Двенадцать королей Шарахая

В подобных обменах нет ничего необычного для Янтарного города. Всегда находятся люди, не желающие вести торговлю или говорить о делах открыто, опасаясь всевидящих владык – и особенно Короля Шепотов, который, по легенде, слышит каждое слово, касающееся его братьев.

Мужчины и женщины, борющиеся за власть, не настолько наивны, чтобы играть в свои игры при свете дня, поэтому нанимают посредников вроде Османа, которые доносят до союзников и врагов условия, приказы, а то и определенные суммы. Это помогает оставаться в тени, не привлекая внимания Королей, Дев и, что важнее всего, налоговых сборщиков. Лишние деньги лучше отдавать, например, Осману – небольшая цена за возможность развернуться в Шарахае. Риск стоит того – секретность и анонимность подчас важнее денег: даже если Серебряные копья или Девы перехватят шкатулку, без ключа письмо не расшифровать, а посланника-тень допрашивать бесполезно – им ничего не рассказывают.

Даже Осман ради своей безопасности и защиты заказчиков предпочитает не знать, что доставляют его люди.

Покинув хижину, Чеда отошла на приличное расстояние и скользнула за угол четырехэтажного доходного дома, одного из немногих в Отмелях. Дом был забит до отказа: в комнатушках теснилось по дюжине человек, а то и по две, зато его унылые стены отлично подходили для того, чтобы незаметно забраться на крышу, а с крыши открывался обзор на ту самую лачугу.

За слежку тоже платили хорошо, но Чеда не потому работала на Османа. Ей нравилось знать, чем живет Шарахай, кто с кем связан. Однажды эти знания могли пригодиться.

Через час на улице показались двое мужчин и женщина. На поясах – изогнутые шамширы в кожаных ножнах, светлые таубы и головные уборы сливаются со стенами глинобитных домишек, покрывала колышутся, пряча лица.

Вот троица вошла в хижину и тут же вышла. На плече у женщины висела знакомая кожаная сумка.

Позволив этим людям отойти подальше, Чеда спрыгнула с крыши и тихо двинулась за ними через Отмели, вдоль Колодца, до самого Алого Полумесяца – квартала, примыкавшего к западной гавани, самой маленькой и захудалой из четырех.

Стоило троице зайти в переулок, как Чеда нырнула в покосившийся дверной проем. Женщина обернулась, пристально вглядываясь в тени – значит, доставляет послания не в первый раз.

Не заметив ничего подозрительного, она вместе со спутниками направилась дальше. Чеда дала им фору, зная, что чем ближе к цели, тем осторожнее они будут, и у входа в переулок остановилась, якобы стряхивая что-то с плеча.

Женщина исчезла, но ее телохранители несли караул у островерхой арки дворика шагах в двадцати. Идти на них в лоб было бы глупо, Чеда знала другой путь.

Она спустилась по улице до старинных бань, возведенных когда-то для караван-сарая. Караван-сарай снесли при строительстве западной гавани, но бани остались: по четным дням они обслуживали женщин, по нечетным – мужчин, и, слава Тулатан, сегодня был женский день.

Скучающий за стойкой мальчишка в голубом кафтане сказал:

– Вода уже остыла.

– Ничего. – Чеда положила на блюдце два медных кета. Мальчик пожал плечами, бросил монеты в окованный железом сундучок и выдал Чеде хлопковую простыню.

– Мыло? Пемзу? – спросил он, махнув в сторону полок с банными принадлежностями, шедшими за отдельную плату. Чеда покачала головой и направилась во внутренний дворик.

Четыре женщины и маленькая девочка как раз выходили из бани, смеясь и болтая. Чеда якобы пошла к дверям, но в последний момент завернула за украшенный резьбой угол.

Девочка удивленно обернулась к ней, ветер взметнул ее длинные мокрые волосы. Чеда заговорщицки прижала палец к губам и нырнула в тупичок между баней и внешней стеной.

Проем между двумя шершавыми каменными стенами был достаточно узок, чтобы подняться, упираясь руками и ногами. Медленно, очень медленно Чеда вскарабкалась наверх и, ухватившись за край крыши, подтянулась.

Внизу шумела и плескалась баня, но интересовали совсем другие звуки – голоса, доносившиеся из дворика за стеной. Чеда глянула туда и увидела троицу со шкатулкой, а напротив – заказчика.

Это оказался высокий широкоплечий мужчина в дорогом коричневом таубе и с двумя саблями на поясе. Но страх внушали не сабли, а борода, расчесанная как ласточкин хвост, и татуировки в виде змей, обвивающие предплечья и запястья. Масид Исхак Воинства Безлунной ночи. Вождь сотен, тысяч кочевников, остатков двенадцати племен, правивших когда-то пустыней Шангази.

Все шарахани знали этого человека. Чеда никогда раньше не встречала Масида, но видела последствия его деяний: сожжение рынка благовоний было далеко не первым. Несколько лет назад Воинство добралось до королевского поставщика деликатесов, доставлявшего во Дворец изысканное и редкое мясо горных оленей с юга. Мятежники отравили мясо, надеясь, что Короли съедят его во время Новогоднего пира. Покушение на владык не удалось, но восемнадцать придворных скончались от отравления.

Короли этого не простили. За каждого убитого они ответили десятикратно, хватая с улиц мужчин, женщин и детей – бедняков, недавно пришедших из пустыни в поисках лучшей жизни.

Их заставили есть то самое отравленное мясо, а трупы выбросили в реку, чтоб каждый мог видеть, как они возвращаются в пустыню. Серебряные копья выстроились по берегам и стреляли в каждого, кто пытался вытащить тела.

В ответ Воинство Безлунной ночи похитило девочку, которая вот-вот должна была вступить в ряды Стальных дев и отправиться в пустыню. Ее посадили на кол и оставили умирать на вершине бархана.

Короли нашли ее. В гневе они отобрали две дюжины девочек того же возраста, что их Дева, и подвесили за щиколотки на столбах, вкопанных у северной гавани. Там несчастные, умершие от истощения, провисели двенадцать дней. Девы и Серебряные копья охраняли трупы, следили, дошло ли послание: если жители Шарахая не отвернутся от врага, то так и будут кровью платить за кровь.

Это был порочный круг, но человек, стоявший внизу, не желал его разрывать.

Он достал из сумки футляр для свитков, осторожно повернул охватывавшие его костяные кольца в особом порядке – код наверняка доставили еще с неделю назад.

Закончив, Масид сломал восковую печать, достал листок пергамента, велел женщине:

– Иди. Забери вторую, встретимся на корабле.

– Отправляюсь, – ответила та, и все четверо покинули переулок.

Чеда подумала, не последовать ли за ними, но решила, что видела достаточно. Чтобы узнать больше, пришлось бы заглянуть в пергамент Масида, а составлять план было некогда.

Солнце клонилось к закату, наступало время Бет За'ир, и желание вернуться домой, убедиться, что Эмре жив и здоров, становилось сильнее, особенно теперь, когда она узнала, что дело касалось Воинства.

С каждым шагом тревога росла, но по-настоящему Чеда испугалась, когда вошла в пустой дом.

Закат умер. Холодный ветер пронесся по городу, ночь растекалась, как гной из раны; еще немного, и асиримы просочатся на улицы.

Чеда вздрогнула, краем глаза заметив тень. Замерла, задержав дыхание… но это была всего лишь бродячая собака. За ней ней трусила другая, третья. Они бежали настороженно, то останавливаясь и прислушиваясь, то снова устремляясь вперед. Но вот и собаки исчезли, а Эмре все не было.

Осознание обожгло Чеду, как горячий ветер пустыни.

Эмре не вернется. Что-то пошло не так.

Решившись наконец, Чеда заслонилась от ветра концом тюрбана и, поддев ногтем крышечку медальона, вынула бледный сухой лепесток с ярко-голубым кончиком.

Как это было похоже на тот день, одиннадцать лет назад, когда мама отвезла ее к Салии, пустынной ведьме! День, когда жизнь изменилась навсегда. День, когда умерла мама.

Неужели сегодня река жизни вновь повернет? Неужели опять Чеде придется увидеть, как умирает дорогой сердцу человек?

Она взяла легкий, как лунный луч, лепесток и положила под язык.

Вкус напоминал одновременно жасмин, розмарин и мускат, но запах был цветочным ароматом адишар – уродливых, искривленных пустынных деревьев, рождавших эти бледные цветы.

Закололо кожу, задрожали губы. В соседнем доме запело стекло: чьи-то пьяные пальцы водили по краю хрустального кубка. Чеда как всегда почувствовала цветение адишары за стеной, но теперь – сильнее, глубже, словно к этому чувству примешивался голод асиримов.

Ушла боль от заживающих после боя в Яме синяков, затряслись руки, и луны-близнецы в небе задрожали в ответ. На мгновение Чеде показалось, что она чувствует весь город: каждого мужчину, женщину, ребенка, всех несчастных, съежившихся во тьме, боящихся ночи и тех, кто приходит с ней в их великий город – тварей, рожденных, говорят, Великой пустыней Шангази.

Чеда поплотнее замотала лицо, подоткнув край тюрбана. Схватилась за рукоять ножа, обоюдоострого кеншара, проверяя, плотно ли он сидит в ножнах на поясе. Так же проверила рукоять шамшира за спиной, прыгнула на выступ балки между вторым и первым этажом, с него – на сухую, пыльную землю.

Путь лежал мимо стен старого Шарахая, которые он давно перерос, и дальше, вниз по петляющей улочке, к Желобу, рассекающему город пополам. Оттуда рукой подать до южной гавани, куда послали Эмре… но не сделала Чеда и десяти шагов, как тишину над городом прорезал долгий вой. За ним второй: выше, отчаяннее.

Чеду пробрало дрожью. Яркий глаз Тулатан! Асиримы, должно быть, очень голодны, раз явились так рано. Обычно они не приходят до восхода лун.

Снова вой. На этот раз он закончился звуком, похожим на хохот, будто тварь насмехалась над Чедой за то, что сглупила, покинула безопасный дом. Четвертый… четвертый же крик предназначался ей. Звал ее.

Иди. Дай нам попробовать тебя на вкус.

Чеда побежала быстрее, нечеловечески быстро – лепесток подгонял ее. Она протиснулась между пустых прилавков базара, пролетела сквозь рынок специй и выбежала наконец на край Желоба.

Широкая улица расстилалась в обе стороны, залитая светом Рии и Тулатан – никуда не скрыться. Никто не откроет окон, не поднимет занавесей – шакальи крики асиримов всех загнали в дальние углы.

Чеда миновала улицу Ювелиров, Черный столп, пересекла Горбуна – старинный мост через пересохшую Хадду. У квартала рабов свернула с Желоба, срезая путь до южной гавани – они с Эмре нашли короткую дорогу еще в детстве, болтаясь по улицам.

Чеда крикнула янтарником: четыре свистка и длинная трель. Но вой асиримов заглушил ее зов.

Они приближались. Никто не знал, где они пройдут – это решал Король Жатвы. Никто не знал, сколько их будет: иногда приходил едва ли десяток, иногда их вопли раздавались по всему городу, от богатых восточных кварталов до западных трущоб. Чеда засвистела снова, замерла, прислушиваясь, подавляя желание съежиться, спрятаться за какой-нибудь бочкой и просидеть так всю ночь. Снова взвыл асирим, но ответил ему янтарник – слабо, издалека.

Эмре!

Слабый свист оборвался. От страха? От боли?

Улица оканчивалась парапетом набережной, внизу темнело русло канала, сухое большую часть года. Прыгать высоко, но Чеда не стала раздумывать, понадеявшись, что лепесток не даст ей переломать ноги и отгонит боль. Оказавшись на дне канала, она свистнула снова, но ответа не последовало, лишь звук шагов откуда-то сверху.

Чеда замерла, не дыша.

Асиримы ее нашли.