Маньяк Фишер. История последнего расстрелянного в России убийцы
- -
- 100%
- +
Вечером в субботу по первому каналу показывали документальные передачи про Великую Отечественную войну. Эти моменты Сережа любил больше всего. Александр никогда не пропускал такие программы. Он всегда заранее усаживался перед громоздким цветным телевизором, смотрел новостной выпуск, а затем погружался в рассказы ведущего о чудовищных пытках в концентрационных лагерях или о сложных тактических военных операциях. Лариса устраивалась в кресле и принималась за рукоделие, вышивая очередную картину. Сереже разрешалось сидеть на полу возле ног отца. В конце концов, что плохого в том, что ребенок с детства изучает историю?
Сережа не интересовался описаниями военных стратегий, но всегда завороженно слушал рассказы об истязаниях узников в лагерях смерти. На экране возникали искореженные болью, страхом и отчаянием лица. Он впитывал эмоции этих людей, жадно следил за ними. В повседневной жизни он не видел никаких проявлений чувств. Лариса всегда ходила со скорбной гримасой безразличия на лице, а отец – с презрительной ухмылкой. Ни громкий смех, ни слезы навзрыд у них в семье не были приняты. Что подумают соседи, в конце концов? Они же все-таки в приличном доме живут, по соседству профессора и директора заводов. Лишь иногда, в дни запоя, Александр преображался. В такие моменты Сергей наблюдал за искореженной злобой физиономией отца. Подобные гримасы он замечал в фильмах про пытки в концлагерях. Эти эмоции Сереже были знакомы, он их распознавал и понимал. Со временем они начинали интересовать его все больше. Вскоре мальчик уже в любом фильме ждал сцен, где герои будут страдать, и очень расстраивался, если таких эпизодов не было.
Мне нравились фильмы о Второй мировой, я смотрел про концлагеря много передач. Еще с детства. Наверное, в этом причина. Это сделало меня таким, хотя отец считал, что эти передачи полезные и познавательные.
Из показаний Сергея ГоловкинаЧерез несколько месяцев Сережа должен был пойти в школу. Детский сад выдал ему нелестную характеристику, согласно которой ребенку вполне можно было бы поставить задержку в развитии. Однако каким-то чудом мальчику удалось успешно выполнить все задания вступительного собеседования, и вскоре его зачислили в первый класс общеобразовательной школы № 167. Она считалась одной из лучших не только в районе, но и во всей столице. Там учились дети профессоров Московского авиационного института, сотрудников разнообразных НИИ, а также партийных работников. Головкина взяли в эту школу по той простой причине, что он ходил в детский сад при ней. Директору потребовались бы весомые причины, чтобы отказать ребенку в поступлении. В тот год наблюдался недобор учеников, поэтому решили не искать черную кошку в темной комнате и записали Головкина в первый класс.
Оставалась одна большая проблема: энурез у него не только не прошел, но и усугубился. Лет до трех ситуация казалась более или менее типичной, однако потом мальчик начал мочиться в постель с завидной регулярностью. В школе не принято прерываться на дневной сон, однако с определенного времени с Сергеем начали случаться «эксцессы» в самых разных ситуациях, причем далеко не всегда критических. Он легко мог обмочить штаны, если слышал поблизости громкий смех или крик, делал это в момент, когда на него обращали слишком много внимания. Чудом можно назвать тот факт, что он не описался во время вступительного собеседования.
На тестировании три незнакомые полные женщины бесконечно долго требовали от него то расставить картинки в правильном порядке, то сосчитать палочки, то прочитать по слогам стихотворение. Кроме того, за последней партой сидела мать. Она не выражала никаких эмоций, не пыталась ему помочь, подсказав правильный ответ, что нередко делали другие родительницы. Женщина просто наблюдала за тем, как справляется с заданиями ее сын. Сереже казалось, она буквально ждет его провала, а когда все закончилось, Лариса выглядела слишком разочарованной для матери будущего первоклассника элитной школы с математическим уклоном.
Придя домой, Сережа почти сразу уснул под аккомпанемент привычных унизительных разговоров о себе и под шелест клеенки.
– Удивительно, как он это сделал? Я была уверена, что ему не справиться ни с одним заданием. Знаешь, как он обычно впадает в ступор? Как бы теперь в классе не описался, а то ведь исключат, – вполголоса бубнила мать.
– Что за странная проблема? Он же знает, где туалет и как им пользоваться, – раздраженно возражал муж.
– Недержание мочи так называется, потому что моча не держится в организме.
– Нужно учить держать. Это все от недостатка спорта. Сидит весь день в четырех стенах, поэтому такой хилый и вырос. Закаляться нужно. Это ты чашки расставляла? Кто так делает? Говорил же, что они должны стоять ручками вперед…
– Наверное, – тихо и невпопад отвечала женщина, явно с трудом сдерживая раздражение.
В ту ночь Сережа спал безмятежным сном. Отец только недавно вышел из запоя. В первые пару недель после этого он неизменно испытывал чувство вины перед семьей и вел себя спокойнее обычного, изредка дарил подарки и преподносил жене цветы. Такие дни мальчик любил. Можно было выпросить несколько лишних минут перед телевизором, а иногда даже взять книгу из отцовской библиотеки. В основном там были скучные издания про пиратов или путешествия, без картинок и с большим количеством текста на странице. Сергей пока был не способен их прочитать, но все равно очень радовался, когда отец торжественно вручал ему одну из таких книг.
– Подъем! – Крик Головкина-старшего ворвался в самые недра сознания и буквально разорвал сон в клочья. Так обычно происходило, когда отец появлялся в детской в период запоя, но сейчас ведь не такое время…
Мужчина рывком стащил сына с кровати и приказал немедленно следовать в ванную. Сергей, ничего не понимая спросонья, подчинился. Отец зашел следом и потребовал от ребенка, чтобы тот разделся и встал в ванну. В следующую секунду он открыл кран с холодной водой. Мальчик оцепенел от обжигающего холода. Александра реакция сына не удовлетворила, и поэтому он выкрутил кран до максимума.
Отныне этот ритуал повторялся почти ежедневно. Сергей возненавидел обливания, а вместе с этим стал ненавидеть просыпаться по утрам, а также саму школу, из-за которой ему теперь приходилось страдать.
Отец заставлял обливаться холодной водой в ванной. Очень неприятные ощущения. Мама в конце концов запретила ему это делать, но я с тех пор как-то не люблю все водные процедуры, не купаюсь и даже душ принимать разлюбил. Вдруг холодная вода пойдет, понимаете?
Из показаний Сергея ГоловкинаСтыд и унижение стали главными связующими звеньями его отношений с людьми. Всякое общение грозило тем, что он может опозориться и это вызовет гнев и брезгливость. Эти чувства Сергей научился легко распознавать в людях и постепенно стал узнавать в себе. Радость, восхищение и восторг тоже существовали в окружающем мире, но они отходили на второй план. Впереди шли гнев и брезгливость. Плачущий капризный мальчик в грязных пеленках пробуждал в родительских сердцах лишь раздражение и неприязнь. Чуть позже он стал вызывать те же чувства из-за своего энуреза. Почему так происходило? Человеку жизненно необходимо осознавать, что он существует в глазах других людей, играть свою роль в семье или в любой другой группе. Страшнее всего быть непринятым коллективом, осмеянным и исторгнутым из общества. Не зря вместо смертной казни в большинстве примитивных обществ практиковалось изгнание из племени. Такого наказания боялись больше смерти. Впрочем, есть кое-что похуже отверженности – не быть вовсе. Если тебя ругают, значит, замечают. Именно поэтому многие дети, не получив похвалы, начинают капризничать, рушить все вокруг, совершать неблаговидные поступки, делать все возможное, чтобы заявить о себе. Сергей знал только гнев и брезгливость, но чтобы вызвать их, ему всякий раз нужно было сталкиваться со своим главным страхом. Головкин добивался внимания только посредством собственного унижения, и впоследствии, когда окружающие проявляли к нему интерес, он вспоминал об этом унижении. И все же пока он оставался человеком и не хотел становиться невидимкой.
3
На севере Москвы
1965–1970 гг.В начале 1960-х в Левобережном районе предпочитали не вспоминать о том, что еще недавно это место считалось глухой деревней. Один за другим здесь возводились белые блочные дома с абсолютно одинаковыми фасадами. Несколько магазинов, напоминавших сельпо, закрыли, и вместо них появились универсамы и универмаги. Открылось метро, построили кинотеатр «Нева», облагородили несколько стихийно образовавшихся парков, отреставрировали старинные усадьбы. В пятиэтажках обычно жили сотрудники близлежащих заводов и фабрик, а вот в новых, девятиэтажных домах давали квартиры научной интеллигенции, поэтому очень скоро район превратился в своего рода наукоград: интеллектуальный островок в черте города.
Сережа Головкин стал учеником школы № 167 имени маршала Говорова. Первого сентября 1967 года мальчик в новой школьной форме и с большим букетом гладиолусов в руках вошел в класс. Вслед за другими учениками он положил цветы на стол учительницы и выбрал место за партой. Последовал классный час, а затем три первых урока. На переменах дети с шумом носились по классу и школьным коридорам, которые учительница называла «рекреациями». Сережа оставался сидеть на своем месте. Никто из знакомых по детскому саду к нему так и не подошел, а сам он боялся к кому-то приблизиться. К концу второго урока ему нестерпимо захотелось в туалет, но он боялся поднять руку и отпроситься. Собственно, такой вариант ему даже не приходил в голову. У него не было ни малейшего понятия, где в школе расположен туалет. Как же он туда пойдет? Покидать класс во время урока строго запрещено. Никто еще не осмеливался выйти посредине занятия. Сережа приготовился к позору, о котором без конца твердили родители. Ему представилось, как отец с утроенным энтузиазмом начнет обливать его ледяной водой, а мать теперь всегда будет смотреть тем взглядом бесконечного разочарования и усталости, которым она обычно одаривала его, когда он делал что-то не так. Еще утром он был полон решимости ни за что не допустить этого, но сейчас его решимость куда-то подевалась.
Учительница объясняла новую тему, когда Сережа украдкой засунул руку в карман форменных брюк и зажал свой пенис так, будто собрался его оторвать. Неожиданно стало легче. В такой позе он смог досидеть до перемены, а потом даже успел в туалет. Трагедии не произошло, но теперь мальчик был уверен, что все видели, чем он занимался. К концу учебного дня эта мысль стала постепенно сводить его с ума. Когда прозвенел звонок с последнего урока, Сергей пулей вылетел из класса и побежал домой. Он не учел одного: на следующий день ему нужно было снова идти в школу.
Мне становилось легче, когда я держал его под контролем, но начинало казаться, что все это видят, чувствуют. Страшно было представить, что вызовут родителей в школу с одеждой. Этот способ облегчал мою жизнь в школе, и я не мог от него отказаться.
Из показаний Сергея Головкина– Как дела в школе? – вполне добродушно поинтересовался отец, когда Сергей вернулся домой. – Успел опозориться или утерпел?
– Утерпел, – коротко ответил сын с гордостью и стыдом одновременно.
– А оценки какие получил? – тем же тоном, но безо всякого видимого интереса спросил Александр, перевернув страницу толстого журнала, лежавшего на кухонном столе.
– Нам не ставили оценки, – оторопел Сережа.
– Значит, двойка. Сейчас детей жалеют, поначалу двойки не ставят, чтобы не расстраивались.
– Нет, правда не ставили, – растерянно возразил мальчик.
– Покажи тетрадки, – потребовал отец, оторвавшись наконец от чтения.
Сережа принес из прихожей черный ранец первоклассника и водрузил его на стол. Отец наугад достал одну из тонких зеленых тетрадей и принялся ее листать. На первой же странице обнаружилась косая черта с точкой и несколько подчеркнутых букв.
– Я же говорил. – Александр удовлетворенно откинулся на спинку стула. Мужчина посмотрел на ребенка, который с искренним изумлением разглядывал исчерканные страницы и, казалось, даже не помнил, как все это писал и когда кто-то успел что-то проверить. Отец презрительно скривился, схватил сына за шею и стал тыкать лицом в раскрытую тетрадь.
– Кто это сделал? Я тебя спрашиваю, кто это сделал?! – шипел он. – Двоек, говоришь, не получал? Да что ты еще, кроме двоек, можешь принести?
– Нет же…
– Что «нет же»?
– Оценки нет, – захныкал Сережа.
– Потому что тебя пожалели. Ты так жалок, что тебе даже оценки не ставят.
– Оценки нет, – бессмысленно повторял мальчик, понимая, что сейчас трагедия все-таки произойдет и на школьных брюках появится мокрое пятно.
Отец еще раз ткнул его лицом в тетрадку и отпустил, брезгливо глядя на размазанные кляксы, появившиеся на бумаге, и на следы черточек и галочек на детском лице.
– Получишь двойку – ты нам с матерью больше не сын. Посмотрим, сколько тебя там жалеть будут, – процедил Головкин-старший, вновь открывая толстый журнал, посвященный достижениям науки и техники.
Сережа усвоил урок и ни разу не принес домой плохой оценки. Впрочем, он подозревал, что дело было в жалости учительницы, которая всегда как-то чересчур по-доброму относилась к нему, слишком участливо выспрашивала о том, как у него дела и приготовил ли он домашнее задание.
За Головкиным закрепилось место за третьей партой в центральном ряду. Никому не нравилось здесь сидеть, так как учительница имела привычку именно возле нее рассказывать новую тему. Пересаживаться без разрешения учителя было нельзя – незачем приятелям сидеть рядом и без конца шушукаться на уроках. Иногда расшалившихся школьников разводили по разным частям класса, и тогда, случалось, у Сережи появлялся сосед по парте. Однако Головкин, все это время мечтавший о том, как будет сидеть рядом с кем-то, чувствовал панический страх, который сжимал горло, едва к нему кто-то подсаживался. Учительница сразу поняла, что мальчик плохо переносит повышенное внимание, поэтому старалась не вызывать его лишний раз к доске. Все письменные задания Сережа выполнял с легкостью, редко получая за них оценку ниже пятерки.
По утрам отец продолжал обливать его холодной водой, хотя это случалось уже не каждый день. Благополучно отсидев положенное количество уроков, Головкин вместе с большинством одноклассников бежал в музыкальную школу, чтобы постигать основы сольфеджио и вокала. Никаких особенных способностей к музыке у него не наблюдалось, но и хуже других он не был. Окончить музыкальную школу считалось своего рода хорошим тоном, признаком интеллигентности. Все ребята, конечно, жаждали освоить гитару, чтобы по вечерам во дворе блистать своими навыками. Но обычно их отправляли либо в класс пианино, либо в класс флейты. Особенно талантливые обучались игре на скрипке, а те, кого природа не наградила музыкальным слухом, – на гитаре, ударных или балалайке.
Очень скоро большинство мальчишек поняли, что посещать музыкальную школу вовсе не обязательно, и стали пропускать занятия. Конечно, играть на гитаре хотелось всем, но часами сносить крики учителя по сольфеджио или терпеть удары линейкой по пальцам на занятиях по специальности было не очень весело. Гораздо интереснее провести время во дворе – гонять мяч или общаться с компанией, вечно торчащей возле гаражей.
Сережа посещал все занятия, поэтому, несмотря на весьма скромные способности, обычно имел неплохие оценки. Проблема заключалась в том, что перейти из класса в класс в музыкальной школе можно было только одним способом – выступив на показательном концерте-экзамене. Участие было обязательным для всех учеников. Школьники классом постарше исполняли более сложные произведения, а начинающие готовили простенькие музыкальные пьесы или народные песни. В конце первого года обучения Головкин должен был принять участие в таком концерте. Он знал свою незамысловатую пьесу досконально, несколько месяцев подряд репетировал и мог даже во сне исполнить ее безупречно, но в день концерта ему неожиданно стало плохо.
Сережа все же отправился на концерт. В школе все стояли на ушах. Девочки впервые пришли не в форменной одежде, а в бархатных платьях. Естественно, тут же начали отлетать ленточки и пуговицы. Кто-то убегал рыдать в туалет, кого-то учителя отправляли переодеваться из-за слишком яркого наряда или недостаточно торжественного вида (обычно это относилось к мальчикам, которые явились в школьной форме с ободранными локтями, засаленными и перепачканными в чернилах манжетами). В суматохе никто не замечал Головкина, который вплоть до своего выхода сидел на приставном стуле в зрительном зале. По мере того как приближалась его очередь отправиться на сцену, он бледнел и зеленел, из-за чего у него под глазами все отчетливее проступали темные круги.
– Сергей Головкин. Первый класс. Флейта. Музыкальная пьеса… – произнесла учительница в темно-бордовом платье. Договорить она не успела. Сережа почувствовал подступившую к горлу тошноту, сорвался с места и выскочил из зала. Женщина запнулась, извинилась перед зрителями и начала объявлять следующего ученика. Мальчик опорожнил желудок в коридоре, заглянул украдкой в актовый зал, понял, что его имя просто пропустили, и направился к выходу. Он пока не знал, что скажет матери, но твердо решил ни при каких обстоятельствах не возвращаться в музыкальную школу.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Имена жертв, а также некоторых участников следственных действий были изменены из этических соображений.
2
Фрида Фромм-Райхман (1889–1957) – немецкий и американский врач, психоаналитик и психотерапевт, пионер в аналитически ориентированной психотерапии психозов и представитель неопсихоанализа. Содействовала формированию неофрейдизма. Автор теории шизофреногенной матери. Первая супруга Эриха Фромма.