- -
- 100%
- +
Луц говорит напарнику: «Я отойду, подмени» – и идёт навстречу Мадам. В это время в «Централе» не бывает свободных столиков, но для нее всегда находится место. Луц отодвигает стул, она садится, вытягивает ноги, барабанит острыми ногтями по черному лайкровому бедру.
– Почему я должна искать тебя? – спрашивает она.
– Простите, Мадам.
– Когда я прихожу сюда, я хочу, чтобы первым, кого я вижу, был ты. Это ясно?
Он знает, что она раздражена по другому поводу, это лишь прелюдия к настоящему разносу. И он знает, что в этот раз облажался по-крупному.
– Да, Мадам. Я виноват. Простите.
– Почему я сижу за пустым столом?
– Простите. Я принесу кофе.
Она качает головой, и завитые пряди у лица тоже печально покачиваются.
– Ты совсем перестал ловить мышей, мальчик. И если ты скажешь «простите» еще раз, я очень сильно рассержусь.
– Да, Мадам.
Луц убегает за кофе, лавируя между официантами с подносами. Он с удовольствием сбежал бы через запасной выход и взял билет на самолет до другого полушария. Но вместо этого рисует на молочной шапке капуччино огонек и спешит к столику.
– Плохо, очень плохо, – говорит Мадам, прикладывая чашку к губам. На белоснежном фарфоре остается кровавый отпечаток, а на кровавых губах – белоснежная пена. Мадам слизывает ее кончиком языка. – Надеюсь, ты уже в курсе, что произошло, или я должна тебя просветить?
– Я в курсе, Мадам.
– Я хочу напомнить тебе, ангел мой, что в нашем деле не бывает мелочей. Важно всё, абсолютно всё. Я жду от тебя тонкой работы, ювелирной, если можно так сказать. Твой выбор был… необычным, тебе удалось меня удивить и убедить, и вдруг такое разочарование. Я очень тобой недовольна. И не только я.
– Я могу всё исправить, – говорит Луц. Щеки горят так, словно его лицо окунули в живое пламя на груди Мадам; он боится поднять глаза и посмотреть на сидящую перед ним женщину, однако продолжает: – У меня есть идеи.
Мадам откидывается на спинку стула, складывает ладони треугольником и смотрит на Луца. Он не понимает, чего в ее позе больше: интереса или саркастичного недоверия – но всё же продолжает. С каждым его словом лицо Мадам светлеет, она кивает и выставляет указательный палец c огромным серебряным перстнем, словно говоря: «Это интересно, ангел мой, очень интересно». Когда Луц замолкает, она долго смотрит на него, склонив голову, увенчанную короной высоко поднятых черных волос. Словно королева. Наконец она произносит:
– Хорошо. Как там говорится? Каждый заслуживает еще одного шанса.
Мадам подает Луцу знак, и он в одно мгновенье оказывается за ее спиной, отодвигает стул. Они идут к выходу, притягивая взгляды. В дверях Мадам целует его в щеку.
– Я рассчитываю на тебя, ангел мой. Не упусти свой шанс.
Луц возвращается за стойку. Второй бариста говорит:
– У тебя помада на щеке.
Он стирает кровавый отпечаток.
– Спасибо.
– Твоя мама?
Луц не отвечает, отводит глаза. Напарник смеется и хлопает его по плечу.
– Значит, не мама?
***
Первый человек, которого я вижу, когда открываю глаза, – моя соседка Душана. Она могла бы стать моделью: у нее высокие скулы, аккуратный подбородок, крошечный носик и большие голубые глаза – но вместо этого работает на ресепшн в Best Western, где радует своей славянской красотой взоры иностранных гостей. За внешность ей прощают постоянные опоздания и мелкий саботаж. Все обожают Душанку, она – секретное оружие этого отеля, к которому прибегают, когда прочие терпят поражение. Если у стойки топает ногами гость, недовольный медленным вай-фаем, маленьким номером, недостаточно белыми полотенцами или любой другой хуйней, к нему выходит Душанка. Она улыбается, демонстрируя два ряда сверкающих белизной зубов; отводит с лица прядь волос и интимно наклоняется вперед.
– Чем могу помочь? – спрашивает она, готовая исполнить любое желание.
Проклятья, адресованные отелю, городу, а может быть, и всей нашей стране, застревают у гостя в горле, он осекается и делает шаг назад, его лицо заливает краска. Душанка поднимает бровь и смотрит на него бесстыдным раздевающим взглядом – всего несколько секунд, которые кажутся вечностью.
– Мне очень жаль, что возникли проблемы, – говорит она вполголоса. – Мы постараемся решить их в самый короткий срок.
В данный момент рабочий день уже начался, а Душанка, совершенно голая, носится по комнате и ищет расческу, раскидывая и переворачивая всё на своём пути.
– Сука-сука-сука, ну где, блядь, где? И что, он начал «давай без гондона, я остановлюсь, так хочу, подыхаю»?
Первый вопрос обращен к расческе, второй – ко мне. Я тоже опаздываю, но не могу отказать себе в утренней сигарете и выдыхаю дым в узкую щёлку приоткрытого окна.
– Известное дело.
– А ты?
– Послала его, ясно. Он говорит: «Завтра штаны не смогу застегнуть». Да мне срать. Тогда, говорит, в рот возьми. Я ему: «Ты нормальный? А мне что?». Он говорит: «Могу тебя вылизать». А мне уже не надо, романтический момент потерян.
– Обломно это всё. О чем он вообще думал? Нет, смотри, нигде нет, что за блядство такое?
– Мою возьми. И он говорит: «Вся ответственность на мне». Какая нахуй ответственность на нем? Денег сунуть?
– Спасибо, солнце. – Душанка хватает мою расческу и быстро проводит ей по светлым волосам. – Дождешься от него денег, как же. И ты знаешь, я уверена, он бы всё равно вовремя не вытащил. Как всегда, «прости-прости, так хорошо было, я не удержался, ты такая охуенная». Как у него, хоть большой?
Я ухмыляюсь и многозначительно киваю.
– Нормальный такой…
– Бляяя… Ну почему у мудаков всегда большие? Компенсация?
Пожимаю плечами. Откуда мне знать? Мудаки с мелкими хуями мне тоже попадались. Душанка впрыгивает в юбку, застегивает блузку на одну пуговицу, выхватывает у меня сигарету, затягивается, возвращает мне, кидает в сумку чулки и помаду, надевает туфли и с криком «Всё, убегаю» скрывается за дверью. Я вижу в окно, как Душанка прыгает в машину нашего соседа снизу. Думаю, этот козёл специально пасется во дворе каждое утро, поджидая, пока я или Душанка не выскочим из подъезда с воплем: «Мартин, я опаздываю, слава богу, ты еще здесь!». Он недавно развелся, и я часто вижу его со старшеклассницами – тощими шлюшками, которые за суши и покататься на «лексусе» исполнят полную программу. Исключая тот факт, что сверху его голый череп здорово похож на залупу, Мартин не худший вариант для малолетки: он широк в плечах, мускулист, любит обтягивающие футболки – можно хвастаться одноклассницам на перекурах за школой и говорить о нем как о «моем мужчине» и что «у нас серьезные отношения». Кажется, он даже имеет манеру корчить из себя романтика в поисках настоящей любви. Сегодня ему выпал джек-пот: Душанка будет надевать чулки в его машине, спешите видеть, только здесь и сейчас, самые фантастические ноги во всём городе. Я горжусь знакомством с их обладательницей.
До появления Душанки я снимала квартиру пополам с другой девушкой. Из-за какой-то болезни ее кожа была покрыта красными сухими пятнами, похожими на водоемы на карте: те, что поменьше, – озёра, побольше – моря, и самые большие – океаны. Пятна зудели, и она отчаянно их расчесывала, отчего мертвая кожа осыпалась и покрывала все предметы в доме. Уборка не помогала: через пару секунд солнце снова золотило витающую в воздухе пыль. Ночью с соседней кровати я слышала звуки рвущейся, как бумага, кожи. Они длились и длились, пока в какой-то момент не приходило облегчение, и не раздавался выдох, почти стон.
Иногда моя соседка приводила парней. Всегда разных. Они приходили поздно ночью, ставили между кроватями ширму, я слышала из-за нее:
– Франка спит, не включай свет.
– Что это, аллергия?
– Аллергия. Не бойся, это не венерическое и не заразно.
– Я и не думал, что это венерическое. Я знаю, что ты чистая.
Никто не думает, что может заболеть. Никто не думает, что умрет. Может быть, когда ежедневно превращаешься в пыль, смотришь на эти вещи иначе.
Когда она съехала, пришлось взять у Мартина автомобильный пылесос, чтобы уничтожить ее следы, оставшиеся в углах и щелях. Наверное, что-то осталось, если я до сих пор вспоминаю о ней. Иногда мы оставляем себя в самых неожиданных местах. Она водила меня по окрестностям, показывая «нетуристические достопримечательности» – в основном, исписанные граффити сквоты и бары для говнарей. Я выросла в районе, где этого добра было предостаточно, поэтому с ее восклицаниями «Вот это настоящее лицо города!» я соглашалась только из вежливости.
Мне нравится жить на улице Освободителей. Наш район – местное Сохо с театрами, галереями, китайскими ресторанами и массажными салонами. Модные детишки копаются в ношеных тряпках или виниловых пластинках, геи тайком держатся за руки, а девицы вроде меня выскакивают из такси и, топоча копытцами от Джеффри Кэмпбелла, несутся к подъездам исторических зданий, на свою модную работу. Не хватает только стакана с переслащенным пойлом из Старбакса, но кофе я пью только приготовленный Луцем. В этом плане он страшно ревнив.
Достаточно перейти мост, чтобы оказаться в Старом городе. На ступеньках Кафедрального собора сидят художники с блокнотами, студенты и влюбленные парочки, а японцы на Главной площади щелкают затворами камер с длиннющими объективами. Каждый, кто оказывается в Старом городе, чувствует себя беззаботным туристом, для которого нет ничего постоянного. Люблю это чувство. Люблю приходить к Луцу в «Централь», садиться за столик в углу и представлять, что сегодня мой последний день в этом городе, а завтра я улечу домой – в место, которого нет. Даже там, где я сейчас, я нахожусь временно.
Солнечный свет крадется по комнате, рисует квадраты на стенах. Ему здесь нравится. Впрочем, я не встречала никого, кому бы не нравилось наша квартира. У нас дощатый пол, лакированные тумбочки семидесятых годов и довоенные настольные светильники, огромная доска, на которой Душанка рисует мелом (сегодня там котик в магриттовском котелке), и виниловая наклейка с картой, на которой я отмечаю страны, где побывала. Но конечно, посетителей мужского пола больше привлекают две кровати: одна с простым черным бельем (моя), вторая – потерянная под грудой подушек (Душанки). Это обидно, потому что рисунки на доске очень смешные, а я, правда, побывала в куче стран.
Душанка часто приводит парней: молодых, подтянутых и совершенно бесцветных немцев в клетчатых рубашках и очках Ray Ban. Все они либо фотографы, либо журналисты, либо держат шоу-рум с хипстерским шмотьем (что меня, как патриотку «Чертова колеса», особенно бесит). Они селятся в хостелах в Старом городе, берут велосипеды напрокат, фотографируют стаканы со своими именами в Старбаксе и грязно шутят в твиттере о мамочках приятелей. Душанка влюбляется во всех своих трахалей и каждый раз страдает, когда им приходит время возвращаться в Берлин или Гамбург к своим фройляйн.
Немцы ведут себя скромно. Только один раз после недолгого пыхтения из-за ширмы донеслось:
– Может, твою подружку пригласим?
– Иди ты нахуй! – отозвалась я. Хотела чем-нибудь швырнуть в него, но побоялась попасть в Душанку. Она без того расстроилась и долго задавалась вопросом, что сделала не так. Я сказала ей, что он, наверное, вообще не немец. Она шмыгнула носом и наконец осмысленно на меня посмотрела.
– А кто?
– Чех. Определенно, чех. Они ужасно говнистые.
– У тебя были чехи?
– Еще чего. Просто дохуя раз была в Чехии, насмотрелась. Хитрожопые, как цыгане.
– А немцы были?
– И немцев не было. Были русские, был один итальянец; русские – пьянь, итальянцы – пиздаболы. Я патриотка, душа моя, и ума не приложу, что ты находишь в гансах.
– Не говори, что всю жизнь трахалась только с местными. Как с ними вообще можно трахаться? Одна гопота.
– Зайчик, они снимают тренировочные, и под ними всё нормально, понимаешь, о чем я? Торпеда есть торпеда.
– Прям торпеда? – В голосе Душанки смешались любопытство и недоверие.
– Да, бывает, соотечественники показывают весьма убедительные результаты. По крайней мере, показывали во времена моей юности.
– А сейчас что? Давно у тебя никого не было?
– Давно.
– И не хочешь найти себе кого-то постоянного?
– Не хочу. Надоело. Все стремятся к постоянному, к заполненности во всех сферах. Квартира – галочка, работа – галочка, машина – галочка, семья – галочка. И когда сдохнешь, предъявишь заполненную анкету святому Петру, и он откроет тебе ворота и вручит приз: каждому второму – сувенирную футболку, каждому сотому – айпад. Торопитесь, количество призов ограничено. Меня тошнит.
Не жить нигде
Не иметь друзей
Без границ и без дома
И без лишних вещей2
Русские, конечно, пьянь, но стихи у них самые лучшие. Наверное, это каким-то образом связано.
Я бычкую сигарету, сползаю с подоконника и наступаю босой ногой на что-то, покрытое мягкими колючками. Расческа Душанки.
Женщина хаотична по своей природе. Она раскладывает вещи по коробочкам, коробочки распихивает в ящички, ящички задвигает в комодики, а комодики накрывает кружевными салфеточками, но хаос обступает ее со всех сторон: нитки путаются, шпильки теряются, ручки закатываются под кровать. Душанка всегда кладет расческу на столик в коридоре, но сегодня она каким-то образом оказывается на полу в комнате – еще одно доказательство необоримости пустоты и хаоса.
Звонит мобильный. Я распахиваю окно пошире, высовываюсь по пояс и кричу в трубку, пытаясь заглушить шум улицы:
– Пробка! Страшная пробка! Авария! Все трамваи стоят! Сейчас выйду и пешком пойду, через десять минут буду!
***
Я вбегаю в офис с криком «Всем привет». Моника – секретарь – суёт мне в руки кипу бумаг, я в ответ вываливаю на нее обычную историю всех, кто постоянно опаздывает.
Моника, это пиздец, что творится на дорогах: один идёт на поворот через рельсы, другой с основной вылетает, хуяк, сшиб ему весь перед, тот встает на путях, сорок минут стояли, все вышли, я жду, думаю, ну сейчас поедем, нихуя никто не едет, пришлось тоже выйти, опаздываю же, я бежала пиздец как, еще ногу растянула, хорошо хоть не сломала, но сука болит страшно…
Моника покашливает и смотрит мне за спину. Я оборачиваюсь и вижу, что на диване для посетителей сидят нога на ногу два типа в костюмах, похожие, как близнецы, – разве что один из них, в очках без оправы, кажется чуть постарше. У них уложенные назад черные волосы, густые ресницы и короткая темная щетина. Выглядят как модели c рекламы туалетной воды – такие красивые, что невольно начинаешь искать космический корабль, на котором они прилетели. Увидев, что я смотрю на них, типы поднимаются и делают шаг мне навстречу.
– Franka, let me introduce you to mister Diego Ruiz and mister Sergio Ruiz, our spanish partners. Sirs, this is Franka Kovac, our leading expert, – объявляет Моника. – И спрашивает меня, едва шевеля губами: – Ты что-нибудь знаешь по-испански?
Знаю «chinga tu puta madre, cabron»3, но надеюсь, это не понадобится. Пожимаю руки братьям. У обоих красивые музыкальные пальцы.
– А где Виктория?
Моника пожимает плечами. Дверь распахивается, и в офис влетает Виктория, она же «королева Виктория», она же хозяйка «Чертова колеса». Сегодня ее рыжие локоны венчает украшение из искусственных черных цветов – оммаж Фриде, а может быть, траур по ней. Судя по закрытому черному платью с длинным рукавом и плиссированной юбкой ниже колен – второе.
– Это пиздец, что творится на дорогах… – начинает Виктория, но увидев братьев Руис, замолкает, натягивает на кроваво-красные губы деловую улыбку и берет испанцев в оборот, так что те не успевают опомниться, только жалобно поглядывают на нас с Моникой. Когда шефиня с партнерами скрывается за дверью переговорной, Моника закатывает глаза и вздыхает.
– Разделяю твой восторг, – говорю я. – Партнеры у нас охуенные. Чайник вскипел?
Наливаю себе кружку горячего сладкого чая и удаляюсь в свой кабинет. Вообще-то он больше похож на каморку, зато окна выходят на реку и вдалеке виден мост Свободы. Не успеваю я дочитать ленту на фейсбуке4, как звонит телефон. Королева Виктория.
– Франка, у тебя есть красивые подружки? – начинает она без обиняков.
– Зачем тебе? Хочешь урезать бюджет на моделей?
– У наших испанских козликов вечером свободное время, и они попросили показать им город. Я, как ты понимаешь, не могу.
Отлично понимаю. Муж Виктории не придет в восторг, если его жена будет устраивать для прекрасных южных самцов экскурсии по улочкам Старого города. А муж у нее из тех людей, которых лучше не огорчать.
– Зато ты можешь. Я бы отправила с тобой Монику, но тогда в офисе вообще никого не останется.
– И что мне за это будет?
– Ты наглая девица.
– А всё-таки?
– Отгул.
– Три. Моя подруга – самая красивая девочка в городе.
– Два. И монеты на представительские расходы.
– Ты торгуешься как дьявол. Годится. Где остановились козлики?
– В Best Western.
– Отлично. Мы их заберем. Кто из них кто?
– Серхио – старший, Диего – младший. Возьми на складе два платья, но верни в приличном виде, ясно? И не забывай, ты представляешь компанию.
– Партнеры не будут разочарованы.
Это я обещаю.
***
Душанку скорее соблазнила возможность появиться в «Централе» в дизайнерском платье, чем потрахаться с роскошным испанцем. Она резко поворачивается на каблуках, отчего над полом поднимается волна синего шелка; смотрит на меня через плечо и опускает ресницы.
– С испанцами так не делай, ясно? Платья надо вернуть в приличном виде.
Мы стоим перед зеркалом в комнате отдыха для персонала отеля и подкрашиваем губы. Себе я выбрала длинное платье с застежкой спереди. Снизу крючки кончались на середине бедра, а несколько верхних я просто не стала застегивать.
– Выглядишь как групи, – говорит Душанка. – Может, лучше было что-то деловое надеть?
– Мы не дела собираемся делать. И испанцы тоже. Завтра они улетают домой. Думаешь, им хочется запомнить о нашем городе только переговоры под растворимый кофе? Устроим для них маленькое раннее Эдерлези5?
– Если они так хороши, как ты говоришь…
– Душа моя, лучше! Намного лучше.
Душанка вздыхает, садится на диван, расправляет на коленях платье. Смотрит на меня, собираясь с духом.
– Можно тебя спросить?
– Спрашивай.
– Если бы ты… вдруг… решила быть с кем-то… постоянно, понимаешь? Каким он должен быть?
Я задумываюсь. Несмотря на то, что я не собираюсь быть с кем-то постоянно, у меня в голове есть расплывчатый образ мужчины, которому я сказала бы «да». Беда только в том, что он не имеет воплощения за пределами моей головы, поэтому мы возвращаемся в исходную точку: я не собираюсь быть с кем-то постоянно. Такие вопросы не имеют четких, всеобъемлющих ответов. Я могу только вырвать случайное качество и описать его, как люди в темной комнате описывают слона.
– Он должен уметь слушать. Мужики слишком любят попиздеть и всё, что им говоришь, пропускают мимо ушей, типа «да-да, конечно, а теперь снова поговорим обо мне». Когда они говорят: «Я тебе сейчас объясню» – всё, будет лекция о политике или философии, отключай слуховой аппарат и кивай в произвольных местах. И все обожают «объяснять»: от таксистов до докторов наук – у каждого есть ответы на все вопросы и глобальная схема мироздания. У меня в универе был случай. Я не врубалась в гражданское право, просто никак, ебаная китайская грамота, и все, включая меня саму, знали, что я не сдам. А вел его профессор, знаешь, такой импозантный хер за пятьдесят, и он мне говорит: «Франциска, вам нужно позаниматься дополнительно» – ну, я понимаю, к чему он ведет; окей, говорю, можно и позаниматься. Договорились встретиться во французском ресторане в ебенях, чтобы ни с кем из универа не пересечься. Я, значит, накручиваю локоны, платье у меня такое, времен его молодости, коричневое в горошек, чулки с поясом. Профессор, весь из себя старосветский, отодвигает мне стул, заказывает вино…
– Звучит неплохо.
– Неплохо, да. Но дальше-то – пиздец! Он начинает мне про гражданское право рассказывать!
Душанка смеется, я изображаю возмущение, хотя мне тоже жутко смешно.
– Пересказывает мне какие-то научные споры! Как на конференции такой же старый черт ему что-то сказал, а он ему ответил, тот в ахуе, все в ахуе, а я киваю на этот словесный понос и говорю в самых напряженных местах: «О, неужели! О, как интересно!». В общем, так запизделся, что забыл, зачем пришел. За весь вечер ни разу до меня не дотронулся. Вызвал такси, проводил до дома и ручку на прощание поцеловал. Лучше бы трахнул.
– Зачет хоть поставил?
– Поставил. Потом звал еще встретиться, но мне уже не надо было. В некотором смысле, мы закончили на мажорной ноте, но знаешь, что самое печальное? Я не могла сказать ему: «Заткнись. Заткнись и возьми меня за руку, посмотри мне в глаза. Спроси о какой-нибудь милой ерунде. Сделай дурацкий комплимент. Мы оба пришли сюда не о праве разговаривать, зачем тратить время и ебать друг другу мозги?». И он до сих пор думает, что всё было прекрасно, что я отлично провела время. Может, в эту самую секунду другая студентка сидит напротив него, потягивает шардоне и подыхает от скуки. Тактичное молчание – вот рак нашего общества.
Мой телефон утробно мычит и заходится мелкой дрожью. Испанцы ждут нас в холле. Мы быстро разыгрываем братьев на пальцах, мне достается Серхио, Душанке – Диего. Я спрашиваю:
– Знаешь что-нибудь по-испански?
– Chinga tu puta madre, cabron. Но надеюсь, это не понадобится.
***
Испанцы настолько неправдоподобно красивы, что мне кажется, в штанах у них должно быть гладко, как у пластикового Кена. Рукава куртки Диего поддернуты вверх, чтобы мы могли заценить его загорелые руки с кожаными ремешками на запястьях. На Серхио я стараюсь не смотреть без нужды, чтобы не потерять сознание от синдрома Стендаля и не свалиться к его «катерпиллерам»6. Из кармашка куртки выглядывают очки-авиаторы – если он их наденет, мне конец. Устоять перед мужчиной в авиаторах я не в силах.
– Здравствуйте, мы встречались сегодня. – По-английски я говорю бегло, но не очень чисто. – Я Франка, – с трудом удерживаюсь от того, чтобы не добавить «как генерал», – а это моя подруга Душана. Душана, это господа Диего и Серхио Руисы.
Моя девочка нацепляет профессиональную улыбку и приветствует гостей. Оказывается, она несколько преуменьшила свои познания в испанском.
– Buenas tardes, señores. Bienvenidos a nuestra ciudad7.
Братья разражаются тирадой на родном языке, целуют нам ручки. Не нужно быть испанистом, чтобы понять, что они хвалят наш прекрасный город и наших прекрасных девушек. Душанка предлагает перейти на английский. Серхио повторяет те же банальности на английском. Интересно, братья тоже разделили нас между собой? Кто выбрал меня и не хотел бы он изменить свой выбор, увидев Душанку?
Мы не тратим время на экскурсии по городу – жаль обдирать каблуки о брусчатку – и сразу едем в «Централь». В такси Душанка садится на переднее сидение, оставляя меня в тесном соседстве с братьями. От них пахнет одеколоном, у них чувственные губы, и я спрашиваю себя, почему всегда нужно выбирать. Я хочу получить всё. Перегибаюсь к Душанке и говорю вполголоса:
– Потом поменяемся, окей?
Она поднимает брови и лукаво улыбается. «Не можешь выбрать? Хочешь получить всё?» – спрашивает эта улыбка. Вижу в зеркале глаза таксиста – он косится на нас, ему интересно, что ответит Душанка. Она говорит:
– Окей.
Я откидываюсь назад, строю извиняющуюся гримаску, дескать, простите, дамские секреты. Спрашиваю испанцев, из какого они города.
– Из Мадрида, – говорит Серхио. То ли в розыгрыше ему досталась я, то ли он поддерживает беседу на правах старшего, то ли просто он разговорчивее брата.
Мадрид – безумный и прекрасный город. Перед ним отступают Рим, Прага, Берлин и еще множество городов, где я побывала, но которые не смогли покорить моего сердца. Покинув Мадрид, я покинула саму себя. Я говорю об этом Серхио, он улыбается и тянет мою руку к губам, легко целует и не отпускает несколько секунд. У него прозрачные светло-зеленые глаза, в уголках глаз – морщинки, как у всех, кто часто щурится или смеется. Мне нравится, что его лицо так близко.
– Приятно слышать комплименты моему родному городу от такой красивой девушки. Если когда-нибудь снова соберешься в Мадрид, непременно позвони мне. Я покажу тебе свои любимые места, до которых туристы не добираются.
Обещаю позвонить, хотя знаю, что вряд ли сегодняшний вечер получит продолжение в будущем. В любовь на расстоянии я не верю. А в секс на расстоянии трех тысяч километров – тем более. Хотя мысль о том, чтобы бродить с Серхио (или всё-таки с Диего?) по залам музея королевы Софии и смотреть демонстрацию «Андалузского пса» с любого места, мне нравится.