Хроники Лаэриса: Вестник шторма

– Какие же вы все-таки жалкие! – Сказала она тихо. Так, что услышали лишь те, кто стоял ближе к ней.

По лицу покатилась вторая слеза, и девушка стремительно стала удаляться подальше от этого цирка. Она никогда не любила, чтобы видели ее слезы потому что большую часть ее жизни людям нравилось, когда она плачет. А я бы все отдал, лишь бы снова увидеть ее улыбку.

***

Я сразу понял, что дело скверное, как только она сорвалась с места. Ни слова, ни взгляда по сторонам, только волосы огненным хвостом взметнулись за спиной, а красный подол платья заплясал над тропой, будто языки пламени, пожирающие вечер. Лицо решительное, несмотря на градом катящиеся слезы. Губы сжаты в одну линию, как у человека, который из последних сил не дает себе закричать.

– Лираэль… Лираэль, постой, давай без глупостей. – Бормочу я, метаясь вокруг, пролетая сквозь фонарные столбы, деревья и заборы. – Куда ты так летишь? На утес Марианны? Ну, хорошо, посиди там, поплачь, я побуду с тобой.

Она не сбавила хода. Домчалась до самого края того самого утеса, с которого открывался вид на Элейринское плато. И не остановилась!

– Нет-нет-нет! Подожди! Ты же!.. – Захрипел я от бессилья. Воздух вокруг завибрировал от моего голоса, но вряд ли хоть кто-то, живой или мертвый, услышал бы этот отчаянный вскрик.

Лираэль прыгнула. Опять!!! Платье вспыхнуло алым облаком над водой, волосы разлетелись, словно хвост кометы. Я застыл, не веря глазам. На мгновение показалось, что я вдохнул, хотя у меня нет ни легких, ни тела. Ничего нет!

Я медленно глянул вниз. Может, померещилось? Может, показалось? Увы, нет. Она и впрямь сиганула в бездну. Опять! Без оглядки, без расчета, без страховки. На поверхности воды остались только тяжелые, расходящиеся кольца.

Я рванул следом, вереща, как призрачная сирена. Если бы у меня были легкие, я захлебнулся бы яростью. Если бы у меня было лицо, оно исказилось бы от бешенства. Эфир на моей шляпке забурлил так, что я стал больше похож на кипящее масло, чем на приличную эфирную медузу.

– ЛИРАЭЛЬ! – Взревел я так, что ближайшие водоросли вздрогнули, как только я нырнул.

Кажется, она цела. Цела, зараза такая! Остановилась где-то среди призрачной толпы, и смотрит сквозь нее, пытаясь отдышаться. Не разбилась, не захлебнулась. Хорошо, но, в бездну, как же это бесит! Я ношусь вихрем, бурля все сильнее.

– Ты в своем уме?! – Взвыл я, бросаясь к ней, к ее дрожащим плечам, к упрямо сжатым губам, хаотично размахивая щупальцами во все стороны. – Ты что творишь, ненормальная актрисюга?! Прыгнуть с обрыва в ЭТО! Без предупреждения, без мысли! Дура!!! Бессмертной себя возомнила?!

Вода вокруг нас мерцает зеленым фосфорическим светом. Сквозь толщу воды видно как лениво дрейфуют длинные водоросли, напоминающие костлявые пальцы, что тянутся к ее платью. Вокруг серебрятся глаза духов – пустые, как высохшие раковины, бездонные, как ночь над затопленным городом.

Я подлетел к ней, бурля эфиром прямо перед ее лицом, стараясь заглянуть в глаза. Лираэль смотрит вперед, прямо сквозь меня, сквозь призрачный мрак Лаэрисского моря на руины Элейрина, сквозь прошлое и настоящее.

– Я тут, значит, переживаю, сердце себе придумал, чтоб разорвать его от тревоги, а ты!? Ну все, я тебя сейчас так отругаю, что даже призраки под морские камни попрячутся! – Верещу я, злобно плавая вокруг.

Конечно, она ничего не услышала. Но! Проклятая девчонка вздрогнула и чуть повернула голову, будто что-то краем сознания зацепила. Прищурилась, словно пытаясь расслышать далекий голос, доносящийся из иных слоев эфира. А потом, не глядя ни на кого из почему-то притихших мертвецов, пробормотала под водой: “Я знала, что не утону.”

Я взвыл так, что вода вокруг, кажется зашевелилась, а призраки отпрянули от нас на пару хрон.

– Знала?! Знала, значит?! А если бы водоворот?! А если бы под плиту в руинах?! А если бы я не успел?! – Я мотаюсь вихрем, оставляя за собой мутный невидимый след и резко останавливаюсь. – А что я вообще не успел?! Ты меня даже не видишь, дуреха упрямая!

Я забурлил так яростно, что одна из любопытных рыбешек шарахнулась в заросли водорослей, расплескав вокруг серебристые пузырьки. Хоть кто-то меня заметил!

Лираэль снова откинула с лица выбившуюся из тугого хвоста прядь мокрых волос, разметавшихся в воде. Лицо упрямое, нахмуренное. А потом, будто оправдываясь перед самой собой, выдохнула. Мягкий поток воздуха поднялся к поверхности тонкой цепочкой пузырей.

– Просто я так злюсь. На них, на себя, и на все это. Друг, я их ненавижу! Почему они не могут просто оставить меня в покое!? – Обиженно сказала она. От “Злой королевы” не осталось и следа. Сейчас передо мной просто маленькая обиженная девочка.

Я заворчал, незаметно бурля в такт ее словам. Если бы у меня была хоть какая-то возможность воздействовать на окружающую среду, я бы вихрем поднял со дна обломки раковин и осколки старой посуды, еще хранившие затонувшую соль Элейрина, просто пытаясь не прибить эту безумную девчонку!

– Так топором по бочке, злющая ты моя! И уж точно не с обрыва в глубины, где, между прочим, половина духов до сих пор косо на нас смотрит за твои прежние выкрутасы! – Я дрожу так, что на миг и сам стал похож на бурлящее облако эфира с глазами, окончательно потеряв форму. – Скажешь, что они всегда и на все косо смотрят? Согласен, но если продолжишь в том же духе, я помру второй раз!

– Ну, извини. Не ругайся, я больше так не буду. – Неожиданно, едва слышно, так, что, кажется, даже сама себе не поверила, сказала Лираэль, и надула губы, как провинившийся ребенок. Меня будто вихрем отбросило назад. Она что, услышала меня?

– Вот же… – начал я и замер, почесывая еще бурлящую шляпку, а точнее место, где она должна быть, длинным щупальцем. Затем помахал им перед ее лицом, пытаясь привлечь внимание. Девушка не повела и глазом. Не слышит. Не видит. Или… нет, не так. Не слышит ушами, но где-то внутри знает, чувствует. По крайней мере, я на это надеюсь.

Вот же бесстрашная дуреха! В этот миг я осознал, что все мое бешенство – это вовсе не злость, а самый настоящий страх. Это отчаяние от мысли, что я могу ее потерять. Что однажды она прыгнет с утеса в холодную воду и не вынырнет. Что однажды все это закончится, а я останусь один в этой мертвой воде, среди рухнувших колонн и вечно стонущих призраков.

– Ну и пакость приливная ты, Лираэль. Разбойница театральная. Мое наказание хуже любого проклятья от Трех Великих! – Я проворчал уже тише, плавно возвращаясь в привычную форму полупрозрачной медузы.

Она улыбнулась в ответ этой пустоте. В ее глазах мелькнул слабый огонек, будто кусочек живого света в бездонной глубине.

– А здесь красиво. – Вдруг сказала она, обводя взглядом подводный мир. Под нами красуются покосившиеся каменные арки и полуразрушенные дома, обвитые водорослями, что расплылись в полумраке, как забытые врата. Призраки Элейрина все так же качаются в такт волнам, застыв в немом изумлении, пустыми глазницами глядя на нее. Лираэль нахмурилась, наконец почувствовав на себе их взгляды.

– Ну хоть вы не начинайте! – Буркнула она, глядя на полупрозрачные вытянутые фигуры.

Призраки поколебались, а потом – попрятались. Под плиты, в щели между колоннами, в развалины затопленных домов. Будто почувствовали: ей больно. Ей не нужны сейчас их пустые глаза и ледяные пальцы. Удивительно! Они ее слушаются!

Но я остался. Конечно остался, куда ж без меня? Я злобно забурлил, удивляясь что вода вокруг меня не превратилась в водоворот или кипящий источник. Похоже, моя упрямая подруга не собирается вылезать из воды в ближайшее время. А если призраки ушли, значит фантомных огней над водами плато сегодня никто не увидит. Так им и надо! Пусть знают, каково это – остаться без своих игрушек!

Лираэль вдруг поплыла в сторону руин. Моих руин. Моего старого дома. Элейрин, поглощенный водой, давно оброс водорослями и молчанием. Мои родные руины с выбитыми окнами, где когда-то пахло горячим хлебом и влажной штукатуркой.

А я, как водится, увязался следом, ворча себе под призрачный нос, которого у меня нет. Потому что куда ж без этого.

***

Элейрин и спустя пять веков под водой остается прекрасен.

Солнечный, закатный свет пробивается сквозь толщу воды, окрашивая руины в зелено-синее, словно все это – часть несбыточного сна. Статуи без лиц, колонны, оплетенные водорослями, потрескавшиеся арки, по которым теперь скользят косяки серебристых рыб, и тишина. Такая, что даже в памяти звенит.

Я скользю рядом с моей живой подругой в своей привычной форме: не больше чем клубок эфира с двумя большущими глазами на медузьей шляпке, что моргают с удивлением и чуть ли не обиженно.

Вот вечно меня недооценивают! Когда-то я был не просто духом, а молодым магом, что блистал на балах и мастерил заклинания, способные сотрясти горы. Теперь же – только смешная медуза с глазками. Я что-то постоянно говорю, стараясь вести экскурсию по руинам моего родного города, хотя она меня не слышит. Но кто сказал, что дух должен сдаваться?

Лираэль замедлилась, рассматривая погруженный в вечный сумрак город. Я несусь рядом, вспухший от собственных воспоминаний.

– Это, – начал я, указывая зыбким щупальцем эфира на когда-то величественный замок, – дворец магов Элейрина. Школа, где самые одаренные дети обучались магии. По ночам его башни светились, как маяки, а днем залы наполнялись смехом и разговорами учеников. Это место было сердцем нашего города. Здесь кипела жизнь и магия.

Лираэль молчит. Плывет рядом, отталкиваясь руками от прохладной воды, время от времени бросая взгляды на темные, обломанные камни.

– Помню, как однажды я устроил там фейерверк, – начал я с лукавой усмешкой, махнув щупальцем в сторону полуразвалившейся ротонды. – Ну, как фейерверк… Взрыв не по плану, сгорело несколько очень дорогих книг из академии. Преподаватели чуть не спустили меня с Утеса Марианны. А я… – я театрально вздохнул, – просто сделал вид, что это было частью эксперимента по неконтролируемой магии. Даже отчет написал!

Она чуть склонила голову, едва заметно улыбнувшись.

– Эй, Друг, – вдруг почти шепотом спросила Лираэль, глядя в пустоту, – интересно, если ты существуешь, каким ты был? Кто ты вообще?

Я чуть не рассыпался от этого вопроса и от неожиданности от того, что она все-таки спросила об этом.

– Я был королем балов и вечеринок! – Разбахвалился я, поднимаясь выше, чтобы воздух или вода, неважно, донесли мои мысли. – Вон там, в парке, где сейчас только водоросли и песок, мы устраивали праздники, что длились по три дня. Танцы под звездами, песни, споры о будущем магии и искусства. Ах, как мы умели смеяться! Казалось, все это никогда не кончится.

Она провела ладонью по колонне, покрытой илом и морской ряской. Под тонким слоем зелени проступили бледные фрагменты старой фрески – золото, лазурь, виноградные лозы.

– Хотела бы я увидеть живой Элейрин. – Выдохнула Лираэль, почти не размыкая губ.

– О, тебе бы понравилось! – Я раздулся от приятных воспоминаний. – Теплые вечера на набережной, торговцы пряными лепешками, хороводы под фонарями… А еще были фонтаны. Представь: вода, что поет, а по вечерам рассыпается в воздухе сияющими искрами. Я до сих пор слышу, как она шепчет.

Лираэль замерла у очередной полуобрушенной арки, едва заметно тронула ее пальцами.

– А здесь когда-то был мой дом. – Пробормотал я с придыханием. – Вон там балкон с резными перилами. Каждую весну я высаживал люминесцентные тюльпаны до тех пор, пока они не вырвались и не попытались сожрать соседа. Честное слово, я и представить не мог, что они такие прожорливые!

Лираэль хмыкнула, губы дрогнули в еле заметной усмешке.

– Даже сейчас красиво. – Прошептала она, поглаживая камень. – В темноте видно, что это не просто груды обломков. Все дышит, все помнит.

Я замер. Это было так просто, так честно, что даже вода вокруг дрогнула от ее слов.

– Оно и правда помнит. – Отозвался я, уже тише. – Этот город будто живой призрак: его не забыли, и ты его видишь. Значит, он еще жив.

Она взглянула на меня краем глаза. Точнее, на пустую воду, на едва различимую медузообразную тень.

– Жаль, что нельзя все вернуть. – Произнесла Лираэль.

– Жаль, – качнулся я в воде, – но иногда достаточно, чтобы кто-то просто вспомнил.

И мы поплыли дальше, среди древних теней, отзвуков прошлого и затонувших песен.

– Красота! – Улыбаюсь я, подныривая к заросшей водорослями колонне, – Элейрин был как шкатулка с драгоценностями: башни, мосты, галереи, садовые лабиринты. Все сверкало, пело и жило. Помню, однажды мы с друзьями устроили гонки на зачарованных креслах. Мы чинили полозья заклинаниями и мчались по набережной наперегонки.

Я крутанулся в воде, вспоминая это веселье. Затем подплыл к той самой статуе, что сейчас с трудом напоминает форму человека из-за облепивших ее водорослей.

– Я врезался в статую Верховного Чародея и разнес ему мраморный нос. Родители потом выплачивали штраф, а меня на совете заставили читать “Трактат о достоинстве и ответственности юного мага». Полтора часа, вслух, стоя перед всей Академией. Тоска смертная! Но знаешь, спустя неделю я опять катался!

Лираэль молчит. Плывет рядом, рассеянно касаясь рукой камней, обросших илом и кораллом. Что-то тихо бормочет себе под нос.

– Остались даже тропинки среди водорослей, будто следы давно забытого времени. – Услышал я, и усмехнулся.

– Еще бы. По этим тропинкам я однажды удирал от мистрис Гвиллы, хранительницы библиотеки, потому что я пририсовал к портрету ее мужа усы и дурацкую шляпу с пером. Да, да, представляешь? А главное заставил портрет мяукать, как обиженный кот. Старик, к слову, был одним из преподавателей Академии и просто терпеть меня не мог. Он придирался ко всему, даже к заклинанию от эфирных мошек. Ну, я и отомстил. Великая магия? Не уверен. А вот весело – о, да!

Она вдруг остановилась, прислушиваясь к эху, затерянному в руинах.

– Представляю, как тут кипела жизнь. А ты, Друг, наверное, был таким… чуть игривым, чуть задиристым. – Медленно произнесла она. Не глядя на нее, я мысленно улыбнулся.

– «Чуть»? Лираэль, я был самой настоящей занозой этого города! Меня знали все: старые торговцы, уличные музыканты, стража у ворот… То я розыгрыш устрою, то кого-то вытащу из неприятностей. И, между прочим, учился лучше всех в классе Иллюзий!. А как выпустился – стал одним из сильнейших магов Элейрина!

Лираэль подняла взгляд вверх, на слабое дрожание света зажигающихся фонарей Селемариса, отражающихся на водной глади. Глаза ее чуть потеплели.

– Это красиво. Даже если все вокруг в руинах, в этом есть что-то живое.

Я вздохнул эфиром. Медленный, прозрачный выдох, которого все равно никто бы не заметил.

– Знаешь, – начал я тише, без привычного бульканья, словно сквозь толщу веков, – в этом городе люди всегда смеялись, танцевали, спорили, ругались, но никогда не сдавались. Даже когда первые трещины поползли по дну моря. Даже когда вода подступала к дверям. Я помню тот день. Помню цвет неба, помню, как воздух пах солью, и как дрожала земля.

Она замедлилась, подол ее платья зацепился за водоросли. Мне показалось, что она все-таки меня слышит. Я встрепенулся, отгоняя самое дурное воспоминание моего бытия.

– Вон тот купол, видишь? – Я указал щупальцем на полуразвалившийся павильон, скрытый водорослями. – Я тогда был зеленым, никчемным учеником, но когда случилось землетрясение, весь этот купол держался на моих руках. Пятнадцать магов упали без сил, а я стоял, потому что если бы отпустил – все бы рухнуло намного раньше, чем в тот паршивый день.

Лираэль всмотрелась в водоросли.

– Такие красивые здания. Наверное, было страшно, когда все рушилось, – выдохнула она водой.

– А ты бы видела их до того! – Я подался ближе, вспоминая. – Ночи, залитые огнями, воздух, звенящий от магии, как тетива натянутого лука. Я учил магии мальчишек и девчонок, а они не могли даже камешек поднять заклинанием. Я говорил им: «Получится, ты только захотеть должен».

Я замолк, эфир задрожал вокруг меня.

– Я ведь не всегда был этим… комком булькающего смеха. Я был сильным и страшным, когда надо, а мог и вылечить больного, и защитить слабого. – Я сжал эфемерные щупальца, комично и беспомощно. – Знаешь, я отдал бы все, чтобы снова увидеть этот город живым. Только вот, оживить мертвое не по силам даже самой сильной магии.

Она, конечно, меня не слышит. Но на лице ее появляется что-то новое. Понимание? Старая, знакомая боль и, возможно, сочувствие. Я снова набрался воздуха, или что там у призраков вместо него.

– Единственное, о чем я жалею, это то, что в тот день выбрал бороться с цунами, а не эвакуировать людей через портал. Рука дрогнула, и я нарушил баланс заклинания и разорвал тонкую материю между мирами. Из-за меня Элейрин погиб. – Серьезнее, чем хотел, сказал я.

Лираэль смотрит вдаль. Молчит, а мне кажется, что понимает.

***

Я увлекся рассказами. Такое со мной редко случается, но, знаешь ли, не каждый день рядом с тобой оказывается живая душа, которая умеет восхищаться тем, что давно покрыто илом. Лираэль, конечно, меня не слышит, как всегда, но, будто чувствует подсознательно. А я, с удовольствием, болтаю без умолку, делясь воспоминаниями.

Вдруг она застыла, замедлилась, повела рукой по темнеющей мозаике стены, на которой почти стерся узор. Я почувствовал, как в воде что-то изменилось. Она напряглась, губы чуть разжались.

– Нет, этого не может быть. – Ее голос дрогнул.

Я нырнул ближе, и сердце, которого у меня уже давно нет, снова попыталось взорваться от тревоги. Сперва ничего необычного: обломки, каких тут множество, обшарпанные потрескавшиеся стены. Море следов трагедии, как память, не до конца стертая тряпкой. Но Лираэль подплыла ближе, рукой коснулась покосившейся балки.

– Это же… – прошептала она, и замолчала на полуслове.

Вдруг замерла, присмотрелась, губы дрогнули. Она несмело провела дрожащими пальцами по резному узору на оконной раме, всплыла чуть выше, и снова замерла у порога, которого давно не существует.

– Это же мой дом. – Выдохнула она. – Он… здесь?

Я застыл. Дом, подводный, полурассыпавшийся, наполовину в иле, лежащий на боку, но все еще несущий очертания тепла. Только сейчас я понял, почему мне все здесь показалось таким знакомым. И теперь – удар, вспышка: я знал этот дом, я знал их. Я наблюдал за ними еще до появления Лираэль. Когда-то в этом доме жили театральные декораторы Невариен. Это были талантливые художники, смеющиеся, одаренные, полные света люди: Мириэль, мама Лираэль, вечно с чернилами на пальцах, и отец, Теарин, с вечной папкой эскизов и неизменным запахом мандариновой настойки.

– Лираэль, – прошептал я, хоть она меня и не слышит, – я тоже помню.

Я помню, как шестнадцать лет назад обвал унес ее дом. Я помню, как совсем маленькая, она осталась одна. При жизни ее мать обожала развешивать фонарики по окнам, а отец устраивал в мастерской невероятные декорации, чтобы украсить сцену Театрона Лунного Серпа для каждого спектакля. Я наблюдал за ними, и в день обвала тоже наблюдал, но, как всегда, не смог ничего сделать.

– Я помню как я здесь играла. Там был мой сундук с куклами. – Завороженно шепнула она дрожащим голосом. Теперь она снова здесь. Взрослая, с сердцем, полным злости и боли, с этой вечной упрямой искоркой в глазах, и касается стен, которых, казалось бы, уже не должно было остаться. Я подплыл ближе. Она провела ладонью по камню.

Я не выдержал и добавил: “Твоя мать всегда шила им платьица из кусочков театральных тканей, а твой отец собирал тебе крошечные декорации. Ты говорила, что однажды поставишь самый красивый спектакль.”

Лираэль закрыла глаза. Уверен, не будь мы под водой, сейчас я увидел бы на ее щеках дорожки от слез. Девушка медленно пробралась сквозь остатки дверного проема, пальцами скользя по растрескавшемуся камню. Я плыву следом.

И вдруг она замерла: в расщелине между плитами что-то зацепилось – крошечный обросший водорослями предмет. Я подплыл ближе и узнал его: тонкий детский браслет, покрытый ржавчиной и темной зеленью. Эмблема все еще различима: маяк, а вокруг вздымающийся шторм. Тонкая линия разделяет его надвое: половина рисунка потеряна. Но я помню и вторую, на которой был нарисован корабль, борющийся с штормовыми волнами. Я помню, как маленькая Лираэль когда-то отдала вторую половинку мальчику с грустными глазами – своему другу детства.

Лираэль осторожно сняла водоросли, коснулась эмблемы, стирая с нее ржавчину и ил, и прошептала: “Я думала, он пропал.”

Ее пальцы дрогнули.

– Папа и мама вместе сделали его для меня, а я решила разделить его пополам и отдать вторую половинку мальчику, с которым дружила, чтобы он не грустил. Наверное, Дарен погиб тогда в обвале, ведь после я так и не смогла его найти. Лучше бы он жил счастливо, клеймя меня как все. – Она чуть усмехнулась, скривившись от одновременно счастливых и грустных воспоминаний. Уверен, это лицо человека, который плачет, но слез в воде не видно. – А ведь в тот день я оставила браслет дома, чтобы не потерять, и, несмотря на запрет родителей, побежала на опушку Арагового леса собирать ягоды вьющегося шипоцвета. – Она прижала браслет к груди, закрыла глаза. – Мне казалось, все пропало. Но он все еще здесь, и каким-то чудом Безмолвной, цел.

Я закрутил щупальца так, будто сжимаю кулаки, а она вдруг подплыла к стене, которая сейчас была на месте пола, потому что дом лежит на боку, и стерла ил. Под ним обнаружились остатки детского рисунка, где принцесса играет на сцене, а ей все аплодируют. Лираэль горько хихикнула.

– Знал бы ты, Друг, как мне тогда влетело от отца! – Воодушевленно сказала она, улыбаясь. – Ведь этот рисунок я нанесла на самом видном месте, поверх свежего ремонта!

Она поплыла глубже, в еще один проем. В маленькой комнате все было перевернуто, но под водорослями и коррозией угадывались очертания люстр, шкафов, небольшой резной детской кровати, раскиданных по комнате и переломанных.

– Моя комната. – Выдохнула Лираэль.

– Я помню, как ты притащила уличного кота и прятала его под кроватью, пока он не нагадил в туфли твоей мамы, а отец чуть не слег, чихая от аллергии. Потом пушистого вредину отдали в Театрон, где он много лет жил, ловя мышей и радуя труппу. Хороший был рыжий, и меня видел. Шипел и гонялся за мной. Было весело. – Вспомнил я и мне стало жаль, что коты живут так мало.

Лираэль подплыла к проржавевшей резной детской кроватке и аккуратно села на нее, насколько это возможно под водой.

***

(Пов: Лираэль Невариен)

Я лежу, поджав ноги, на своей старой детской кровати. Одеяло тонкое, в выцветший цветочек, с потертым уголком, который я вечно жевала в пять лет, когда не могла уснуть, особенно во время грозы. Под пальцами прохладная, чуть шершавая ткань простыни. Почему здесь так холодно? Пахнет сыростью и чем-то медным, как в подвале старого Театрона после ливня.

Где-то на кухне мама напевает что-то веселое из репертуара уличных бродячих трупп. Негромко, чуть фальшивя, как всегда. И я, не видя ее, точно знаю, как она улыбается в этот момент: устало, но искренне. Я угадываю мелодию по первым двум нотам: это старая песенка про мальчишку-сироту, мечтающего стать королем. Папа в мастерской ругается, бурно отчитывая то ли молоток, то ли самого себя. Глухие удары, грохот, и звон рассыпающегося реквизита. Декорации, конечно, снова не выдержали его новаторских задумок. Он всегда хотел невозможного. Я мысленно хихикнула.

Мое окно распахнуто настежь. Легкий осенний ветерок, пахнущий мокрыми листьями и сыростью Лаэрисского моря, скользит по полу, задевая мой любимый браслет с маяком на прикроватной тумбочке. Я взяла его, надела на руку и зябко натянула одеяло до подбородка, уткнувшись носом в подушку. Этот браслет – легендарная вещь. Я таскала его с пяти лет. Родители говорили, что маяк – символ удачи, символ веры, а корабль – символ бесстрашия и возможностей идти вперед, несмотря ни на что. И пусть вторая половина с кораблем у моего друга Дарена, он все равно приносит мне спокойствие и радость.

Вчера мне приснилось… Нет! Не хочу вспоминать, плохой сон! Обвал, пустота, и я осталась совсем одна. В том сне я стала Отверженной, потому что меня заклеймили проклятьем из-за того, что я единственная кто выжил. Или, может, это действительно было? Нет, это все неправда! Сейчас я лежу на кровати в своей комнате, и хорошо, что это всего лишь сон. Должен быть сон!

Я сонно потерла глаза, надеясь вырвать у этого мира еще хотя бы пять минут тишины до того, как мама придет будить меня к завтраку. Пусть там хоть весь город уйдет под воду к Фарелине и Лаэрису, лишь бы не вставать. Но почему даже под одеялом мне так холодно?!

– Эй, ты! Подъем! Труба зовет!

Резкий голос будто булькнул в самую середину сна, разорвав его на лоскуты. Я распахнула глаза. В полутьме комнаты прямо надо мной плавает крохотная медуза, полупрозрачная, с мерцающими щупальцами и двумя круглыми черными бусинами-глазами. Она отливает зеленым, синим и лиловым цветами, как перламутр в темноте. И эти глаза… глаза!? Серьезно? У медузы есть глаза?!