Старые деньги

Глава 2. Воскресный бранч

Лео никогда не считал себя человеком, способным на ненависть. Жизнь до сих пор казалась ему изящно разложенной коллекцией приятных моментов: лето с его томным зноем, зима с хрустальным холодом, утро, обещающее новые впечатления, вечер, дарящий удовольствия… Всё имело свою прелесть, и он умел этим наслаждаться. Но последняя ссора с отцом будто открыла для него новый мир. Казалось, неверная дверь распахнулась, и оттуда хлынул резкий, неприятный ветер – ветер неудобства, досады, мелких унижений.

Теперь он стоял на улице, и мороз щипал щёки, а пальцы, покрасневшие и одеревеневшие, отказывались слушаться. Он поднёс их ко рту, подышал – пар вырвался белесым облаком.

Ему бы хотелось сейчас оказаться в своей желтой «ламборгини урус», которую отец отобрал накануне за очередную «неподобающую выходку», но увы. И теперь Лео предстояло настоящее грехопадение, последний оплот нужды – шапка.

Он с трудом достал из кармана мягкий комок кашемира. Мать, по крайней мере, позаботилась об этом. Хотя, конечно, он предпочёл бы, чтобы она вступилась за него открыто. Но это было не в ее правилах. Она лишь молча подсунула эту вещицу в карман его пальто, как будто боясь, что даже этот жест заметят. Лео натянул шапку на голову, почувствовав, как холод отступает, но обида – нет.

Небо над ним было ясным и безжалостно голубым, деревья стояли, укутанные снегом, словно в дорогих мехах. «Как красиво», подумал он. «И как чертовски несправедливо».

Лео шел двадцать третий год, он был студентом выпускного курса Академии художеств и по совместительству единственным сыном и наследником семьи Тургеневых. Красив, развязан, забавен и на все готов. Еще с пятнадцати лет умел, не смущаясь, войти в любую гостиную, а уже к двадцати без него не обходилось ни одно значимое событие среди бомонда Петербурга.

Со вкусом одевался, играл в теннис и поло, отлично рисовал дружеские шаржи и мог одним взмахом светлой волнистой челки завлечь в свои объятия любую понравившуюся красотку.

Он намеревался посвятить утро приятным предновогодним хлопотам – выбору подарков для близких, но судьба распорядилась иначе. Теперь он стоял, прижавшись к шершавой коре вековой ели, скрываясь от всевидящих глаз камер наблюдения, установленных вокруг его собственного дома.

Этот дом – величественное сооружение на Крестовском острове, утопающее в зелени старинного парка – всегда вызывал любопытство прохожих. Они останавливались, вскидывали головы, пытаясь разглядеть что-либо за высокой оградой, и перешептывались: "Наверное, музей… или какое-то правительственное учреждение". Сама мысль, что кто-то мог сохранить родовое гнездо после всех потрясений революции, казалась им невероятной.

Но для Тургеневых не существовало понятия "невозможно". Когда буря революции смела старый порядок, они не последовали примеру многих и не бежали за границу. Нет, они остались – осторожные, проницательные, всегда находившиеся в нужной близости к власти. Особняк, конечно, был национализирован, но каким-то чудом избежал разграбления. Какое-то время его стены хранили молчание, затем здесь разместилась библиотека. Но пришло время, и дед Лео – человек с холодным, расчетливым умом – сумел вернуть семейное имущество: и городской особняк, и загородные владения.

Тургеневы знали цену вещам, и не только материальным. Они понимали истинную стоимость влияния, связей, терпения. И теперь их наследник, вместо того чтобы наслаждаться плодами этого многовекового уклада, прятался у собственного забора, словно чужак в собственной семье.

Лео ждал Камиль. Она должна была появиться здесь еще полчаса назад. Вернуться домой, сказав родителям, что он бросил дочку их давней подруги в незнакомой компании вдали от города, Лео не мог, еще одной ссоры с отцом он не переживет. Но и опоздать на воскресный бранч означало подписать себе смертный приговор. Бранч по традиции подадут ровно в двенадцать, и Лев-старший займет свое место во главе стола, обведет присутствующих испытующим взглядом и безмолвный вопрос повиснет в воздухе: достойно ли вели себя его домочадцы на протяжении минувшей недели? Этот еженедельный ритуал напоминал скорее судилище, чем семейную трапезу.

Поэтому Лео с беспокойством поглядывал из своего укрытия на пешеходный переход в надежде, что Камиль все же постарается предотвратить надвигающуюся катастрофу, и они успеют занять места за столом до появления отца.

Лео кусал губы от злости на себя, на Камиль, на друзей, но больше всего на отца, этого тюремщика в дорогом костюме. И вдруг вздрогнул, будто его ударило током воспоминания. Быстрым движением поднял с земли кожаный чехол, дрожащими пальцами развязал шнурок. Когда показалась гладкая деревянная рукоять, его лицо озарилось детской радостью.

Всего час назад он забегал в художественную лавку за этим сокровищем – молотком для работы с мрамором. Он был легким, всего шестьсот граммов, и с двумя плоскими поверхностями. Конечно, с более тяжелым инструментом работать куда легче и быстрее, но на последнее практическое занятие в их аудиторию приходил Мастер и, наблюдая, как работает Лео, заявил, что тот откалывает от заготовок слишком большие куски и ему нужен инструмент полегче.

«Ах, если бы только Мастер взял меня к себе на стажировку», – мечтательно произнес юноша, поглаживая деревянную ручку молотка, и в его голосе звучала вся нежность, которую он когда-либо испытывал. В этот момент молоток казался ему самым дорогим, что у него есть. Дороже "Ламборгини", дороже отцовского одобрения. Потому что это был ключ к мечте.

Наконец из-за угла серой многоэтажки появилась легкая фигурка девушки в пушистой шубе и с длинными спутанными ярко-рыжими волосами. От быстрой ходьбы щеки ее раскраснелись, любопытный взгляд зеленых глаз перескакивал с лиц редких прохожих на медленно двигающиеся по скользкой дороге автомобили. Если бы Камиль могла посмотреть на себя со стороны, то непременно сравнила бы свой образ с любопытной рыжей лисичкой, первый раз вышедшей из норы на холодный колючий снег. Лео же не видел в ней очарования, скорее наоборот – мало что в жизни его так раздражало.

– Где тебя носит, Камиль? Я уже примерз к этой елке.

– Почему не идешь домой?

– Ты в своем уме, что я скажу отцу?

– А то и скажи, что бросил меня на растерзание твоим одногруппникам, посреди леса, без интернета и связи.

– Ладно, хватит умничать, – схватив девушку за руку и решительно потянув к раздвижным воротам, проговорил Лео, больше не заботясь о камерах наблюдения.

– Ты вообще в курсе, что меня твои дружки чуть не изнасиловали? – вырвав руку, возмутилась Камиль и брови ее взметнулись вверх от негодования.

– Да, Егор рассказал мне, что ты украла у Сухого окимоно, и он хотел тебя проучить.

Эти слова еще больше разозлили девушку. Она остановилась посреди дороги и, уперев руки в бока, начала злобно шептать:

– Проучить?! Я в жизни не брала чужого! Ну, подержала в руках какую-то нэцкэ – разве это преступление?

– Кир не коллекционирует нэцкэ. Потому что нэцкэ, глупое ты создание, – это брелок, а значит, в нем есть отверстие для шнурка. А окимоно – это скульптурка. Ясно?

– Ясно-ясно! Только ты мне зубы не заговаривай. Поступил ты вчера как настоящая скотина! Вышел из машины, даже не предупредив, будто я и не человек вовсе. Хорошо, Егор за меня вступился, а так бы я пошла сегодня в полицию и выложила бы все про вашу подозрительную компанию. Еще неизвестно, чем там Сухой занимается со своими дружками.

– Слово «скотина» и прочие грубости советую исключить из лексикона, маман не одобрит, – заметил Лео с холодной усмешкой. – А насчет Егора… Ты не обольщайся, милая, он заступился за тебя только потому, что мой друг. А вот от Сухого и тем более его секретов советую держаться подальше.

– Подальше, как ты? Они как раз тебя вчера вспоминали. Говорили, что ты сбежал, чтобы не попасть на посвящение, – Камиль хотела добавить, как яростно Симона защищала его, но решила промолчать.

У самых ворот Лео вдруг схватил её за руку – слишком сильно, так что Камиль чуть не вскрикнула. Калитка открылась почти сразу, словно их ждали, и перед ними возник охранник в камуфляже, улыбающийся широко, даже фамильярно.

– Доброе утро, Лео! – Его голос звучал неестественно громко в тишине утра.

Лео кивнул, даже протянул руку для рукопожатия, хотя в его глазах читалось нетерпение.

– Лев-старший уже спрашивали про вас, – добавил охранник, и в его тоне промелькнуло что-то тревожное.

Камиль рассмеялась, услышав это подобострастное "Лев-старший", и широко зашагала к парадному входу, подрагивая плечами от сдержанного смеха. Она делала вид, что ей всё равно, но внутри злилась – почему он не бросается к её ногам, не умоляет сохранить его жестокий поступок в тайне. У самых дверей она замедлила шаг, дав ему последний шанс.

– Камиль, подожди… – его голос дрогнул. – Я хочу тебя попросить…

«Наконец-то», – подумала она, и уголки её губ дрогнули в торжествующей улыбке. Она выдержала паузу, наслаждаясь его беспокойством, затем повернулась:

– Попросить?

– Не говори, пожалуйста, моим родителям, что была без меня у Сухого в загородном доме.

– Ты предлагаешь мне соврать Льву Петровичу?

– Почему сразу соврать, просто не говори.

– Промолчать я, конечно, могу, только долг платежом красен.

– Проси что хочешь, – равнодушно бросил в ответ Лео и уже был готов открыть входную дверь, но слова Камиль заставили его задержаться.

– Я хочу посмотреть твою мастерскую.

Лео от неожиданности закашлялся:

– Зачем тебе это? Ты же ничего не смыслишь в скульптуре.

– Ну и что? Сухой сказал, что…

Но закончить фразу Камиль не смогла, молодой человек прервал ее резким «Нет!»

Оторопев, девушка проследовала за ним в холл и была еще больше ошарашена, когда вместо дворецкого их встретила сама хозяйка дома в синем платье-футляре и с массивной ниткой жемчуга на полной шее.

– Лео, что же ты вытворяешь, сынок? Отец будет здесь с минуты на минуту, а вы еще не готовы сесть за стол.

Камиль не дала Лео ответить, она быстро скинула шубу в руки появившемуся словно из-под земли дворецкому и, направляясь в сторону гостевого санузла, прокричала:

– Я уже готова, только руки вымою.

– Как это готова? – следуя за девушкой по пятам, переспросила дама, разглядывая ее промокшие наполовину угги, оставляющие грязные следы на вычищенном до блеска паркете. – Прямо так, простоволосая и в растянутом свитере, появишься на воскресном бранче?

Лео в это время смотрел на другую даму. Это была его кузина, тридцатидвухлетняя красавица Диана. Она стояла на верхней ступеньке, богато декорированной к Новому году лестницы, ведущей на второй этаж, и указательным пальцем манила Лео следовать за ней.

Лицо молодого человека мгновенно преобразилось. Его изящные губы тронула едва уловимая улыбка, а синие глаза – такие ясные, обрамленные густыми ресницами – вдруг вспыхнули, будто в них отразилось пламя камина.

Он небрежно сунул пуховик дворецкому, который с подобострастным видом вытянулся у входной двери, старательно делая вид, что не замечает ни босых ног Дианы, выглядывающих из-под короткого льняного платья, ни сверкающей диадемы в её чёрных волосах, ни того, как Лео замер при её появлении.

И пока госпожа Марта пыталась убедить Камиль пройти к себе в комнату и переодеться, Лео, перепрыгивая через две ступеньки, взлетел на второй этаж и прямиком отправился в зимний сад – удивительную задумку архитектора этого старинного особняка. Он слегка запыхался и на мгновение замер у входя, переводя дух, наслаждаясь развернувшейся перед его глазами картиной.

Просторное помещение, где время словно застыло в янтаре. Цитрусовые деревья с их глянцевой листвой, финиковые пальмы, чьи перистые тени колыхались на стенах. Сейчас их стволы, тонкие и гибкие, были опутаны гирляндами, мерцающими, как светлячки в тропической ночи. Ниже – канны, алые, как капли вина на скатерти, фуксии, пурпурные и надменные, седой эвкалипт, пахнущий аптечной грустью.

А в центре длинный деревянный стол, с прозрачной вставкой из эпоксидной смолы, будто застывшее озеро, и по бокам – кованые скамьи с бархатными подушками, слишком мягкими, слишком роскошными для простого сидения.

Диана ждала его под мандариновым деревом, где среди мелких оранжевых плодов ещё белели невзрачные цветы, чей аромат наполнял воздух сладковатой истомой. В одной руке она сжимала ключ от своей комнаты, той самой, куда не пускала никого, кроме Лео. Другой – рвала цветы, подносила к носу, вдыхала их запах, словно пытаясь унять дрожь нетерпения, а затем бросала на пол.

Цветки медленно приземлялись на стоящие рядом туфли Дианы – лаковые черные лоферы с золотой цепочкой, казалось, она пыталась создать арт-объект.

Лео замер в дверях. Его взгляд, с нескрываемым обожанием скользнул по точеным чертам лица двоюродной сестры, по босым стройным ногам, предположив, что, скорее всего, на ней отсутствует не только обувь, но и нижнее белье. Он шагнул вперед, порывистым движением заключил в объятия ее гибкое тело, почувствовал под пальцами дурманящее тепло:

– Сумасшедшая, – прошептал он, целуя её шею, её ключицу, этот хрупкий мостик между разумом и безумием. – Ты нас погубишь.

Диана отстранилась с легкой улыбкой, жестом указав ему на скамью. Секунду она молчала, как будто изучая его лицо: точеные скулы, до невозможности синие глаза. Она остановила на них свой взгляд, а потом начала бурно что-то рассказывать, ярко жестикулируя, вводя юношу в легкое состояние гипноза своими гибкими руками, перехваченными браслетами-нитями красного цвета с золотыми подвесками.

Сегодня ее руки показались Лео особенно прекрасными. Он даже в какой-то момент перестал слышать, о чем она говорит, просто сидел и смотрел на длинные тонкие пальцы, на блестящий ключ причудливой формы, ускользающий в складку гладкой ладони, и грациозный изгиб нежного запястья, на котором еле заметно пульсировала маленькая синяя вена. Он старался запечатлеть эту картину в памяти и размышлял, как заставить мрамор изобразить это еле уловимое движение жизни на скульптурном портрете Дианы, а она продолжала объяснять причину своего волнения:

– Лео, мне нужны деньги, я заказала себе оптику для камеры и еще кое-какое оборудование. Я хочу увеличивать изображение во время съемки. Вчера у соседей напротив явно был скандал, прямо во время вечеринки. Я все записала на видео и сегодня сделала озвучку. Получилось сочное кино, ты должен на это посмотреть.

Она присела рядом, положила ногу на ногу, отчего и без того короткое платье подскочило вверх, и провела теплыми пальцами по щеке Лео.

– Что ты молчишь? Это нужно срочно. Я же словно была у них в гостях по-настоящему, понимаешь?

– Прости, Ди, но у меня сейчас нет денег. Отец перекрыл все каналы. Я совсем пуст. Попроси у маман, – целуя обнаженные плечи девушки, сбивчиво объяснял Лео.

– Марта не даст. Она сказала, что мне пора прекратить строить из себя безумную и предложила пригласить другого психотерапевта, – произнесла Диана, издав еле слышный вздох, и наконец сама прильнула к губам Лео.

– И я с ней полностью согласен. Ах, Ди, если бы ты решилась выйти из дома, хотя бы во двор… – умоляюще глядя в глаза девушки, начал Лео, но она грубо его перебила, стукнув по чувственному рту юноши пальцами:

– Не смей мне предлагать такое, ты же знаешь, я не могу сделать даже шаг за порог! Не могу! И вообще, теперь у тебя есть эта рыжая бестия, можешь обо мне не волноваться.

– Ты имеешь в виду Камиль? – смеясь, спросил он, потирая губы, и собирался сказать еще что-то явно неприличное, но позади послышалось сухое покашливание дворецкого, и Лео, отпустив свою родственницу, быстро поднялся.

– Ты знаешь, что мне нужна только ты, – шепнул он на прощание, касаясь губами ее уха, и направился в столовую, оставив ее одну с ее камерами, ее страхами и ее ключом, который она сжимала так крепко, что он оставил след на ладони.

Льва Петровича, которого в узком кругу именовали не иначе как «Лев-старший», сегодня трудно было назвать образцом душевного равновесия. Когда же в дверях столовой появилась босоногая Диана, опоздавшая ровно на пять минут (что само по себе уже было вызовом), его лицо исказилось от ярости.

– Я требовал от всех соблюдения элементарных правил приличия! – прогремел он. – Где твои туфли?

Диана медленно закатила глаза, затем повернулась к нему вполоборота, демонстративно показывая лоферы, зажатые подмышкой.

– Вот они! – воскликнула она с нарочитой громкостью, чтобы слышали не только дворецкий, но и кухонная прислуга. – Удовлетворены?

Лев Петрович стиснул зубы так, что послышался скрежет. Но он был слишком горд, чтобы продолжать спор с девушкой. Вместо этого он бросил убийственный взгляд на жену, давая понять, что нужно хоть как-то подействовать на племянницу, которая появилась в их доме три года назад, нарушив не только порядки, но и покой.

Марта тут же сделала движение, чтобы встать, но Диана остановила ее жестом и, с грохотом бросив туфли на пол, начала обуваться.

– Все-все, я уже в туфлях, можете есть спокойно! – она стала усаживаться на отодвинутый лакеем стул, важно подняв несуществующие полы платья с кринолином, и иронично закончила свою речь: – Надеюсь, теперь все условности соблюдены, или еще помолимся перед трапезой? Ах нет, я забыла, мы же не католики, мы просто гребаные аристократы.

Лео наблюдал за очередным скандалом непривычно сдержанно. Он почему-то вспомнил ту роковую ночь, когда Диана появилась в их доме. Был такой же унылый декабрь, отец привез Диану далеко за полночь, Лео вышел навстречу Льву-старшему, но вместо него увидел Ди, и она тогда точно так же держала под мышкой промокшие туфли, чтобы не наследить и никого не разбудить стуком каблуков…

"Как странно… – подумал Лео, – от той Дианы, осталось лишь это упрямое, почти детское желание ступать босыми ногами по миру, будто в отчаянной попытке доказать, что она всё ещё может что-то чувствовать".

Камиль не понимала этой нелепой игры. Зачем приходить босой, если знаешь, что это взбесит Льва Петровича? Она украдкой наблюдала за Дианой, но аромат свежих булочек оказался сильнее любопытства. Живот предательски заурчал, пальцы сами потянулись к ближайшему канапе, и она быстро затолкала одно в рот.

Затем сунула за щеку тарталетку с розовой креветкой, удерживающей на своем брюшке зеленую оливку, а следом еще одну, с блестящей крупнозернистой икрой горбуши. Она еще не успела разжевать этот роскошный хаос вкусов, как поймала на себе изумленный взгляд Марты.

– Простите, – начала она оправдываться с полным ртом, – очень есть хочется.

За столом повисла неловкая пауза. Лео вжался в стул, представляя, как отец пройдется сначала по внешнему виду Камиль, а затем и по манерам. Но, к всеобщему удивлению, Лев-старший лишь внимательно посмотрел на неё, улыбнулся и, отхлебнув пряного кофе с розовым перцем, произнёс мягко:

– Не стоит извиняться за хороший аппетит. Ведь мы здесь для того и собрались, чтобы поесть! Советую начать с фритаты со шпинатом, это что-то вроде омлета. Стоит у правой твоей руки, в кокотнице, – добродушно посоветовал мужчина, жестом приглашая всех присоединиться к трапезе. – Как, кстати, прошла ваша поездка за город?

Камиль, прежде чем ответить, перевела взгляд на Лео и, достав языком остатки еды из-за щеки, ехидно прищурила глаза, давая понять, что может сейчас все выложить его отцу, а потом громко сглотнула и без всякого страха ответила вопросом:

– Лев Петрович, в доме Кира все говорили, что ваша семья – «старые деньги». Это хорошо или плохо?

Лео, ожидавший, что Камиль будет ябедничать, услышав ее вопрос, не сдержался и издал громкий смешок, его мать от прямолинейности и беспардонности гостьи сделала два больших глотка «Беллини» из запотевшего украшенного цветами бокала, а хозяин дома стал обдумывать ответ. Но только он открыл рот, чтобы объяснить, что «старые деньги» – это унаследованное богатство, как заметил, что сын украдкой заглянул под льняную салфетку, расплывшись в довольной улыбке.

– Разве я позволял брать за стол телефон?! – грозно взревел хозяин дома, и его шея над накрахмаленным воротником голубой рубашки покрылась красными пятнами.

– Прости, отец, я ждал важное сообщение, – запинаясь, начал оправдываться Лео, прикрывая телефон салфеткой, положил поверх еще и свою широкую ладонь.

– Если это сообщение настолько важное, что ты посмел ослушаться моего приказа, значит, стоит показать его всем! – все больше и больше теряя самообладание, объявил мужчина. – Немедленно принеси мне телефон!

– Нет, папа, это личное, – предпринимая еще одну неудачную попытку сохранить сообщение в секрете, совсем тихо пролепетал молодой человек, но уверенный, что отец вряд ли передумает, начал подниматься со своего места.

– Давай, давай, покажи нам, что тебя так сильно порадовало. Какие такие важные дела отвлекают тебя от общения с семьей.

Камиль первый раз видела Льва Петровича в гневе. Он как-то странно надулся, сделался огромным, навалившись на стол всем телом, глаза налились кровью, и сейчас он ей напомнил медведя-доминанта, каких ей не раз приходилось видеть в заповеднике, куда они с матерью приезжали на съемки документального фильма о жизни лисиц.