«Полизлэйзия. 1.»

– Вы че, вообще? Не могли попозже поискать?

– Да ваще! – нервно воскликнула Роза, ругнувшись про себя, и повернула голову к самой большой и высокой кровати, на которой всю ночь спала прямо на одеяле всеобщая любимица – Щенка Кенкина.

– Эй, Кенкина! – небрежно окликнула ее Роза, приказывая. – У нас Щенка пропала! Иди и доложи королю и королеве, пусть начинают бить тревогу, мы нигде не можем ее найти!

– А… что это? Как конфеты есть, так сразу ты первая, а как какое – то серьезное задание, так сразу Щенка Кенкина? – недовольно возмутилась девочка, вставая с кровати, взмахнув короткой жиденькой рыжей косичкой и на глазах у всех переодеваясь из белой пижамы в повседневное красное платье с белым воротничком.

– Потому что ты единственная из нас, кого не убьют, как только он зайдет в спальню взрослых. Мне бы тоже очень хотелось там побывать, но все равно иди ты… – с издевкой в низком голосе разъяснила ей Арка, пряча в подушку конфеты «Крокодильчик», украденные с кухни.

Деваться было некуда.

– Ладно… – нехотя промолвила Щенка Кенкина и с деловым видом направилась в спальню ко взрослым, дорогу в которую она уже давно выучила наизусть, ступая по полу короткими ногами, одна из которых была в голубом башмаке, а другая без него. По дороге она искренне мечтала о том, что ее старшую сестру с таким же именем, как и у нее, постигла незавидная судьба. Ведь если та умрет, ее игрушки перейдут ей – шестилетней Щенке Кенкиной.

– Эй, Медальонова! – высокомерно окликнула Розэтта свою сокомандницу уже в который раз. – Ты проверила у себя под кроватью?

– Нет… Я под кроватью смотреть не буду… – хмуро отозвалась Кенка. -Там Бабайка позвал своих друзей – Верзилу и Гигантилу на чай, и они все вместе его пьют… ее голос звучал приглушенно на фоне истошных криков других академистов, затеявших Афганскую войну подушками уже 52-ой раз за год с подачи Аркадии Магнитовой – самой бойкой и заметной из всех академистов, державшей в страхе весь район и не только. Как раз-таки она громче всех и орала, швыряя во всех подушками.

– Нет, это уже слишком. Даже для … ну ваще… – прошипела Роза и хотела пригрозить Кенке, что отберет все ее комиксы и хлам, принесенный с улицы, но не успела договорить и первой фразы, когда в нее прилетела подушка. Ее кинул Бобик Деревенщина. Он давно выбрался из кокона, сделанного из Кенкиного одеяла, и резво прыгал на кровати, уча как правильно это делать младшую часть своей аудитории, только что преподав Розе хороший урок и показав ей – какого это, – быть закиданной подушками с головы до ног.

Резвясь и веселясь, он все выше подлетал к потолку и, хрюкая, как поросенок, визжал: – Ю-ху! Я – лихой ковбой! – тем самым еще сильнее раззадоривая остальных сокомандников. Но они и без него не скучали. Половина из них перекидывались подушками, целясь сбить с кровати как можно больше себе подобных. Другая часть уже успела выйти на новый уровень. Те, кто причислили себя к ее разряду, лихо двигали кровати, не обращая внимания на то, чья она, и лежит там еще кто-то или нет.

Всюду летали подушки, перья из них и клочья сине-красного флага Полицейской Федерации с изображением синей полицейской фуражки и золотой медали под ней, который академисты разорвали на куски, а добрую часть по дурости и вовсе сжевали; поэтому дорогу не было видно, и кровати тащили наугад, задавив за пять минут 10 человек, что было самым настоящим достижением. Раньше до такой цифры еще никогда не доходило, это был рекорд. Поэтому они решили отпраздновать его и съели золотую рыбку, опрокинув ее аквариум.

И лишь единицы из всей этой оравы, численность которой была уже не 61 человек, а 51, так как десяток из них задавили, являлись адекватными и сидели под кроватями, которые еще не начали двигать, не планируя вылазить из-под-них, пока весь этот балаган не закончится.

Среди них был Шарик Мячиков – двоюродный брат Щенки и еще один представитель группировки «Мозги команды», а также Шарпей и Бурка – «сладкая парочка с закоулка». Они даже сидели под одной кроватью.

Рыжеволосая модница Роза стояла у зеркала и, засунув себе под лифчик и трусы подушки, красовалась и напевала:

– В зеркало смотрится маленькая модница,

Куколка-балетница, нет красивей!

К тому времени Щенка Кенкина уже успела добраться до родительской спальни и, в последний раз перекрестившись левой рукой, умоляя Группу убить Щенку, тихо приотворила дверь, боясь разбудить своих родителей, так как на дворе было всего восемь часов, а они обычно спали до обеда.

Но ее опасения оказались напрасными, – Бубен и Молния уже давно проснулись и сидели за столом, занимаясь каждый своим делом, игнорируя при этом друг друга.

Точнее, это Бубен игнорировал Молнию; развалившись в гигантском розовом кресле и нацепив очки, он читал статью злэйзкой газеты Янки Рассы «Бумага все стерпит», совершенно не обращая на жену никакого внимания.

А она в свою очередь, чего только не делала, чтобы заинтересовать его, точно так же, как тогда, 14 лет назад: и раскачивалась из стороны в сторону на стуле, изображая неваляшку, и демонстрировала свои прекрасные способности изящно изображать обезьяну, и делала вид, что падает со стула, кося глазами…

Но ничего из этого не помогало, и даже, наоборот, составляло о Молнии неприятное и странное впечатление, ведь сидеть и кривляться на стуле вместо того, чтобы заняться делом и идти работать, выглядело комично и даже глупо для ее лет.

Но дело было не в Молнии, а в предпочтениях Бубна, угодить которому было невозможно… Он считал, что Молния уже изжила себя и перестала что- либо из себя представлять, поэтому и не подходила ему. Ведь его интересовали подростки до 15 лет, и как только эти подростки вырастали, он готов был плевать в них, как в мусорное ведро.

В этом и заключалась трагедия Молнии. Она давно перестала искать себя и начала гоняться за ним, пытаясь выглядеть ребенком в его глазах, что и было самым грустным и одновременно смешным. Ее внешний вид никак не сопоставлялся с ее поведением: поседевшие, превратившиеся в солому волосы, выцветшие бело-розовые глаза, обвисшие за многие мучительные годы совместной жизни грудь и живот, гигантские фиолетовые синяки под глазами, возникшие вследствие употребления наркотиков, на которые ее подсадили ее так называемые родители. Вот к чему приводило попадание в организм опасных веществ.

Никогда не судите о книге по ее обложке, как это сделала Молния, оценив наркотики по первым приятным ощущениям, и не погружайтесь с головой в то, в здравии чего вы полностью не уверены, и не ведитесь на соблазн в виде руки помощи, а иначе в дальнейшем получите по полной и превратитесь в такое же недоразумение на ножках, в которое с годами превратилась Молли.

Щенка Кенкина обладала прекрасным для своих лет умом и отличным терпением, что весьма похвально; но терпение не у кого не безграничное и, устав ждать, когда ее наконец заметят, Щенка Кенкина решила сама обратить на себя внимание и, деловито кашлянув, ступила за порог спальни, оповещая родителей о своем прибытии:

– Доброе утрецо! Смотрю, вы не скучаете… – с издевкой сказала она и, увидев, что на нее все-таки посмотрели, продолжила говорить. -У меня хорошая новость… ой, то есть плохая. Щенка сквозь землю провалилась.

– Какой ужас! – мигом отреагировала Молния. – Вы достали ее обратно?

– Это выражение такое, – с презрением пояснил Бубен, поправляя очки. – Вы проверили у Кенки под кроватью?

– Не знаю… – хмуро отозвалась Щенка Кенкина, и правда не зная ответа на этот вопрос.

– Ясно, – сухо ответил Бубен, понимая, что пока газету придется отложить, и спросил у жены. – Ну что, Молния, будем тратить время на ее поиски?

– Конечно, будем! – возбужденно промолвила Молния, всплескивая руками. – Она же наша дочь!

Но Бубен прервал ее и заметил, снова раскрывая газету:

– А я думаю, что ни к чему тратить время на такое недоразумение, как Щенка, если можно потратить его рационально. Почитать книгу, например, или заняться стиркой! Давай, иди, стирай!

– И зачем тогда спрашивал? – угрюмо прошептала Молния, и вправду этого не понимая, но Бубен ничего не расслышал, и все же, захлопнув газету, прокричал:

– Что ты только что сказала? Я ничего не слышу… – отвлекая Щенку Кенкину от празднования отмены поисков Щенки, – что там у вас за шум в общежитии? Неужели опять устроили бесплатное цирковое представление?

– Возможно, не знаю… – задумчиво ответила Щенка Кенкина.

– Достали… – проскрипел сквозь зубы Бубен, слыша, как из-за стены доносятся протяжные крики и стоны, заряжая пистолет новыми патронами.

– Мерзкие шакалы… Молния, у тебя есть пульт от винтовки? Похоже, самое время идти разбираться…

Молния неестественно покивала ему головой, протягивая курок от пистолета, который он называл пультом, и в последний раз, с умилением взглянув на желавшую своей сестре смерти Щенку Кенкину, все еще видя в ней ребенка, была вынуждена покинуть спальню и идти на разборки вместе с Бубном, потому что муж в семье – главный.

Бред какой – то. А что делать, если в семье сразу два, три или несколько мужей? Им что теперь, порвать друг друга что ли за право первенства, хотя, если подумать, тут проблема уже в самой семье, а не в общественных установках…

Стоило только родителям покинуть свою комнату, как Щенка Кенкина сразу же воспользовалась возможностью побыть на их месте и узнать, что пишут про Злэйзию в газете, которую еще пару минут назад читал Бубен. Она взяла ее в руки и, откинувшись на диван, нацепив очки для более важного вида, забыв про то, что у нее и без них зрение идеальное.

– Щенку съели волки… Щенку волки… Щенку волки съели! – празднуя безусловную кончину Щенки и одновременно читая газету, напевала она, листая страницы одну за другой, стараясь не порвать их, чтобы потом вернуть газету в хорошем состоянии.

Как только Бубен и Молния зашли в общежитие, открыв дверь с ноги, с подачи Бубна, он закричал, наставляя на толпу пистолет:

– Стоять, не двигаться! Стрелять буду без предупреждения!

В него сразу же прилетела подушка. Всем было откровенно наплевать на него и на то, что он говорит. Никто даже не заметил появления их с Молнией. Все выжившие из 60-ти человек продолжали дуреть и беситься, издавая звуки вымерших мамонтов и прыгая с кровати на кровать.

Теперь их уже нельзя было разделить и на группы – каждый из них занимался тем, чем хочет сам, не обращая внимания на других, и считал себя независимым. Тех, кто раньше сидел под кроватями, уже давно передавили, а те, кто еще не успел проснуться, вылетели в окно вместе со своими спальными принадлежностями.

Круче всех, по ее мнению, развлекалась Арка. Она крутилась на чьей-то подушке и извивалась в воздухе от счастья, как ненасытная змея, пока вокруг нее бегали толпы возбужденных полицешек с копьями, отобранными у злых собак во время последнего сражения. Истошно крича и представляя себя индейцами, они насаживали их друг на друга, а на тех, кто все еще был живой, садились.

Деревенщина уже минут пять как не прыгал до потолка, раскачивая люстру, а сам висел на ней, взгромоздившись с ногами, и раскачиваясь как на качели, навевая песню «Крылатые качели», переделывая ее на свой лад:

– Взрывая… все картели…

Не евши виноград! – доносилось зловещее завывание с люстры.

В это время Роза примеряла на себя новое платье, позаимствованное у Кенки. А отдать что – то Розе, как известно, означает – навсегда распрощаться с этой вещью… Так случилось и на этот раз. Этому прекрасному алому бальному платью с блестками не повезло. Роза решила, что у нее все еще недостаточно большой размер груди и его необходимо увеличить до максимума, впихав под топик еще одну подушку, возможно принадлежавшую ей же самой. Но лямка топика не выдержала такой непосильной нагрузки и с треском порвалась вместе с прекрасным платьем на две части, как, впрочем, и последняя нервная клетка Бубна…

Между тем всем на обозрение открылась Розина и без того достаточно большая грудь… Это было уже слишком… Даже Молния осознала это и робко дернула мужа за рукав.

«Делать нечего. Нужно стрелять. Угомонить их. Способ только один» – подумал Бубен, направляя пистолет в потолок. По всей комнате пронесся звук выстрела, и навесной потолок в ту же секунду клочьями свис и запорхал в воздухе.

Все тут же замолчали. Из дальнего угла комнаты продолжил доноситься визг одного только Деревенщины, но и на него вскоре заразительно подействовала удушающая тишина. Все боялись гнева Бубна, и никто больше не осмелился издать ни единого звука.

Никто, кроме Арки. Этой певице никто не мешал. Она, как ни в чем не бывало, продолжала ходить возле кровати соседа и напевала, крутя голову трофея в руках:

– Ах, трофеи, мои трофеи, я вас так люблю!

Я вас очень ценю, мои трофеи!

– Все заткнулись! – прокричал Бубен, видя, что оптимальный эффект достигнут.

Но Арка ничего не слышала и продолжала: – Ах, трофеи… – пока Бубен не направил дуло пистолета прямо ей в лоб и гневно не произнес:

– Я с тобой говорю, Магнитова!

– Я язык животных не понимаю! – съязвила девочка и опять начала нарезать круги вокруг кровати.

– Пошла вон отсюда! – строго приказал Бубен, указывая пальцем в сторону двери.

– Никуда я не пойду! – послышалось в ответ. – И че ты мне сделаешь? Ударишь?

–Убью! – поклялся Бубен, держа палец в сантиметре от курка.

Это подействовало.

– Говнюк легавый! – прошипела девочка и двинулась в сторону двери с головой собаки в руках, со словами. – Вы еще обо мне узнаете…

Другие академисты испуганно глядели ей вслед. Никто из них не осмелился бы себя так вести под дулом пистолета, поэтому Арка и была для них всеобщим авторитетом.

– А вы чего встали, как столбы? Идите и убирайте все, что натворили! Вы не в санатории, а в военном лагере! – обратился Бубен к другим подросткам и хотел уже уходить, подталкивая Молнию, прятавшуюся у него за спиной, за собой, но она одернула его и прошептала:

– Дорогой…Ты забыл сказать им кое – что по поводу нашей дочери…

– Это твоя дочь, а не моя, – злостно открестился от Щенки Бубен и задал академистам вопрос, уже подходя к двери. – Стойте, не начинайте прибираться. Я освобожу вас от этой напасти и заставлю прибираться одну только Магнитову, если вы скажете мне, куда вы дели Щенку. Только не говорите мне, что вы ее съели!

– Мы бы с удовольствием сделали это при первой возможности! Только вот не знаем, где она, – бесстрашно заявила Арка, разворачиваясь и идя в обратную сторону от двери.

Молния тяжело вздохнула, а Бубен с ненавистью посмотрел на девочку.

–А ты куда пошла? Обратно иди и вставай в угол.

Арка пробурчала что-то себе под нос, с неохотой выполняя поручение, а Бубен сказал всем остальным напоследок:

– Раз вы не знаете, где Щенка, то приборка ждет вас, можете быть свободны.

***

Щенка очнулась и, оглядевшись по сторонам, поняла – она здорово влипла. Внимательно присмотревшись к стенам и потолку, девочка догадалась, что находится в пещере и попыталась выбраться, но не смогла произвести не единого движения. Она была подвешена вниз головой на тугих веревках. Кончики ее волос обжигали языки пламени, разведенного прямо под ней костра. Из ее глаз потекли горючие слезы. В эту секунду она вспомнила все: как сбежала из дома, не спросив разрешения у родителей, как повелась на диковинную внешность злэйзких охотников и попала к ним в плен, как по собственной глупости погубила человека, который ей так понравился…

Все больше жидкости из ее глаз падало в костер, но несколько ее маленьких слезинок не могли потушить могучее пламя, как и одного извинения за уйму совершенных ошибок никогда не было достаточно, чтобы их исправить…

Откуда-то сверху доносились зловещие крики местных жителей, голоса которых Щенка не могла распознать. Ей было не до этого.

– Где Ково? – спрашивал приглушенно грубый голос.

– Я сожалею, госпожа Лайка… – отвечал голос одного из охотников.

– Я спрашиваю, где Ково?

– Он сам нарывался, госпожа Лайка, и на… то есть Далману, пришлось…

– Что вы такое несете? Немедленно приведите его ко мне, а иначе я прилюдно казню вас на площади Позора!

– Но…

– Живо!

Дальше Щенка не слушала. Из разговора она ровным счетом ничего не поняла. Да и, даже если бы и поняла, у нее не было желания слушать дальше. Она кричала. Кричала от безысходности. Ведь только сейчас к ней пришло осознание, что все это натворила она сама, и что вскоре ее постигнет такая же судьба, как и меня.

Ее крик был настолько горестный и удручающий, что сумел воскресить меня и призвать мою душу обратно с того света в телесную оболочку. Я с трудом поднялся с мокрой, залитой дождем и моей же кровью, земли и вынул копье из своего сердца, давая клятву: «Я обещаю… Я приду за тобой, Щенка, и освобожу тебя». С этими словами я пошел спасать ее, в надежде успеть раньше, чем мои сокомандники что-нибудь с ней сделают.

«Это конец…» – подумала избитая и изможденная девочка, уже не надеясь на спасение со стороны сокомандников, которые в свою очередь даже и не собирались ее искать. Пламя уже подбиралось к ее коже, и она прошептала, начиная гореть, на прощание всем, кому она когда-либо была не безразлична: «Не переживайте…Это только моя вина… Я вас прощаю…».

Она уже готова была распрощаться с жизнью, когда раздался раскат грома, и в пещеру вошел я. Сверкая глазами, я подбежал к ней и торопливо начал распиливать острием копья веревки, которыми она была связана, успокаивая ее:

– Не переживай! Все будет хорошо, я освобожу тебя!

– Ты? – с ужасом прошептала Щенка, не веря своим глазам. – Но ты же умер. Я…сама видела, как тебя погубили…

– Как я мог умереть и оставить тебя в беде? – робко спросил я, опуская ее на землю. – Тебе больше не грозит опасность.

Веревки упали в костер, и его пламя съело их вместо Щенки.

– Я хочу домой… – прошептала Щенка, проверяя, насколько сильно сгорели ее волосы.

– Ты права. Нам надо скорее уходить, пока злые собаки не вернулись за тобой, – согласился я, беря ее за руку и выводя из пещеры. -Пошли! Я провожу тебя до дома. Ты же знаешь дорогу, верно?

Что удивительно, погода менялась одновременно с нашим настроением. Дождь закончился, как только моя новая подруга обрела свободу, и на просветлевшем небе проступила яркая семицветная радуга (слава Группе, что не шестицветная).

Мы с Щенкой решили не спешить домой и не стали терять возможности нагуляться вдоволь, пока на улице стоит хорошая погода. Пестрое поле было идеальным местом для прогулки. Я и не заметил, как мы перешли границу между Полицейзией и Злэйзией. Да и к тому же, это было не важно. Сейчас главное, – не потерять ту нить, которая связывала нас.

– Как тебя зовут? – весело спрашивала Щенка, резвясь от счастья и бегая по всей полянке, нарезая вокруг меня круги.

– Меня зовут Ково Страшилкин. Я – принц Злэйзии. – отозвался я. – А ты кто?

– Вау… Всегда мечтала иметь друга королевских кровей, как и я сама! – прощебетала она, хватая меня за руку.

– Ты тоже принцесса? – не поверил я.

– Да! А что, по мне не видно? Меня зовут Щенка Фуражкина Прекрасная. Последнее – это тоже мое имя.

– Чудесно… – сразу же заулыбался я. – Щенка. Какое интересное имя! Но я буду называть тебя Щеночкой!

– Ой, ну что Вы, – рассмеялась она. – Не льстите мне! А иначе мне придется позвать вас в гости!

К этому я не был готов. Я бы с удовольствием погостил у нее, если бы не ее отец. Я знал, что он живет с ними и был наслышан о нем не в лучшем свете. С раннего детства Лайка пугала меня байками, что это он убил моего отца, поэтому у меня неполная семья, и я свято верил этому.

– В гости? К тебе? Ты уверена, что меня там примут?

– Конечно, уверена, – без раздумий отрапортовала Щенка. – Пошли! Заодним и до дома меня проводишь, как и хотел!

И все же я был вне себе от счастья. Ведь персона противоположного пола впервые за всю мою жизнь зовет меня к себе домой. Всю дорогу Щенка рассказывала мне о достопримечательностях своего города, все показывая и добавляя что-то от себя.

– Вот это, например, площадь Славы, – говорила мне она, когда мы проходили мимо большой равнинной местности, на которой толпились люди и с интересом наблюдали, как там кого-то «вешают».

– Видишь вон тот труп на веревочке? – возбужденно спрашивала Щенка, пока я старался побыстрее пройти мимо. – Так вот, это самый настоящий покойник, а не какая-нибудь кукла! Его только что повесили.

Я хотел спросить: «Зачем?», но вместо этого сказал краткое: «Ясно», чтобы не продолжать тему разговора, так как меня сильно мутило, и я боялся, что меня стошнит прямо на тротуар.

– Ты не слушаешь! – прокричала она, толкая меня.

– Мне это не интересно, – признался я, схватившись за живот.

– Ладно, – смирилась Щенка, но тут же продолжила мучать меня новой «интересной» информацией. – А сейчас я покажу тебе «Международный унитаз»!

Тут я не вытерпел и прервал ее:

– Хватит, прошу тебя. Давай, наконец, пойдем к тебе домой. Мы уже и так тут два с половиной часа бродим.

– Да, хорошо, хорошо, – через силу пошла мне на уступки Щенка и повела меня к себе домой.

К счастью, от площади до дома было совсем недалеко, и спустя несколько минут мы уже подошли к Щенкиному дому. Скажу вам честно, я представлял его другим, но несмотря на это, он все равно впечатлил меня.

– Эти цветы посадила моя мама! – заявила Щенка, указывая рукой на горшочки с цветами, которые были развешаны под каждым окном. Среди них были: магнолии, сирень, лилии и синие полицейские розы – редкий цветок, выведенный в Полицейзии.

– Это и правда впечатляет… – честно признался я и окинул взглядом сам дом.

По правде говоря, в нем не было ничего примечательного. И я бы не за что не догадался, что это дворец, если бы мне об этом не сказали. Он скорее напоминал богатый французский домик, чем место обитания «божеств» и состоял всего из одного этажа. Стены дома были молочно – белого цвета, а крыша, защищавшая его жителей от опасных погодных условий, была покрыта плиткой и на солнце отливала оранжевым. Этот дом практически ничего не украшало, разве что железные французские балкончики.

– Круто, – прошептал я, и глазом моргнуть не успел, как оказался за порогом этого дома и уже стоял в прихожей.

– Сейчас я тебя со всеми познакомлю! – радостно заявила Щенка и провела меня в общежитие, в котором все это время кипела непрерывная работа.

Полицешки восстанавливали те места, в которых успели набедокурить. Их было от силы человек 30, и поскольку я ожидал чего-то большего, мне не пришлось падать в обморок от удивления. На каждом из них была надета полицейская форма, состоящая из красного галстука из атласа, красных кожаных сапог и перчаток, а также синей кофты с капюшоном и двумя карманами и юбки либо брюк, в зависимости от пола – тоже, либо в синих, либо в голубых оттенках.

Несмотря на то, что им дарована возможность носить такую красивую форму, на них не было лица. Не от того, что им запрещали делать макияж, а от того, что график жизни их явно не устраивал, как, впрочем, и начальство. Никто из них не хотел прибираться, но все они были вынуждены это делать только потому, что им отдали такой приказ, поэтому им всем было не до Щенки. Но мир же не без добрых людей.

– Щенка! Ты вернулась! И привела с собой друга! – закричала Кенка, одна из Щенкиных подруг, готовая расцеловать ее от счастья, тем самым привлекая к ней внимание других.

– Что? Неужели это и вправду она? – откуда ни возьмись начали раздаваться пораженные голоса полицешек, бросавших свою работу. Деревенщина взобрался на стул и заорал в громкоговоритель, который он на днях спер из кабинета:

– Это Щенка! Она жива! Она вернулась!

Тут же, из самых разных углов дворца стали подтягиваться полицешки всех мастей и пород, разного роста и комплекции, и замечая нас с Щенкой, не верили своим глазам. По крайней мере, недовольна была одна только Щенка Кенкина, потому что понимала, что все игрушки все-таки придется отдать Щенке обратно. Все остальные были несказанно рады, и только тогда я понял, что их здесь проживает не меньше шестидесяти.

Среди вновь пришедших были и Щенкины родители – Бубен и Молния, которые сразу же привлекли мое внимание. Их было легко выделить среди толпы, так как первый из них был выше всех на голову, а другая отличалась от детей по комплекции и выглядела настолько измученно, что ее можно было только пожалеть. Отец Щенки был выше ее примерно на две линейки по 15 сантиметров. Он был в очках, при этом держал в руках нашумевшую газету, открытую на статье «Как объяснить ребенку, что общение со злыми собаками ни к чему хорошему не приведет» и с подозрением смотрел на меня со странной искрой во взгляде так, словно увидел себя в детстве в чужом обличии.