Сломанная корона. Паганини
- -
- 100%
- +
Тысячу раз мне пели, играли на гитаре, на клавишах, на различных духовых инструментах… И сейчас это было тоже самое, что один из тех разов, но и при том нечто совершенно новое. Музыка отскакивает от стен, а его голос словно клянется мне в чем-то. Дело уже даже не в словах песни, а в интонации, в неких переливах его надрывного тембра. Каждое слово – обещание. Каждая строка – клятва. Каждый куплет – нерушимый обет.
Будь моим.
Пожалуйста.
С губ чуть не слетели слова: «Я тебя люблю». Я прекрасно понимаю, что мы знакомы два дня, и любой бы человек просверлил пальцем мой висок насквозь. Сама бы просверлила.
Но у меня такое ощущение, что я знаю этого человека уже целую… чуть не подумала «вечность». Он – тот, чей голос не давал мне сдаваться в самые трудные моменты и разделял мое счастье в лучшие. Он был со мной всегда – на вечеринках, на пляжах, когда солнце вареной сгущенкой растекалось по коже, на качелях, в автобусах, поездах, самолетах и метро. Эта музыка делала то, что не мог сделать даже самый близкий человек. Можно позвонить другу, когда тот будет занят, а ты будешь в нем нуждаться. Можно попытаться обнять кого-то, а он передернет плечами. А музыка не предаст.
И он – живой носитель этой музыки.
Почему можно сказать, что это – моя любимая песня, всего после недели «знакомства» с ней, и нельзя сказать, что любишь человека во время первого общения? Человек – это та же музыка.
И его тональность совпадала с моей.
Люди хорошо сходятся с теми, с кем у них «один плейлист на двоих». Тогда что можно сказать о тех, кто творит композиции из этого плейлиста?
И вот я. Сижу перед своим творцом на коленях, обнаженная, с распятой на струнах душой. И вот он. С голосом древнегреческих сирен и инструментом самого искусного сатира.
– Ты что, плачешь?.. – спрашивает Леша.
Песня уже закончилась, а мое сопение только набирает обороты.
Я отвернулась, закрывая глаза руками. Леша спускается ко мне и обнимает.
– Знаешь, мне всегда было приятно, что моя музыка может вызывать такие эмоции у людей. Чувствую, что создаю стоящее, отражающееся на других. Трансформирую мир.
Я тянусь за неостывшей на его губах песней. Она приятно щекочет трещинки на моей коже. Леша целует мои глаза, упиваясь слезами. А ведь он и правда словно получает некоторое удовольствие, наблюдая за тем, как я плачу. Плачу и расплачиваюсь солоноватой водой за услышанные ноты.
– Разве мои слезы не расстраивают тебя? – робко спрашиваю я, поднимая глаза на него.
Леша цепляет мой подбородок пальцами и заглядывает в мое лицо.
– Нет, – говорит он. – Ты знаешь, я просто хочу крутую музыку делать. Чтобы люди слушали и чувствовали себя живыми даже в самые худшие моменты их жизни.
– Хочешь их поддерживать? Как лучший друг?
Леша усмехается.
– Нет, не так. Хочу сотрясать умы. Чтобы от моих песен смеялись, грустили, сходили с ума, плакали, – он с улыбкой проводит большим пальцем по моей еще невысохшей щеке.
– Да, наверное, ты прав. Ведь одно только осознание, – я делаю акцент на последнем слове, – этого факта заставляет вознестись на облака.
– Именно так, – его зеленые глаза устремляются вверх, словно проверяя, до какого неба мы долетели.
– Я бы на твоем месте выбирала только космос, на низшее не соглашусь, – подмигиваю я.
– И ведь не поверишь, получается же! – Леша откладывает гитару в сторону и берет меня за руку. – Я пробовал достичь этих небес другими способами, но все не то.
Поднимаю бровь. Вижу, его эта тема заинтересовала больше, чем полет до космоса. Хорошо, продолжим:
– И как же ты пробовал?
– Пытался с помощью психотропных препаратов. Но не то.
– А ты уверен, что именно такие эмоции вызываешь у людей?
Леша кивает в сторону своего ноутбука и телефона, заряжающегося на столе:
– Мне каждый день пишут люди и говорят, что наша музыка заставляет их почувствовать живыми. А о большем я и не мечтаю. Наверное, сложно в это поверить.
– Да нет, почему же. С музыкой, как со словом: можно спасти, можно убить, можно полки за собой повести…
Леша смеется, и у него слегка трясутся плечи.
– Ну, полки это не мое. Но вообще, я имел в виду, сложно поверить, что я делаю это не ради славы. Вот ты, ради чего ты рисуешь?
Я вдруг осознаю, что мы впервые за это утро заговорили обо мне. Даже непривычно отвечать, а не спрашивать. И мысли разбегается от вопроса, как тараканы от включенного света.
– Просто ради того, чтобы выплеснуть свои эмоции… Оставить отпечаток внутренней магии на листке. А то сегодня ты что-то испытываешь, и все, завтра ты уже не сможешь воспроизвести чувство. Зато посмотрев на собственную картину, ты зарождаешь в себе отголоски, кидаешь маленькое семечко, которое взрастает в новые ощущения… Это сложно объяснить, – я вздыхаю, сетуя на мизерный словарный запас. – Рисую, потому что рисую.
– Вот и я сочиняю музыку, потому что мне так велит сердце. А оно, на мой взгляд, самый искренний барабанщик.
Когда я прихожу домой, мой барабанщик стучит так, словно бьет не палочками, а тяжелым медленным маятником. Как ни странно, дурман сна, который распластал меня по столу во время второй пары, куда-то пропал, едва я вышла под дождь из станции метро. Скидываю промокшую одежду сразу в стиральную машинку и завариваю ядерную дозу кофе.
Я живу в квартире-студии, родители купили ее, когда мне было лет 10, и отдали под съем. А после моего поступления я решила пожить отдельно. И меня это устраивает. Можно не париться на счет поздних приходов после тусовок, мелких ссор на почве «помой за всеми посуду» тоже не возникает. С родителями я вижусь не часто, раз в неделю, а то и меньше. У них своя жизнь.
А у меня вдохновение.
Я вижу зеленый цвет. Переливы изумрудного и цвета морской волны, плавно переходящие в синий. И яркие рыжие пятна.
Масло или акварель?
Останавливаюсь на масле и тщательно выдавливаю содержимое тюбиков на деревянную, уже порядком измазанную палитру. Я никогда ее не мою, потому что так иногда получается внезапный цвет или оттенок, который словно пришел откуда-то свыше. Словно кто-то за меня управляет смешением моих красок. Хотя в художке меня за это порядком ругали.
Карандашный эскиз я успела набросать в блокноте еще в метро. Хост тоже быстро оказывается разлинован серыми линиями-наметками. Хочу увидеть цвет.
Достигнув наконец нужного оттенка, я набираю его на кисть и останавливаюсь перед уже подготовленным холстом, зажимая деревянный кончик кисти в зубах.
Воображение вперед реальности выписывает яркие линии на белом.
Холст словно становится объемным и уносит меня в комнату Леши, воспроизводя момент его музыки. Я вижу его черное постельное белье, которое на хосте уже отливает изумрудным в складках. Наши бледные тела цвета пенки от капучино, едва тронутые румянцем, и мои рыжие, слегка разметавшиеся по плечам волосы, находящие свое отражение на оттенке его губ. Тени от перекладин английского окна заключают его тело в клетку, но гитара выступает ключом к свободе. И лицо. Это полное отчуждение от реальности и отдача миру музыки с головой. Уже представляю, как долго я буду возиться с его лицом…
Я начинаю с бледных контуров двух тел. Каждый мазок – это целая линия их жизни, стремительно плывущая по двухмерному пространству холста и трехмерной реальности. Представляю, как некий творец тоже вырисовывал третью снизу родинку на моем бедре, и чуть более сливочное, чем вся остальная кожа, родимое пятно на правом плече.
Все-таки все люди изумительны в своих несовершенствах. Если бы не эти отличительные черты в виде шрамиков, горбинок на носу, необычных изгибов ушей или выступающих больших пальцев ног – мы стали бы чурочками с глазками, выпиленными искусным дереворезом, стали бы теми подсвеченными прожекторами безликими манекенами. В нас не было бы жизни, индивидуальности. Совершенство – одно, а недостатки у всех особенные. Говорят, что любят-то не за достоинства. И ведь правда, взгляните на идеальную деревянную статуэтку. Ты ее не любишь, а любуешься. Зато маленький фигурку-талисман, выструганный твоим отцом во время похода в палатках, таскаешь везде – у нее шероховатая поверхность, которая массажирует пальцы, успокаивая.
Полыхнула молния, и моя пока незаконченная картина окрасилась в более пронзительные цвета. Я выхожу на балкон, ожидая прилива грома, который зарядит меня энергией.
Снова вспышка. Звук сначала тихий – где-то в отдалении, наверху серых облаков. Раскат, еще один… И на улицу обрушивается громовая наковальня. Некоторое время более насыщенная, чем обычно трава у дома напротив раскачивается наподобие морских волн, и вдруг снова вспышка. Шепотом считаю до двенадцати – и следует гром.
Если в природе картинка и звук так органично сочетаются, то, может, и у художницы с музыкантом есть шанс? Ведь каждый человек – это не только часть природы. Мы все ее небольшие модельки и прототипы.
Может, в мироздании все же остались ячейка для нарисованной музыки или звучащих картин?
18 марта
Я отключила компьютер и закрыла лицо руками. Так, Алена, глубокий выдох. У него и раньше были пассии, ничего страшного. Вот только никогда они не задерживались так долго, пара месяцев прошло, а их фотографии все обновлялись…
Так, все, успокойся.
Она красивая. Безумно. Я не могла этого не признать. У нее были потрясающие рыжие волосы, а я знала, как Леша любил ухоженные женские локоны. И молоденькая. А у меня уже морщинки… Неужели правда она привлекала его больше, чем я?..
Как же мне хотелось задушить эту стерву!.. Разодрать ее улыбающееся личико!
От ревности кулаки сжались так сильно, что кольцо отпечаталось на ладони. И зачем только я сказала «да»?! Столько людей отговаривали меня… Твердили, что это человек ненадежный. Но я ж упрямая. Я ж люблю его, черт побери!
Он был единственным человеком, сумевшим прогнать моих демонов. И каждый раз, когда уходил он, они возвращались за мной. Я видела, как они таились повсюду, только поджидая случая… У меня закружилась голова, и я с остервенением стала долбить по клавиатуре, находя в поиске записанную им колыбельную для меня. Быстрее, быстрее, они уже выходили, я чувствовала их дыхание! Тупой интернет, быстрее!..
«Они уйдут, они уйдут, они уйдут…» – подпевала я шепотом, тяжело дыша от страха.
Ледяные щупальца отступили, отраженные его голосом. Леша со мной, вы меня не достанете!
Я постепенно успокаивалась, и песня подходила к концу. Страх растворился, а вот тошнота все равно запускала вертолеты перед глазами.
Да что такое?.. Наверное, пицца, которую мне так внезапно захотелось сегодня, была несвежей. Хотя, быть может, меня просто сейчас вырвет от их прекрасной парочки.
Завтрак неумолимо поднимается наверх. Я сглотнула подступающую тошноту, но лучше бы мне на всякий случай переместиться в ванну. Пододвинула маленький голубой коврик с дельфинами поближе к унитазу и села на мягкий ворс, прислоняясь лбом к бортику ванной.
Дельфины. Этот коврик выбирал Леша, когда мы сюда переезжали и устраивали ремонт. Он любил этих животных. Мой мужчина вообще обожал все, что связано с морем. Интересно, а она об этом знала? Что вообще этой девице было известно про него?..
Почему он променял меня на нее? Что во мне не так?..
Стоп. Леша учил меня, что тени приходят, когда чувствуют во мне неуверенность и страх. Нужно освободиться от этих ощущений. Вот только как, когда мой муж сам стал их причиной?!
Нужно успокоиться. Дыши глубже.
Еще он говорил, что тени прячутся, когда занимаешься тем, в чем ты силен. И это правда – становится в разы легче, когда я пишу, причем от руки и полностью сосредоточившись.
Тошнота вроде прошла, и я встала. Перед глазами все потемнело, и предательский комок страха застрял в горле, даже при условии, что я понимала, что это происходило лишь из-за повышенного давления. Меня снова замутило, и я все-таки склонилась в унитаз.
Как же это противно…
Подождала, когда тело успокоилось от после-рвотной дрожи, и затем очень медленно пошла в комнату. Пока я сидела в ванной, за окном стемнело, а экран компьютера погас. Ступая на носочках, тихо, я быстро включила люстру. Она была очень большая, иногда мне казалось, что она занимала одну пятую потолка, зато свет от нее словно двигался под разными углами, просачиваясь во все пугающие темные места.
Как же я любила свою квартиру. Здесь было множество стеллажей из дорогих сортов дерева, которым по одной, по две сотни лет, старинные позолоченные каминные часы в виде филина, картины, представляющие собой репродукции именитых и подлинники малоизвестных авторов, фолианты с желтыми страницами, фарфоровые статуэтки, китайские вазы… Ощущение антикварного магазина, не иначе!
Все имущество, вместе с квартирой, досталось мне от прадеда – он был увлечен всеми этими вещицами. И я вслед за ним.
В ящике стола нашла изрядно помятую тетрадь и открыла новую страницу. Взяла ручку, а затем вперилась взглядом в лист, не имея ни малейшего понятия, о чем писать.
«Придумай что-нибудь, моя хорошая», – всегда говорил мне Леша.
Он помогал справляться со страхом, достаточно было ему обнять сзади и спеть на ушко, а по ночам, когда тени подбирались слишком близко, и я начинала кричать, мой муж разгонял их всех до единой. Сражался с ними так, как не могла я.
Но не только Леша помогал мне. Еще и наоборот.
Помню день нашей встречи. Мы тогда вечно слонялись по подъездам и дворам в Омске, десятый класс, первые серьезные проблемы с выбором будущей профессии, первая любовь, первый секс, первые наркотики…
На дворе май, вместо подготовки к экзаменам мы сидели на лавочках на площадке за моим домом и играли на гитаре. Во время очередной песни, которую играл Ворон – так звали самого крутого парня из нашей компании – к нам подошли пара ребят. Я бы даже внимания не обратила на них, ведь к нам часто подходили зеваки, если бы один из них не подошел к Ворону и не попросил у него гитару. Тогда никто не смел прерывать его, пока парень пел. Настала полная тишина, и все ждали, что случится дальше. Помню, что в тот момент глаза у Ворона сверкали еле сдержанным огнем, но он ухмыльнулся, мол, попробуй перепой меня и дал этому новичку гитару. Еще тогда я обратила внимание и запомнила до сих пор, как изменилось выражение лица пришедшего, когда тот взял в руки инструмент – словно ему подарили ключи от всего мира.
Он взял в руки гитару и, примерившись к струнам, погладил их медиатором в сторону грифа и запел Высоцкого «Охота на волков». Играл он медленнее, чем оригинал, растягивая слова и мелодию.
Надо было видеть выражение лица Ворона, потерявшего свою публику.
На тот момент парень казался мне гениальным музыкантом. Я слушала, упиваясь его надрывным вокалом, и даже не сразу заметила, как сжимаются кулаки у Ворона.
Естественно, пареньку нехило досталось, когда он доиграл. Но это был просто невероятный дебют.
Они накинулись на него всемером, и никто не вступился за игравшего – хотя все прониклись его песней до самого гемоглобина, я уверена в этом. Все боялись, что будут лежать на земле вместе с ним.
Ворон и компания смеясь вдоволь его избили, бросив на прощанье:
– Вали завывать на кладбище!
Меня потащили с собой, но в какой-то момент я обернулась и увидела его, согнувшегося от боли и ударов, но отчего-то с невероятно спокойным лицом. Ноги сами двинулись к нему, как оплоту умиротворенности, которую я никак не могла найти в том среде, в которой прожигала свою молодость.
– Мои друзья сейчас ищут солиста в группу, – сообщила я без каких-либо лишних слов.
И позвала его на репетицию на следующий день. Он не произнес ни звука, просто смотрел мне в глаза. Я ушла, уверенная, что ему это не нужно, и обиженная, как мне на тот момент показалось, его безразличием к моим словам.
Но он пришел.
Говорил мало – только пел, когда его просили. А я не могла отвести глаз от его лица, на котором читалась вся гармония мира.
Группа приняла его, но быстро распалась. С тех пор я стала тем, кого сейчас кличут менеджером, только не брала за это деньги. А он стал моим.
Хотя таковым он был только на словах – я с самого начала осознавала, что он принадлежит всему миру одновременно. И все же решительно поставила свою подпись в Загсе. Формальность, на самом деле, мы и без того жили вместе. Но он обещал, что тени расступятся перед теми, кто закрепил свой брак.
Они и правда отступили.
Только ненадолго.
Каждый раз, когда в его жизни появлялась новая женщина, мне являлись их ухмылки. Они наблюдали за мной, выжидая удачного случая, чтобы наброситься…
Лампочка начала мигать.
Нет!
«Ты нужна нам…», – раздался скрипучий голос.
– Не подходите! – я кричала им, закрывая уши руками и сжимаясь в комочек на стуле. Нет, нет! – Я СКАЗАЛА, НЕ ПОДХОДИТЕ!
Вдруг раздался звонок домофона, и тени замерли. Лампочка перестала мигать. Я подняла голову в сторону прихожей. Это он!
– Это Леша! Слышали?! – заорала я тварям вокруг и понеслась в сторону двери, заставляя их вжаться в свои углы.
Щелкнула замком и распахнула дверь, в порыве готовая броситься ему на шею.
Только вот за дверью оказался не Леша.
– Ой, это ты, – тупо вылетело у меня, и я тут же поняла, что это бестактно.
– Не очень гостеприимно, – пожурил меня Леня.
Заглянула за его спину, словно все же пыталась найти там Лешу. Но он должен был приехать только через неделю.
– Прости, пожалуйста. Заходи.
Я пропустила его мимо себя и почувствовала ветерок, пропитавшийся Ленькиным парфюмом. Пока возилась с тремя замками, гость уже успел разуться и снять верхнюю одежду. Стоял и смотрел на меня.
– На самом деле, я очень рада видеть тебя, – попыталась как-то сгладить ситуацию. – Чай будешь?
Мужчина в моем коридоре покачал головой:
– У меня есть кое-что поинтереснее, – игриво подмигнул он и достает из-за спины бутылку красного полусладкого.
– Меня весь день тошнит… Лучше я чаю. А ты, если хочешь, открой вино, хорошо?
– Я не хочу без тебя, – Леня надувает губы, заглядывая мне в глаза.
Улыбнулась и погладила Волка по руке чуть ниже плеча.
– Мне очень приятно, что ты хочешь выпить со мной, но я правда не очень хорошо себя чувствую.
И подтолкнула его к кухне.
– Может, лучше я завтра зайду? – спросил парень.
– Не думай глупостей.
Пока чайник заваривался, я встала, прислоняясь спиной к краю высокой столешницы. Леня разместился на стул, с торжественным видом выкладывая на стол из своего пакета еще и связку винограда.
– Наше любимое сочетание, – засмеялась я. – Красное вино и зеленый виноград?
Леня торжественно соглашается:
– Как в старые добрые времена.
– До сих пор не могу понять, почему ты бросил группу.
Подняла глаза на него. Они у него были обычного серого цвета, но взгляд такой щенячий, словно он в каждом доме искал пристанище, что неизменно привлекало внимание. Только сейчас поняла, что он пришел не как обычно в своих любимых толстовках, а как солидный мужчина, в пиджаке и голубой рубашке. Вот только все равно остался в джинсах.
– Правда не понимаешь?
От этого вопроса мне стало неуютно. Отвернулась за кружками, изображая деятельность, лишь бы не встречаться с ним взглядами.
– Ты оброс, – подметила я.
Его темные волосы уже половину ушей закрыли.
– У-у-у! Так когда мы виделись-то в последний раз! Месяца полтора назад? Два?
Наконец-то закончила с чаем и села рядом:
– Как ты?
Он отпил немного из кружки, а затем подбросил виноградинку и словил ртом, что вызвало мой смех. Леня так делал еще в Омске, когда был басистом в той группе, в которую я отправила избитого Лешу. Через пару лет после распада они вновь совершенно случайно встретились на улице, и уже мой на тот момент жених позвал Леню в свою новую группу «The Forest».
– В целом хорошо, – улыбнулся мужчина, и на щечках у него проступили ямочки. Они меня умиляли даже по сей день. – Вот только на работе проблемы, секретарша вообще ничего не понимает, что я от нее требую, да и недавно заказ хороший слился.
Музыка для этого человека была лишь хобби, а не основной источник заработка. Леня работал в турагентстве – вот это действительно было его страстью. Он постоянно повторял, что выбирать страны интереснее, чем ноты.
– Не ругайся сильно на Настю, она мне нравится, – я попыталась защитить его секретаршу.
– Настя больше не работает у меня. Сейчас ее место заняла другая девушка, Наташа.
– Настя сама ушла?
– Нет, я ее уволил, – отрезал Леня.
А вот тут снова начала подступать злость.
– Что, из серии «поматросил и бросил»?
Волк откинулся на спинку сиденья и завел руки за голову:
– По крайней мере, я не скрываю этого. Не лицемерю, в отличие от твоего муженька.
Я вспыхнула красным:
– Это только сплетни.
– Ты сама-то в это веришь? Алена, он тебя не любит, – Леня коснулся моей руки, лежащей на столе. Я мигом опускаю ее на колени под стол, мой бывший лучший друг делает тоже самое, только с некоторой обреченностью на лице.
– Может, мне лучше известно? – я сверкнула в его сторону глазами.
– Не любит, – Леня настаивал на своем. – Если бы любил – не поступал бы так.
– Тебе лучше уйти, – ледяным тоном указала я и в знак твердости моих намерений встала из-за стола, собираясь его проводить до двери.
И зачем он только пришел?! Только чтобы посыпать мне соль на рану и позлить?!
– Ален…
– Тебе пора, – настаивала я.
Он снова попытался коснуться моей руки, а я с еще большим укором снова отдернула ее.
– Уходи.
Он шумно вздохнул и поднялся со стула:
– Спасибо за чай.
До прихожей мы шли молча. Леня замер перед дверью, тем самым перегораживая мне путь к тому, чтобы ее открыть.
– Прости меня, пожалуйста.
Опустила глаза в пол, разглядывая ламинат. Очевидно, он и правда не со зла.
– И ты меня прости. Я и так слишком взвинчена в последнее время, а тут ты еще на больное место надавил.
– Видела фотографии его новой? – догадался мужчина.
Я с вызовом зыркнула на него, предупреждая о том, чтобы Леня не переходил черту.
– Еще раз извини. Не нам его осуждать.
– То есть как это?!
– Тебе напомнить о том, что было в туре пять лет назад?
Уютный номер в гостинице Краснодара. Я валялась на кровати и листала какую-то районную газету, в которой удосужились написать про группу небольшую заметку. Сейчас это кажется не особо важным, но на тот момент счастье и гордость распирали меня. Ребята как раз были на выступлении, а потом собирались пойти в какой-нибудь клуб. Я отказалась, сославшись на головную боль – мне не хотелось никуда идти, тем более, что порядком подустала от парней, и без того проводила с ними сутки напролет.
Поэтому я точно не ждала никого раньше двух-трех часов ночи.
Но вот открылась дверь, и в комнату зашел Леня. Мы всегда были с ним намного ближе, чем с остальными Форестами (за исключением Леши, конечно), поэтому меня даже не удивило столь позднее его появление на моем пороге.
– О, ты уже вернулся? Тут про вас кое-что написали, – я показала ему газету.
– Валяй, – улыбнулся Волк и сел рядом со мной на кровать.
Я начала читать, а Леня едва-едва касаясь принялся гладить меня по ногам. У меня внутри все перевернулось, но я старалась не подавать виду, как можно более непринужденно озвучивая заметку.
Затем его пальцы переместились с икр на бедра. Я дернулась, и он замер. Продолжила читать. Тут он залез руками под мою шелковую ночнушку.
Я пыталась его образумить. Отбивалась. Но, как я потом решила, недостаточно рьяно. Мне стало так хорошо, что через некоторое время на нас уже и вовсе не было одежды, а он продолжал ласкать мое тело. Наслаждение заглушило благоразумие.
В ту ночь мы переспали, и я до сих пор себя виню за это. Леше мы не рассказали, но решили, что будет лучше, если Леня уйдет из группы.
И на следующий день Волк вышел прогуляться и не вернулся.
18 марта
Волк подошел к столу, взял мою чистую тетрадь, раскрытую на новой странице и пролистал. Для него она была пуста, но только не для меня. Эту тетрадь и ручку к ней подарил мне Леша. Я писала в ней особыми чернилами, которые видно только в утра-фиолетовом свете. Мой муж сказал, что эти слова будут недоступны для теней, что так они не увидят моих мыслей, моего дневника.
Сегодня я позволила Лене остаться, потому что уже не было сил сражаться с моими врагами в одиночку. А от его присутствия они немного отступали, хотя иногда я замечала их мерцающие глаза, презрительно следящие за каждым моим движением.
Леня взял черную гитару, стоящую в углу. Она Лешина, но он редко вывозил ее куда-либо на концерты, этот инструмент скорее принадлежность дома. И сейчас ее в руки брал другой мужчина.