Удел сироты

Глава первая.

– Кто-нибудь там есть? Отзовитесь, – статический, не человеческий голос прокудахтал в наушниках.

С-с-с-с-с. Бум!

Баррикада из обломков стенных плит, которую я соорудил на скорую руку, замерцала красным. Слизни прожигали дыры в собственном корабле, лишь бы добраться до меня. Острый запах горящего металла ударил мне в ноздри. Еще минуты две, самое большее, и слизни хлынут сюда, паля во все стороны из своих кривых винтовок.

Взяв пистолет за дуло, я приготовился использовать его как дубинку. Решительный жест. Пустой магазин делал пистолет ненужной игрушкой…

Я вздохнул, и мое дыхание, струйкой пара вырвавшись из под шлема, замерцало пурпуром в свете интерьера слизней. Прежде чем я снова выдохнул, вентилятор моего шлема рассеял пар, словно развеял украденную душу.

У меня ноги расползались на этой скользкой металлической синей палубе слизней. Кулаком в перчатке я ударил по моему занемевшему левому бедру, укрытому слоем брони. Пехотинцу нужны обе ноги. Иначе он начнет хромать… Только вот куда мне идти?

Я вжался спиной в желтый матрас политановой пробки – такими пробками заделывали бреши в скафандрах и дыры в обшивке. Вот так мы использовали эту штуку. Словно пираты, залепившие дыру в броне. Я не мог выбить ее и вылезти наружу. Там был вакуум – пустота. А болтались мы где-то между Землей и Луной.

На дисплее моего шлема мерцали зеленые цифры:

Таймер, уже отсчитал четыре минуты и продолжал отсчет.

Когда счет дойдет до нуля все будет решено: человеческая раса будет или обречена, или спасена. Но я-то умру в любом случае. Я – Джейсон Уондер. А сейчас самое время рассказать историю самого молодого и крутого генерал-майора. К тому же двадцати четырех летнего лейтенанта. И уж точно, навеки, пехотинца.

К тому же я – единственный заслон Брамби[3]. Он где-то в полутора киллометрах подо мной в животе зверя. Если ему не мешать он разнесет в куски этот транспорт пришельцев. Только тогда мы оба погибнем. Если бы мог купить ему несколько лишних секунд, пусть даже ценой своей жизни!

А если мы проиграем, миллионы слизней склизкими волнами заполонят Землю. Конечно, род людской будет бороться, цепляясь за каждый камень. Начнется битва по сравнению с которой Сталинград – детская забава. Слизни не потерпят людей, особенно если те станут защищать свою землю.

Овал – контур двери, которую прорезали слизни замерцал белым. Мы и не знали, что эти твари на такое способны. Мы вообще знали о них намного меньше, чем они о нас. Однако скоро, похоже, мы будем знать слишком много.

Осталась одна минута до того, как они прорвутся, и более трех минут до взрыва, если он конечно будет.

Мои плечи поникли.

Все кончено… И все таки я прожил отличные двадцать четыре года. Я помнил родителей, хотя прожил с ними не так долго, как мне хотелось бы. Я вырос и возмужал. Я встретил хороших людей. Лучшее из всего – это уж точно – история моей единственной настоящей любви. Но счастье продлилось всего 616 дней. У меня был крестник, которого я любил как собственного сына. Да и в соответствии с нынешней версией истории: я – человек, который спас мир.

Часы на наладоннике запикали. Три минуты.

Говорят, ожидание смерти делится на разные фазы: самоотречение, ярость и всякая подобная чепуха, а потом, в конце, согласие.

Может, мне повезло, по сравнению с другими сиротами, которых я знал. Удел солдата умереть в соответствии с чаяниями народа. Солдаты часто умирают храбро. Солдаты часто умирают из-за чужого высокомерия или глупости. Но редко солдату судьба дарит время, чтобы подготовиться к смерти…

Сначала расплавленный металл потек, потом зашипел, коснувшись палубных плит. Слизни рвались ко мне. Я покрепче сжал разряженный «кольт».

В некой альтернативной реальности может и есть правда в солдатской хитрости о том, что кровопролитие на войне рождает жизнь. Я покачал головой. Это, словно в слово, говорила женщина, родившая моего крестного в пещере на самой большой из лун Юпитера.

Там, три года назад все и началось.

Глава вторая.

– Ты можешь истечь кровью до смерти! – я повернул голову от акушерских инструкций, голограммой мерцавших слева от широко раздвинутых женских бедер. Я стоял на коленях как раз между ними. Свет полевой лампы на «вечной» батарее играл мятыми тенями на каменных стенах и потолке пещеры Ганимеда. Искусственная атмосфера на спутнике Юпитера была создана слизнями, которых мы вышибли с этой планеты семь месяцев назад. От ноля по стоградусной шкале Цельсия немели скользкие от слизи и крови пальцы. Пещера на Ганимеде мало подходит на роль родильной палаты.

– Нет, Джейсон, кровопролитие рождает жизнь. Ты уже видишь голову? – капрал Шария Муншара-Мецгер пыхтела, словно настоящий локомотив.

– Конечно. Думаю это темечко, Пигалица, – я всегда называл ее так. Четыре года назад чтобы избежать тюрьмы я записался в пехоту. Судьба и шрапнель сделали из меня генерала. И теперь я командовал семью сотнями солдат, выживших в Битве за Ганнемед. А роды?.. Акушерство я знал точно так же как Эсперанто.

Я вновь посмотрел на голографические надписи. Наверное, не стоило изучать гинекологию, разглядывая детородные органы вдовы моего лучшего друга.

Крепко сжав зубы, Пигалица плевалась арабскими проклятиями. Судя по всему, она сравнивала меня, своего командира, генерала, с какими-то выделениями верблюда. Восьмичасовые муки уничтожили военную учтивость.

Пигалица прижимала ладони к вискам и качала головой из стороны в сторону. Пот каплями проступал сквозь бинты у нее на лбу. И, похоже, ей было все равно, ноль тут градусов или нет. Однако черты ее оливкового лица, в то время как она пыхтела и билась, оставались безупречными. Наконец она сфокусировала на мне взгляд своих больших карих глаз.

– Почему мы сделали это, Джейсон?

Кто это мы? Что сделали? Женский язык роняет слова, словно осина – листья. Но горе постигнет мужчину, которому выпадет прочитать их мысли.

– Потому что слизни высадились тут, чтобы бомбить Землю, пока все мы не сдохнем, – предположил я.

– Я имела в виду, почему Мецгер и я решили завести этого ребенка.

У меня глаза округлились. Именно этот вопрос я задавал себе сотни раз, пока Пигалица ходила беременной. Космический корабль Объединенных наций «Надежда» шестьсот дней нес с Земли на орбиту Юпитера десять тысяч мужчин и женщин легкой пехоты и пять сотен членов команды Космических сил. Перед этим политики просеяли шесть миллионов волонтеров, отобрав нас – счастливых сирот, чьи семьи уничтожили слизни. Настоящий «крестовый поход» сирот.

Даже для сирот, нежелательная беременность была реликтом последнего столетия. Однако только мой лучший друг, командир космического корабля в полтора километра длиной, на который род человеческий поставил свое будущее, и мой стрелок, познакомившись, умудрились нарушить все вообразимые правила. И, как по волшебству, посреди межпланетной битвы должен был родился маленький мальчуган.

Проблемы валились на меня одна за другой, словно канюки, обнаружившие падаль. Битва за Ганемед не была исключением.

У Пигалицы начались схватки.

– Я тужусь.

Мой взгляд метался между голографическим кубом и ее промежностью. Таз египетской феи – Пигалицы – должен был разойтись еще на сантиметр, чтобы прошел ребенок, размером с большой арбуз.

– Еще рано, – покачал я головой.

Взгляд Пигалицы прошил меня и почувствовал, что счастлив, как никогда не был, глядя через прицел M-60. Пигалица никак не могла разродиться. По причинам, которые я так никогда и не понимал, всегда случается самое худшее, например, большинство моих подчиненных считают, что у меня на все есть ответ.

Я подозреваю, все дело в том, что я получил повышение по чину на поле боя. Как обычный рядовой, я даже не отвечал за автоматические оружие. Я лишь заряжал его для Пигалицы. А теперь я командовал целой дивизией. Однако политики не называют это несчастьем. Они объявили Битву за Ганимед чудесной победой. Битва за Ганимед никогда не была чудесной для нас – семисот выживших, которые похоронили десять тысяч товарищей под холодными камнями луны Юпиттера. Но альтернативой была гибель человеческой расы…

До того как пять месяцев назад мы потеряли земную передающую станцию, мы регулярно слышали о том, как законодательная власть различных наций награждала нам медалями и сулила поощрения, обещали послать нам помощь.

Итак, как боевой командир, я придумывал «лекарство от скуки» для остатков моей дивизии, пока кавалерия прискачет за нами, преодолев шесть миллионов километров.

– Сэр? Майор Гиббл по Командной сети, – тень мелькнула передо мной, в то время как в пещеру вошел старший сержант.

– Подмени меня, Брамби, – я протиснулся между Брамби и Пигалицей. Измотавшаяся за восемь часов трудов праведных, Пигалица наверное, страдала бы меньше, если бы ей пришлось рожать на сцене, постоянно позируя для «Нью Йорк Таймс».

– Они там что-то обнаружили, сэр.

– Что? – повернулся я.

Живых слизней на планете остаться не могло. Чтобы в этом убедиться я послал с Говардом Гибблом половину оставшихся солдат. Они искали любую путеводную нить к тому, чтобы раскрыть тайны наших врагов. В том числе я послал с ними на поиски и единственного выжившего медика. Согласно его уверениям Пигалица должны была умереть еще две недели назад.

Мы знали, что слизни – единый организм, который зародился где-то вне Солнечной системы и перебрался четыре года назад на Ганимед, используя его, как базу для уничтожения человеческий расы. Слизни действовали методично, город за городом стирая человечество с лица Земли. Мы допускали, что слизни – галактические кочевники, путешествующие из одной звездной системы в другую. Они высасывали каждую систему до суха и отправлялись дальше.

Слизни никогда не строили крепостей на планетах, но и не отказывались от того, что те могли им дать. И еще: они убивали людей.

Каждый слизень сражался как порождение ада, пока его не убивали или не загоняли в угол. Тогда он падал замертво, чтобы избежать плена. Мы вели себя хитрее, нас было больше, мы были смертоноснее.

Но выиграли мы только потому, что Мецгер отослал свою команду на спасательных шлюпках, а потом направил «Надежду» на базу слизней. Взрыв получился таким сильным, что астросейсмолог Говарда говорил, что Ганимед до сих пор содрогается в конвульсиях, хотя прошло уже семь месяцев.

Согласившись с Говардом я послал отряды на поверхность Ганимеда в поисках живых слизней. Однако Мецгер убил их всех, врезался в инкубатор клонов и уничтожил основной мозг захватчиков. Так настойчиво утверждал – Говард, называя слизней «оно». Он считал их единым организмом, который мог физически разделяться на части действовал по принципу: пришел, ушел, уничтожил.

Говард считал, что «железо» слизней могло выдержать удар. Их корабль летал между звездными системами, перевозя огромные хорошо дисциплинированные армии. Единственной целью слизней было победить нас.

Кроме не подходящей склонности к демобилизации, человеческие индивидуумы порой жертвуют собой ради друг друга. Поэтому Мецгеру и удалось превратить поражение в победу, хотя и ценой собственной жизни…

Брамби махнул мне трубкой. Брови цвета незрелой клубники поползли вверх. Брамби выглядел словно веснущатый неоклон марионетки-ковбоя, которую я видел, просматривая чип по истории из доголографических времен, когда еще существовало телевидение. По-моему его звали Счастливчик Люк[4] или что-то в таком духе.

– Время передачи заканчивается через две минуты, сэр.

Я посмотрел на Пигалицу. Она лежала спокойно. Схватки на какое-то время прервались. Она кивнула мне. Ее муж отдал жизнь для того, чтобы выиграть эту войну. Пигалица понимала, что сохранить этот мир – моя работа.

Брамби только исполнилось двадцать четыре, но после битвы его трясло, словно дряхлую старушку. Его пальцы постоянно дрожали, а веки дергались от тика. Забрав трубку, я прижал ее к уху.

– Джульетта слушает.

Напряженная тишина отделяла вопрос от ответа, так как сигнал передавался через ТТН[5], зависший в поле прямой видимости, как раз между передающей и принимающей точками.

– Джейсон, мы обнаружили артефакт.

У меня брови поползли на лоб. Не поврежденная машина слизней могла дать нам ключ к их технологиям. До настоящего времени мы не обнаружили ничего, кроме металлических обломков, и останков самих слизней, персонального оружия и их брони.

– И на что это похоже?

– Металлический, чуть сплющенный сфероид. Пятидесяти сантиметров в диаметре.

– Жестяной футбольный мяч? – я был слишком большим педантом, для того чтобы ворчать.

– Весит килограмм двадцать, по земным меркам.

– Где вы его нашли?

– Он лежал в углублении в земле, не далеко от нас.

Я сжал трубку покрепче.

– Говард, это, скорее всего, не детонировавший снаряд! Уводи оттуда людей!

– Мы никогда не видели, чтобы псевдоголовоногие использовали взрывающиеся заряды. Кинетическая энергия пуль и ракет – вот их оружие. В их снарядах инженеры никогда не находили следов взрывчатых веществ.

– Человек никогда не узнает о бомбе слизней, пока та не рванет у него под носом!

– Мы уже упаковали артефакт. Я подозреваю, что это прибор дистанционного зондирования.

Армия мирилась с Говардом, потому что обычно его «подозрения» оказывались правильными.

Я вздохнул, потом покачал головой.

– Говард, давай сюда, и шевели задницей!

Наша миссия никогда не добиралась до Ганимеда Айзека Азимова и Артура Кларка. Он был разрушен, когда псевдоголовоногие попытались перенести поле битвы с Ганимеда на Землю. Мы им помешали. Теперь моей главной задачей, как командующего офицера, стало в безопасности отвести отряды обратно на Землю. Если слизни оставили сенсор дальнего радиуса действия, они могли оставить и бомбы с включенным таймером. И не важно, что там внутри – сибирская язва или сборник плохих стихов. Если даже существовал один шанс на миллион, что слизни оставили угрозу, я не хотел, чтобы моя армия понесла новые потери. Археологическая экспедиция Говарда была глупой идеей.

– И оставьте эту проклятую бомбу там, где она есть!

Зашипели статические разряды.

– Мы потеряли с ними связь, – объяснил Брамби. – ТОТ скрылся за горизонтом.

Брамби забрал трубку и поторопился назад к пульту ВК[6], такому же вытянутому, как марионетка без ниточек, на которую он походил. Брамби оставил Землю учеником высшей школы. Он прославился тем, что сделал дымовуху и установил ее в кафетерии высшей школы. Это превратило его в военного инженера.

Он вернется на Землю, если мы все вернемся, сержантом[7] – инвалидом войны.

– Сейчас? – пробормотала Пигалица сквозь крепко сжатые зубы.

Голографическая инструкция гласила, что ни в коем случае нельзя заставлять ее тужится слишком рано, до того как настанет время разродиться. Я не дочитал инструкцию. Боялся, что когда дочитаю до конца, будет слишком поздно. Может даже мне придется резать Пигалицу… От такой мысли я вздрогнул.

Шария Муншара-Мецгер была самым близким мне человеком. Я видел, что она истекает кровью, и оставил пехотную дивизию, на время превратившись в акушерку. Вот и все, черт побери!

– Тужся, Пигалица.

Еще десять минут криков – причем кричали мы оба. А потом я качал на руках своего крестного, такого же здорового, как любой визжащий, пурпурный младенец с нитью, тянущейся из пупка. Я стер слизь с его рта и ноздрей, потом положил его на живот Пигалицы.

Завязав узлом, я перерезал пуповину и спросил:

– Ты придумала ему имя?

Я знал, что она подобрала имя, потому что всякий раз, когда я спрашивал ее последние семь месяцев, она отворачивалась. Пигалица была суеверной мусульманкой, такой же упрямой как Нил. Она боялась, что повредит ребенку, если она раньше времени произнесет его имя.

– Джейсон, – улыбка Пигалицы сверкнула в подземном полумраке.

– Что? – я с трудом проглотил комок, вставший у меня поперек горла. Хотя я подозревал, что услышу что-то вроде того. И Пигалица, и Мецгер, и я были сиротами, попавшими на войну. Ганимед стал нашим сиротским приютом, мы стали одной семьей.

– Джейсон Удей Мецгер. Моего отца звали Удей.

Я поправил хирургическую маску, и вытер пот с глаз.

– Люди будут звать его Уди.

Люди будут звать его не только так. Он – сын спасителя человеческой расы. Отродье того, кто уничтожил другой биологический вид, обитающий во вселенной. Единственный землянин, зачатый и рожденный в космосе. Урод.

– Джейсон, это лучший день в моей жизни, – слезы потекли по щекам Пигалицы. Она плакала так сильно, что Уди Мецгер сильно ударил по животу матери, словно заправский футболист.

Я все понял. Однако я решил, что для меня самый лучший день в жизни наступит, когда мы покинем Ганимед.

Я был не прав.

Глава третья.

Утром 224 дня нашего пребывания на Ганимеде, по земному летоисчислению, Уди Мецгеру исполнилась неделя. И прожил он ее под небом, где властвовал Юпитер.

223 дня небеса Ганимеда не менялись. Ежедневно шторма порожденные возмущениями орбиты поднимали над горами вихри золотистой пыли. За этими пиками и облаками пыли сверкали звезды, и можно было разглядеть видимые невооруженным взглядом луны Юпитера: Европа, Ио и Каллисто. Иногда они казались розовыми, а в некоторые дни – жемчужными или фиолетовыми на фоне космоса цвета индиго. Над всем этим смутно вырисовывался вечно-оранжевый Юпитер. При каждом восходе и закате, увеличенный линзой искусственной атмосферы, газовый гигант заполнял собой весь горизонт.

Все мы постоянно, каждый день, смотрели на небо. Но не потому, что оно такое красивое, а потому, что там остался наш дом.

Но утром 224 дня, в пять ноль три по стандартному времени Ганимеда, Брамби ворвался в пещеру служившую столовой. В одной руке он сжимал бинокулярный полевой видоискатель, а другой – показывал куда-то за спину.

Брамби не мог говорить. Только одна вещь могла так возбудить любого из нас – межпланетных странников.

Еда из яиц (концентрированного яичного порошка) в тюбиках и термические чашки заклацали на полу замороженной лавы. До того как перестало звенеть эхо, отражаясь от стен и потолка пещеры, три сотни пар ног уже загрохотали снаружи. Там царили бледные сумерки.

Пропустив всех вперед, я вышел на посадочную полосу, которую Брамби и выжившие инженеры вырезали в горном склоне. Архитектура на Ганимеде не отличалась разнообразием, так как у нас было всего три материала из которого можно строить: камень, камень и камень.

В тот миг, когда я очутился снаружи, какой-то солдат, стоявший в стороне, чтобы его не затоптали, показывал куда-то на небо. Я просто проследил взглядом за его указующим перстом.

Сверкающая муха ползла по пурпурному куполу нашего мира, но для меня это было самое прекрасное зрелище. Спасательный корабль… может быть.

Брамби повернулся ко мне:

– Сэр, как вы считаете, когда первые из нас снимутся с этой скалы?

– Сначала мы должны увериться, что это наши. Пусть поднимут тревогу.

Брамби замер.

– Сэр? Тревогу?

Брамби и три сотни замерших, истощенных солдат застыли одновременно, хотя не все еще выбрались из своих «нор».

Может это всего лишь совпадение, что «Генерал» и «Говнюк» начинается с «Г». Тревога означала, что войска должны занять свои позиции. «Занять позиции» означало идти, ползти и карабкаться по скалам. Но все эти вещи, солдаты ненавидели со времен Трои.

Хорошо, что исторически существовало две военных школы. Одна требовала или концентрации сил, словно римляне, строящиеся в фаланги, плечом к плечу, щит к щиту, или рассеивания – разбиться на отряды так, чтобы нельзя было уничтожить всю армию одной гранатой. Короче, генерал ответственный за военно-воздушные силы в Перл Харборе сто лет назад, собрал все самолеты воедино, так чтобы их легче было охранять. И создал великолепную цель для японских бомб.

Поэтому мои солдаты должны были в первую очередь рассредоточиться. Даже если моим подчиненным это не нравилось. Вскоре мы бежали по скалам, а я срывал с плеч звезды, вновь превращаясь в одного из солдат. Генерал – лакомая цель для слизней.

– Брамби, все мы знаем, что эта искорка означает, что кто-то приближается. Может это спасители. Может – слизни. Передай это другим офицерам батальонов.

Экспедиционные силы Ганимеда – выжившие «батальоны» не более чем небольшие группы людей, в каждом не более пятидесяти человек. И минуты хватит, чтобы все оповестить.

Брамби едва заметно кивнул, то ли отрицая саму возможность того, что это могут быть слизни, то ли в сомнении стоит ли выполнять мой приказ.

– Брамби, если это наши парни, они выйдут на связь на полевых частотах через пару часов, – генералы, даже те, что получили повышение на поле боя, не должны оправдываться, отдавая приказы своим подчиненным. Или это способ сказать ему, что я тоже хочу, чтобы искорка оказалась нашими парными. – Тогда наши люди смогут открыть бутылки картофельной водки.

У Брамби аж челюсть отвалилась. Неужели он считал, что я не знаю о перегонном кубе? Один из техников лаборатории Говарда протащил на борт «Надежды» оборудование для производства самогона. Сырая картошка и в самом деле стала на «Надежде» сырым материалом для ухода от реальности. Раньше я и представить себе такого не мог. Я должен был ликвидировать эту грязь, распространяющуюся среди выживших.

Брамби ухмыльнулся, а потом отдал салют.

– Есть, сэр.

Пока Брамби разносил приказы, я приложил руку к уху и передал Говарду:

– Отель, это – Джульетта. Скажи, когда предположительно ты прибудешь на место и займешь позицию.

– Джейсон, это Говард. Мы займем позицию через час… Ты Сам-то видел это?

Говард ориентировался словно слепой бойскаут-волченок[8]. Видимо, он догадался о том, что мы заметили в небе движущийся объект.

– Думаешь, это – наши парни, – спросил я. – Что если это слизни?

– Псевдоголовоногие двигаются между условными, топологическими узлами пространства, которые позволяют проходить через меридиан временно сфабрикованных складок пространства…

– На английском, Говард, пожалуйста.

– Слизни прыгают через дыры пространства, которые соединяют отдаленные места, оставляя далеко позади складки пространства.

– А еще проще?

– Ну, как объяснить? Звезды с планетными системами слишком далеко, чтобы совершить межзвездное путешествие с субсветовой скоростью. Даже если они живут очень долго.

– Хорошо. Дальше.

– Значит, они явились к нам путем, о котором мы не подозреваем… И вряд ли они станут повторять тактику, которая привела к поражению их предшественников.

– Почему нет? Человеческие армии повторяют ошибки все время. Точно так же как другие разумные…

– Мы имеем дело с нечеловеческим разумом.

Я кивнул, по-прежнему прижимая трубку к уху. Говард мог быть профессором, но солдат не выживет, если станет недооценивать своих противников.

– Джейсон, это – посадочный модуль с «Экскалибура».

– «Эскалибура»?

– Корабль той же серии, что и «Надежда». Его только начинали строить, когда мы покинули наш дом тридцать один месяц назад. Я думал, ты знаешь.

Говард никогда не заботился о соблюдении субординации. Он мог быть профессором в сердце, но как офицер разведки напоминал Шпиона[9] со всей его чепухой. Рационализм Шпиона говорил, что если никто из нас не знал, что был второй корабль для нападения, мы не смогли бы проболтаться, если бы слизни решили взять нас в плен.