Глава 1
– Кровать скрипела, мы всё слышали, сынок. Ну что ж, теперь жениться тебе придется, а то ж девку оставлять беременной – негоже.
***
Развернув детское клетчатое одеяло, Степан пристально посмотрел на ребенка и, сдвинув брови, обернулся на жену, сидевшую на краю кровати.
– А я говорила, – запричитала его мать, Марья, приложив ладони к щекам, – не твой он. Глянь, совсем не похож. Нагуляла, бесстыжая.
– Неправда, – подала голос всегда тихая Олеся, раскрасневшись от стыда. – Не слушай, Степа, твой сын, твой Сашенька.
– Имя-то какое дала «Сашенька», – зыркнула на невестку Марья. – Как будто других имен нету.
– Точно мой? – Степан не спускал с молодой жены сверлящего взгляда.
– Христом богом клянусь! – перекрестившись, Олеся поклонилась мужу.
– Ну смотри мне, – выпрямившись, Степа бросил короткий, оценивающий взор на сына и вышел во двор.
– У-у-у, бестолковая, – пригрозила загорелым кулаком свекровь и поспешила вслед за сыном.
– Сама такая, – прошептала Олеся и подняла молчаливого ребенка, чтобы покормить его.
Степан ходил по двору, пиная камешки мыском сапога, и думал о сыне, который абсолютно не имел схожести с ним. Ни черточки, ни намека, даже нос курносый, как у девки.
– Степочка, что ж делать теперь будем, а? – мать семенила рядом с ним, размахивая руками и шепча, – люди ж прознают, что ты чужого принял, а мы-то как? Ой, сплетен не оберешься, а ежели в глаза плевать начнут, тогда что? Соседка Глафира, ох какая языкастая, обещалась прийти сёдня, на мальца поглядеть. Степа, как оправдываться будем, а? Ты ж ее кулачком, кулачком, чтоб знала, как мужа родного обманывать. Обучи бабу бестолковую, как мужа уважать надобно. Степа, ну что ж ты молчишь. Ой, как подумаю, что мне вечером на ферме бабы скажут, аж коленки ломит. Позор, облила позором наш дом, что ж теперь уезжать нам, что ли?
– Не городи огород, – остановился Степан, сунув руку в карман штанов. – Подрастет, там видно будет. Не верю я, что она с кем-то снюхалась. Девкой я ее взял, не могла Олеська другому отдаться.
Он вынул из кармана пачку с папиросами, сунул одну в губы и закурил.
– Знаю я этих девок, наглые, как свора собак. Лезут туда, куда не пускают. В огород пусти козу…
– Ну-у начало-о-ось, – Степан выпустил серый дым в небо. – Откуда тебе знать, мать? Иль по себе судишь?
– Еще чего! – подпрыгнула Марья, прижав широкий подол длинного платья к бедрам. – Вижу я, таких издалека видать. Хитрая, как лиса, а сама перед свадьбой недотрогой прикидывалась. Ты что же это, сынок, али не распознал, что ейную каморку до тебя распечатали?
– Мать! – Степан нахмурился. – Ты б сама не была той собакой, которая нос свой сует туда, куда не просили.
– Скажешь тоже, – Марья обиженно надула тонкие губы. – Нашел, с кем мать-то сравнить.
– Вот и не лезь.
Он отвернулся и покосился на соседский дом Глафиры, у которой есть сын Андрей. Еще год назад Андрей обивал порог хаты Евсеевых, добиваясь расположения Олеси. Если бы не Степан, видимо, вышла б Олеся за Андрея и жила по соседству. Представив, как она нежится в объятиях чернявого парня, Степан насупился.
– Если с ним дитя прижила, задавлю. – выбросил окурок через забор и вошел в дом, громко стуча кирзовыми сапогами об облезлый, дощатый пол.
Олеся кормила сына грудью, сидя на кровати, и покачивалась, напевая детскую песенку. Поморщившись от увиденного, Степан махнул рукой и ушел в кухню, собираясь выпить кружку холодного молока. Пришла мать, принеся ведро с куриными яйцами. Поставив ведро у порога, она подсела к сыну за стол. Глядя, как он жадно пьет из кружки, теряя струйки белой жидкости, текущей по подбородку, Марья тяжело вздохнула.
– Надо было Светку Митрофанову сватать. Та и бедрами поширше, и ноги вместе держит. Сейчас бы не ЭТА мальца кормила, а Светка. Твоего, кровного.
Степан поперхнулся.
– Мать, отстань. Видишь, делом занят. – вытер ладонью рот.
– Вижу, да только душа у меня за тебя болит, – слезы навернулись на глазах женщины, и она всхлипнула, прижав края косынки к потрескавшимся губам. – Стыдобища, да и только. Я б прямо сейчас схватила Олеську за патлы и выволокла к ее двору. Пущай батька с мамкой поглядят, какую стервь вырастили. Авось и за вторую дочку взялись бы. Клавка уже в сок уходит, так что надо б им науськать, мол, так да и так, одну девку потеряли, хоть за второй приглядите.
– Пацан на Олеську похож, – откашлялся Степан, с грохотом поставив пустую кружку на стол. – Этого мало?
– Где ты там сходство-то увидел? Э-э-э, – Марья потрепала сына за кучерявый вихор. – Мозгов у тебя, что у нашей Рябой. И глаза подслеповатые. Только у Рябухи цыплятки одинаковые рождаются, а у тебя брак. Что ни на есть брак, сыночек. Подсунула тебе Олеська чужого, а ты и рад искать знакомые черты в ее наглой роже. Степан, была б моя воля…
Подняв корявенький кулачок кверху, женщина сжала губы и выпучила глаза.
– Иди лучше корову встречай. – Степа встал. – Сами разберемся.
Шлепнув себя по бедрам, Марья развернулась на стуле, встала, толкнула дверь ногой и выскочила в сени.
– Неслух! – донеслось до Степана.
Потом захлопнулась вторая дверь.
– Нервы ни к черту, – прошептал Степан, подумав о матери.
Постояв с минуту у стола, Степан вернулся в комнату.
– Ну что, сама правду скажешь или из тебя ее выбивать?
Его глаза сверкнули так, что Олеся, прижав спящего сына к груди, побледнела от страха.
– Она меня со свету сживает, а ты не видишь и веришь ей, – со слезами в голосе сказала она. – Второй год уж всю макушку проедает, вона, глянь.
Опустив голову, Олеся продемонстрировала свою белесую макушку.
– Ладно, поживем – увидим, – Степан, треснув тяжелой ладонью об деревянный косяк, отправился на улицу.
Олеся смотрела на сына и улыбалась сквозь слезы.
– Ну вот, Сашенька, мы и дома. Слава тебе Господи, всё обошлось. Бабку нашу ты не слушай, дурная она. Свое счастье упустила, так на наше зарится. А ничегошеньки у нее не выйдет, потому что мамка у тебя не такая тетеха, как о ней думают. Мамка твоя ого-го! какая смелая. Вот подрастешь, и все увидят, какой ты у нас славненький. Весь в папку, вылитый.
Рос Саша как на дрожжах. Матери на радость, бабке Марье и отцу – на удивление. Чем старше становился мальчик, тем больше Степан и его мамаша убеждались – не их крови мальчонка, точно от кого-то другого прижитый. Саше еще четырех месяцев не было, а он уже сам садится, да ручки протягивает, чтоб ему игрушку какую дали. Мычит по-своему, требует, а у самого уже первые зубы из десен торчат. Белые, ровные, как будто кто из белого кирпича выпилил и вставил. Олеся на мальчонку надышаться не может, а Марья косится, мол, слишком уж паренек шустрый: в пять месяцев вставать начал; уцепится за прутья кроватки детской и опять лопочет.
– Не от бога сей ребенок, – крестилась на красный угол Марья, слушая, как в свои шесть месяцев мало того, что мальчишка первые слова выпалил, так еще и по полу голому своими толстыми ножками топает. – Прости Господи, грехи наши… Тьфу ты, бесовское отродье. Тут уж, верно, бесы постарались. Ненормально это в его-то возрасте.
Вот уже годик Саше стукнул. Сидит на полу, книжки разные листает, бубнит что-то, пальчики загибает. Олеся, заприметив, что ее сынок слишком уж любознательный, накупила ему красок разных, карандашей и альбом для рисования.
– Что ты мудришь? – увидела свекровь, как Олеся раскладывает на столе покупки. – Глупостями не занимайся. Лучше б машинку какую ему притащила. А то съездила в город, только деньги зря потратила.
– Саша уже до десяти считает, несколько буковок знает. Вот, теперь и другое попробовать надо. А вдруг он станет известным художником?
– Тьфу, дурында! – вспылила Марья, уронив нож, которым нарезала хлеб, на пол. – У тебя в голове ни мозгов, ни мыслей умных! Кому привезла? Зачем? Какие буковки? Счеты разучивает? Врать-то ты горазда, девка, да вот я не из верующих всем подряд. Сашка твой растет, а из батькиного в нем только стручок!
– Как вам не стыдно, Марья Ивановна? – щеки Олеси налились румянцем. – У Саши и глаза Степины, и умом в него пошел. А вам всё неймется, как той бабке на лавке. Может, хватит нас со Степой меж собой ссорить? Вон, он даже с поля старается не приезжать, чтоб ваши обвинения не слушать.
– А это он, девонька, чтоб тебя не видеть и грех твой, – Марья показала натруженным пальцем на мальчонку. – Тут уже по деревне поговаривают, что ты или с нашим соседом Андреем погуливала, или с Федькой Краснощеким. То-то он Степку стороной обходит и даже не здоровается. С ним была, аль с кем?
– Степу он обходит потому, что из-за делянки зимой чуть не подрались. А я перед Степой чиста.
– Ну-ну, как то окно, которое птицы загадили. Вот такая ты у нас чистюля.
– Вымою я ваше окно, – сжала губы Олеся, – только не цепляйтесь ко мне больше.
Она собрала со стола карандаши и краски и понесла сыну. Саша, увидев маму, захлопал в ладоши. Олеся, разложив перед ним принадлежности для творчества, погладила мальчика по волосатой голове и поцеловала в лоб.
– Ну что, сынок, нарисуем маму, папу и тебя?
– Клейма на тебе ставить негде, – подсматривала за ними Марья. Плюнув на пол, ушла выгонять корову в поле.
На дороге она встретилась с Фросей, погоняющей свою кормилицу тоненьким прутиком. Фрося, шестидесятилетняя женщина огромных размеров, шла еле-еле переставляя толстые, отекшие ноги.
– Ну что, Машка, слыхала новость? – осклабилась она, показав щербатый рот. – Невестка-то у тебя всё ж прыткая оказалась.
– Что опять? – расстроилась Марья, поравнявшись с первой сплетницей на деревне.
– А ничего. Коли мой, говорит, значит, женюсь.
– Кто говорит? – опешила Марья, переведя уставший взор с коровьего крупа на Фросю.
– Сосед ваш. Андрейка. Так и сказал, если мой, то женюсь.
Марья, приложив ладонь ко рту, чуть не грохнулась в обморок. Вот ведь стервь какая!! Всё-таки наставила рога Степану!
– Фросюшка, милая, отгони мою Зорьку, а мне бежать надобно, – трясущимися губами прошептала ошарашенная новостью Марья.
– Конечно, беги, – с ухмылкой ответила ей сплетница. – И наподдай ей там как следует!! – крикнула ей в спину.
Марья не чувствовала ног под собой. Дорожная пыль стояла столбом, когда она, резво переставляя ноги, спешила домой. Каждый, кто встречался ей на пути, здоровался, но запыхавшаяся женщина лишь молча отмахивалась от них и, не меняя курса, бежала к своей хате. Отбросив калитку, Марья влетела во двор и поняла, сын на обед не приезжал, а это значит – до сих пор зол на жену, заодно и на мать. Марья вскочила на крыльцо и рванула ручку двери на себя. Сколько раз она говорила, чтоб дверь днем не запирали, потому как в доме духота стоит, аж спать невозможно. Олеси в доме не оказалось. Тогда разъяренная Марья побежала на задний двор. Как она и думала, Олеся сидит со своим отпрыском на зеленой лужайке и рассказывает ему всякие дурацкие небылицы.