За чертой разума

Глава 3, Труп и ампулы

Тело нашли в рассветной мгле, в доме на южной окраине города, где улицы были узкими, как шрамы, а здания – немыми свидетелями чужой боли. Там никто не жил уже больше трёх лет: хозяева съехали, оставив за собой только запах плесени и запертые ставни. Но именно в этом доме за последние сутки соседи заметили свет.

Герман Клайв стоял на пороге, его вызвали прямо из отеля, рано утром. За его спиной стоял двухметровый офицер в резиновых перчатках, нервно жующий жвачку. На полу – тело. Мужчина лет сорока. Идеально выбритый с черными вьющимися волосами. Лицо с мелкими морщинами, как и у всех жертв, оно застыло в искаженной гримасе, как будто в момент смерти его охватила не боль, а ужас – редкий, холодный, абсолютный.

Но главной деталью была не поза и не выражение. Это были ампулы.

Они лежали у тела, аккуратно разложенные веером: шесть стеклянных сосудов, каждый с тёмной жидкостью. Плотной, почти масляной. Некоторые – с остатками чего-то белесого внутри, будто клубящийся дым не хотел исчезать. На каждой – выцарапанные символы. Один Герман узнал: он видел его ночью в своем сне.

Он наклонился ближе. От ампул шёл едва уловимый аромат – мёд, металл, и… ржавчина.

– Нашли утром. Нашла соседка. Очень любопытная, решила проверит, кто забрался в дом. Она сейчас в истерике, после увиденного. Отвезли в участок, пробуем допросить…, – отрапортовал офицер.

– Спасибо, я сам ею займусь. Что знаете о нем? – спросил Клайв.

– Коэн Астор. Паспорта, билеты, документы – всё при нём. Путешественник. Академическая виза. Химик или что-то такое. С собой только вещи и капсулы со странной жидкостью. Криминалист еще не подъехал, ждем. Затем отправим их на анализ.. Ах да еще нашли что то вроде дневника… И там странные записи.

– Какие?

– Я лучше зачитаю, – сказал офицер

«Я получил посылку…»

«…ампулы пришли из Аркангастера. Старый аптекарь сказал, что они „не из этого цикла“.»

«…впервые увидел его во сне. Он был прекрасен. Он смотрел – и я почувствовал, как из меня уходит то, что мешало.»

«…если я приму все шесть, я стану прозрачным.»

«…его зовут Леофан.»

Последняя запись была размазана кровью.

– Хорошо. Приложите дневник к вещественным доказательствам, я посмотрю его позже. Есть еще что-то подозрительное?

Офицер отрицательно покачал головой.

– Я сам осмотрю место преступление-, сказал Клайв, надевая перчатки, заботливо протянутые офицером и шагнул внутрь.

Комната выглядела, как и все, ничего примечательного: безликая, усталая, с криво висящим зеркалом и ковром, давно пережившим собственную молодость. Вроде все как и везде кровать, тумбочки, шкаф. Но посреди этого унылого интерьера был элемент, выбивающийся из общей картины – сумка: кожаная, вместительная. Она одиноко лежала на кровати. Немного порванная и слишком потрепанная. Внутри были только вещи…

– Кто-то что-то здесь уже трогал или забирал? – спросил Клайв.

Офицер отрицательно покачал головой.

Герман склонился снова над капсулами. И стал рассматривать их. Взяв одну из них он ощутил ее хрупкость. Внутри ампулы жидкость мерцала. Цвет – неестественный. Похожий на нефть, но с перламутровым переливом. Как будто это была не жидкость вовсе.

Он молча, не привлекая внимание, сунул одну ампулу в карман пальто, чтобы лучше потом ее рассмотреть. Офицер в это время смотрел в окно. В Лакроне люди смотрят в окна, когда не хотят что-то видеть или стать свидетелями чего -то.

Герман подошел к жертве. На теле, как и на других, красовались отметины. Клайв присел, разглядывая кожу. Это не были шрамы, не были ожоги в обычном смысле. Кожа словно свернулась, заживо сгорев в геометрических узорах. Символы. Полукруги, линии, точечные цепочки, что-то, напоминающее алфавит без смысла.

– Кто-то с ним был?

– Вроде никого. Мы осмотрели дом, по всем признакам он жил один.

В морге, куда отвезли тело, было холоднее, чем обычно. Не из-за температуры, а наверно больше из-за атмосферы. Местный патологоанатом напоминал мебель: стоял, не шевелясь, только говорил. Как будто давно слился с окружением.

– Смерть наступила внезапно. Сердце остановилось. Но не от инфаркта. Просто билось билось и с последним ударом замолкло. Но, Смотрите. Есть одна странная вещь. На снимке сердце Раздутое. Как будто изнутри его что-то сжало. Еще Я нашёл в крови вещество. Неизвестное. Это Не наркотик и Не яд. И ведет Оно себя… не как жидкость. Оно реагирует на эмоции. Меняет вязкость при внешней стимуляции. И вот ещё:

Тут он поднял банку с прозрачным раствором, где плавала капля черного вещества из пробирки, которые Герман обнаружил в отели. Клайв приблизился. Капля дрожала. Едва заметно.

– Как только включаешь громкий звук – она реагирует.

Доктор включил радио на всю громкость и капля стала медленно подниматься вверх.

– Она… чувствует звук? – спросил Клайв

– Да. А еще она реагирует на эмоции, на страх. Это не вещество. Это… нечто живое. Или то, что являлось живым когда-то.

Клайв посмотрел на флакон. У него в кармане был такое же. И на секунду ему показалось, что там, внутри стекла, что-то двинулось и сразу замерло.

Позже, в номере мотеля, он достал ампулу. Положил на стол. Под светом настольной лампы жидкость внутри казалась уже не просто нефтью. Она как будто дышала.

Он подошёл к зеркалу. Уставился на себя. Несколько секунд. Ничего. Потом медленно повернулся к ампуле.

– Кто ты? – шепнул он.

Внутри, едва заметно, жидкость изогнулась. Как будто тень тени.

И вдруг под кроватью скрипнул пол.

Резкий, как крик, но без слов.

Клайв замер. Ампула задрожала.

Он подошёл к кровати. Присел. Заглянул. Посветил фонарем.

Пусто.

Только один длинный, еле видимый царапок остался на паркете. Как будто кто-то сидел там. Очень долго. И ушел только что, оставив автограф на память.

Вдоль шеи Клайва медленно скатились капли холодного липкого пота.

В эту ночь он так и не мог заснуть. Ему мерещились звуки, тени возле окна, возле кровати….. А когда он все-таки заснул на рассвете, то снова увидел город, в котором бушевала песчаная черная буря.

Глава 4, Гостиная с секретом

Особняк Дрейков дышал затхлым молчанием.

Пыль на ступенях была нетронутой, как снег на вершинах, куда никто не поднимается. Двери скрипели – не от времени, а скорее больше от усталости. Этот дом не был просто стар – он был заброшен внутренне, как человек, который давным давно перестал бороться.

Мартин все еще продолжал осматривать свои владения. Он медленно шёл по коридору, касаясь пальцами деревянных панелей. Подушечки пальцев оставляли едва заметные следы на лаке, как будто пробуждали стены от забытья. Он ощущал их, как чувствуют старые друзья друг друга – осторожно, с почтением, с лёгким напряжением.

В гостиной он остановился. Комната была огромной, с камином, в котором никто не разводил огонь уже десятилетиями. Потолок украшали фрески – бледные, выцветшие, как воспоминания. В центре комнаты стоял пыльный диван, накрытый тканью. Мартин откинул покрывало. Под ним он обнаружил узоры, в которых проглядывал символ: круг, вписанный в восьмиконечную звезду.

На стене еще один портрет дяди. Всё тот же тяжёлый взгляд, тот же безэмоциональный, сосредоточенный рот, те же грустные глаза. Только теперь, в полумраке, лицо казалось слегка повернутым, как будто картина следила за всем происходящим.

Мартин шагнул к книжному стеллажу. Нащупал сбоку стеллажа невидимую для глаза кнопку и нажал. Послышался щелчок. Потайная панель отъехала. За ней – тьма.

Лестница снова вела вниз – в прохладу, где стены были толстыми и молчаливыми.

Комната, куда спустился Мартин напоминала каменный мешок. Здесь так же пахло сыростью и плесенью. Вдоль стены выстроились стеллажи с книгами. От них веяло пергаментом, кожей и… чем-то еще неуловимым. Мартин провёл рукой по корешкам. «Liber Spirituum», «Clavis Inferni», «Vox Umbrarum»… Все книги были древние, отпечатанные вручную, некоторые – на латинском, некоторые – на языке, которого он не знал, но чувствовал его.

Пальцы остановились на книге с чернёной обложкой. Она словно сама попалась ему в руки. Он бережно открыл ее. Страницы были исписана рунами. Ни одного слова – только символы, сплетенные в круги, в петли.

В этот момент он почувствовал, как что-то внутри него отзывается. Глухо. Осторожно. Не болью, а именно знанием.

Еще в детстве его учили читать эти символы. Он проводил пальцем по ним и вспоминал это странный, но такой манящий язык.

Забрав книгу, он снова вернулся в тот подвал, где на полу был начертан круг. Он встал в его центр. Пыль разлетелась под ногами. По всей окружности проглядывались руны, выдолбленные в каменном полу..

Он присел на корточки, взял щётку, свечу, нож с полки. И стал медленно очищал символы, как будто освобождал не линии, а живое существо, что дремало под ними тысячелетиями. В это момент линии начинали пульсировать. Сначала еле заметно. Потом – чаще. И чаще. Словно оживали под его руками.

Тогда пришло воспоминание. Не яркое. Расплывчатое.

– Не повторяй их. Только слушай, Мартин…

– Лео… фан…

– Нет. Ещё не время. Но оно скоро придет…

Тогда он был еще мальчишкой и приехал сюда на летние каникулы. Дядя – в халате, с глазами, блестящими, как ртуть, смотрел пристально на него. Они сидели тогда на чердаке. На стене – карта звёздного неба. Дядя указывал на созвездия, которых не было в атласах. И рассказывал про них.

– Когда ты будешь готов, они придут. Но сначала – ты должен стать сосудом. Тихим. Пустым. Чистым.

В тот раз Мартин испугался. Сейчас – нет. Сейчас он чувствовал, как нечто в нём откликается. Как будто он вернулся домой после долгого отсутствия.

Свет свечи плясал по стенам. Пламя дрожало не от сквозняка, а от дыхания.

Он поднял голову. Потолок потемнел, словно по нему расползалась плесень. Повеяло холодом.

Не ветра. Не звук. Даже не присутствие. Ничего.

Леофан. Не имя – направление. Не форма, а зов.

Что-то во тьме медленно двигалось. Не приближалось, не наступало, а раскрывалось, давало о себе знать.

– Я здесь, – прошептал Мартин.

Тьма за его спиной сжалась, будто готовилась дышать.

Он не обернулся.

Он просто улыбнулся. В голове зазвучали слова…

Добро пожаловать домой, – шепнул голос, без звука.

И вся тьма дома начала слегка пульсировать, как живое сердце.

Старое, забытое, но такое живое и такое родное.

Глава 5, Архив и зеркала

Утром Клайв снова пошел в управление. Шеф был наконец-то на месте, после небольшой планерки, новоиспеченный начальник представил Клайву его напарника Уилла Корни, молодого офицера, который только что окончил полицейскую академию. Он был молод, высок, спортивен, обладал незаурядным умом и желанием навести порядок в городе. Клайв оставил его в управлении доделывать бумажную работу по последнему делу. А сам отправился в архив, чтобы узнать больше о психиатрической лечебнице, некогда располагавшейся в особняке Дрейков.

Архив находился в подвале старого здания муниципалитета, где, казалось, пыль была живым существом, затаившимся между полок и страниц. Воздух здесь был густым, как молчание, и пах так, будто вековая тишина пропиталась железом, кровью и чернилами.

Герман Клайв спустился по узкой винтовой лестнице, ступени которой скрипели в унисон с его мыслями. Он прошёл мимо стеллажей с пожелтевшими коробами, кожаными томами, картотеками с железными ручками, на которых еле читались надписи. Здесь были дела, от которых давно отреклись: больницы, закрытые программы, нераскрытые преступления. То, что считалось неудобным – и потому забытым.

Он искал лечебницу Святого Альбуса.

– Третья секция, ряд «L», ящик 22, – раздался женский голос из глубины зала. – Именно там держат всё, что связано с этим местом.

Клайв резко обернулся.

В полумраке между полками стояла женщина. Молодая. Худощавая. В строгом тёмно-зелёном пальто, с чёрными перчатками в руках. Волосы были убраны в тугой пучок, но несколько прядей выбивались – и казались нарочно небрежными. Глаза – проницательные, чуть насмешливые. В руках – блокнот и ручка.

– Сибилла Варнер, – представилась она. – Журналистка. Я вас искала.

Герман прищурился:

– Откуда вы знаете, кто я?

– Я узнаю тех, кто не задаёт вопросов. И кто идёт туда, куда не следовало бы идти. Кроме того… – она слегка улыбнулась. – Мы оба следим за одним и тем же.

Ящик 22 был тяжел, как сам грех. Когда Клайв вытащил его на свет, стол задрожал. Внутри – десятки папок, записок, фотографий. Он чувствовал, как пульс поднимается: здесь, в этих документах, скрыто то, что не должно выйти наружу.

Сибилла, не дожидаясь разрешения, присела напротив и раскрыла первый файл.

– Святой Альбус. Основан в 1810-м. Закрыт в 1974-м после «инцидента с зеркальным крылом». Официальная причина – пожар. Неофициальная – исчезновение пациентов и персонала.

– Зеркальное крыло? – Герман поднял бровь.

– Так называли западное крыло. Единственное, где окна были заменены… зеркалами. От потолка до пола. По версии основателя, так можно было «помочь пациентам взглянуть внутрь себя». В итоге они увидели слишком много.

Она показала ему фото: тёмный коридор, по обе стороны которого – зеркальные панели. На снимке – отражение человека. И рядом с ним – силуэт, которого в объективе не было.

– Это оригинал. Без монтажа. Отпечаток 1947 года. Пациент, снявший это, исчез через три дня.

Клайв углубился в папки. Здесь находились так же записи врачей, исписанные нервным неровным почерком:

«Пациентка 147 жалуется, что отражение улыбается, когда она плачет.»

«Пациент 311 говорит, что в зеркале к нему приходит „Леофан“.» «Зеркала трескаются по ночам. Без внешнего воздействия. По неясной причине только при отсутствии света.»

– Имя повторяется, – пробормотал Клайв. – Леофан. Уже третье упоминание о нем.

Сибилла кивнула.

– Оно всплывает не только здесь. Вот, – она достала вырезку из местной газеты 1955 года:

«Ребёнок исчез после игры перед зеркалом. На полу – слово „LEOPHAN“, написанное зубной пастой».

К полудню архив напоминал поле битвы: бумаги, фотографии, каракули, схемы. Герман чувствовал, как его сознание будто сжимается, как воронка. Всё в этих документах говорило о ритуале. Не единичных преступлениях, а о системе, которая раз за разом возвращается. Как морская волна. Только с каждым разом – всё выше.

Один из фрагментов был особенно странным. Перевод с латыни, подписанный как «письмо монаха Иллариона», датируемый 1799 годом:

«Он сквозь стекло. Он – из рода бездны, где граница – не камень, а взгляд. Его можно впустить. Его можно звать. Но нельзя удержать. Его имя – как замок. Его символ – круг с точкой. Он питается отражённым страхом. Он растёт, когда ты смотришь в себя и не узнаёшь того, кто смотрит в ответ.»

Клайв замер. Символ. Он его уже видел. На ампулах. На стенах. На зеркале в номере.

Что же все это значит?

Вечером они сидели в кафе «Сова и нож», в переулке, где лампы мигали без причины. Кофе был горьким, а мир – будто на грани. Сибилла писала в блокноте:

– Люди думают, что зло приходит извне. Из леса. Из леса приходят только волки. Но настоящее зло – это тень в зеркале, которая появляется первой. А потом уже ты.

– И вы думаете это все не бред сумасшедших?

– Вот это и предстоит выяснить…

– Да, вы поможете мне написать отличный материал, а я вам помогу в расследование и закрытие дела.

Герман взглянул на своё отражение в оконном стекле. Оно… двигалось с задержкой. На долю секунды. Но списавши все на усталость, он не стал на этом заострять внимание.

Вернувшись в мотель, Клайв вбил в поисковик: «Зеркальное крыло. Лакрон».

Результатов не было.

Он открыл камеру телефона и навёл на зеркало в номере. На экране – белый шум. Потом – силуэт. Он приблизился. Изображение затрещало. Телефон выключился.

Он посмотрел на зеркало без экрана.

Пусто.

Но на поверхности – запотевший отпечаток руки. Изнутри.

Он достал свой старый диктофон.

– Запись номер восемь. День четвёртый. Архивы указывают на системную активность. История повторяется с 1810 года. Святой Альбус – не лечебница. Это алтарь. Леофан – не имя. Это вектор. Он приходит через отражение. Каждая жертва – шаг в обряде. Что-то случиться в скором времени. Зеркала это порталы. Я не знаю, в какой момент сам перестану быть собой.

Глава 6, Вечер в баре

Вечером после тяжёлого трудового дня Герман направился в местный бар. Бар назывался «Штурн». Слово то ли немецкого, то ли ирландского происхождения. Никто толком не знал почему именно оно и стало названием. Здесь редко что-то объясняли, просто принимали, как неизбежное и привыкали.

Заведение находилось на стыке главной улицы и полузаброшенного квартала, где каждый третий дом был заколочен, а в каждом втором – кто-то всё ещё жил. Свет в окнах бара казался тускло- жёлтым, будто кто-то натянул пожелтевшую марлю на все лампы. Внутри пахло крепким пивом и табаком.

Герман вошел, как входит человек, которому давно всё надоело – не громко, не броско, но с ощущением, будто за ним всё помещение сдвинулось на пару миллиметров.

Он занял столик в углу у окна. Заказал стакан Виски. Без закуски. Его пальцы барабанили по столу, глаз – скользил по лицам. Бар был полупуст, несмотря что на календаре была пятница. Бармен лениво протирал стаканы за стойкой и с невозмутимым видом поглядывал на посетителей.

Сначала Герман не заметил Мартина. Тот появился – как всегда – бесшумно. Сел за стойку, заказал бренди. В его движениях была театральная небрежность – и внутренняя точность хирурга.

Они встретились взглядами через зеркало за барной стойкой. Несколько секунд – пауза, наполненная не словами, а внутренним треском провода под напряжением.

Герман встал. Подошёл. Сел рядом.

– Полагаю, вы уже устроились, – наконец проговорил он, наблюдая, как Мартин отпивает свой бренди.

– Насколько это возможно в доме, где стены помнят больше, чем люди, – ответил тот, не глядя на него.

– Вы говорите о нём, как будто он – живой.

– Так оно и есть, для нас это не просто дом, а живой организм, со своими мыслями и чувствами – сказал Мартин.

Герман повернулся к нему. Бармен продолжал вытирал бокалы в углу, как будто пытался стереть не грязь со стекла, а воспоминание. Один из посетителей – седой, опухший от алкоголя, в промокшей кепке и в костюме не по размеру, неожиданно рассмеялся.

– Хе-хе… Живой! Ещё какой живой. Дом этот… дышит. Только Ночью. Особенно, когда туман. Или страх – тогда особенный!

– Вы о чем? – спросил Герман

– Я?.. Да не о чем… не то чтоб знаю. Но слышал. Знаешь, говорят у нас тут… глаза в стенах. Дом Дрейков, он жрёт своих. Всех жрёт. Сначала даёт наследство, а потом – забирает. Каждого. Всех до единого. Слышишь меня, господин с бренди? – он кивнул на Мартина.

– Не слушайте, – бармен сказал устало, не глядя. – Старый он. И пьёт с самой войны. Одинокий, никого у него не осталось. Был сын, да и тот пропал..

– Пью! Потому что видел! Сына моего, Петра, помнишь, Марк? Он же тогда в бригаде ремонтной был, крышу у Дрейков латали. С тех пор… где он…. Забрали они моего сыночка…. Забрали…

Мартин всё это время молчал. Лишь раз, в момент особенно ядовитого словца про «жрёт», его пальцы сжались на бокале чуть сильнее. Почти незаметно.

– А вы? – Герман вновь повернулся к нему. – Вас не пугает история вашей семьи?

– Семья – это то, что нам дают, не спрашивая. Должно пугать то, что внутри нас, а не снаружи. Все это просто байки. Стоит ли всему этому верить. Я же говорил еще в поезде невежды верят всему….

– И всё же, – сказал Клайв, – ваш дядя. Где он был? Что с ним стало? Никто его не видел десятилетиями. Ни писем, ни звонков. Ни соседей, ни слуг.

– Вы наводили справки? Очень интересно. Однако Отшельники редко требуют внимания, – голос Мартина был бархатным. – Они любят тишину и покой и что бы другие не лезли в их личную жизнь.

– А вы?

– Я – не такой. Я более открытый. Как говорит отец я исключение. Я пошел в маму. Она была очень общительной женщиной.

– И что с ней стало? -поинтересовался Герман

– Умерла, родив меня

– Значит вы не видели ее, только на фото?

– Так оно и есть, но отец много про нее рассказывал. Это была любовь всей его жизни. После ее смерти он так и не женился.

– Мистер Дрейк а не посчитаете ли вы с моей стороны неучтивость, если я напрошусь к вам в гости, мне необходимо задать вам несколько вопросов относительно дома вашего дяди.

– Вовсе нет, мистер Клайв, я всегда рад вам, приходите например завтра часам к трем.

Мартин встал, расплатился….

– Увидимся, мистер Клайв, -сказал он и вышел на улицу.

Герман, посидев в баре еще полчаса и то же пошел к себе. С неба надвигались тучи и погода заметно стала ухудшаться.

Когда он вышел из бара, Дождь снова накрапывал, тихо, как кошачьи шаги. Герман засунул руки в карманы и направился к мотелю.

В этот вечер его что-то тревожило, что-то не давало покоя. Слишком много загадок вокруг. За весь день он так и не продвинулся в расследование, это тоже накладывало определенный отпечаток на его настроение.

Что-то было не так. Не складывалось в единый пазл.. Вместе со своим напарником Уиллом, он еще раз сравнил все дела, поговорил с детективом кто ввел это дело, но не продвинулся ни на йоту.

Обычно его ничего и никогда не тревожило. Обычно любые дела он щелкал как орешки, обычно он видел больше чем другие, обычно находил то, что другие упускали. Но здесь совсем ничего… За годы службы он научился выдержки. Но сегодня она его покидала.

Он блуждал по улицам, сворачивал в переулки. Вдруг он почувствовал, что Кто-то остановился за спиной.

Он резко шагнул из-за угла – но там была только пустота. Ни шага, ни движения. Ни тени, ни силуэта. Только сырой воздух, и… запах. Как будто в воздухе разлилась плесень, но по вкусу странно сладкая, почти металлическая.

Он постоял ещё. Оглянулся. Посмотрел вдаль. Ничего и никого. Только вдалеке жалобно замяукала кошка. Герман развернулся и пошёл дальше. Но уже медленнее. Плечи были напряжены. Сердце билось чуть чаще.

Но Всё было тихо. Осталось только ощущение. Как будто кто-то наблюдает за ним. Как будто глаза были везде. Даже в стенах домов, мимо которых он проходил. Они следили за ним, контролируя каждый шаг.

Герману стало не по себе…. Он ускорил шаг…

Глава 7, Появление сущности

Герман не помнил, как именно он оказался у старой часовни. Он блуждал по темным улицам, петляя то вправо, то влево, подгоняемый неприятным ощущением слежки. В теле чувствовалась усталость. Но в мотель идти почему – то не хотелось. Его ноги шли сами. Сознание прокручивало версии убийств. Он строил одну догадку за другой.

Заброшенная часовня стояла на отшибе, за мостом, где болота сливались с лесом. Каменная, с башенкой, повернутой под углом, будто кто-то однажды схватил здание и попытался его свернуть. Стёкла выбиты, крыша провалена, но дверь – целая. И немного приоткрытая.

Герман подошёл. Остановился. Внутри как будто горел огонь. Или ему только так показалось. Медленно, как в заторможенном фильме, он толкнул дверь.