Истории Греции. Том 7

Поэтому, даже застигнутые врасплох и впервые в жизни вынужденные строиться под прицелом врага, они лишь проявили тем больше рвения [116] и поспешности в исполнении приказов Агиса, переданных через цепочку командиров. Боевой порядок был восстановлен быстро и слаженно.

Крайний левый фланг лакедемонского строя по древней привилегии занимали скириты – горцы пограничного района Лаконии, соседствовавшие с аркадскими паррасиями, по-видимому, к востоку от Эврота, близ его истоков. Эти люди, изначально аркадцы, теперь составляли особую категорию лаконских периэков, обладая особыми обязанностями и привилегиями. Считавшиеся одними из храбрейших и наиболее активных воинов Пелопоннеса, они обычно шли в авангарде при наступлении; спартанцев даже обвиняли в том, что они безрассудно подвергали скиритов чрезмерной опасности и тяготам. [117]

Рядом со скиритами (числом шестьсот) стояли вольноотпущенники-илоты, недавно вернувшиеся из Фракии, где служили под началом Брасида, и неодамоды – вероятно, вызванные из Лепрея, где, как упоминалось ранее, они были поселены. За ними, в центре всей линии, располагались семь лакедемонских лохов с зависимыми аркадскими союзниками – герейцами и меналийцами. Наконец, на правом фланге находились тегейцы, а на самом краю, как почетное место, – небольшой отряд лакедемонян. На обоих флангах находились немногочисленные лакедемонские всадники. [118]

Фукидид, с откровенностью, повышающей ценность его свидетельств там, где он высказывается положительно, сообщает нам, что не может точно указать численность ни одной из армий. Очевидно, это умолчание вызвано не отсутствием попыток узнать истину, но тем, что ни один из полученных им ответов не показался ему достоверным: крайняя секретность спартанской политики исключала возможность точных данных об их численности, тогда как пустые хвастовства других греков были не менее обманчивы.

Не имея точных сведений об общей численности, историк приводит некоторые общие данные, доступные любому исследователю, а также факты, которые мог наблюдать очевидец. По его словам, доктор Тирлуолл и другие с некоторой вероятностью предполагают, что он сам присутствовал при битве, хотя в каком качестве – определить невозможно, поскольку он был изгнанником.

Во-первых, он указывает, что спартанское войско казалось многочисленнее вражеского. Далее он сообщает, что, не считая скиритов на левом фланге (числом шестьсот человек), остальной спартанский фронт до крайнего правого фланга состоял из четырехсот сорока восьми человек, причем каждая эномотия выстроилась в четыре шеренги. Что касается глубины строя, эномотии не были все одинаковы, но в большинстве случаев шеренги насчитывали по восемь человек. Всего было семь лохов (не считая скиритов); каждый лох включал четыре пентекостии, а каждая пентекостия – четыре эномотии. [119] Умножив четыреста сорок четыре на восемь и прибавив шестьсот скиритов, мы получим в общей сложности четыре тысячи сто восемьдесят четыре гоплита, не считая нескольких всадников на каждом фланге. О легковооруженных воинах ничего не сказано. Я не доверяю подобным расчетам, но итоговая цифра меньше, чем можно было ожидать, учитывая, что спартанцы выступили из Спарты всем своим войском по срочному призыву и отправили домой лишь одну шестую часть – самых старых и самых молодых воинов.

Не похоже, чтобы аргосские полководцы пытались атаковать, пока спартанский строй еще не был завершен. Согласно греческому обычаю, им необходимо было воодушевить своих воинов речью, и пока эти речи произносились, спартанцы, вероятно, успели построиться. Мантинейские командиры напомнили своим согражданам, что предстоящая битва решит, останется ли Мантинея свободным и влиятельным городом с зависимыми аркадскими территориями, как сейчас, или снова попадет под власть Спарты. Аргосские вожди подчеркивали, [стр. 83] что у Аргоса теперь есть шанс вернуть утраченное господство в Пелопоннесе и отомстить своему злейшему врагу и соседу. Афинских воинов призвали доказать, что они достойны храбрых союзников, с которыми теперь сражаются плечом к плечу, а также защитить свои земли и империю, разгромив врага в Пелопоннесе.

Характерная особенность спартанского духа ярко проявилась в том, что к ним не было обращено подобных речей ни Агисом, ни другими командирами. «Они знали (пишет историк [120]), что долгая подготовка к войне – лучшая гарантия, чем красивые слова в последний момент». Как среди профессиональных воинов, храбрость подразумевалась сама собой, без особых призывов; но среди них слышались взаимные указания, чтобы добиться идеального боевого порядка, который, вероятно, поначалу не был таковым из-за поспешного построения. Кроме того, в рядах распевали военные песни, возможно, Тиртея. Наконец, был дан сигнал к атаке: многочисленные флейтисты – наследственная каста в Спарте – заиграли, и войско двинулось медленно, размеренно и в ногу с музыкой, без разрывов и колебаний в строю. Резким контрастом этому выверенному шагу выглядели действия противника: не имея флейтистов или других музыкальных инструментов, [121] они бросились в атаку стремительно и даже яростно, еще воодушевленные только что произнесенными речами.

Общей тенденцией всех греческих армий при столкновении было движение не строго прямо, а несколько [стр. 84] вправо. Крайние правые фланги обеих армий задавали такой наклон, стремясь прикрыть незащищенную сторону, и по той же причине каждый воин в строю держался ближе к щиту соседа справа. Отсюда видно, что при равной численности правый фланг был не только почетным местом, но и более безопасным. Так вышло и на этот раз, даже спартанская дисциплина не избавилась от этой проблемы. Хотя спартанский фронт из-за превосходства в численности был шире вражеского, их правые ряды все же посчитали нужным еще больше сместиться вправо, значительно охватив афинян на противоположном левом фланге. В то же время мантинейцы, стоявшие на правом фланге, из-за той же склонности выдвигать левое плечо вперед, охватили – хотя и не так сильно – скиритов и брасидовцев на спартанском левом фланге.

Царь Агис, находившийся в центре с лохами, ясно видел, что при сближении армий его левый фланг неизбежно окажется под ударом сбоку, а возможно, и с тыла. Поэтому он счел необходимым изменить построение даже в этот критический момент, рассчитывая на безупречную дисциплину, выучку и медленное движение своих воинов.

Естественным способом предотвратить надвигающуюся угрозу было бы перебросить отряд с крайнего правого фланга, где он был не слишком нужен, на крайний левый – против наступающих мантинейцев. Однако древняя привилегия скиритов, которые всегда сражались отдельно на крайнем левом фланге, запрещала такой приказ. [122] Поэтому Агид дал сигнал брасидейцам и скиритам совершить фланговый манёвр влево, чтобы выровнять фронт с мантинейцами; а чтобы заполнить образовавшийся в линии разрыв, он приказал двум полемархам – Аристоклу и Гиппоноиду, чьи лохи находились на крайнем правом фланге, – отступить назад и занять позицию справа от брасидейцев, тем самым восстановив линию. Однако эти два полемарха, занимавшие самое безопасное и выгодное место в строю, предпочли остаться на нём, ослушавшись его прямого приказа. В итоге Агид, увидев, что они не двигаются, был вынужден отправить второй приказ, отменяющий фланговый манёвр скиритов и предписывающий им вернуться в центр, на прежнюю позицию. Но выполнить этот второй приказ до столкновения армий уже не успели: скириты и брасидейцы были атакованы в беспорядке и отрезаны от своего центра. Мантинейцы, застав их в таком состоянии, разбили и отбросили их назад, в то время как «избранная тысяча» аргосцев, ворвавшись в разрыв между брасидейцами и лакедемонским центром, ударила им во фланг и довершила их поражение. Они были обращены в бегство и преследовались вплоть до обоза лакедемонян в тылу; некоторые из старших воинов, охранявших обоз, были убиты, а весь левый фланг лакедемонян полностью рассеян.

Однако победившие мантинейцы и их союзники, думая лишь о том, что происходило прямо перед ними, потратили драгоценное время, когда их помощь была срочно нужна на другом участке. На лакедемонском центре и правом фланге дела обстояли совсем иначе: там Агид со своей личной охраной из трёхсот избранных юношей, называемых «всадниками» (гиппеями), и со спартанскими лохами столкнулся в лобовом бою с центром и левым флангом противника – с аргосцами, их старшими воинами и так называемыми «пятью лохами», с клеонейцами и орнеатами, зависимыми союзниками Аргоса, а также с афинянами. Над всеми этими войсками лакедемоняне одержали полную победу, причём после недолгого сопротивления, а на некоторых участках – и вовсе без него. Настолько грозными были вид и имя лакедемонян, что противостоящие им войска отступали, даже не скрестив копий, причём в такой стремительной панике, что давили друг друга в попытке бежать. [123] Будучи разбитыми с фронта, они попали под фланговый удар тегейцев и лакедемонян с правого фланга армии Агида, и афиняне [p. 87] здесь оказались в серьёзной опасности быть полностью уничтоженными, если бы их не выручила собственная конница, находившаяся рядом. [p. 88] Более того, Агид, одержав решительную победу и отбросив их, был менее склонен их преследовать, чем вернуться на помощь своему разбитому левому флангу, так что даже афиняне, оказавшиеся под ударом и с фланга, и с фронта, смогли отступить в безопасности. Мантинейцы и аргосская «тысяча», хотя и победившие на своём участке, увидев остальную часть своей армии в беспорядочном бегстве, не горели желанием возобновлять бой против Агида и победоносных лакедемонян. Они лишь пытались отступить, что, однако, не обошлось без тяжёлых потерь, особенно среди мантинейцев; и Агид мог бы полностью предотвратить их отход, если бы лакедемонская система, подкреплённая на этот раз советами старого спартанца по имени Фаракс, не предписывала воздерживаться от длительного преследования разбитого врага. [124]

В этой битве пали семьсот аргосцев, клеонейцев и орнеатов; двести афинян, включая обоих стратегов – Лахета и Никострата; и двести мантинейцев. Потери лакедемонян, хотя они так и не были точно известны из-за обычной секретности их государственных дел, оценивались примерно в триста человек. Они обобрали вражеских павших, выставив на обоз захваченное оружие и отобрав часть для трофея; затем собрали своих мёртвых и унесли для погребения в Тегее, предоставив побеждённым врагам обычное перемирие для захоронения. Плейстоанакт, второй спартанский царь, дошёл до Тегеи с подкреплением, состоявшим из старших и младших граждан; но, узнав о победе, вернулся домой. [125]

Вот каково было важное сражение при Мантинее, произошедшее в июне 418 г. до н. э. Его влияние на всю Грецию оказалось огромным. Численность войск с обеих сторон была весьма значительной для греческой армии того времени, хотя, по-видимому, и не столь большой, как в битве при Делии пятью годами ранее; однако количество и величие государств, чьи войска участвовали в сражении, превосходило Делийскую битву. Но особую ценность этому бою придавало то, что он разом смыл прежнее пятно [с. 89] со спартанской чести. Катастрофа на Сфактерии, разбившая все прежние ожидания, навлекла на Спарту обвинения едва ли не в трусости; были и другие события, которые с куда большим основанием заклеймили её как глупую и отсталую. Однако победа при Мантинее заставила умолкнуть всю эту уничижительную критику и вернула Спарте её прежнее положение военного превосходства перед лицом Греции. Эффект оказался тем сильнее, что победа была всецело плодом лакедемонской доблести, почти без помощи того особого умения и тактики, обычно считавшихся их отличительной чертой, но в данном случае проявившихся сравнительно слабо. Манёвр Агиса, сам по себе не лишённый смысла и направленный на расширение его левого фланга, провалился из-за неповиновения двух строптивых полемархов; но в подобных случаях позор неудачи ложится в той или иной степени на всех участников, и ни полководец, ни воины не могли считаться проявившими при Мантинее то профессиональное мастерство, благодаря которому лакедемонян называли «мастерами военного дела». Тем ярче проявилась лакедемонская храбрость. После того как левый фланг был разбит, а аргосская «тысяча» ворвалась в образовавшийся разрыв между левым флангом и центром – так что они могли бы, да и должны были бы, если бы проявили благоразумие, ударить по центру с фланга – войска центра, вместо того чтобы прийти в смятение, как поступило бы большинство греческих армий, двинулись вперёд против врага и одержали полную победу. Таким образом, последствия битвы оказались огромными: она восстановила репутацию лакедемонян и вновь возвела их на древнюю ступень владык Пелопоннеса. [126]

Неудивительно, что два полемарха, Аристокл и Гиппонид, чьё неповиновение едва не привело к гибели армии, по возвращении в Спарту были судимы и изгнаны как трусы. [127]

Если взглянуть на битву с другой стороны, [с. 90] можно отметить, что поражение во многом было вызвано своеволием элейцев, отозвавших свои три тысячи воинов непосредственно перед сражением из-за того, что остальные союзники вместо похода на Лепрей предпочли атаковать куда более важный город Тегею: это лишний раз подтверждает слова Перикла в начале войны о том, что многочисленные и равные по силе союзники никогда не смогут действовать в гармонии. [128] Вскоре после поражения три тысячи элейцев вернулись на помощь Мантинее – вероятно, сожалея о своём неудачном уходе – вместе с подкреплением из тысячи афинян. Кроме того, наступил месяц карнея, время, которое лакедемоняне строго соблюдали как священное: они даже отправили гонцов отозвать своих внепелопоннесских союзников, призванных перед последней битвой, [129] и оставались в пределах своей территории, так что поле боя на время оказалось свободным для действий побеждённого врага.

Таким образом, эпидаврийцы, хотя и совершили набег на земли Аргоса во время отсутствия основных аргосских сил в ходе последней битвы и добились частичного успеха, теперь увидели свою территорию опустошённой объединёнными силами элейцев, мантинейцев и афинян, которые осмелились даже начать возводить осадную стену вокруг самого Эпидавра. Вся работа была распределена между ними, но здесь особенно ярко проявилось превосходство афинян в активности и упорстве. В то время как их часть работы – укрепление мыса, на котором стоял Герайон, храм Геры – велась неустанно и была быстро завершена, их союзники, и элейцы, и мантинейцы, оставили свои участки работ, охваченные нетерпением и раздражением. Из-за этого от идеи окружения пришлось отказаться, и в новой крепости на мысе Герайон был оставлен общий гарнизон, после чего союзники покинули земли Эпидавра. [130] До сих пор казалось, что лакедемоняне извлекли мало положительной пользы из своей недавней победы, но её плоды вскоре проявились в самом центре вражеских сил – в Аргосе. После битвы при [стр. 91] Мантинее в этом городе произошли значительные изменения в политических настроениях. Там всегда существовала оппозиционная партия, филолаконская и антидемократическая, и поражение при Мантинее укрепило её, одновременно ослабив противников. Демократические лидеры, которые в союзе с Афинами и Алкивиадом стремились сохранить господство в Пелопоннесе, враждебное и равное, если не превосходящее Спарту, теперь видели свои расчёты разрушенными и вынуждены были думать лишь о самообороне против победоносного врага. И если эти лидеры потеряли влияние из-за провала своей внешней политики, то простые демократические воины Аргоса вернулись с поля битвы при Мантинее с чувством унижения и страха перед лакедемонским оружием.

Но избранный Аргосский полк Тысячи вернулся с совершенно иными чувствами. Одержав победу над левым крылом противника, они даже не были серьёзно задержаны при отступлении лакедемонским центром. Таким образом, они стяжали подлинную славу, [131] и, несомненно, презирали своих побеждённых сограждан.

Ранее уже упоминалось, что эти Тысяча состояли из людей богатых семей и лучшего военного возраста, выделенных аргосской демократией для постоянного обучения за государственный счёт – как раз в тот момент, когда после Никиева мира начали проявляться амбициозные планы Аргоса. Пока Аргос мог стать или оставаться гегемоном Пелопоннеса, эти Тысяча богатых граждан, вероятно, находили своё достоинство в поддержке такого статуса и потому мирились с демократическим правлением. Но когда поражение при Мантинее отбросило Аргос к его прежним границам и поставило в оборонительное положение, ничто уже не сдерживало их естественных олигархических настроений, и они стали решительными противниками демократического правительства в его бедственном положении.

Олигархическая [стр. 92] партия в Аргосе, ободрённая и усилившаяся, вступила в сговор с лакедемонянами, чтобы привести город к союзу со Спартой и свергнуть демократию. [132]

Первым шагом к исполнению этого плана стал поход лакедемонян в конце сентября с полными силами до Тегеи, угрожая вторжением и сея страх в Аргосе. Из Тегеи они отправили послом Лиха, проксена аргосцев в Спарте, с двумя альтернативными предложениями: одно – о мире, которое он должен был предложить и склонить аргосцев принять, если сможет; другое – угрожающего характера, на случай их отказа. План олигархической фракции заключался в том, чтобы сначала ввести город в союз с Лакедемоном и разорвать связь с Афинами, прежде чем предпринимать какие-либо изменения в управлении.

Прибытие Лиха стало сигналом для них открыто выступить, настойчиво требуя принятия его мирного предложения. Но им пришлось столкнуться с сильным сопротивлением, поскольку Алкивиад, всё ещё находившийся в Аргосе, прилагал все усилия, чтобы сорвать их планы. Лишь присутствие лакедемонского войска в Тегее и общее уныние народа позволили им в конце концов добиться своего и принять предложенный договор, который, будучи уже утверждённым спартанской экклесией, был отправлен в Аргос в готовом виде и там одобрен без изменений.

Условия договора были в основном следующими:

«Аргосцы вернут заложников – мальчиков, полученных ими от Орхомена, и мужчин-заложников от маналийцев. Они возвратят лакедемонянам людей, находящихся сейчас в Мантинее, которых лакедемоняне поместили под стражу в Орхомене и которых аргосцы и мантинейцы увезли оттуда. Они выведут войска из Эпидавра и разрушат недавно построенную там крепость. Афиняне, если они также не немедленно покинут Эпидавр, будут объявлены врагами как Лакедемона, так и Аргоса и их союзников. Лакедемоняне вернут всех заложников, которых сейчас содержат, из каких бы мест они ни были взяты.

Относительно жертвы, которую, как утверждается, эпидаврийцы должны принести Аполлону, аргосцы согласятся предложить им клятву, и если те её принесут, то очистят себя. [133]

Каждый город в Пелопоннесе, малый или великий, будет автономным и свободным сохранять свой древний государственный строй.

Если какой-либо внепелопоннесский город выступит против Пелопоннеса с враждебными замыслами, Лакедемон и Аргос совместно примут меры, наиболее справедливые для интересов всех пелопоннесцев.

Внепелопоннесские союзники Спарты будут находиться в таком же положении по отношению к этому договору, как и союзники Лакедемона и Аргоса в Пелопоннесе, и сохранят свои права тем же образом.

Аргосцы покажут этот договор своим союзникам, которые смогут присоединиться к нему, если пожелают. Но если союзники потребуют иных условий, аргосцы отошлют их прочь». [134] [стр. 94]

Вот каково было соглашение, заранее подготовленное лакедемонянами и отправленное в Аргос, где его буквально приняли. Оно предусматривало лишь номинальную взаимность, налагая на Спарту лишь одно незначительное обязательство, но достигало её цели, фактически разрывая союз Аргоса с тремя его союзниками.

Однако для олигархической партии в Аргосе этот договор был лишь прелюдией к серии дальнейших действий. Как только он был заключён, угрожающая армия Спарты была отозвана из Тегеи, и её место заняли свободные и мирные отношения между лакедемонянами и аргосцами. Вероятно, в то же время удалился и Алкивиад, тогда как новые визиты и гостеприимство лакедемонян в Аргосе ещё более укрепили влияние их партии. Вскоре они стали достаточно сильны, чтобы убедить аргосское народное собрание официально отказаться от союза с Афинами, Элидой и Мантинеей и заключить отдельный договор со Спартой на следующих условиях:

«Между лакедемонянами и аргосцами на пятьдесят лет устанавливаются мир и союз – на равных условиях – причём каждая сторона обязуется мирно удовлетворять, согласно своим установленным законам, все жалобы, выдвигаемые другой стороной. На тех же условиях остальные пелопоннесские города должны участвовать в этом мире и союзе, сохраняя свою территорию, законы и независимое государственное устройство. Все внепелопоннесские союзники Спарты будут поставлены в равное положение с самими лакедемонянами. Союзники Аргоса также будут уравнены в правах с самим Аргосом, сохраняя свои владения нерушимыми. Если возникнет необходимость в совместных военных действиях, лакедемоняне и аргосцы должны совещаться между собой, принимая наиболее справедливые решения в интересах своих союзников. Если какой-либо из городов, входящих в этот договор – будь то в Пелопоннесе или за его пределами – окажется вовлечён в спор о границах или иных вопросах, он обязан вступить в мирное урегулирование. [135] Если один союзный город поссорится с другим, дело должно быть передано на рассмотрение третьего города, приемлемого для обеих сторон. Каждый город должен вершить правосудие среди своих граждан согласно своим древним законам».

Заметим, что в этом договоре спорный вопрос о главенстве был обойдён или сведён к компромиссу. Лакедемон и Аргос поставлены на равную ногу в отношении совместных решений для общего союза: только они двое будут решать, не советуясь с остальными союзниками, хотя и обязуются учитывать их интересы. В договоре также прослеживается политика Лакедемона, направленная на обеспечение автономии всем малым государствам Пелопоннеса, тем самым разрушая владычество Элиды, Мантинеи или любого другого более крупного государства, имеющего зависимые территории. [136]

Соответственно, мантинейцы, оказавшись покинутыми Аргосом, были вынуждены подчиниться Спарте, вновь вступив в число её союзников, отказавшись от власти над своими аркадскими подданными и выдав заложников из их числа, согласно условиям договора между Лакедемоном и Аргосом. [137] Что касается Элиды, лакедемоняне, по-видимому, не стали предпринимать дальнейших действий. Уже завладев Лепреем – благодаря поселенцам-брасидейцам, – они, возможно, не желали снова раздражать элейцев из-за страха вторично быть исключёнными из Олимпийских игр.

Между тем заключение союза с Лакедемоном – около ноября или декабря 418 г. до н. э. – ещё более подавило народных лидеров в Аргосе. Олигархическая фракция и отборный полк Тысячи, состоявший из людей знатных и богатых, связанных общей военной подготовкой, теперь ясно видели путь к насильственному роспуску демократии и осуществлению переворота. Воодушевлённые такими честолюбивыми замыслами и лестной идеей совместного главенства со Спартой, они с крайней горячностью приняли новую политику города и сразу же стали умножать поводы для столкновений с Афинами.

Совместные посольства лакедемонян и аргосцев были отправлены во Фракию и Македонию. С халкидянами Фракии, отпавшими подданными Афин, старый союз был возобновлён и даже заключены новые соглашения, тогда как Пердикка Македонский был вынужден отказаться от своих договоров с Афинами и присоединиться к новой конфедерации. В тех краях влияние Аргоса было значительным, поскольку македонские цари высоко ценили своё древнее происхождение от Аргоса, что делало их частью эллинской семьи. Соответственно, Пердикка согласился на требование и заключил новый договор, хотя, по своему обычному коварству, настоял на том, чтобы этот шаг пока сохранялся в тайне от Афин. [138]

В дальнейшем следуя новому курсу враждебности к Афинам, совместные посольства были отправлены и туда с требованием, чтобы афиняне покинули Пелопоннес, и особенно – оставили недавно возведённый форт близ Эпидавра. Похоже, он удерживался совместно аргосцами, мантинейцами, элейцами и афинянами, и поскольку последние составляли лишь меньшинство, афиняне в городе сочли благоразумным отправить Демосфена, чтобы вывести их. [139] Этот полководец не только обеспечил отступление, но и устроил хитрость, придав ему видимость чуть ли не успеха. По прибытии в форт он объявил гимнастические состязания вне ворот для развлечения всего гарнизона, ухитрившись задержать афинян внутри, пока все остальные не вышли. Затем, быстро заперев ворота, он завладел укреплением. [p. 97] Однако, не имея намерения удерживать его, он вскоре передал его самим эпидаврийцам, с которыми возобновил перемирие, заключённое ими совместно с лакедемонянами пять лет назад, за два года до Никиева мира. [140] Способ действий Афин в отношении сдачи крепости, по-видимому, был продиктован желанием выразить своё недовольство аргосцами. Это было именно то, чего больше всего хотели сами аргосские вожди и олигархическая партия: разрыв с Афинами стал бесповоротным, и их планы по насильственному свержению собственной демократии теперь созрели. Они договорились со Спартой о совместной военной экспедиции – по тысяче гоплитов от каждого города (первой совместной экспедиции по новому союзу) – против Сикиона, с целью внедрения ещё более последовательной олигархии в уже олигархическое сикионское правительство. Возможно, в Сикионе постепенно набирала силу некоторая демократическая оппозиция, но этот город, насколько нам известно, всегда придерживался олигархической политики и пассивно сохранял верность Спарте. Поэтому, вероятно, совместное предприятие против Сикиона было не более чем предлогом [стр. 98] для введения тысячи лакедемонских гоплитов в Аргос, куда объединённый отряд немедленно вернулся после завершения дел в Сикионе. Усилившись таким образом, олигархические лидеры и избранная Тысяча в Аргосе силой подавили демократический строй в городе, перебили демократических вождей и полностью захватили власть. [141]