Гид по «тюряжке легкого режима». Или руководство для тех, кто «сел» по ошибке

Глава 1. Карантин

Статья 75. УИК РФ. Направление осужденных в колонию-поселение

2. Осужденный следует в колонию-поселение за счет государства самостоятельно. Оплата проезда, обеспечение продуктами питания или деньгами на время проезда производятся территориальным органом уголовно-исполнительной системы в порядке, устанавливаемом Правительством Российской Федерации.

3. Срок отбывания наказания исчисляется со дня прибытия осужденного в колонию-поселение. При этом время следования осужденного к месту отбывания наказания в соответствии с предписанием, предусмотренным частью первой настоящей статьи, засчитывается в срок лишения свободы из расчета один день за один день.

В колонию привезти меня взялись двое моих друзей. Мы стартовали из дома на Алексеевской в 6 утра на вторые сутки после получения предписания. То есть 14 марта 2014 года. Всю дорогу до Зелика друзья, знающие о жизни за колючей проволокой непонаслышке, занимались инструктажем без пяти минут ЗЭКа – меня.

– Меньше говори, больше слушай. Лишний раз не светись, – начал первый.

– Ни с кем ни во что не играй ни на интерес, ни без интереса, ни «просто так», – перебивал второй, – «Просто так» – означает, что играешь на свою жопу.

– Учти, там будет много «запретов» – наркотики, «синька"*, «дудка"* – тебе решать, связываться с этим или нет. Если не хочешь «залетов», посылай все это на хрен.

– Никому не позволяй докапываться до себя. В обиду себя не давай. Если чувствуешь, что правда за тобой, можешь и в хлебальник дать. На зоне прав не тот, кто сильнее, а тот, за кем арестантская правда.

– Будь на стороже. Там наверняка будет много «козлов»*

– А это еще кто? – поинтересовался я, понимая, что смысл слова «козел» на воле отличается от смысла этого слова в зоне.

– Козел – это ЗЭК, который работает на ментов. Подслушивает, подсматривает, вынюхивает. Короче, пытается раскопать какой-нибудь запрет, а потом пойти и настучать на тебя, как дятел, получить свою благодарность в личное дело и выйти по УДО (Условно-досрочное освобождение. прим. автора).

За подобными разговорами и кратким курсом «урко-русского» языка (словарь терминов приводится в конце книги) мы быстро долетели до зоны. Вид, который открылся нам после последнего поворота, удручал. На фоне только начавшего светлеть неба высилась трехметровая стена с колючей проволокой. Посередине стены двухэтажный дом, справа и слева от него ворота и калитки с вывесками. Позже я узнал, что зона разделена этим домом и большим забором пополам. С одной стороны находится СИЗО №122 с охраной, автоматами, собаками, датчиками движения «кристалл», зэками в черной робе с нашивками, с другой Колония Поселение №222, или поселóк – вместо автоматов газовые баллончики, вместо робы вольная одежда, и множество других небольших, но приятных бонусов, по сравнению с колониями других режимов (Рис. 1).

Я простился с друганами, поблагодарил за краткий экскурс в жизнь «за стеной» и, взяв сумку с вещами, пошел к калитке. С этого момента – 14 марта 2014 года – начался мой срок заключения в 2 года или 730 дней, или 17 520 часов.

Калитка вела прямо в каморку КПП, где дежурный довольно вежливо поинтересовался, кто я, что мне надо и зачем я приехал. Я сдал свой паспорт и предписание УФСИН, после чего все вопросы у дежурного отпали (по всей видимости, сначала он принял меня за родственника какого-нибудь сидельца, приехавшего на свиданку). Меня провели в досмотровую комнату, в которой потребовали выложить вещи из сумки на стол и раздеться до трусов. После довольно беглого осмотра моих пожитков дежурный счел своим долгом, пока я одевался и собирал шмотки обратно в сумку, довести до моего сведения основные правила внутреннего распорядка (ПВР), гласные и негласные:

– соблюдай режим: подъем, отбой, проверки (в день три плановые проверки и может нагрянуть внеплановая), не «затягивай"* запретов, следи за внешним видом (не бритая щетина – это залет), ни с кем не играй, не давай и не бери ничего в долг. А, да. Еще. У нас на зоне есть два «петушка"*. У них отдельные кровати, отдельный стол в столовой, ничего у них не бери и не здоровайся за руку. Все остальное тебе расскажут сидельцы, – закончил свою тираду дежурный, довольно ухмыляясь, и повел меня по территории зоны, мимо ЗЭКов, стоявших то тут, то там небольшими группками, в небольшой огороженный глухим забором дворик под названием карантин.

Карантин оказался небольшой пристройкой с тыльной стороны основного корпуса отряда №1, полностью отделенной от остальной территории зоны забором с колючкой (Рис. 1). Дворик был размером не больше стандартной кухни в новостройках, но в нем помещались только две скамеечки с пепельницей для курения и складная сушилка для белья. Из дворика можно было попасть в пристройку, которая никак не сообщалась другими помещениями этого корпуса. От входа прямо вел длинный узкий коридор, с дверями по обеим сторонам. Первая дверь слева вела в спальную комнату на 12 двухэтажных шконарей*, напротив микроскопическая кухонька, она же столовая. Чуть глубже располагались санузел, раздевалка и ПВР (помещение для воспитательной работы) с телевизором и видиком.

По закону и здравому смыслу карантин служил для предварительной проверки вновь прибывших заключенных. Новоиспеченный ЗЭК помещался в карантин на 2 недели без возможности свиданий. За эти 2 недели, во-первых, ему обязаны были сделать медицинское обследование, в том числе на особо опасные инфекции, во-вторых, сотрудники колонии имели возможность присмотреться и понаблюдать за его поведением, провести ознакомительные беседы и психологические тесты. На деле в этой конкретной колонии все было урезано до абсурда. За неимением медсанчасти все медицинские обследования заключенных были отменены, остались только беседы с персоналом и психологические тесты.

Сидельцы встретили меня вполне дружелюбно, хотя, надо признать, что как раз первого контакта с этой незнакомой и неизвестной мне публикой я опасался больше всего. Познакомились, показали мне мою шконку на ближайшие 2 недели, выдали мне матрас с бельем и усадили за чай. Все было в лучших традициях ЗЭКов. Фаныч* с чифирем пустили по кругу (для знакомства и в знак единения арестантов). Каждый делал по 2 глотка и передавал кругаль следующему по часовой стрелке. В процессе «чаепития» с конфетками я, опять же согласно традиции, рассказывал о себе, кто такой, чем занимался по воле, кто семья, женат, дети. Бурные овации вызвала моя специальность. Ведь в дипломе у меня написано «биохимик-вирусолог». Сразу посыпались шутки о том, что мы должны открыть тут лабораторию и «варить» фен, герыч и прочую отраву.

– Мы тебе все достанем, братан! Все ингредиенты, оборудование, посуду, колбы, шмолбы, – заявляли они с воодушевлением, – будешь варщиком, станешь легендой.

Вот тут-то я понял, что допустил первую ошибку. Не стоило рассказывать о своей профессии и навыках химика. Ну или стоило как-то завуалировать, вроде биолога-ботаника или энтомолога. Впоследствии ко мне неоднократно и в шутку, и посерьезке подходили ЗЭКи всех мастей и предлагали «сварить что-нибудь такое, чтобы закайфовать не по-детски, и чтобы отпустило только к концу срока». На это я всегда отшучивался, что я «такого наварю, что те, кто не „отъедет*“ сразу, будут потом до конца жизни в дурке* тупить. Мало не покажется.»

В этот первый раз я тоже отшутился, что варить мет (см фен*) – дело непростое и долгое. Ошибешься в одном месте – и все. От ожога легких до гниения сосудов.

Разговор о лаборатории почти сразу после этого сошел на нет, и мы переключились на другие темы. В основном, те, кто «присел» не первый раз, травили байки о прежних срокáх. Кто на чем попадался и как и где сидел.

На момент моего появления в карантине было 13 человек. По статьям УК РФ их можно было разделить на четыре группы: 158, 161,162 (кража, грабеж, разбой) – первая группа, 228 (хранение и сбыт наркотиков) – вторая группа, 264 (ДТП со смертельным исходом) – третья группа и 157 (алименты!!!) – четвертая группа.

Первые 2 группы в большинстве своем были представлены рецидивистами с двумя-четырьмя судимостями. Зато все «аварийщики» и «гадские папы*» были и первоходами* и самоходами*.

Еще был один сиделец. Он держался отдельно от остальных и, казалось, немного опасался их. Как выяснилось позже, мусора поставили его руководить бытом в карантине. Одним словом это был козлик*. В свое время он сильно проигрался в карты на централе* и не смог расплатиться. Чтобы его не «опустили», он попросил убежища у мусоров, а в обмен он сдал им «котловую хату*». Для тех, кто ничего не понял, поясняю, что он сдал мусорам ту камеру, где хранился арестантский общак* всего централа. И мусора этот общак «отмели*». После такого проступка ему опасно было попадать в любой лагерь нашей страны, так как дурная слава о его «непорядочности» разнеслась мгновенно, ведь более «гадского» поступка в арестантском мире сложно представить. Когда он попал в КП-222, мусора сразу предложили ему отсидеть весь срок в карантине с новичками, чтобы не пересекаться с матерыми ЗЭКами в лагере, и, конечно, в обмен выполнять нехитрую работенку. В его обязанности входило разъяснять первоходам подробности арестантской жизни, брить их наголо, следить за порядком, зимой чистить снег во дворике, ну и по совместительству «постукивать» руководству колонии о том, что из себя представляют вновь прибывшие сидельцы, какие имеют наклонности, ожидать ли от них неприятностей, склонны ли «шатать*» режим.

После чая два бывалых сидельца отвели меня в сторону посоветовали при козлике ничего важного не говорить, больше слушать, душу не раскрывать, ничем не делиться.

В это время в карантин зашел дежурный и пригласил меня проследовать за ним. Я надел куртку и вышел из карантина через калитку на территорию лагеря. Дежурный вел меня на прием к отряднику (начальнику отряда). Мы обогнули здание первого отряда (это оказалось тоже самое здание, на первом этаже которого был карантин) по периметру и вошли в него с противоположной стороны. Пока мы шли, ЗЭКи, кучковавшиеся на улице, с интересом меня рассматривали. Поднявшись на второй этаж, мы подошли к кабинету отрядника. На двери было написано: Начальник первого отряда Баранов, Начальник второго отряда Оленев. Меня еще позабавило такое неожиданное скопление крупного рогатого скота в одном кабинете. Я постучал и вошел. В кабинете сидел мужчина лет 50ти во ФСИНовской форме. Оленев. Морщинистый, коротко стриженный, коренастый, с неприятным, отталкивающим лицом. Он велел мне представиться: ФИО, статья, срок. Затем он усадил меня на табурет и стал медленно вносить меня в базу данных в своем компьютере. Было очевидно, что его навыки работы на PC далеки даже от уровня любителя. После этого затяжного процесса он вызвал через дежурку двух сидельцев, тоже работавших при штабе, в так называемой хозобслуге. Они принесли с собой несколько бланков заявлений, которые мне предстояло заполнить от руки: заявление на добавление родственников и близких в список лиц, допущенных к свиданиям со мной, заявление о постановке на довольствие, тесты на психологическое состояние и множество других бумажек. Я справился с этими рукописными простынями довольно быстро. Потом отрядник поставил меня к стенке, сфотографировал в фас и профиль, попросил раздеться и описал в своем бланке все мои татуировки и шрамы. «Фотосессию» он перенес с фотоаппарата на компьютер при помощи тех же ЗЭКов (сам бы он это делал очень долго), и они распечатали мне бейджик, который все ЗЭКи должны были носить не снимая весь срок, бирку на койку и на тумбочку, заламинировали на настольном ламинаторе и выдали мне на руки. После всего этого меня, наконец, сопроводили обратно в карантин, который я не покидал следующие 10 дней.

Такое вот начало.

Глава 2. Погружение

Статья 79 УИК РФ. Прием осужденных к лишению свободы в исправительные учреждения

1. Прием осужденных к лишению свободы в исправительные учреждения осуществляется администрацией указанных учреждений в порядке, установленном Правилами внутреннего распорядка исправительных учреждений.

2. Осужденные, прибывшие в исправительные учреждения, помещаются в карантинное отделение на срок до 15 суток. В период пребывания в карантинном отделении осужденные находятся в обычных условиях отбывания наказания.

Как я уже говорил, весь карантин четко поделился по статьям. Все пятеро алиментщиков были практически невидимками. Никто не брал их в расчет из-за их коротких сроков. Они заезжали в колонию в среднем на 2—3 недели. Кто-то на полтора месяца, а кто-то на 3—4 дня. Они держались особняком, своей кучкой. Все две недели карантина они смотрели телевизор, ели баланду*, разгадывали кроссворды и травили между собой анекдоты. В общем, скучные были ребята.

Из остальных сформировалась наша довольно дружная (насколько это слово применимо в лагере) компашка: я, Саша Самошин (тоже ДТПшник, мой будущий друг и будущий семейник до конца срока), Саша Палеологов (ст. 158), Русо (ст. 228), Миха (ст. 161), Макс Микромолекула (ст. 158) и Дед (престарелый ДТПшник с диабетом). Весь карантин мы отжигали, как могли. И вот лишь несколько самых запомнившихся историй о наших «подвигах».

Связь.

По правилам колонии ЗЭК из карантина никак не мог связаться с волей (в отличие от основного лагеря, где официально есть таксофон). Но еще по дороге в КП-222 мои друзья рассказали мне, что скорее всего со связью и в карантине и в зоне все будет хорошо. И не обманули. Самый опытный и бывалый сиделец из нашей тусовки в первый же день своего срока отвел в сторонку козлика Леху, и после недолгой, но суровой беседы, текст которой навсегда останется тайной для нас, оказалось, что у него спрятаны 2 трубы*: одна личная и одна общаковая, которая предназначалась ЗЭКам карантина, но по какой-то причине попала в руки к Лехе. Ее-то он и отдал нам на откуп, пообещав не «стучать» об этом в дежурку.

Отказать Сане Леха не мог. Положение его и так было шатким в силу его репутации. Да и срок его приближался к концу. В карантине он был в безопасности, но месть на воле никто не отменял, учитывая, что он и так нарушил все гласные и негласные законы воровского мира. Поэтому у него не было никакого резона обострять ситуацию. Страх – сильный стимулятор.

Тем же вечером весь карантин, выставив одного на фишку*, с удовольствием названивал родным и близким и сообщал, что с ними все хорошо.

Дороги.

Пару дней спустя мы все смотрели телек в ПВР. Окно, выходящее во дворик ШИЗО (штрафной изолятор, где содержаться сидельцы, наказанные за нарушение дисциплины), было приоткрыто, так как, в нарушение всех правил, все курили в помещении. В это время один из охранников, Рыжий, вывел арестантов из ШИЗО на плановую прогулку. Пока они курили одну сигарету на троих (в ШИЗО курить было запрещено для ужесточения наказания за нарушение режима), Рыжий подошел к нашему окну со стороны улицы и тоже уставился в телик. Там как раз начиналась Наша Раша. И тогда Макс сощурил глаза и сказал Рыжему нерусским голосом: «Приуэтт Насяльника». Рыжий заржал, погрозил кулаком и ушел. А Саня Палеологов встал и в полголоса сказал, обращаясь к нам: «Вон в ШИЗО совсем нет курехи*. Сидельцы страдают. Надо бы помочь. Он «цинканул*» на лагерь через стенку в раздевалке: вызвал на разговор ЗЭКов из жилки*. Сквозь забор, разделяющий двор карантина и жилку, (забор был выполнен из листового железа, поэтому переговариваться через него не составляло никакого труда) он выяснил, что действительно «греть*» кичу* с лагеря довольно не просто, поэтому тем, кто сидит в ШИЗО, приходилось не сладко. Стали думать, чем и, главное, как помочь. Бывалые ЗЭКи: Саша, Мак, Миха, вспоминая опыт централов*, генерили идеи одну за другой.

– Давай сделаем «ружье» и будем «застреливаться», – первое решение предложил Макс.

– Давай. А потом провесим «дорогу*».

Я с интересом наблюдал, что происходит, пока не понимая ни слова из того, что было только что произнесено.

Выяснилось, что «ружье» – это длинная трубка, склеенная из скрученных листов газеты, длинной в метр. В нее вставляется «волан» – конус из той же газеты, с куском хлебного мякиша для утяжеления. К волану привязан конец нитки. А «застреливаться» – означало сильно дуть из этой трубки в требуемом направлении, чтобы волан долетел до ЗЭКов с той стороны. ЗЭКи закрепят нитку и дорога готова.

В процессе изготовления «ружья» Саня попросил меня принести «мойку*». Я поначалу опешил. Какую, к черту, мойку? рассмеявшись, Саня перевел мне это слово на человеческий язык. Это всего лишь лезвие одноразовой бритвы, вынутое из станка и вплавленное одним концом в пластиковую ручку, так чтобы получилось что-то типа самодельного ножа. И нужна она для упрощения изготовления волана, ведь чем ровнее обрезан волан, тем дальше и прицельней он летит.