующий учитель руководил процессом. Я искоса наблюдал за Диной. Она была активна, даже интенсивна – видимо, как положено комсомолке. Я же не был комсомольцем, лопату держал неумело и от октябрьской сумеречной промозглости мучился вялостью. Щегольнуть физической силой и не свойственной мне (особенно в то время) компанейской активностью я не мог, а потому было скучно, буднично и зажато. И тем не менее мы все вместе рыли лунки, втыкали саженцы, сваливали в лунки землю и поливали из вёдер. В некий момент я услышал Динин голос, буднично произносящий: «Какой-то лямой саженец!» Мне кинулось в мозг: ««лямой», надо же!» Как оттенок отрезвления. Подобно тому как Света Безъязыкова попу почесала. Что-то редко-жаргонное, но во всяком случае явно не то, что богиня (даже комсомолка окуджавская) своими устами может произносить. Но, понятно, в отличие от Безъязыковой, применительно к Дине все эти отрезвевательные* (* – полуцитата из фильма «Осенний марафон») взбульки были капле-в-моревными. Напротив, это делало изваяние богини рельефнее, набрасывало изящных теней на изначальный тотальный блеск-сияние, приближало её ко мне, человеку, подобно тому, как к Мартину Идену пришло-таки осознание плотскости Руфи, когда он заметил на её нижней губе сок от вишен.

Эпизод 3. Ласковый май

Мы шли из школы с Сашей Даниловым. Нас догнали Дина с Таней. Они были возбуждены и по обыкновению смешливы. Саша с дамами умел быть лёгким на контакт. Мол, о чём, девчонки, смеётесь? Меня с Диной разделяли Саша с Таней, я был на пять восьмых в нейтральной зоне. Что-то там про посещение концерта «Ласкового мая», то ли бывшего, то ли грядущего. От их с Таней балагурения у меня в голове звенело, и я плохо воспринимал. Сугубо, кажется Таней, было добавлено, что данная группа уже почти вышла из моды, но всё же… Шатунов такой… м-м-м-м-м (ха-ха-ха). Выпалив всё это, Таня с Диной пошли на ускорение и оторвались от нас с Сашей. Что ж. «Ласковый май». Чем плохо? Не требовать же от девиц, потомиц бухгалтеров и слесарей, метящих в педагоги, знания андеграундного русского рока! А представление о том, как их липкие пальчики* (* – Sticky Fingers – альбом группы The Rolling Stones) тянутся к штанине выпендривающегося на сцене Шатунова, трогало меня лишь по касательной. Не дотянется. Хоть и богиня. Шатунов, он всё-таки – бог иного порядка. Будь он на моём месте, возможно, Дина Ежова тоже была бы богиней для него, кто знает?.. Я больше завидовал Саше Данилову. Как это он так легко, без микроноток содрогания даже, с богинями может общаться?

Подэпизод 3а. Таня Пьянкова

Впрочем, с Таней я не просто мог общаться, но и мог позволять себе даже шутливый полуфлирт. Ибо Таня была проста. Почти как та-самая (Света?) Михайлова из моего 8-го «В», что то и дело вызывала меня на белый танец и дышала на меня сопящим жаром банальной двоечницы. В пионерской комнате стояло пианино. Я заходил туда и каждый раз проигрывал «Собачий вальс» – единственное, что умел соорудить на этом инструменте. Однажды туда ворвалась-влетела Таня и сбацала с разгону – и даже спела – «На улице дождик, на улице ветер». Играла она легко. Сама была прыгуче-легка. Фразу «а ты меня любишь? – ага» она исполняла задорно, но при этом чуть ли не серьёзно. Как будто все эти «детишки-зонтики-дождики» – и есть вся её жизненная, хоть и шутливая, философия. Вокал у Ани был простой. Она, кажется, даже говорила так же, как пела.

Потом был День учителя. Меня почему-то засунули в библиотеку вместо библиотекаря выдавать книги и учебники. В некий момент ко мне влетели Таня-Дина. Дина пробарабанила пальцами по столу:

– Так, что у нас тут по-чи-та-тьЬ?

– Да. Что у нас тут почитать? – подхватила хохотушка Таня.

Я заговорил с Таней бойко и удачно, делая вид, что Дина вне моего поля зрения. Но подружки не задержались. Почти тут же упорхнули куда-то там ещё чего-то смотреть.

Ближе к ноябрю была общая дискотека в одной из рекреаций на третьем этаже. Я пригласил на медляк Таню Пьянкову. Видимо, хотел продемонстрировать Дине, на что я способен, – только опосредованно. Танцуя, мы болтали. Таня сказала, что ненавидит Depeche Mode, и в жизни не стала бы под них танцевать.

– Да? Странно, – сказал я. – А я их люблю.

– О-о-о, нет! – протянула задорная Таня. – Какая тягомотина, не надо мне этого!

Через какое-то время включили A Question Of Lust. Полтора куплета мы танцевали молча. И я сказал Тане на ухо:

– Тань…

– А? – она откликнулась приглушённым осторожным голосом, как будто ожидала, что я вдруг скажу ей что-то нежное и интимное.

– Нравится песня?

– Да-а.

– Это Депеш Мод!

Таня отскочила и со смехом стукнула меня ладонью по плечу.

– Эффектно ты меня надул, – сказала Таня, когда мы опять соединились в танце.

Дина позже призналась мне, что после того случая они серьёзно засомневались: в которую же всё-таки из них я влюблён?

Эпизод 4. Свадьба

Зачем-то в пионерской комнате собрались активисты/полуактивисты. Что-то организационное про школьно-комсомольские глупости. Вокруг большого прямоугольного стола. Я тоже каким-то образом затесался. Дина пришла с запозданием и села на стул рядом со мной. Мне сделалось больно-блаженно. Она вдруг оказалась слишком рядом. Тут же был её запах. Понятно, от духов, но сладкий, упругий, убийственный. Ещё у неё что-то приоткрывалось, и я увидел её кожу. Кожа, действительно, была, как у богини. Увидел грудь. Гармоничную, «оптимальную», правильную, невозможную в своей гармоничности. Совсем рядом со мной. Впрочем, всё то время я ни разу не пытался вглядеться в неё в порнографическом, плотском смысле. Но тут это было мне предъявлено, как бы даже насильно. И я вовсе одеревенел. Она ещё больше отдалилась от меня. Для такого плюгавого «дистрофика», как я, быть с девушкой с такими безупречными грудью и кожей было никак не возможно. Это заоблачно. «Так что мечтай дальше». Вдруг Дина сказала:

– А у меня в эти выходные – свадьба!

Она сказала это вслух для всех, но почти сразу с улыбкой повернулась ко мне. Меня резануло. Я вспомнил, что Лёня Бережнёв сказал тогда про «маму-девятиклассницу». Это что, про неё?!. «Свадьба». Приехали. А ты губу раскатал!

Я был внешне спокоен, но внутри обескуражен и подавлен. Одна из её одноклассниц буднично подхватила эту новость, как уже известную, просто теперь прояснилась дата. Дина в таком же будничном режиме продолжила говорить с ней. Из разговора не было понятно ничего по существу. Потом их перебила основная повестка.

Гораздо позже я узнал, что за свадьба подразумевалась. Выходила замуж старшая сестра Дины. Но эта её формулировка: «у меня свадьба»… Я склонен думать, что то был укол в мою сторону. Поддразнить. Подзадорить.

Эпизод 5. Всё!

Впервые я позволил себе намекнуть Дине вербально на свои чувства довольно скоро. Но изливался сей прорыв влюблённой души столь комично и столь уродливо, что и описывать подобное затруднительно и неловко. Мы оказались вместе с некоторыми немногими в кабинете НВП* (* – начальная военная подготовка). Военрук тогда устроил в кабинете что-то вроде тира с ружьями, стреляющими маленькими пешкообразными пульками. Пока остальные шумели, мы с Диной встали друг напротив друга через парту (не помню, как это случилось). Кажется, повернувшись к прочим присутствующим, Дина высказала некое своё наблюдение и закончила его фразой-междометием: «Это всё!» (В смысле «вот это да!», «подумать только!», «ничего себе!», «прикиньте!» и подобного.) Я вдруг отважился и тихо подхватил-слегка-поддразнил:

– Всё?

Дина обернулась на меня:

– Всё!

– Всё, – смиренно кивнул головой я.

– Всё, – согласилась Дина.

– Всё, – мягко покрутил ушами в разные стороны я.

– Всё, – приподняла брови и принаклонила голову она.

– Всё, – покивал я.

Мы повторили это «всё» раз по 50 каждый, каждый раз слегка варьируя мимику и интонации. Интонационно перевести тот наш диалог можно, при желании, было как угодно. К примеру:

– Ну и обороты у тебя, девушка!

– Вот такая я. Не нравится?

– Ну почему же?

– Говори конкретнее. Не нравится?

– Нравится. Но ты видишь, я парень умный, парень себе на уме. Я в тебя влюбился, как последний дурак, но ни за что тебе в этом не признаюсь.

– Но ведь ты же уже признался, не так, что ли?

– Давай, не крути меня, как тряпку. Не скажу тебе ничего.

– Ты думаешь, я слепая и дура?

– Понятно, что ты не дура. Но ведь и я не дурак.

– И что ты хочешь сказать? Сказать, что ты умнее меня?

– Я ничего такого не говорил, но если ты хочешь продолжать в таком духе, то давай. Чего ты ещё хочешь спросить?

– Спросить ничего не хочу. Все эти игры с тобой мне может и нравятся, а может и нет. Но, в любом случае, знай: я переупрямлю. И в гляделки со мной играть не рекомендую: дохлый номер.

– Может быть, ты меня тоже любишь?

– Что-то я не расслышала, чего ты там сказал.

– Я сам не понял.

– Интересно, кто из нас дольше продержится?

– Мне тоже интересно…

И так далее.

Потом кого-то из нас призвали стрелять. Из ружья. По мишени. Пульками.

Эпизод 6. Юные цензоры

Интересная случилась той осенью вещь. Нас, девятиклассников, в довольно большом составе пригласили на предварительный показ некоего художественного фильма про детишек, дабы мы высказались по поводу увиденного, и это якобы даже могло повлиять на то, будет ли пущен фильм на широкий просмотр. Меня, как всегда, весь этот фон мало интересовал. Меня интересовала Дина. И узнав, что она идёт, я тоже пошёл. Смотрели в каком-то минизальчике, в неизвестном мне дотоле здании где-то на московской трассе, – нас туда доставили на автобусе.

Фильм был, действительно, нестандартный, «перестроечный» (вскрывающий некую правду). В большом летнем пионерском лагере затевают игру по типу «Зарницы», – причём военный уклон преобладал над спортивным. В какой-то момент игра стихийно перестаёт быть игрой, и детишки взаправду начинают убивать, избивать и калечить сначала противников, а потом и друг друга. И даже, как будто, взрослые оказываются азартно вовлечены в эту развязную всамделишность. Впрочем, голливудской кетчуповой кровавости и постсоветской чернушности в фильме не было, а были даже элементы юмора, что не позволяло воспринимать фильм серьёзно. Да и вообще, кино показалось мне тогда абы как сляпанным и недостойным.

Потом вышла тётя с микрофоном и попросила нас поделиться впечатлениями. Мне хотелось быть искренним, опосредованно через ситуацию провербалив себя перед Диной. Я высказался в том ключе, что фильм для широкого показа нехорош, ибо преподносит правду, которую и так все отлично видят, и от которой каждому уже и без всяких там дополнительных фильмов тошно. Высказывались и другие, но скупо. Я не помню, о чём. Я был сконцентрирован на себе и на Дине.

Когда собрание было распущено, ко мне подошла Дина. С язвительной (и даже на сей раз не юморной) усмешкой она спросила меня, где же это я в жизни такую-то вот «правду» углядел? Я растерялся. Ни слов, ни даже более или менее оформленных мыслей для ответа я не смог тогда подобрать. Видя, что я молчу, Дина с той же презрительной усмешкой развернулась, отыскала глазами Таню и удалилась.

Да, Дина была комсомолкой. Видимо, на жизнь смотрела просто, без философского глубококопания. Если, к примеру, мальчишки дерутся, то это лишь естественный гормонально-энергопотребный процесс, в котором было бы глупо отыскивать признаки злокачественных социальных язв. Ибо мальчишки дрались всегда, в этом – их простая петушиная природа. В фильме показаны реальные убийства. У нас же мальчики друг друга не убивают, а просто дерутся. Да, у нас сейчас перестройка, но пока, по-прежнему, социализм, а при социализме в «Зарницу» играют правильно, и никто никого реально не убивает.

Я подумал: да, девочкам, наверное, проще. Их, конечно, без спросу «мацают» всякие Жени Штицы, но это, может быть, не так опасно, а кому-то, возможно, и льстит. Девочек не останавливают на людных и на пустынных улицах (с почти 50 %-й вероятностью) незнакомые ровесники с неизменным вопросом: «Откуда?», за которым как бы ты ни ответил, следует пространный дальнейший допрос, отъём карманных денег, унижение, описание потенциальной витиеватой расправы и прочие «радости». Об их лица не разбивают в кровь кулаки, против них не используют перстни с шипами и кастеты. Перед их глазами не стоит плачущий в рекреации Киргиз, сосед по парте в 8-м классе. Он, конечно, дрался с этим безмозглым убийцей Шорниковым упорно и мужественно, но его кулаки в крови и слёзы его кровавые, и он жалок, несчастен и брошен в этой своей детской безутешности.

Всего этого я Дине в ответ на её вопрос конечно же не мог высказать.

Впрочем, я не обвинил тогда Дину в своём сердце за это её презрительное непонимание. Напротив, подумал: а может быть со мной что-то не так, и я чего-то недопонимаю в мироустройстве? Очевидно было, что живём мы с ней в разных мирах, но в этом никакой для меня новости не было, ибо по умолчанию она богиня, а я – простой, немощный смертный.

Эпизод 7. Рот в чернилах

Мы играли в баскетбол с 61-й школой. У них. И Дина-Таня пришли болеть. В баскетболе, по крайней мере, мне было что показать, и я старался изо всех сил. Когда-то позже Дина сказала обо мне в той игре, что я «прыгал, как кузнечик». Я тогда везде таскал с собой гитару (да и не только я, пожалуй; это в то время было не зазорно и едва ли не почётно). В раздевалке мы пели свежеподобранную «Скованные одной цепью» «Наутилуса».

В игре я был в ударе, хотя и не всё получалось. Чтобы блеснуть перед Диной техникой, вначале я водил в центре. Но тот плотный, невысокий, добрый восьмиклассник (не помню имени), что был в нашей сборной, напомнил мне, что разводят они с Димкой Васиным, а мне следует идти под кольцо на подбор (я же длинный). Кажется, в той игре мне удалось первому забросить мяч, с угла. Ещё Дима с длинного паса ушёл в отрыв и промазал, но я, пылая рвением, скакал за ним следом; подобрал и добил, кажется, даже – в одно касание, с лёта. Наверное, я, и правда, напоминал тогда кузнечика.

Думаю, мы тогда выиграли. А потом провожали девчонок. Таня с Диной в тот раз громко не веселились, были молчаливы и сдержаны. Прислушивались к нам. Но беседа не клеилась. Андрей Венчук в присутствии дам слегка пасовал и был зажат и аккуратно тих; его обычное смехотворство то ли пробуксовывало, то ли было откинуто на задворки. На кольце Афанасьева Дина с Таней сказали, что отсюда до их домов рукой подать, и они дойдут сами. Но мы для приличия постояли этой своей небольшой кучкой ещё минут пять. Начиналась зима.

Дина сказала:

– А мы видели вчера Игоря. Он шёл и курил.

Я не растерялся:

– Это была ручка.

– Ага! «Ручка»!

Андрей вставил:

– Такой затянешься…

– …и весь рот в чернилах, – мгновенно среагировал я. Все рассмеялись.

Было приятно, что за один вечер мне удалось продемонстрировать Дине свою курительную «взрослость», бойцовско-прыгучие качества, чувство юмора и находчивость. Я не был уверен, что она всё это по достоинству оценила, но надеялся.

Эпизод 8. Рука на струнах

Зимой во всей этой истории случилось что-то вроде кульминации. Я после уроков сидел в кабинете биологии на второй парте, лицом к кафедре и тренькал что-то навязчиво на гитаре. Как-то так вышло, что мы оказались с Диной вдвоём в кабинете. Она уже была одета в пальто своё, чёрное, с искусственно-меховыми оторочками. В кабинете биологии она чувствовала себя как будто по-хозяйски: то заглянет в лаборантскую, то ходит за кафедрой, молча, деловито. В конце концов, она подошла ко мне. Резко. Нас разделяла первая парта. Она протянула руку и положила ладонь плотно на струны. Гитаре наступили на горло. Это было эффектно. Было страшно, и было сладко (апогей сладости). Я оторвал глаза от гитары, от Дининой маленькой, решительной руки и посмотрел Дине в лицо. Она молча смотрела мне в глаза. Время всех этих игрушечных «всё!» было отброшено назад, роковая девушка молча и твёрдо требовала от меня слов. Я молчал. Я не выдержал её взгляда и опустил глаза. Попробовал пару раз бренькнуть. Глухо. Глупо. Дина не отнимала руки́ и ждала. Наверное, полминуты или минуту. Смотрела на меня. А я бессильно опустил голову… Потом так же резко отпустила руку, повернулась и быстрым, твёрдым шагом вышла из кабинета.

Кажется, я продолжил своё треньканье с той же громкостью ей вдогонку (но не уверен, возможно – нет). Спустя минуту я отставил гитару и подошёл к окну. Я хотел увидеть её. Но из кабинета биологии не было видно той части дорожки перед школой, по которой она обычно уходила домой.

После этого я пробыл в кабинете биологии, наверное, ещё час или два. Я переходил от окна к окну и смотрел на зиму. Белую, без чёрного пальто, с тихими воро́нами и отчуждёнными редкими младшеклассниками с цветными ранцами. Опять в этом своём одиноком, покинутом «богиней» храме. Со своей нелепой сладко-тоскливой грустью. Мне было сладко от осознания и от чувства, что я спровоцировал её на эти «серьёзные» жесты. Но то был край, предел моей любви. Что я мог сказать ей по этому её требованию?

Думается, после того случая Дина почти перестала реагировать на мою «холостую», вздыхающую тень. Любовная игра сделалась зажато-односторонней, а в сердце моём пронзительная неприкаянная сладкая тоска стала нещадно доминировать над восторгом.

3.3.4. Маслуха

В какой-то момент Саша Маслов стал особенно не в себе. Он то не ходил в школу неделями, то приходил неформально одетый, развязный и даже в шляпе. В один из таких его приходов, я увидел их с Диной в рекреации. Я вышел из класса во время урока то ли по нужде, то ли по неясному, но сильному зову сердца, и услышал из глубины рекреации Маслухин как всегда немного издевательский, гладкий, весело-играющий, масляный голос. Я тихо прошёл по тёмному коридору и выглянул в рекреацию. Они стояли вдвоём у батареи отопления. Маслуха говорил громко, паясничал, как обычно, держа руки в карманах и легонько попинывая лавочку рядом. На нём была шляпа, узкий, длинный шарф. И общий вид он имел такой, как будто только что ввёл себе в вену максимальную дозу «гормона взрослости». Дина же стояла неподвижно, скованная, говорила отрывисто и серьёзно, краткими фразами. Меня ни он, ни она не заметили. Были увлечены друг другом. Общая атмосфера в рекреации была такая, как будто там разыгрывалось что-то детско-взросло-судьбоносное, чуть ли не киношное по своей нереалистично-отвязной напряжённости. Как будто Маслуха и Дина стояли у батареи, а в остальном пространстве рекреации невидимые голубой Купидон и розовая Венера не на жизнь, а на смерть бились на мечах. Я отошёл скромно по коридору в центральный холл возле лестниц и некоторое время ещё прислушивался к звукам разговора в рекреации. Было дико и беспокойно. Меня вдруг ужаснуло (вероятно, не в первый раз, но теперь особенно сильно): куда я ввязался? Тут такие нешуточные «взрослые» страсти кипят, а кто такой я? – домашний, тихий, зашуганный ребёнок с амбициями, подобными новым гвоздям, но вбитым так глубоко и надёжно, что ни одним гвоздодёром не подковырнуть.

Голоса в рекреации сделались вдруг более громкими и резкими. Дина даже пару раз, кажется, оборонительно вскрикнула. Из кабинета математики, где занимался в тот момент 9-й «Б», выскочила Таня Пьянкова и энергично прошествовала мимо меня, не замечая меня, на поле боя – видимо, её тоже сердце из класса вытолкнуло. Спорящих голосов в рекреации стало больше. Мне показалось недостойным тут долго стоять, и я, пребывая в тоскливом отчаянии, удалился в свой класс. (Ну вот, опять эти проклятые рекреации! Я вспомнил Линькова, как он обхаживал Свету Шамову в рекреации; теперь вот – Маслуха туда же. Все как будто так и норовят насмехнуться надо мной, мол, Гоша, ты там люби, люби, а мы тут в наших рекреациях разберёмся по-мужски с твоими зазнобами.)