Ставка выше Небес

Глава 1

Миша родился в небольшом забайкальском городке в год, когда Леонид Ильич Брежнев отправился в мир иной, а великая держава начала свой неумолимый дрейф к распаду. И первой его фамилией стала Цукерман – звучная, как щелчок кассового аппарата.

Отец его, Борис Лазаревич Цукерман, был мелким жуликом с большими амбициями и заядлым картежником, способным обыграть в "очко" даже собственную совесть. Происходил Боря от брака Лазаря Цукермана – сына самого товарища Льва Цукермана, который, если верить семейным легендам, подавал чернила Железному Феликсу для подписания расстрельных списков – и дочери испанских коммунистов Марии Кастро.

– Моя мама, – любил хвастаться Боря, разливая по стаканам мутный самогон, – была красива, как Барселона в праздничную ночь, и горда, как королева Изабелла Кастильская, у которой, между прочим, тоже с евреями был какой-то там шахер-махер. Семейная традиция, понимаешь!

Мама Миши, Надежда, происходила от более приземлённой, но не менее колоритной смеси: потомка ссыльных кубанских казаков Назара Карпенко, который мог выпить ведро самогона и остаться на ногах, и обрусевшей татарки Райхан, в просторечии Раи, которая этого самого Назара могла уложить на лопатки одним только взглядом своих раскосых глаз.

Познакомились родители Миши по-советски просто и романтично. Боря Цукерман досиживал в лагере свой третий срок за мошенничество (первые два были, по его словам, "просто недоразумением"), а Надюша Карпенко приехала из деревни в город, где училась на библиотекаря и подрабатывала в кинотеатре художником, рисуя афиши для фильмов.

– Я, между прочим, – гордо рассказывала потом Надя соседкам, – "Войну и мир" так нарисовала, что директор кинотеатра думал – это фотография! А Болконского я сделала похожим на Бориса – сама не знаю почему. Видать, судьба…

Солагерник Бори, щуплый карманник по кличке Гвоздь, проиграл ему в карты адресок заочницы – товар в лагере ценнее хлеба и табака.

– Слушай, Цукерман, – шептал Гвоздь, передавая заветный листок, – девка – огонь! Пишет как Тургенев, а фотка – закачаешься. Не продешеви, я за неё пол-барака обыграл.

С заочницей можно переписываться, оттачивая мастерство эпистолярного жанра и коротая медленно текущее здесь время, а можно развести сердобольную простушку на посылку или даже на свиданку, что тоже очень полезно для нервного и физического здоровья.

Адресок, который Боря выиграл в стиры, оказался просроченным, ибо указанная там гражданка давно съехала, а теперь снимала комнату Надя. Она, не удержав своё девичье любопытство, вскрыла письмо и была очень впечатлена душевной историей невинного сидельца.

– Какая проникновенная судьба! – всхлипывала Надя, перечитывая письмо в третий раз. – Как несправедлива бывает жизнь к хорошим людям!

А написал это письмо сидевший там же за совращение несовершеннолетних студенток профессор филологии по кличке Достоевский, который за пачку чая писал такие душещипательные послания, что даже видавшие виды вертухаи украдкой смахивали скупую мужскую слезу.

Надя, как человек ответственный и не чуждый состраданию, написала в ответ:

"Здравствуйте, товарищ заключённый! Должна Вас огорчить, что Валентины Петровны по указанному адресу больше нет, она выехала в неизвестном направлении. Проживаю здесь временно я, студентка библиотечного техникума. Прочитала Ваше письмо случайно (извините за бестактность) и была тронута Вашей нелёгкой судьбой. С комсомольским приветом, Надежда Карпенко".

На что Боря резонно ответил:

"Дорогая Надежда! Мне, честно говоря, фиолетово с кем переписываться, но по почерку сразу понял, что человек Вы порядочный и понимающий. У Вас такие аккуратные буковки, прямо как у моей покойной бабушки, царствие ей небесное. А она была святой женщиной, пекла такие пирожки с капустой, что сам секретарь райкома захаживал. Давайте писать друг дружке, скрасим мои последние дни в неволе. Ваш Борис".

Так они и переписывались почти полтора оставшихся по сроку года. Надя отправляла посылки со своей небогатой стипендии и зарплаты, вкладывая туда банки со сгущёнкой, которые Боря тут же менял на чай и сигареты.

– Девка, ты что, совсем сдурела? – возмущалась её соседка по комнате, Зинка. – Ты зэку посылки шлёшь, а сама второй месяц на одной картошке сидишь!

– Ты не понимаешь, Зин, – мечтательно отвечала Надя, – у него душа такая ранимая. Он стихи мне пишет! Вот послушай: "Как звезда в ночи холодной, ты мне светишь сквозь туман. Жду тебя я, жду свободы. Твой навеки, Цукерман".

– Тьфу ты, – сплёвывала Зинка, – Есенин нашёлся. Цукерман… Он же еврей! Ты хоть знаешь, что это значит?

– Знаю, – гордо отвечала Надя, – это значит, что он умный и образованный!

Надя даже разок съездила к Боре на свиданку. Благо, лагерь находился не так далеко – в нескольких часах езды на дребезжащем автобусе.

– Ой, а ты совсем не такой, как я представляла, – растерянно пробормотала Надя, увидев перед собой высокого, смуглого мужчину с золотым зубом и татуировкой "Не забуду мать родную" на волосатой груди.

– А ты – в точности как я мечтал, – подмигнул ей Боря, оценив пышные формы деревенской красавицы. – Прямо как с картины "Девушка с веслом", только весла не хватает!

А по окончании срока Боря, нацепив свой единственный, но хорошо отглаженный костюм, заехал за Надюшкой в город, увёз её к себе, и через год на свет появился Мишка.

На удивление, в гремучей смеси генетического интернационала верх взяла славянская кровь. Мишка получился светленьким, но с тёмными, как испанские маслины, глазами.

– Надька, – шептались соседки за спиной, – а пацан-то не в Борьку пошёл! Ты там в городе-то не шалила?

Надя устала отвечать на вопросы любопытных – в кого такой пацан у Цукерманов? Обычно отшучивалась:

– В соседей – Потаповых. Видите, какие они светленькие? Вот и Мишка в них.

Чета Потаповых жили душа в душу ровно через дорогу на одной улице с Цукерманами, действительно оба были блондинами, растили троих таких же белобрысых детишек и были настолько счастливы и неразлучны, что не вызывали никаких сомнений в явной иронии ответа.

– Ты смотри, Надька, – грозила пальцем старая Петровна, – шутки шутками, а Борька-то твой не дурак. Заподозрит чего – беда будет.

А сам Боря Цукерман оказался абсолютно не пригодным к браку человеком, как бывает не пригодным к дальним плаваньям страдающий неизлечимой морской болезнью. Он безбожно пил, позоря свою фамилию (всё-таки евреи славятся умеренностью в алкоголе), гулял с продавщицей из рыбного отдела и частенько колотил жену.

– Боря, – рыдала Надя, прикрывая синяк под глазом, – ты же мне в письмах писал, что любишь! Что я – твоя звезда в ночи!

– Так то в письмах, – резонно отвечал Боря, наливая себе очередную стопку. – Их мне Достоевский писал за пачку чая. А я, если хочешь знать, даже читать толком не умею – в школе всего три класса оттарабанил!

Такая семейная жизнь Наде вскоре так осточертела, что однажды она, собрав небольшие пожитки в потёртый чемоданчик, подхватив сопливого Мишку неполных трёх лет, уехала к родителям в деревню, подав на развод.

Глава 2

Родители встретили дочь не сказать, чтобы совсем приветливо. Отец, Назар Петрович, почесал затылок и изрёк:

– Это понятно, что пьёт и бьёт. Но, во-первых, кто же не пьёт? Даже Цукерманы, оказывается, в этом отношении люди! А, во-вторых, мы ж тебя, доченька, предупреждали! Ты ж сама за него пошла.

– Да, папа, – вздохнула Надя, – но я думала, он другой…

– А теперь что? – подключилась мать, Рая. – Бьёт, значит – любит. Да и пацан у тебя. Кому ты теперь с пацаном нужна? Разве что Петьке-трактористу, у которого глаз косой и зубов передних нет.

– Не нужен мне никакой Петька, – гордо ответила Надя. – Я сама Мишку подниму. Вон какой красавец растёт – весь в меня!

– Ага, – хмыкнул дед Назар, разглядывая внука, – особенно глаза. Прямо вылитые твои – карие, раскосые. Только вот у тебя глаза голубые… Но это, видать, гены шалят. У евреев они такие – хитрые!

Но Мишка рос мальчишкой умным и послушным в отличие от многих шаловливых двоюродных братьев и сестер от большой маминой семьи. Он с малых лет понимал, что жизнь – штука сложная, и если ты Цукерман, выросший в деревенской семье Карпенко, то лучше держать ухо востро и не нарываться.

А еще Мишка был красив. Не той деревенской красотой крепких румяных мальчишек, а какой-то особенной, почти киношной. Светлые волосы, которые летом выгорали до белизны, смуглая от южного солнца кожа и те самые темные, как испанские маслины, глаза. Юные девушки, увидев его, восхищались, представляя, какой красавец-мужчина из него вырастет.

– Ой, гляньте, какой мальчонка! – восклицала какая-нибудь приезжая Светка, подталкивая локтем подружку. – Прямо как с картинки!

– Да, – вздыхала та, – только с мужиками обычно так бывает: пацаном красивый, потом так себе, а к старости, если доживет и не сопьется, снова ничего получается.

Мишка делал вид, что не слышит, но эти слова почему-то врезались в память. Надя, его мать, однажды даже специально фотографа пригласила домой – худощавого мужичка с огромным фотоаппаратом и запахом одеколона "Шипр".

– Стой смирно, Мишенька, – командовала мать, поправляя ему воротничок белой рубашки, – такая красота должна остаться для истории!

Благодаря тому, что одна из сестер матери, тетя Валя, работала учительницей младших классов, Мишка наблюдал, как она занималась дома с отстающими детьми, и в четыре года как-то сам научился читать и рано освоил начальную арифметику.

– Ты глянь-ка, Надька, – удивлялась тетя Валя, – твой жиденок уже "Колобка" сам читает! Вот это да!

В пять лет он уже приходил к мамке в сельскую библиотеку и под удивленными взглядами посетителей сам выбирал себе понравившиеся книги.

– Это что за карлик ученый? – спрашивали бабки, приходившие менять книги. – Надежда, это твой, что ли? И правда, что ли, сам читает?

– Сам, – гордо отвечала Надя, – в кого только уродился такой…

Тогда же он первый раз своровал. Дело было так. Они с двоюродными братьями и сестрами играли в прятки, и Мишка увидел мамину сумку, в которой лежала только что полученная ей зарплата. Мишка не удержался и взял деньги, решив купить в сельском магазине робота, которого мамка не хотела ему купить. Когда пропажа обнаружилась, начался скандал, но на Мишку никто не подумал. Грешили на младшего брата матери – Толика, который как раз только освободился из тюрьмы.

– Толька, паскуда, – кричала бабка Рая, размахивая полотенцем, – я ж тебя предупреждала: еще раз что-нибудь стащишь – ноги твоей в этом доме не будет!

– Мам, да ты чего? – оправдывался дядя Толик, худой мужчина с татуировками на пальцах. – Я что, совсем охренел – у сестры тырить? Да я лучше у председателя колхоза украду!

Мишка испугался и деньги спрятал в укромном месте среди зарослей больших лопухов. Но однажды не выдержал и проболтался соседской девчонке Ленке – тощей конопатой девахе с вечно растрепанными косичками.

– Ух ты! – восхитилась Ленка. – А что ты на них купишь?

– Робота, – важно ответил Мишка, – железного, на батарейках.

Ленка, конечно же, разболтала все своим родителям, те – матери. И началось…

Мать в гневе так порола Мишку, что он от ужаса наложил в штаны. Дед Назар с трудом отбил внука у разъяренной Нади.

– Надька, ты что творишь?! – кричал дед, выхватывая ремень из ее рук. – Ты ж его убьешь, дуреха! Ну, украл, ну, дурак малый, с кем не бывает!

– Пусть знает, – рыдала Надя, – пусть знает, как воровать! Я не для того его рожала, чтобы вором вырос!

Из этого случая Мишка сделал три важных вывода: у своих воровать нельзя, надо не попадаться и не стоит доверять женщинам, даже если им всего восемь лет и у них веснушки на носу.

Мишкин отец, Борис, время от времени присылал посылки, писал мамке письма с просьбой помириться и однажды приехал – высокий, сильный, в норковой шапке и кожаном пальто, во рту – золотые зубы, которые сверкали, когда он улыбался.

– Надюша, – говорил он, обнимая мать за плечи, – ну хватит дурить. Поехали со мной. Я теперь при деньгах, все будет как надо.

– Иди ты знаешь куда, Боря, – отвечала мать, вырываясь из его объятий, – со своими деньгами. Я знаю, как ты их зарабатываешь.

Когда Мишка тайком подсмотрел, как отец открывает в дальней комнате чемодан, он увидел там банки со сгущенкой, которую Мишка так любил, и плотные пачки денег. Видимо, батя в этот раз неплохо выиграл в карты.

– Сынок, – подмигнул отец, заметив Мишку в дверях, – иди сюда. Это все тебе. Только маме не говори, что деньги видел, а то опять скандал будет.

Мать не соглашалась вернуться к отцу, и однажды тот, под предлогом съездить с Мишкой в райцентр, чтобы сделать совместное фото в ателье, увез его на попутках к себе домой в город, к бабушке, за несколько сотен километров.

– Ты теперь со мной будешь жить, сынок, – говорил отец, поглаживая Мишку по голове, – я тебе такую жизнь устрою – закачаешься! И в школу хорошую пойдешь, и одет будешь как надо, не как деревенщина.

На следующий день туда явилась мать с милицией, забрала Мишку и окончательно рассталась с Борисом, объявив Мишке, что теперь у него нет отца.

– Запомни, – говорила она, крепко держа Мишку за руку, пока они ехали в автобусе обратно в деревню, – нет у тебя никакого отца. Умер он. Понял?

– Понял, – кивал Мишка, глотая слезы.

Мишка рос в деревне, играл с ребятами, купался в речке, пас с дедом коров, слушал его интересные рассказы о жизни и окружающем мире. Дед знал много сказок и разных историй, любил приврать и приукрасить.

– А вот когда я на войне был, – начинал дед Назар, попыхивая самокруткой, – нас, значит, окружили немцы. Танки их прут, самолеты бомбят, а нас всего-то взвод остался…

– Дед, ты ж говорил, что в плену был, а не воевал, – напоминал Мишка.

Цыц, шкет! – отмахивался дед. – Я и в плену был, и воевал. Жизнь, она длинная, всякое было.

Дед знал про окружающие растения, особенно те, что годились на подножный корм. Еще дед умел виртуозно материться. Он ругался так, с такими оборотами, что люди вокруг от неожиданности замолкали, лошади прижимали уши от ужаса, будто почуяли волка, а собаки начинали выть.

Однажды зимой он, пьяный, запряг лошадь в сани, посадил туда Мишку и погнал по снегу, но вскоре перевернул сани, и Мишка полетел в сугроб, а оттуда с ужасом слышал, как дед материт лошадь, зиму, сани и даже богородицу.

– Ты, кобыла драная, – орал дед, пытаясь поднять сани, – чтоб тебя волки съели! И зима эта проклятая! И сани эти кривые! И ты, матерь божья, куда смотришь, а?!

Дед и бабушка были очень музыкальные и певучие. Дед сам научился играть на балалайке, выводя такие замысловатые мелодии, что даже заезжие музыканты из районного дома культуры удивлялись.

– Назар Петрович, – говорили они, – да вам в консерватории преподавать надо, а не коров пасти!

– Какая консерватория, – смеялся дед, – я ж неграмотный почти. Ноты эти ваши – китайская грамота для меня.

Бабушка подыгрывала ему на ложках и глиняных свистульках, которые сама делала и красиво разукрашивала. У них дома любили собираться друзья, родственники и соседи. Пели русские, казачьи, украинские песни. Бабушка иногда пела на татарском – протяжно и грустно, и хотя никто не понимал слов, все затихали, слушая ее низкий, бархатный голос.

– Эх, Райка, – вздыхал дед после таких песен, – за что ж ты меня, старого черта, любишь-то до сих пор?

– А кто ж тебя еще любить будет, окаянного, – улыбалась бабушка, – кроме меня?

Мишке стукнуло семь, и он с отличием закончил второй класс, чем немало удивил учительницу. "Этот мальчик далеко пойдёт", – говорила она, вручая ему грамоту с золотым тиснением. А в стране тем временем всё менялось с такой скоростью, что люди едва успевали привыкать к новым реалиям. В деревне жить становилось всё труднее, словно кто-то невидимый затягивал гайки экономического пресса. Зарплаты, которую матери платили в библиотеке, хватало разве что на хлеб да на соль, да и то если экономить на спичках.

Дед, почесав затылок и выпустив клуб дыма из старой трубки, предложил Надежде радикальное решение:

"Надюш, бери Мишку и езжай к родственникам под Анапу. Там море, солнце, подработаешь летом, а там, глядишь, и останешься. Всё лучше, чем здесь картошку в огороде выращивать да на зарплату библиотекаря перебиваться".

Глава 3

Надежда, собрав нехитрые пожитки и взяв Мишку за руку, отправилась навстречу новой жизни. Встретила их троюродная тетка, женщина с лицом, на котором жизнь написала свою нелегкую повесть крупными буквами. Судьба не баловала тетку – сыновья ее сгинули по тюрьмам: одного, как она выразилась, "бревном придавило, как таракана", другого "порешили по пьяни в драке". Сама она прикладывалась к бутылке с завидной регулярностью, а ее дом превратился в круглосуточный клуб любителей горячительных напитков, где веселье не прекращалось ни на минуту, переходя из состояния шумного застолья в храповое затишье и обратно.

"Ну что, племяшка, располагайся! У меня тут весело, не соскучишься!" – прокричала тетка, открывая очередную бутылку.

Деваться было некуда – пока остановились там, хотя Мишка сразу шепнул маме: "Мам, тут страшно, давай уедем". На следующий день Надежда, проявив чудеса настойчивости, устроилась горничной в один из пансионатов Анапы. Готова была брать любую подработку, хоть полы мыть, хоть белье стирать – лишь бы копейка в дом.

У тетки оставаться было невозможно – та не просыхала, словно губка, постоянно впитывающая алкоголь, а пьяные мужики с мутными глазами приставали к Надежде, отпуская сальные шуточки.

"Эй, красавица, иди к нам, посидим, поговорим", – тянули они к ней руки, чем очень пугали Мишку, который, несмотря на свой маленький рост, пытался встать на защиту мамы.

"Не трогайте мою маму!" – кричал он, размахивая кулачками, на что мужики лишь хохотали: "Смотри-ка, защитничек вырос!"

Надя с Мишкой сначала стали ночевать у нее на работе – в подсобке для хранения белья, где между полками, пахнущими стиральным порошком так сильно, что чихать хотелось, помещалась старенькая раскладушка, скрипевшая при каждом движении.

"Мам, а мы теперь будем жить среди простыней?" – спрашивал Мишка, устраиваясь на ночлег.

"Временно, сынок, временно", – отвечала Надежда, укрывая его пледом.

Вскоре им, как по волшебству, дали комнату в малосемейке, где соседкой оказалась назойливая старушка-баптистка, которая каждое утро начинала с проповеди о конце света.

"Покайтесь, ибо грядет день Господень!" – восклицала она, стуча в их дверь в шесть утра, на что Мишка однажды сонно ответил: "А можно Господь придет после обеда? Мы еще спим".

А потом в жизни Надежды, словно луч солнца в пасмурный день, появился Андрей Парфёнов – серьезный, умный мужчина с внимательным взглядом, инженер-электронщик, пытавшийся подзаработать своими мозгами в эпоху, когда мозги ценились меньше, чем умение "крутиться".

"Надежда, вы удивительная женщина", – сказал он ей при первой встрече, и эти слова растопили ее сердце.

Вскоре они решили пожениться, и Мишка стал Парфёнов Михаил Андреевич, получив новую фамилию и отчество, словно новую страницу в жизни.

Оказалось, Андрей, поддавшись всеобщей лихорадке быстрого обогащения, зарабатывал на акциях МММ. И надо же было такому случиться, что день их скромной, но счастливой свадьбы, когда они пили шампанское из пластиковых стаканчиков и закусывали бутербродами с колбасой, совпал с крахом МММ, где Андрей потерял все свои деньги и радужные надежды на богатое беззаботное будущее.

"Ну вот, Надюша, хотел тебя в Париж свозить, а придется в парк на лавочке посидеть", – грустно пошутил он, узнав новость.

Андрея сильно морально подломило это фиаско, словно кто-то выключил в нем тумблер предпринимательской жилки, и он больше даже не пытался заниматься каким-то бизнесом. Работал у себя в НИИ, где платили копейки, подрабатывал ремонтируя аппаратуру соседям и знакомым.

С Мишкой новый отчим был строг, как командир в армии, и никогда не проявлял отцовские чувства в виде объятий или похвалы. Однако, считал, что Миша должен расти настоящим мужчиной – умным, сильным, самостоятельным, словно готовил его к жизни в джунглях.

"Шахматы развивают логику, Михаил", – говорил Андрей, расставляя фигуры на доске. Он приучил его к этой древней игре, и они часто вместе разбирали шахматные задачи, склонившись над доской до поздней ночи.

"А теперь объясни мне, как работает этот транзистор", – требовал отчим, и Мишка, сопя от напряжения, разбирался в схемах. Андрей научил его разбираться в технике и электронике так, что мальчик мог починить радиоприемник с закрытыми глазами.

Строго следил за успехами Мишки в школе, проверяя каждую домашнюю работу с точностью ревизора.

"Четверка? А почему не пятерка? Садись, переделывай", – говорил он, возвращая тетрадь.

Особое внимание уделял физическому развитию пасынка, настояв, чтобы Мишка пошел заниматься боксом.

"В жизни пригодится уметь постоять за себя", – объяснял он, когда Мишка возвращался с тренировки с синяком под глазом.

Мишка уважал и побаивался отчима, которого вскоре стал называть папой – не из любви, а скорее из уважения к его силе и уму.

Зато Надежда была безусловно счастлива в новом браке, словно нашла потерянную половинку пазла. Она встретила своего единомышленника, свою вторую половину, с которой можно было говорить обо всем на свете.

"Андрюша, а ты читал нового Пелевина?" – спрашивала она, и они могли часами обсуждать прочитанное.

Они оба любили искусство, литературу, историю, могли спорить до хрипоты о картинах импрессионистов или о причинах падения Римской империи. Они ходили вместе в походы в горы, где Андрей учил Надежду различать птиц по голосам и находить съедобные или лекарственные растения.

А ежедневное купание в море, почти в любую погоду, стало священной традицией для Надежды и Андрея. Даже в ноябре, когда вода становилась холодной, а пляжи пустели, они, взявшись за руки, бежали к морю.

"Надюша, кто последний до буйка – тот моет посуду!" – кричал Андрей, и они, смеясь, ныряли в волны, оставляя все проблемы на берегу."

Мишка, несмотря на свой малый рост и щуплое телосложение, с ранних лет проявлял недюжинную предприимчивость. В школе, когда ему надоело считать копейки в кармане, он решил, что пора обзавестись собственным капиталом. Причём заработать его хотелось более-менее честно – по крайней мере, так он сам это себе представлял.

Однажды, роясь в кладовке, Мишка наткнулся на целую гору металлических крышек для закатки банок – наследие эпохи тотального дефицита, когда его мама и отчим, как и все советские люди, закупали впрок всё, что попадалось под руку.

"Эврика!" – воскликнул Мишка, и в его голове мгновенно созрел гениальный, как ему казалось, план.

На следующий день школьный коридор превратился в импровизированное казино. Мишка, с деловым видом расположившись у окна, громко зазывал одноклассников:

"Господа и дамы! Только сегодня! Уникальная возможность! Всего один рубль – и вы можете стать обладателем невероятного приза!"

На крышках, аккуратно пронумерованных фломастером, красовались загадочные цифры. Мишка с серьёзным видом объяснял правила:

"Покупаете билет, то есть крышку. В конце недели – розыгрыш. Выигрыш – огромный! Целых пятнадцать рублей! Можно будет купить три пирожных в столовой или десять порций мороженого!"

Школьники, привлечённые перспективой лёгкой наживы, выстраивались в очередь. Крышки разлетались как горячие пирожки.

"А выигрыш точно будет?" – подозрительно спрашивал второгодник Петька из параллельного класса.

"Обижаешь!" – с наигранной обидой отвечал Мишка. "Я что, похож на мошенника? Всё по-честному!"

Когда настал день розыгрыша, Мишка объявил, что выигрышный номер – 42, но, как по волшебству, такого номера ни у кого не оказалось. Кто-то из малышни просто разочарованно вздохнул, кто-то из старшеклассников потребовал вернуть деньги, угрожающе нависая над Мишкой:

"Ты что, мелкий, нас за лохов держишь?"

"Ребята, это же лотерея! Сегодня не повезло – завтра повезёт!" – пытался выкрутиться Мишка, но получил несколько увесистых подзатыльников от особо недовольных клиентов.

Впрочем, большинство "инвесторов" предпочли не связываться с Мишкой. Несмотря на свой малый рост, он уже успел заработать репутацию парня, который может за себя постоять – сказывались уроки бокса, на которые его настойчиво водил отчим. Однажды Мишка так отделал восьмиклассника, пытавшегося отобрать у него деньги, что тот потом неделю ходил с фингалом и обходил "мелкого" стороной.

В итоге лотерейный бизнес принёс Мишке первый капитал и бесценный опыт: деньги можно делать из воздуха, если правильно преподнести идею.