Когда все были пионерами

Поездка.

Темнота разная!

Зимой снег белеет, видно, куда идешь. А весной день растет, просыпаешься – в комнате уже светло… Вечером, тоже, помнишь, шли с мамой… Небо над парком  темное со звездами, а со стороны города между домами  яркая желто –  красная полоса. Под ногами еще лед хрустел, крошился как стекло, и от этого во рту как бы оскомина…

Летом перед грозою темно, душно, но тогда молнии вспыхивают. А, вот, осенью, – да -а! Дождик как зарядит! Желтые пятна соседних домов плывут по стеклу. За окном чернота, качается, бъется голая мокрая ветка…. Сейчас, кстати, дождь прошел, ветер стих, редкие капли стукают в  подоконник. Тепло…

«Чего?» Ничего не вижу. «Я смотрю-смотрю!» Что-то интересное. На мне новые кусачие брюки,  которые всего один раз одевал на демонстрацию; туфли тоже не разношенные, жмут, но настроение праздничное. Воздух хороший, свежий… Дорога какая-то, что ли?

О-о! Голубой фонарик мягко качнулся, двинулся, пропал в темноте…. Папа что-то говорит, но слов не разобрать. Опять тихо.

Это лето! Глухая ночь ароматная и громадная! Ласковый огонек с ровным светлым венчиком, похожим на язычок газовой горелки зажегся, приветливо посветил вдали, тронулся с места, поехал-поехал, и растаял в ночи…

Поезд! «Единица»! Московский скорый с темно-синими блестящими вагонами бесшумно набирает ход, лентой вытягивается на повороте…. Уплывает, теряется, моргнув на прощание  синим глазом…

Однако, мы едем! Ну, конечно! Мы спешили за ним на такси, долго стояли на переезде, шофер   ругался матом…

В купе темно. Позванивают стаканы на столе. Сопит, кряхтит большая груда под простынею рядом на нижней полке…

Что такое?

Резко надвинулся закоптелый фонарь на последнем вагоне замедлившегося поезда. Звенит! А-а! Потому что закрыт шлагбаум. Сейчас поднимут  и поедем…. Будет спокойно, тихо…

Сплю. Тот самый переезд не может быть – мы его уже проехали… Поезд тащится  медленно-медленно… Звон все громче. Вот, с грубым толчком и скрежетом мы встали прямо напротив шлагбаума, на котором прыгают красные огоньки… Звон внезапно оборвался в самом  ухе…

«Комар! Кусает!»

Бамс! Комар насмешливо зазвенел, отлетая. Резко поднявшись, мальчик вскинутой рукой несколько раз стиснул воздух. Сел, открыв запухший рот, тяжко моргая, глядел и запоминал, как белый рассветный кисель втекает через бездвижные тюлевые волны в комнату, где по углам, за поворотами онемевшей мебели притаилась и загустела мгла; потом веки неразрывно слиплись и он тяжело упал на подушку. Старый диван громко заскрипел, продолжал деревянно жаловаться, пока одеяло подбиралось ногами, натянутое на голову, тщательно подпихивалось под бока. А звуки уже мешались с видениями, плыли в чудных фигурах сна. Провалилось и унеслось скачками куда-то Время. Внешне в комнате прошло несколько тихих минут, примечательных лишь неуловимой игрой света и тени. Древние струи тепла и покоя мягко складывались в какую-то чудесную башню….Потом, нечто враждебное и упрямое проступило в  движении грез. Мальчишка зашевелился, осторожно приоткрыл голову, прислушался. И тут же опознал слабый противный писк. Комар реял под потолком, попав в восходящую теплую струю, стал снижаться. Вот, он уже в ногах, затих, вновь взлетел, звеня голодной  укоризной. Открылись потовые железы; ухо, шея, руки, ноги наперебой нескладно зачесались. Глухо проворчал живот. «Надо убить», – подумал проснувшийся мальчишка. Он перевернулся на спину, осторожно высвободил руки. Комар густо прозвенел у головы, понюхал плечо, удалился.

«Тихо-тихо», – убеждал себя мальчик, подергивая конечностями. «Пускай сядет…»  Он открыл глаза, стараясь различить в сумерках мельтешащую черную точку. Набатно затрубив, комар неожиданно спикировал прямо в глаз…

Бах! – последовал стремительный хлесткий удар. Мальчик вдавил ладонь в глазницу, подобрал пальцы, потер…

«Мимо. Впрочем, тихо. Может, контузило…» Поднявшись, он осмотрел подушку, вздохнув, перевел взгляд в окно. Частые, волнистые хлопья  облаков уже тронулись снизу фиолетовым с розовым…

«Спать, спать», – приказал он себе, громко укладываясь в теплое местечко. «Сегодня семнадцатое».

От этой мысли у него знакомо потянуло холодком в животе, разгоняя сон, начало было стукать сердце…

«Спать! Надо выспаться! Думай про дождик», – уговаривал он себя, сворачиваясь под одеялом. Через какое-то время ему действительно удалось забыться.

*     *     *

«Андрюша!» – голос раздался рядом несомненно и буднично. Мама была одета, расчесана, с подкрашенными губами и напудренным носом.

Вставай, сынок, завтракать, – я тебе яичко поджарила с хлебушком, как ты любишь. Выспался лапчик?

А ты куда?

Я в город. Надо еще кой-чего подкупить тете Тоне. Если к обеду не вернусь, кушайте  с папой. Пусть он вытащит  чемоданы.

Ма, ты лимонад купишь?

А ты сходи сам в магазин купи,– я тебе деньги оставлю, и хлеба свежего,– хорошо? Расчешись, только!

Она улыбнулась, поцеловала его в лоб и вышла, постукивая каблуками.

Он тут же вскочил, сел на кровати. Часы на серванте показывали девять. Мальчишка выпрямил руку над взьерошенной русой головой, потянулся,  прошел босиком к раскрытому окну и зажмурился. Медленно открыл  глаза.

Яркое июньское солнце выбелило песок и камни. Роскошные купола деревьев поднимались к окнам третьего этажа, лениво перебирали свежей  листвой, кажется, даже немного поворачивались под солнечным душем. Андрей лег на подоконник, высунул голову и плечи в окно, огляделся. Неподалеку начинался старый парк с кудрявыми соснами. Над ними уже высоко поднялось белое, нестерпимое, веселое пламя. Небо без облачка.

«Никого. Рано еще…. Так, если мы будем выходить в одиннадцать, сколько часов остается? Десять прибавить три и еще один – четырнадцать. Ох, как долго! Что бы поделать?»

Пошел в туалет, умылся, нехотя побрел на кухню.

Доброе утро, тетя Тамара.

Здравствуй, Андрюша, – приветливая темноволосая женщина отвлеклась от дымящихся кастрюль. Запах шел противный. –  Твой завтрак уже остыл, подогреть?

Не, спасибо.

Андрей взял пальцами кусочек жареного хлеба, раскусил, пожевал. Проткнул вилкой глазунью и тщательно облизал на зубьях желтую густоту. Бросил. Проглоченный кусок неприятно надавил в животе, как теплая гирька. Выждав момент, когда соседка вышла, он быстро вывалил содержимое сковородки в ведро, прикрыл грязными капустными листьями. Взял кружку с чаем и, отпивая сгущенное молоко прямо из банки, с удовольствием зачмокал губами. Сон пропал. Пробудилось, подступило тревожное, знакомое, значительное чувство; наполнило движением забурлившие внутренности. «Но надо куда-то девать день…» Он вернулся в комнату, занялся считать деньги: сначала все вместе, потом по отдельности желтые и белые монеты. Изучил гербы и даты изготовления. Цифры все были какие-то непримечательные. Разочарованно засыпал мелочь в глубокий карман шорт. В коридоре нашел под вешалкой ободранные, стертые сандалии, долго возился с застежками; сосредоточив губы,  осторожно потрогал свежий струп на коленке. Решительно поднялся, отворил дверь на лестницу.

Подъезд холодный. Легкий зуд пробежал по телу. Андрюша внимательно рассмотрел, как вскинулись волоски с пупыриками на посиневших руках. Сделал два звучных шага, лег грудью на ледяные перила, заскользив, громоподобно приземлился на лестничной клетке. Соседская кошка Мурка, жирная и пушистая, сидела на окне, подобрав лапки, недоверчиво глядела желтыми ясными глазами.

Мурка-Мурка, кыс-кыс.

Мурка ласково зажмурилась, тепло задышала нежным розовым носом прямо напротив лица мальчика, всем своим кротким видом показывая, как она хорошо здесь устроилась.

– Му-урка, – Андрей почесал не совсем чистую шерсть возле уха. Кошка послушно заурчала, повернув настороженный тонкий профиль. Тогда мальчишка быстро цепко потянул вверх за усы, выглядывая острые белые зубы в сочных деснах. Мурка вскочила, морщась брезгливо отряхнула лапами, тяжело спрыгнула на пол, побежала вниз по ступенькам, возмущенно тряся телесами.

– Мурка-Мурка, – бросился за нею Андрей. Кошка включила скорость, прижав уши, галопом вылетела в дверь. Выйдя из подъезда, он оглянулся, обошел дом, присел на бордюрный камень, на солнышко. Какая-то мамаша уже покатила коляску по дорожке в парк. Неразговорчивый рыжеватый майор из третьего подъезда закончил протирать стекла «Москвича», сел за руль, включил зажигание. Хлопнул дверью, форсируя холостые обороты, стал смотреть на Андрея. Мальчик чуть наклонил голову, подобрал ноги.. Военный тихо тронул, проехал в метре от него, повернул за угол. Мальчик сплюнул, поднял лицо к горячему приятному свету. Редкие шаги прохожих, отдельные голоса, мерный гул трансформаторной будки, птичий гомон вместе складывались во что-то простое и замечательное. День стоял выстроенный, молодой, сияющий как Крепость. Лакированная зеленая муха с коротким вжиком приземлилась рядом на камень, напряженно застыла. Быстрым движением Андрей подхватил ее на взлете. Аккуратно достал из кулака, оторвал крыло, бросил перед собою. Муха, бестолково подскакивая, побежала спасаться.  Он потрогал ладонью ноздреватый асфальт, низко наклонился, заметив в трещине маленькие хрупкие холмики муравьиной дорожки. Насекомые двигались с завидной деловитостью. «Вон, один тащит чего-то». Андрей прицелился и выпустил изо рта вязкую струйку пузырчатой слюны, перекрывая путь. Сразу несколько муравьев забарахтались в жиже, «вопя о помощи», заметались услышавшие их  товарищи; один трудяга-носильщик бросил груз, побежал назад, но мальчик уже и там налил лужу. Паника! Муравьи полезли на стены. Он притопнул ногой, сбрасывая нескольких взбудораженных букашек, отодвинулся подальше, снова обратил взгляд в пространство.

Маленькая женщина в халате вышла развесить белье. Андрей приподнялся, разглядывая, на что она поставила таз. Сел. Недавно они с Вовкой перепилили куском стальной проволоки две ноги у старой табуретки. Перепилили не до конца, чуть-чуть оставили, и черные блестящие щели замазали землей. Табуретка была в собственности у крикливой, неряшливой тетки с первого этажа; пользовались, кто хотел, но временами тетка начинала ее искать. Говорила она по-деревенски, окала, ставила неожиданные ударения и фразы заканчивала обязательными пожеланиями: «чтоб ты сдохла, скотина рогатая»,  «провалилась как чума болотная», или стала «просто сволочь поганая».  Вечерами у нее громко работал телевизор, слышались звуки стрельбы, взрывов, визжащих тормозов, отрывистые недоверчивые голоса наших разведчиков и гестаповцев. Сашка-Карась, однажды, подобрался под ее окно, и завопил по- дурному: «Кто убил моего отца Ганса Клосса?» Тогда злая тетка проворно схватила чайник, и  плеснула в возмутителя кипятком. Чуть не попала! Ребята забросили ей в кухню облезлого, помойного кота, теперь, вот, она при многих зрителях мешком повалилась с табуретки – долго не могла встать, сверкала трусами и орала! Обещала своими руками передушить и пересажать всех мерзавцев, которые в этот момент от души  веселились  неподалеку.

Сейчас вешала белье хорошая тетя. Мама говорила, что она в Блокаду, в Ленинграде потеряла  свою семью. И брат ее маленький умер. И у нее с тех пор нет детей. А  она всегда останавливается разговаривает с мальчишками и чем-нибудь угощает.  И книжки  про капитана Немо, про старуху Гагулу; выходит сама вечером собирает детей и читает. Добрая. Мальчишки старательно с ней здоровались. Андрею было крайне стыдно, когда Маргарита Александровна показывала его маме испорченное белье, сетовала на чужих, невоспитанных детей, проделавших в простынях дырки. Пришлось прятать лук и десяток заготовленных стрел с наконечниками из блестящей жести. Вовка говорил: «Ерунда, не догадается!» Но Андрей не мог. Он вспомнил давний случай, как однажды, еще в детском саду обиделся чего-то на воспитательницу, перелез через забор и пошел домой. Была зима, холодно, родители на работе. Он сильно замерз, в несбыточной надежде поднялся по лестнице, толкнул дверь в квартиру – закрыто. Мир показался ему таким грустным и неблагодарным, что он уселся на ступени и мстительно надул в штаны. Так и сидел бы до вечера немым, сопливым укором, если б не тетя Рита. Она разохалась, завела его к себе, раздела, подмыла горячей водой в тазу, напоила чаем с вареньем и до темна читала книжку про английских рыцарей, пока не прибежала зареванная мама.

Лук здоровски бил. Вовкин брат одну стрелу навесом прямо в трубу стрельнул. Андрей  из-под ладони посмотрел вверх – синева мягко клубилась над четкой линией дома. «Хоть бы вышел скорее кто-нибудь…. Вообще странно. Столько времени ждешь лето, а приходит оно и ничего особенного. Сейчас еще хорошо, много ребят во дворе, пока не разъехались… А в июле никого не будет… И вот, ходишь-бродишь один между домами, по парку; кругом все такое тенистое, зеленое, стрекочет, а тебе делать нечего…»

Из подъезда послышался грохот, который мог производить только велосипед, съезжающий по лестнице. Сначала показался фигурный, оплетенный цветной проволокой руль, затем отдувающийся Сашка-Карась. Он приспособил «Орленок» к дереву, обошел с другой стороны, стал карабкаться на раму. Вцепившись в руль, доставая самыми кончиками носков педали, катастрофически виляя, покатился по уклону.

Сашка! – позвал приподнявшийся Андрей.

Приятель трудно выписал поворот, неуклюже остановился, держа завалившийся транспорт между ногами.

Никак не научишься! – прокомментировал Андрей  действия товарища..

Здорова! – хрипло приветствовал его Сашка.

Помедлив, скромно спросил, – Пойдешь на речку?

Вопрос был коварный. Ребятам одним не разрешалось ходить купаться на быструю глубокую речку с болотистыми рукавами. Карась знал, что до обеда Андрей вынужден гулять возле дома, дожидаясь родителей с работы.

– А я с папой и Алешкой пойду в одиннадцать часов. Пойдем на дальнюю купальню. И Вовку отпустят с нами.

Сашка злорадно рассматривал лицо приятеля. До дальней купальни на двадцать минут больше хода, зато там, в ручье, можно наловить руками черных скользких налимчиков. Упоминание о друге Вовке,  особенно задело.

«Ну что, дать тебе в морду», – подумал Андрей, ловя взгляд заморгавшего Сашки. Однако, злости не набиралось.

– А я тоже могу пойти, правда не знаю, будет наверное некогда. Я сегодня уезжаю к тетке вечером. У них озеро совсем рядом с домом; пять минут и там. А потом у нее клубники – завалиться!

А-а, ну и поезжа-ай, – Сашка вяло улыбался.

Мне надо в магазин сходить, а пока пойду ждать Вовку!

И чтобы окончательно уничтожить противника, Андрей побежал к раскидистому дереву. Он нащупал ногой небольшую ступеньку на уровне живота, напружинился, ловко забросил худое тело в развилку. Подтянулся еще и, скрываясь в листве, удобно устроился на Вовкином любимом месте, совершенно недоступном для уменьшившегося с высоты и без того маленького  Сашки.

– Хорошо! Полежать можно! – крикнул он задранной вверх, сощуренной физиономии.

– Э-ха-ха, – Сашка издал горлом какой-то аналог смеха. – Щас свалишься, – скучно пожелал он, взобрался на велосипед и укатил куда-то.

Андрей стал смотреть сквозь листву на небо. Синева весело чисто разлеталась во все стороны. Можно залезть повыше, на тот сук – «Ну-ка», – Он приподнялся, крепко держась одной рукой, другой стал тянуться к толстой ветке. Ухватившись, потянул на себя, аккуратно повис, потом быстро изогнулся, забросил ногу, подтянул все тело. Переводя дыхание, оглядываясь, медленно выпрямился во весь рост. «О-па!» Осторожно посмотрел прямо вверх. Теперь перед глазами только небо, подвинулось близко, касаясь лица, кажется прохладным, тихим морем. «Нет, так можно свалиться». Он спустился на старое место, надежно уселся в расходящихся сучьях, В синий покой вмешалось волнение листвы, влез кусок черной крыши. И небо словно подпрыгнуло на высоту, застыло блистательным далеким куполом. Андрей сокровенно улыбнулся. Недавно он сидел в школе у классного окна в тоске и неизвестности. Где-то расцветали тропические цветы, мчались невиданные иностранные машины, счастливые люди и их дети падали, смеясь, в теплые морские волны. Великолепное небо рвалось куда-то, простиралось без него, неприметного заключенного в маленьком городке с равнодушными соснами.  Весной еще хорошо, можно ждать лета, а вот осенью, в те длинные, тусклые вечера, когда от нечего делать рисовал на обоях узоры…. За окном дождь, ветер; сонный папа уставился в телевизор, а мама, придя с кухни, зло ругала его за испорченную стену. А как зимой, темным, бесконечным вечером, ходил под фонарем, протаптывал в сугробе дорожки, глядел на холодные сухие искринки, один, замерзший, скучающий и не желающий идти в унылую  квартиру…. В этом году долго лежали в марте серые кучи снега. Днем солнце чуточку растапливало их вершины, обкусывало края возле дороги, а ночью морозил мороз, просыпал свежей крупы…. И апрель холодный гнал-гнал куда-то тяжелые мохнатые тучи… «О, Вовка!»

– Вовка! – Коренастый плотный мальчик недоуменно оглядывался, не сразу заметив сползающего Андрея. Тот прыгнул на корточки, бегом направился к другу.

– Здорова! – сочно сказал немного заспанный, но всегда довольный Вовка. – Я в магазин за хлебом. Пошли?

Пошли, мне тоже надо.

Ну что, уезжаешь сегодня?

Ага, вечером… Здрасьте, – заметил Андрей  Вовкину маму в окне второго этажа.

Здравствуй, Андрюша. Володя! – певучим поставленным голосом позвала она сына.

Купи еще молока, если привезли, и зайди к папе в гараж, позови его завтракать.

Андрей, открыв рот, смотрел на лицо этой необычной женщины с медленными ласковыми движениями, которая нигде не работала, учила двоих сыновей играть на скрипке, пианино и кларнете.

Пошли, – толкнул его Вовка. – Ты когда приедешь?

Через месяц, может немного раньше.

Мы ведь тоже уезжаем в июле. Ты меня, наверное, не застанешь.

У-у! А какого числа?

Я точно не знаю. Батя сказал, в начале месяца отпуск.

А куда вы поедете?

Мы на машине поедем на море, в горы…

Ух-ты, везе-ет, – протянул Андрей. Я ни разу не был на море.

Да ничего, еще съездишь. Жарко сегодня, да? Пойдешь на речку?

Меня вообще-то не отпускали, но я попробую пойти. Мама в город уехала.

– Раз вы сегодня уезжаете, можно идти. Простят. У них все равно будет некогда, даже если засекут, что ходил… Они, там, с чемоданами будут возиться, собираться, знаешь? Ну, треснут разок, подумаешь!

– Точно! – повеселел Андрей! – Пойдем!

Можно считать, что наполовину день был убит.

*     *     *

Если, пройти через задний двор школы в сосновой роще, мимо серых покосившихся сараев,  заполненных старыми поломанными партами, через густо посыпанную хвоей баскетбольную площадку, с кусками оборванных затвердевших веревок на ржавых кольцах, мимо беленого известью деревянного резервного туалета, куда ходят курить старшеклассники, который воняет солдатским сортиром потому, что бдительный директор приказывает регулярно сыпать ведра хлорки в загадочные, влажно зияющие отверстия,  в которых кто-то видел крысу-людоедку…. Если дальше пролезть в глухую дыру в бетонном заборе, взбежать по твердой тропинке, пересеченной скользкими жилами корней на лесистую горку. Если, теперь, припустив еще немного между редеющими колоннами древних сосен, выскочить на обрывающийся желтым песчаным лоскутом крутой спуск к деревенской улице, то вам откроется незабываемый вид. Взгляните  в этот зелено-синий простор,  изрезанный  серебряной, то пропадающей,  то сверкающей лентой реки, ее рукавов, озерков, в дальний, поднимающийся другой берег с окраинами старого города, церковью, полем, подступающим лесом. Вдохните напоследок сухой запах потеющей хвои, и прыгайте – прыгайте вниз!… Прямо в глубокий, осыпающийся песок – один раз, второй, третий!…Пусть взрослые и девчонки делают крюк по плавно спускающейся  дороге. Вы  отталкиваетесь посильнее, раскидываете руки-крылья, летите добрых четыре – пять метров с замирающим сердцем, по колена погружаетесь в песок, кувыркаетесь, кричите, смеетесь – и, дальше, сплюнув хрустящую слюну, бегом в проход между дворами, на черную, пробитую в торфе колею, взрезающую зеленое руно заливного луга.  Вольный ветер  упруго налетает запахами цветов, реки, тины, коровьего помета… Долой сандалии,   рубашки,  майки,–  размахивая руками – вперед!

– Вов, Вовк! Подождите! Подождите моего папу, – кричит отставший запыхавшийся Сашка. – Давайте сорвем лилию. Спорим, никто не  достанет!

Вовка с Андреем останавливаются, оценивают глазами болотистое озерцо,  деловито направляются к хлюпающим, колышущимся  берегам.

– Ого, трясина! – кричит провалившийся по колено в черную газированную жижу Андрей. – Вовка! с другого края заходи!

Вовка лезет по пояс в грязь, отмахиваясь от слепней, цепляет палкой белый царственный цветок. Андрей, тем временем, срывает желтые кувшинки, оборачивается, щурясь солнцу. Легкое марево поднимается над лугом, туманит мост – это автомобильный. За ним слабо проступает другой. Андрюша прикрывает глаза ладонью, всматривается, переводя дыхание. Кажется, идет поезд. «Сегодня вечером!»

– Пошли! – кричат ребята. Компания, украшается бусами из речных цветов, двигается дальше. По извилистой дороге идут к реке другие люди. Жители военного городка, по преимуществу, знают друг друга. Мальчишки обгоняют семейные группы, сторонятся, пропуская грубоватых подростков на велосипедах.

– О, смотрите! Сидорова! – оживляется Сашка, указывая на аккуратную ухоженную девочку с двумя женщинами впереди. – Мы с Иваном ее видели в прошлое воскресенье на ближней купальне. Она лифчик носит!

Лицо Вовки расплывается в глуповатой улыбке. Андрей насупливается. Сашка бегом догоняет отставшую от мамы девочку, гримасничая, машет рукою друзьям. Потом  развязным басом командует:

Сидорова, стоять!

Девочка оборачивается, негодующе нахмурив бровки. Сашка включает в голос очень честные, учтивые, интонации, продолжает, точно делает официальное предложение.

– Здравствуй, Света. Можно подарить тебе эти цветы? – Он протягивает пару помятых лилий.

Девочка в благородном гневе созерцает его, других, ухмыляющихся мальчишек, хмурится, думает, неожиданно улыбается и бежит догонять взрослых. Ребята подходят к Сашке. Тот подмигивает, лихо щелкает пальцами, изображая совокупительное движение. Мальчишки хихикают. Андрею противно, но что делать? В отношениях с девчонками Сашка, действительно, продвинутый человек.

– Ха-ха! В коровье говно вляпался!

Андрей смотрит вниз на свои ноги, затем вперед на удаляющуюся девчонку. У чумазого Вовки грязь черная, явно другого происхождения.

– Дурак. Не надо наступать в жидкое. Вот в такое нужно, – назидает его Сашка, становясь босой ногой на подсохший коровий блин. Его малолетний брат Алешка немедленно делает то же самое, выдавливает зеленую массу себе на ноги.

– Куда лезешь, гнус, – орет на него Сашка.

«А, наплевать!» – думает неудержимо краснеющий Андрей. «Все равно сегодня уезжаю». Он ищет глазами едва намеченный в дымке мост, успокаивается в знакомой тревоге ожидания. «Скоро обед, а там совсем немного».

– Вовка, у тебя же майка красная, – через минуту кричит он другу. Приятели уже занялись стадом коров, мычат в их мирные глубокомысленные морды, обращаются в потешное бегство. Ну, вот, и купальня.

Протока Березины, поворачивая, образовывала широкий круглый затон. Здесь не было сильного течения. Солдаты поставили понтонные мостки, протянули плавучие дорожки, отвели лягушатник детям. В хороший солнечный день вода собирала много народу.

Посиневшие ребята, стуча зубами от холода, наконец, выбрались на берег, блаженно повалились в прогретый песок.

– Смотри, вон Толька с Максимом и Юрка на лодке, – сказал Сашка, заботливо посыпая Вовкину спину пригоршнями песка.

– Они плавали на Березину, наверно.

– Как эта лодка еще не развалилась?

– Щас потонут…

Подростки вывели дряхлую, выброшенную кем-то лодку на середину протоки рядом с купальней и с воплями стали погружаться. На носу рослый парень, стоя по стойке «смирно» изображает мужественного капитана тонущего корабля. «Матросы» с искусственными призывами о помощи летят в воду, отталкиваются посильнее, стараясь перевернуть замешкавшихся товарищей.

– Канальи! – кричит капитан. – Боцман! Догнать и дать всем… – Пуская матерные пузыри, он скрывается под водой. Спектакль окончен. Лодка всплывает, толкается к берегу, вытаскивается, переворачивается. Наши приятели уже тут.

– Толька, возьми меня, – просит Вовка брата, что изображал капитана. – Я доплыву оттуда.

Плохо плавающий Андрей и совсем не умеющий Сашка помалкивают. Мокрые мускулистые подростки присаживаются на днище лодки, прикуривают, осторожно придерживая «Приму» обескровленными губами. Ребята смотрят им в рот, закладывают пальцы в дыры в корпусе.