Инкуб для Императрицы

И это было опаснее всего на свете.

Глава 4: Случайное прикосновение

Прошло две недели с момента их первой встречи. Четырнадцать дней, четырнадцать сеансов. Они стали рутиной, строгим ритуалом, вписанным в безупречное расписание Императрицы. Кайлан являлся в одни и те же покои в один и тот же час. Стражи провожали его молча, их присутствие стало привычным, как мебель. Он входил, она либо стояла у окна, либо сидела в своем кресле, ожидая его. Обмен приветствиями был минимальным, лишенным даже намека на личностный оттенок. «Ваше Величество». «Начинай».

Но под поверхностью этого ритуала что-то змеилось. Невысказанное. Неопределимое.

Кайлан отточил свои «стерильные» сны до совершенства. Он создавал лабиринты из света и тени, где каждая стена была кристально чистой гранью, отражающей лишь саму себя. Он строил сады из черного металла, где деревья были неподвижными скульптурами, а вместо листьев с ветвей свисали идеально откалиброванные маятники, мерно покачивающиеся в вечной, беззвучной гармонии. Он был виртуозом пустоты, и каждый его шедевр был гимном абсолютному контролю.

И каждый раз, погружая сознание в ее ледяной разум, он чувствовал то же самое. Давящую, величественную тишину. Но теперь, притупившись к первоначальному шоку, его дар начал улавливать нюансы. Это не была однородная глыба льда. В ней были слои. Глубины. Где-то внизу, под километрами вымороженной воли, шевелилось что-то тяжелое и старое. Не эмоция, а ее окаменевший слепок. Отпечаток гигантской боли, превращенный веками в еще один элемент ландшафта.

Он никогда не касался этого. Он был слишком хорошим инструментом. Но само знание, что это там есть, тревожило его. Его собственная пустота, которую он так лелеял, начинала казаться ему мелкой и искусственной по сравнению с этой бездонной, подлинной пустотой Императрицы.

В тот день сеанс был особенно напряженным. Он создавал сложную иллюзию – модель галактики, где каждая звезда была геометрической фигурой, а планеты вращались по безупречным математическим траекториям. Ее воля, ее контроль были так сильны, что она не просто наблюдала, а незримо направляла процесс, заставляя его усложнять узоры, ускорять и замедлять вращение небесных тел. Это был танец двух интеллектов, холодный и прекрасный.

Когда он закончил и разомкнул их сознания, его охватила странная, несвойственная ему усталость. Обычно его дар не требовал таких усилий, но работа с ней, с ее титанической волей, была как попытка в одиночку вращать мельничные жернова. Он чувствовал себя истощенным.

Он открыл глаза в реальности. Комната плыла перед ним, его пальцы все еще лежали на ее висках. Он медленно, почти механически, убрал руку. Но его тело, на мгновение ослабевшее и отвлеченное, подвело его. Задняя складка его простого плаща зацепилась за резную ручку кресла. Делая шаг назад, чтобы поклониться и удалиться, он почувствовал рывок, потерял равновесие и неловко шагнул вперед.

Его правая рука, инстинктивно выброшенная для упора, коснулась не воздуха.

Его пальцы, все еще хранящие легкое эхо магического контакта, легли на ее запястье. На ту самую кожу, холодную и гладкую, к которой он прикасался лишь как проводник своего дара.

Это длилось меньше мгновения. Он тут же отдернул руку, как обжегшись, выпрямился, его лицо застыло в маске немого ужаса от собственной оплошности. Он ожидал всего. Ледяного гнева. Немедленного призыва стражи. Распыления, о котором так живописно рассказывал Малкор.

Но ничего этого не произошло.

Эйви не отпрянула. Она даже не пошевелилась. Она сидела в своем кресле, и ее сапфировые глаза, всегда смотревшие сквозь него, теперь были прикованы к тому месту на ее запястье, которого он коснулся.

Для Кайлана это прикосновение было ударом тока. Но не электрическим, а… температурным. Сквозь привычный ледяной щит ее ауры, в том самом крошечном эпицентре соприкосновения, на долю секунды промелькнула искра чего-то иного. Не теплого. Отнюдь. Но и не ледяного. Это было как ощутить пульсацию абсолютного нуля – не отсутствие тепла, а активный, всепоглощающий холод, который обжигал с той же силой, что и огонь. Его дар, его «сосуд», всегда пассивно отражавший, в этот миг получил крошечный, концентрированный импульс. Не эмоцию, а чистую сенсорную информацию, не отфильтрованную ее волей. Текстуру кожи. Микроскопическую вибрацию крови под ней. Отголосок… жизни.

Для Эйви мир перевернулся.

Триста лет. Триста лет никаких ощущений извне. Ее тело было идеальной, но мертвой куклой, которую ее разум заставлял двигаться. Прикосновения слуг, одежды, даже воздуха – всё было одинаково бессмысленным. Ничего не передавалось в ее сознание.

А это… это было.

Его пальцы были прохладными, но не такими холодными, как она. И в этой разнице температур, в этом легком давлении на кожу, которое не было частью магического ритуала, вдруг возникла информация. Физический контакт. Настоящий. Случайный. Человеческий.

Это было так ничтожно. Так мимолетно. Но в ее вечной, вымороженной тишине этот звук прозвучал громче любого взрыва.

Она медленно подняла глаза от запястья и встретилась с его взглядом. В его обычно насмешливых, а теперь широких от потрясения глазах она увидела не страх перед наказанием, а нечто иное. Почти то же потрясение, что чувствовала она. Как будто он тоже что-то ощутил.

Они молча смотрели друг на друга, и в стерильном воздухе комнаты повисло нечто тяжелое и звенящее.

– Неловкость, – наконец произнесла она, и ее голос, обычно абсолютно ровный, показался ей чужим. В нем проскользнул какой-то новый, несвойственный оттенок. – Случайность.

Кайлан, все еще не в силах вымолвить слово, лишь кивнул, сделав еще один шаг назад, на безопасное расстояние.

Он ждал. Замер, как зверь перед удавом.

Эйви отвела взгляд, снова посмотрела в окно, на угасающий закат над своим городом. Ее пальцы непроизвольно сомкнулись вокруг того места, которого он коснулся, будто пытаясь удержать эхо этого ощущения.

– Завтра, – сказала она, и это прозвучало как приговор. – Сеанс… будет дольше. На час. Мне требуется более детальное изучение структуры сновидений у границ восприятия.

Это не было наказанием. Это было… приглашением. Или испытанием.

– Как прикажете, Ваше Величество, – прошептал он, почти не владея голосом.

Когда он вышел, шатаясь, из ее покоев, его разум был хаосом. Его щиты были сломаны одним неловким движением. Он коснулся ее не как маг, а как мужчина. И в ответ не получил ледяной гнев, а увидел в ее глазах то же смятение, что бушевало в нем.

А Эйви, оставшись одна, продолжала сидеть в кресле. Она смотрела на свою руку. Ощущение уже давно исчезло, растворилось в привычной нечувствительности. Но память о нем осталась. Не эмоциональная память, а сенсорная. Отпечаток.

Она провела пальцем другой руки по тому же месту. Ничего. Та же гладкая, холодная, неотзывчивая поверхность.

Но теперь она знала, что под этой поверхностью может быть что-то еще. Что прикосновение может быть не просто функцией, а событием.

И это знание было страшнее и желаннее, чем все сны, которые он мог для нее создать.

Глава 5: Первый намёк на тепло

Последующие сеансы изменились. Прежде они были похожи на совместное решение сложной задачи – отстраненное, интеллектуальное. Теперь в них появилось невысказанное напряжение. Физическое.

Ритуал прикосновения к ее вискам превратился из технической необходимости в невыносимо долгую церемонию. Кайлан чувствовал, как его пальцы холодеют, едва приближаясь к ее коже, будто аура абсолютного нуля была материальным полем, которое надо было преодолеть. И каждый раз, устанавливая контакт, он ловил тот самый, обжигающий холодом импульс – уже не случайный, а ожидаемый. Он научился различать в нем едва уловимые оттенки: легкую упругость кожи, несвойственную мрамору, почти призрачную пульсацию крови где-то в глубине. Его дар, всегда пассивный, теперь жадно впитывал эти крохи чистой сенсорики, словно они были глотком воды в пустыне.

Эйви, в свою очередь, перестала быть просто пассивным зрителем. Она начала диктовать. Не содержание снов – их структуру. «Усложни углы», «Добавь еще один уровень симметрии», «Создай иллюзию бесконечной рекурсии». Ее воля, сталкиваясь с его, заставляла его выкладываться на пределе возможностей. Он чувствовал, как ее сознание, холодное и острое, как алмаз, скользит по граням его собственного, проверяя его на прочность, ища изъяны. Она изучала не только сны, но и самого сновидца. И он, вечный наблюдатель, был вынужден постоянно быть начеку, чтобы его щиты – его цинизм и отстраненность – не дали трещину под этим безжалостным, аналитическим напором.

Однажды, создавая очередную сложнейшую мандалу из плавающих в пустоте кристаллов, он почувствовал необычную усталость. Не физическую, а глубинную, идущую от самого дара. Постоянное пребывание в ее ледяном сознании, необходимость творить стерильную красоту, которая была отрицанием самой жизни, истощала его. Его собственная пустота, всегда бывшая его убежищем, начала казаться ему тюрьмой. Рядом бушевала гигантская, настоящая пустота, и его собственная – была лишь ее бледной, жалкой копией.

И в этот миг слабости, едва заметного снижения контроля, случилось непредвиденное.

Он не осознал этого сразу. Это был не расчетленный поступок, не бунт. Это был сбой. Инстинктивный, глубокий порыв его собственной, задыхающейся в этом порядке природы.

В идеальную, безжизненную мандалу, в самый ее центр, он вдохнул… ветер.

Не метафору. Не иллюзию движения воздуха. А само его ощущение.

Он выудил его из глубин своей памяти, из тех самых «консервов», что лежали в его шкатулке. Это было чужое воспоминание, когда-то собранное им у старого моряка из Подземки – воспоминание о теплом, соленом, влажном ветре, дующем с моря в лицо, несущем запах водорослей и свободы.

Он не создал его. Он выпустил.

В безупречном, застывшем мире иллюзии вдруг повеяло. Крошечные, невесомые кристаллики мандалы дрогнули, издав едва слышный, подобный стеклянному перезвону звук. Воздух – тот самый, которого не должно было быть, – принес с собой влажную прохладу и тот самый, неуловимый запах далекого моря.

В реальности Кайлан ахнул и чуть не разорвал контакт, его глаза в ужасе распахнулись. Он совершил непростительное. Он нарушил договор. Он привнес в ее сознание хаос. Чужой, неконтролируемый хаос чувства.

Он ждал, что ледяной океан ее разума вздыбится и сметет его. Что ее воля раздавит эту дерзкую вспышку жизни, как давили все остальное.

Но ничего не произошло.

Вместо этого он почувствовал… поглощение.

Ее сознание, эта гигантская, сжатая масса, которую он всегда ощущал за зеркальной поверхностью, внезапно среагировала. Но не уничтожением. Оно устремилось к этому ветру, обволокло его, впитало в себя с такой жадностью, с какой сухая земля впитывает первую каплю дождя после столетней засухи.

В реальности Эйви замерла. Ее тело, всегда идеально неподвижное во время сеансов, вдруг напряглось. Ее пальцы, лежащие на подлокотниках кресла, впились в дерево. Ее глаза, закрытые, задергались под веками.

Она не видела ветра. Она не чувствовала его кожей. Она восприняла его напрямую, сознанием, минуя мертвые проводники тела. И это было в тысячу раз сильнее.

Тепло. Влажность. Соль на губах. Ощущение простора, бескрайнего горизонта. Свобода.

Это длилось одно-единственное мгновение. Его паника заставила его снова взять под контроль иллюзию, и ветер стих, кристаллы замерли, мир снова стал стерильным и предсказуемым.

Он разомкнул их сознания, его собственное сердце бешено колотилось, хотя он и не чувствовал страха – лишь леденящее осознание собственной ошибки.

Он открыл глаза.

Эйви сидела неподвижно, ее глаза были открыты и смотрели в никуда. Но по ее идеальной, безупречной щеке, той самой, что не знала ни морщинки, ни гримасы за триста лет, медленно, предательски, скатилась единственная, чистая слеза.

Она была теплой. Первое тепло, которое она ощутила за три века. Оно обожгло ее ледяную кожу, как раскаленное железо.

Слеза дошла до линии ее подбородка и замерзла. Крошечная, идеальная льдинка, похожая на алмаз, упала на серебристую ткань ее платья с тихим, звенящим стуком.

Они сидели в гробовой тишине, глядя друг на друга. Он – в ужасе от содеянного. Она – в шоке от ощущения.

Факт свершился. Лед тронулся.

Часть 2: Трещина в Сердце

Глава 6: Игра с огнём

Тот единственный замерзший алмаз слезы висел между ними призраком, незримо присутствуя в каждом их взгляде, в каждом прикосновении. Никто не заговорил о нем вслух. Кайлан ждал расплаты, казни, исчезновения. Но вместо этого произошло нечто иное: ритуал стал еще более интенсивным.

Эйви не отстранилась. Напротив. Теперь ее требования к сеансам стали еще более изощренными. «Создай иллюзию падающего объекта, но обрати его падение в бесконечность», «Покажи мне геометрию звука, который не издает шума», «Смоделируй теорию струн в видимом спектре». Она выжимала из него все, заставляя его дар работать на грани возможного, будто пытаясь через сложность и абстракцию снова вызвать тот самый сбой, ту самую случайную искру подлинности.

И Кайлан, к своему собственному ужасу, ловил себя на том, что уже не просто выполняет приказы. Он вкладывался. Он искал в своей памяти, в своих «консервах» самые изощренные, самые необычные ощущения, чтобы превратить их в чистую математику иллюзии. Он больше не боялся наказания. Его охватило странное, почти одержимое желание – снова увидеть ту реакцию. Снова пробить лед. Это было самоубийственно, безумно, но его пустота, его вечная роль наблюдателя, вдруг восстала против самой себя. Ему захотелось не просто отражать, а воздействовать.

Их встречи перестали быть просто сеансами. После формальной части, когда сложнейшая иллюзия была создана и разобрана по косточкам ее аналитическим умом, в воздухе повисала пауза. И вот тогда начиналось нечто иное.

– Расскажи, – говорила она однажды, все так же сидя в своем кресле, ее взгляд был прикован к нему с неослабевающей интенсивностью. – О тех, для кого ты создаешь сны. Что они просят?

Вопрос застал его врасплох. Он привык, что она интересуется механизмом, а не содержанием.

– Разное, Ваше Величество. Богатство. Власть. Любовь. Утраченное прошлое.

– Любовь, – она повторила это слово, как будто пробуя его на вкус. Оно звучало на ее языке странно, как термин из забытого языка. – Это самая частая просьба?

– Да. И самая сложная для исполнения.

– Почему?

– Потому что это не одно чувство. Это сложный коктейль из страсти, нежности, зависимости, страха потери… Смоделировать его идеально – высший пилотаж.

Он говорил с ней как равный, как специалист с коллегой. И она слушала. Не как императрица, снисходящая до слуги, а как ученый, жаждущий данных.

В другой раз она спросила:

– Ты сказал, что не можешь генерировать свои чувства. А желания? У тебя есть желания?

Он хотел отшутиться, спрятаться за цинизм, но ее взгляд, чистый и неумолимый, разбивал все защиты.

– Было одно. Давно. Желание… перестать быть зеркалом. Стать тем, кто смотрится в него.

– И что же?

– Я понял, что без зеркала не будет и отражения. Мое «Я» – это тишина. И с этим ничего не поделаешь.

Он видел, как в ее глазах что-то шевельнулось. Не эмоция. Глубокое, интеллектуальное понимание. Почти сочувствие.

Физический контакт перед сеансом превратился в отдельный, немой ритуал. Теперь он не просто быстро прикасался к ее вискам. Его пальцы задерживались на секунду, две, три. Он чувствовал, как подушечки пальцев немеют от холода, но внутри него что-то трепетало. Он изучал малейшие изменения в ее ауре, ловил едва заметные вибрации. А она позволяла ему. Она сидела с закрытыми глазами, и ее лицо, обычно абсолютно бесстрастное, иногда выдавало легчайшее напряжение вокруг губ, словно она тоже чего-то ждала.

Однажды, когда его пальцы уже почти отрывались от ее кожи, она неожиданно подняла свою руку и на мгновение прикрыла его ладонь своей.

Это не было прикосновением висков. Это была ладонь к ладони. Площадь контакта была в десятки раз больше.

Ледяной шок пронзил его до костей. Его дар взвыл от перегрузки. Это было не просто сенсорное ощущение – это была плотность. Вес ее костей, текстура ее кожи, абсолютная, безжизненная прохлада, которая была ее естественным состоянием. Но и в этом холоде он снова почувствовал ту самую, обжигающую пульсацию – на этот раз не случайную, а направленную. Как будто она сознательно, силой воли, протолкнула через барьер плоти эхо того самого ветра, той самой слезы.

Он не смог сдержать резкий, короткий вдох.

Она тут же убрала руку, словно обжегшись о его реакцию. Ее глаза метнулись к его лицу, и в их сапфировой глубине он увидел не гнев, не расчет, а нечто новое – растерянность. Быстро смененную привычной ледяной маской.

– До завтра, – сказала она, отворачиваясь к окну, ее голос снова стал ровным и безразличным.

Но что-то было сломано. Невидимая стена дала трещину.

Кайлан шел по коридорам дворца, и его разум был хаосом. Он больше не понимал, что происходит. Она нарушала правила их игры. Она вышла за рамки простого любопытства. И он, вечный циник, вдруг поймал себя на том, что с нетерпением ждет их следующей встречи. Не как работы. Не как обязанности.

А как возможности снова ощутить тот леденящий ожог ее прикосновения.

Между ними возникло напряжение. Сладкое, опасное, запретное. Они оба это чувствовали. И оба делали вид, что ничего не происходит, продолжая свою игру с огнем, где пламенем была сама возможность чувствовать.

Глава 7: Ревность и опасность

То, что начиналось как тонкая трещина, теперь расширялось, превращаясь в пропасть, готовую поглотить все установленные границы. Их сеансы окончательно утратили видимость формальности. Теперь, когда стражи покидали покои, оставляя их одних, в воздухе повисала не тишина ожидания, а густое, ощутимое напряжение. Оно витало между ними, как наэлектризованная пелена перед грозой, и с каждым разом становилось все плотнее.

Кайлан начал замечать мельчайшие детали, которых не видел раньше. Как при его входе уголки ее глотки слегка подрагивали, прежде чем застыть в бесстрастной линии. Как ее пальцы, лежащие на подлокотнике, непроизвольно сжимались, когда он приближался. Это были не эмоции – ее проклятие все еще держалось мертвой хваткой – но это были физиологические реакции, сломанные эхо того, что когда-то было чувствами. И он, вечный наблюдатель, ловил каждое такое микро-движение, словно археолог, находящий осколки древней цивилизации.

Однажды, войдя в покои, он застал ее не у окна и не в кресле, а у одного из стеллажей со свитками. Она проводила пальцем по древнему кожаному переплету, и на ее лице была не привычная маска, а нечто иное – легкая, почти неуловимая рассеянность. Она была красива. Не безупречной, застывшей красотой статуи, а чем-то более… хрупким. Это длилось долю секунды, но он успел это заметить.

«Она была красива». Мысль прозвучала в его сознании чужим, тревожным голосом. Он никогда не позволял себе таких оценок. Оценки подразумевали личное мнение, предпочтение. А у него не могло быть предпочтений.

– Ваше Величество, – произнес он, и его голос прозвучал чуть хриплее обычного.

Она обернулась, и маска мгновенно вернулась на место. Но в ее глазах он увидел не холод, а то самое любопытство, смешанное с чем-то еще, что он не мог определить.

– Сегодня мы попробуем нечто новое, – заявила она, возвращаясь к своему креслу. – Я хочу увидеть не абстракцию. Я хочу увидеть… память.

Кайлан замер.

– Память? Чью?

– Неважно. Чью-то настоящую. Не твою интерпретацию, а сырое, необработанное воспоминание. Чтобы я могла изучить его структуру.

Это был новый, опасный уровень. Он работал с памятью, но всегда очищал ее, стирая острые углы, превращая в безопасный, стерильный сон. Сырая память была полна хаоса, боли, непредсказуемости. Это было прямое нарушение приказа Малкора.

Но он не мог отказать ей. Не потому, что боялся, а потому, что сам жаждал увидеть, что произойдет. Как ее ледяное сознание отреагирует на хаос чужой, подлинной жизни.

Он закрыл глаза, отыскивая в своем «архиве» подходящий фрагмент. Он нашел его – воспоминание старого художника из Подземки о дне, когда он закончил свою лучшую фреску. Кайлан не стал ничего менять. Он просто развернул его перед ней, как киноленту.

Их сознания погрузились в полумрак собора. Пахло краской, воском и пылью. Старик с седой щетиной стоял на лесах, и его пальцы, испачканные в ультрамарине и охре, дрожали, проводя последнюю линию на лике святого. А затем – чувство. Оглушительное, всепоглощающее чувство завершения, гордости, торжества. Оно было грубым, неотшлифованным, смешанным с физической усталостью и знанием, что это вершина, которую ему больше не повторить.

Кайлан, как всегда, был лишь проводником. Он чувствовал это чувство, но оно было чужим, как запах из другой комнаты.

А вот Эйви…

Он наблюдал за ее сознанием. Оно не поглотило воспоминание, как поглотило тот ветер. Оно… вступило с ним во взаимодействие. Ее воля, холодная и аналитичная, скользила по граням чужого восторга, изучая его, как ученый изучает под микроскопом неизвестный вирус. Он чувствовал, как ее разум, лишенный собственных переживаний, с жадностью впитывал структуру этого чувства, его частоту, его эмоциональный вес. Это был не голод, а ненасытная любознательность.

Когда сеанс закончился, она долго молчала, ее глаза были закрыты.

– Интересно, – наконец произнесла она. – Это так… неэффективно. Столько энергии потрачено на мимолетное самоудовлетворение.

– Это называется счастьем, Ваше Величество, – тихо сказал Кайлан.

Она открыла глаза и посмотрела на него.

– А ты бы хотел испытать нечто подобное? Не чужое, а свое?

Вопрос повис в воздухе, как обоюдоострый клинок. Он не успел ответить.

Дверь в покои открылась без предупреждения. В проеме стоял Малкор. Его аскетичное лицо было бледнее обычного, а в глазах горел холодный, безразличный огонь. Его взгляд скользнул по Кайлану, все еще сидящему близко к Императрице, затем перевелся на Эйви.

– Ваше Величество, – его голос был ровным, но каждый звук был отточен, как лезвие. – Мне необходимо поговорить с вами. Наедине. По поводу… надежности вашего нового инструмента.

Эйви не шелохнулась.

– Говорите, Малкор. У нас нет секретов от того, кто работает в наших покоях.

Советник слегка склонил голову, но его поза выдавала напряжение.

– Как вам будет угодно. Я провел небольшое расследование относительно этого… Онейроса. То, что я обнаружил, вызывает серьезные опасения относительно его лояльности.

Кайлан почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Он знал, что у него грязное прошлое. Бедность, обман, работа на темные элементы Подземки – все, чтобы выжить.

– Продолжайте, – велела Эйви, ее лицо не выражало ничего.

– Он не просто торговец снами, Ваше Величество, – Малкор выдержал театральную паузу. – Он работал на ваших врагов. Вернее, на врагов вашей бабушки. В годы Восстания Алых Теней он создавал пропагандистские кошмары для мятежников. В его снах имперские солдаты представали кровожадными монстрами, а их лидеры – мучениками. Он сеял хаос и раздор, подрывая устои Империи.

Комната замерла. Кайлан сидел, не в силах пошевелиться. Это была правда. Голод и страх заставляли делать многое. Он был молод, его дар был неотточен, и ему платили.

Он смотрел на Эйви, ожидая увидеть в ее глазах ледяное презрение. Ожидал, что маска окончательно застынет, и он будет уничтожен.

Но произошло нечто обратное.

Ее лицо оставалось неподвижным, но ее глаза… ее сапфировые глаза, всегда полные лишь вечной усталости, вдруг вспыхнули. Не ярким пламенем, а холодным, глубоким синим огнем, как у далекой звезды. Это не была эмоция, которую она чувствовала. Это была эмоция, которую она вспомнила. Интеллектуальная реконструкция, вызванная к жизни чистой силой воли.

– Вы ревнуете, Малкор? – ее голос прозвучал тихо, но каждый слог был отчеканен из льда.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.