Археология пути

Глава 1. Генеалогия дорог

Генеалогия дорог в целом исходит из брошенности в проживание без различия в самих диалектических/генеалогических основаниях. Безразлично к основаниям требуется организация жизненного пространства, а это и означает перемещение по нему. Поэтому путь изначально упирается в свою данность, но он же может устремляться за пределы любой телеологии, принимая себя за предназначение, но это уже несколько другая история. Путь может представляться как преодоление неизвестности, но одновременно он выступает дорогой как уже сказанной речью. Слово в этом смысле выступает частным случаем повествования как системно, так и исторически, поскольку речь черпает из неисчерпаемого океана всех возможных высказываний подобно тому как обнаруживается путь и движения и мышления. Слово в общем и речь в частности тем не менее выступает всего лишь остановкой на общей исходности как данности и запредельности относительно действительности пути.

Брошенность рассматривается как жизненность нахождения на бесконечном отрезке, начинающем саму идею исчислимости и пространственности. Отрезок поэтому сразу предстаёт как множественность направлений, как развилка для которой двумерность – лишь частное воплощение, а лучшим образом будет представление передвижения по горной местности. Тропа здесь выступает частно лишь наиболее лёгким и очевидным путём и именно поэтому её генеалогия уже противопоставлена пути изначально как ignava ratio разуму чистому и практическому одновременно. Вообще говорят отрезок противостоит самой тревоге завершения жизни и небытия, поскольку он служит основой для бесконечности линии. Но это его идеалистическая сторона, которая диалектически противопоставлена брошенности в небытие как другой образ. Итак, брошенность открывает здесь и идею неизвестности карты, а также иногда жуть небытия. Сама боязнь «заблуждаться» поэтому ключевая как для собственно пространственной топологии, так и для генеалогии мыслительной.

Другим основанием генеалогии является нахождение в хорошо размеченной (картографированной) области. Житийствование здесь хотя кажется предопределённым, но для части действователей оказывается сродни постоянному выходу за пределы самого себя словно за пределы города, да и самой дороги. Местная диалектика прямо противоположная: постоянство определённости и зацикленности движения, следующая некоторому ритму, подчиняется однако самой властности как пойманности свободы движения внутри городских монолитов. И тем не менее эти кажущиеся изобилие и упорядоченность всё время находятся в страхе утраты и исчезновения: и как от множества внешних катастроф, так и от внутренних потрясений. Тот, кто решителен в преодолении страха расширяет дорогу до любой местности и вступает на стезю первооткрывателя. Правда былой романтизм сегодня вписан в политические, землевладельческие и правовые рамки получения «разрешений» на посещение «необитаемых островов» и перемещения через заповедники, закрытые посёлки и самовольно захваченные берега. Но любой переворот подсознательно означает конечно же возврат к пути как свободе, даже может быть и послеапокалиптической.

Промежуток между этими крайностями образует область непрерывного перемещения, готовую дать возможность переключения между режимами дискурса или пересечённостями экскурса. Например, нахождение в состоянии размеченности как повседневности может вызывать внутреннее согласие или стремление выйти за его пределы. В случе согласия отдых будет состоять, например, в перемещении в другие климатические условия в ту же самую искусственную размеченность, которую воссоздают как путь отдыха. В случае же несогласия отдых будет состоять в выходе за пределы размеченности или в область слабой размеченности – за пределы города с некоторым количеством троп или в труднодоступные области. То что мы наблюдаем в последнее время как институт размеченности городских окрестностей показывает внутреннее стремление к размеченности, но также и повышение спроса на выход за пределы абсолютной размеченности, формируя явления полуразмеченности. Но заготовленные путешествия могут включать элементы неразмеченности на непродолжительное время. Также можно отметить возникновение отрасли водных путешествий по различным пространствам: в этом случае часто путешествия проходят среди природы, но по неявно размеченному маршруту, который похож на наложение размеченности на всеобщую планетарность. Тем не менее, первое путешествие даже по слабо размеченному пути (в том смысле, что могут встречаться неожиданности) приближается к брошенности и означивает её как нормальность экскурса.

***

Генеалогия троп может включать элементы множественного баланса составляющих, одним из ключевых выступает неувиденное (см. https://jenous.ru/blog/balans_neuvidennogo/2025-09-07-266) или то, что пришлось пропустить на дороге, в процессе познания. Это непознанное могло быть отражено на карте или в ином представлении и пропущено из-за ограниченности временных и умозрительных возможностей или потому, что не попало на карту в принципе и является непознанным. Он выступает в качестве элемента генеалогии не только по эпистемологическим причинам, поскольку каждый раз приходится оглядываться и определять степень соответствия картины мышления картине и карте действительности, но и онтологически, ставя вопрос о принципиальной осмысленности знания как остановки на пути и как частности в сведении системы к её модели.

Неувиденное в то же время достраивает и таинственность и познанность пути, поскольку оно дополняется увиденным путём расширения модели на область неизвестности функциями достраивания и картографирования, но оно притягивает именно своей незавершённостью. Так люди скорее интересуются не самими достопримечательностями, а разнообразными полумифическими историями, которые могли быть или не быть. В любом случае неувиденное настраивает на значимость любого пути и через принцип расширения границы непознанного по мере расширения области познанного. Только в случае с генеалогией дороги вместо области мы сталкиваемся с сетью непознанных ответвлений, полос и точек невозврата.

***

Ещё одна генеалогия пути как феноменологического наблюдения может быть привязана к разделённости образов путешественников и наблюдателей. Современные средства способны сокращать расстояния, помещая наблюдателя на любой точке пути, но они же способны и запечатлевать путь во всех подробностях. Сам путь поэтому возвращается как наблюдение, но не истинное путешествие. И в этом отношении та разделённость наблюдателя, которая особенно характерна для стремящихся наблюдать свой образ со стороны, создавать его как потребляемое благо (по Джону Бергеру это в первую очередь женщины, по крайней мере так это сложилось в отображении западного искусства). Благо, связываясь с дорогой, обобщает и её образ и следовательно переносит сам по себе образ человека к изначальной слитности с природой. Правда образ человека как и сама слитность отныне выглядят скорее как имитация и какая-то искусственная наблюдённость, чем возвращение к корням. Отсюда генеалогия возвращает нас исторически в искажённом виде, хотя рассказ о прошлых событиях иногда может перекликаться и с современностью, а цифровой образ в будущем сможет видимо её достраивать, представляя более наглядно и позволяя прочувствовать как ужас брошенности, так и умиротворённость размеченности.

***

Мы рассмотрели несколько из множества возможных вариантов генеалогии дорог, раскрывающих их как вневременной исторический экскурс образующих крайностей. В одной из первых точек вся цивилизация образована дорогой как местом, на котором возникли первые города. Сами поселения незаслуженно связывались с постоянством и приравнивались затем в понятиях теории общественных полей к постоянному капиталу (примечание 1), тем более привлекавшему археологов. Но поселения могли не существовать слишком долго в отличие как от некоторых дорог, так и водных путей. В общем виде дороги можно рассматривать как более важные элементы, тем более что они в виде «географического положения» собственно и были основой успешного народного и цивилизационного роста. Не будем перечислять ключевые торговые пути, они хорошо известны, как хорошо известна судьба торговой зависимости крупнейших государств прошлого. Дороги выступали в некотором смысле более тонкой субстанцией, которая могла быть просто зрительно менее устойчива по сравнению с теми местами, где люди останавливались и которые могли быть изначально временно или постоянно обитаемыми. Но в том, что касается остановок с кратким сроком пребывания (до нескольких дней или недель), их по сути можно приравнять к дороге в археологическом смысле. В любом случае археологи занимались такими местами остановок, по крайней мере в отношении каменного века, а вот впоследствии раскопки на самих торговых трактов пожалуй были менее распространены, хотя современные средства должны уже позволять выявлять и сами эти пути и наличие в грунте чужеродных элементов. Видимо к более глубокому изучению дорог археологи перейдут с появлением ещё более совершенной техники. Однако принципиально мы должны на сегодня не упираться в те понятия и категории, которые были созданы в прошлом исходя из удобства использования. Если так произошло с представлением о человеке, как оседлом существе, склонным к возведению и поддержанию недвижимых объектов на теле земли, то теперь мы можем мыслительно избавиться от этого предубеждения.

С некоторого времени человечество получило возможность выстраивать мировые дороги, сеть которых охватывает почти всё земное пространство и с этого момента точечная и местная генеалогия превращается в сетевую (хотя ранее она уже существовала на местном и городском уровне), в которой важно множество разветвлений, а дороги могут идти часто параллельно и с разной скоростью. Дороги с этого времени образуют новую сеть, которая подобна устройству головного мозга, построенного на действии множества подсетей, в которые введена функция времени преимущественно за счёт правой теменной доли, а функция памяти – за счёт гипоталамуса. В случае с сетью в дополнение к этому общественная обработка опирается как на образы других, образы общества и природы, а также и на речевые средства. В то же время оптимизация выглядит не только как выбор между скоростью и безопасностью перемещения, например, но и как богатство культурного обмена, в том числе и культуры перемещения. Общие принципы мыслительной и пространственной топологии мы рассмотрим далее.

Принципы пространственной и мыслительной топологии

Вслед за мыслительными принципами для отдельных людей (обозначаемыми также как принципы программируемости мозга [Курпатов, 2022]) можно усматривать их и для дорожной сети, поскольку дороги с их отрезочностью или сетью становятся частью мышления не столько в перипатетическом смысле, сколько в значении языкового поля, включающего как шаги, связь с непосредственным покрытием, так и эстетическую и культурную связь с наблюдаемой местностью, погодой и условиями, а также и культурой, обществами и группами, наконец – с другими путешественниками (примечание 2). Если в мышлении можно исходить из создания сложности, то путь обычно наоборот стремится уменьшить общую сложность решения некоторой задачи. Но если люди упрощают решение задачи, то часто они достигают нового уровня сложности. Так формируется инфраструктура и так встроенный путеводитель в мышлении становится одним из самых сложно устроенных инструментов мышления.

Связь человека с дорогой определена двустороннье: дорога поддерживает и помогает идти, а человек и его транспортные средства образуют и взращивают сам путь. По крайней мере так обстоит дело с небольшими тропами и лесными дорогами, которые могут быть самоподдерживающимися и лишь иногда требующими укрепления и подсыпки. На более поздних этапах дороги начинают мостить местными материалами от дерева и булыжника до каменных плит или вовсе прорезают в породе. На самом деле можно предположить, что именно мощение дорог было одним из ключевых путей зарождения цивилизации, поскольку в принципе эта деятельность требует коллективного согласования. Остаётся загадкой только как могли распределяться и планироваться соотносящиеся коллективные усилия по постройке и затем личное пользование отдельными представителями. Очевидно, что единственным выходом могла быть передача дороги в совместное пользование, превращая её в первичное общественное благо.

Как бы то ни было, материальная сторона при этом если и не отодвигалась на второй план, то во всяком случае дополнялась эстетическим наблюдением дороги и прорастала в памяти первобытным образом стези человечества, порой обрывочной и противоречивой как само творение, переходящее в растворение. Ключом здесь выступает сопричастность месту, которая сама восходит к сопричастности пути. Человек получает ощущение спокойствия после изучения окрестностей, после погружения в тропу предков или прокладки собственной тропы по их стопам или по стопам животных. Такой путь и выглядит изначально естественным и он же образует предпосылки незримого договора (см. https://jenous.ru/publ/ot_obshhestvennogo_k_obshhestvenno_prirodnomu_dogovoru/5-1-0-109) ещё до появления самого слова 1.0 (см. https://jenous.ru/blog/slovo_3_0/2025-02-11-261). В этом смысле человеческая история проходила и те и другие стадии, но сама оседлость обычно отталкивалась от смены места обитания за исключением тех элементов эволюции, когда поселения напоминали «большие дома». Но и такие дома служили запутыванию и управлению пути, от них и начинались все дороги в периоды высокого коллективизма.

Итак, люди преобразовывали пути в материальном отношении, но путь означал для оседлых все возможности, которые выходили за рамки ближайшего поля или леса: от украшений до орудий труда. Но самой важной стороной пути было планетарное перемещение, которое позволило человечеству неоднократно заселить и открыть всю планету. В этом стремлении открытия пожалуй таится та первичная ипостась человека, способность выходить за грани и двигаться за горизонт, которая и зовётся творением.

Мы уже отметили, что связь человека с местностью оказывается многообразной: это и внутреннее ощущение сопричастности, покоя, это и звук каждого шага, эстетика движения, но это и само здоровье и состояние мышления, которое кстати могло изначально улучшаться по мере того, как была обеспечена основа постоянного перемещения. В этом смысле дорога могла сформировать человека как путешественника-мыслителя, а коллективность и соборность возникла уже как необходимость взаимодействия между ними.

И сегодня походники находятся будто бы в особом поле сопричастности, в котором приветствие незнакомцев означает некий знак, обращённый вглубь веков, а не только по в сторону потребности прийти на помощь. Для людей прошлого она могла быть особым правилом коллективной безопасности, она же могла быть основой формирования языка в условиях необходимости сообщения разнообразных сведений о дороге. Сегодня дороги превратились в шумные улицы и управляемые световыми сигналами переключателями, но раньше это могло быть место для неторопливого обдумывания, для незабываемого и редкого опыта познания и преобразования мира, но также и для установления власти и подчинения.

Конечно дороги могли создаваться в основном принудительными работами, а передвигаться по ним долгое время также могли преимущественно наездники и животные, а в более позднее время также телеги. С другой стороны, история рабства тоже весьма запутанная и дороги в этом смысле могли выполнять функцию агоры гораздо лучше, чем стадион. И кроме того дорога могла быть подарена природой – если это водный путь, хотя и эти пути перестраивались, но это было более серьёзным мероприятием, в котором созидательность проявляла уже коллективная стропа, правда мыслительные центры были в отсутствие отдельной инженерной службы не столь многочисленны, поэтому сети каналов могли становиться продолжением абстрактного мышления отдельных людей, которые выступали выразителями мышления племенного союза или государства.

В последующие века с развитием дорожной отрасли дорога превращается всё более сначала в технологию, а потом и в систему, создаваемую по техническому заданию по перечню материалов и исходя из классифицированных климатических условий. С одной стороны это функциональное совершенство, а с другой – вырождение пути в подчинённый норме абстрактный труд, хотя и здесь состыковка бетонных блоков и формирование обочин, получение ровного полотна – всё сродни искусству. Другое дело, что это особого рода искусство – весьма замкнутое и преуменьшенное, но пожалуй всё-таки более творческое, чем укладка трубопровода или подводного кабеля. В укладке же кабелей на сегодня завершается движение дорог как к самоустранению пути, так и достижению предельной скорости. Правда на сегодня и сама укладка не обязательна, если есть возможность запуска множества передающих данные спутников, движущихся уже по околопланетарным путям. Дорога здесь можно сказать самоустраняется, но всё же остаётся в новом воплощении пути туда и обратно на возвращаемых ракетах, поэтому экономика определяет эту точку возврата как особый вид культурного капитала, устремлённого опять на горизонт.

Дорога как ресурс таким образом формируется как путешественниками, так и обществами, государствами, но особенно следует заметить ,что служит же она только непосредственно передвигающимся до недавнего времени без ограничений (платных дорог и ограниченного доступа в городские средоточия). По Энтони Гидденсу такой ресурс означает структурно устойчивое основание для власти. Раньше ресурсы дорог стремились брать под управление, ведь они имели стратегическое значение и до настоящего времени борьба за ключевые и просёлочные дороги может оставаться существенным элементом в столкновениях, а значит дорожная сеть служит незримым элементом безопасности и устойчивости. Но поскольку основное их предназначение двоякое: хозяйственное и общественное (для личных поездок), то долгое время они выступали основой государственного устройства. В некоторых странах так происходит и сегодня, но теперь они приобретают всё большее практически культурное значение связывания агломераций в единую сеть. Как бы то ни было, но вторым ключевым значением становится относительно медленная доставка грузов и формирование средоточий для накопления и распределения. Да, дороги могут приобретать ключевых пользователей, но по сути они остаются маяками открытости, простирающими свои бесконечные возможности познания и наблюдения, преобразования и достижения. Раньше же эта неравновесность видимо лежала в основе изначального великого разделения (см. https://jenous.ru/blog/velikoe_razdelenie/2025-03-22-262) как власти, так и была близка формированию понимания того, что мы обозначаем и ресурсом и впоследствии капиталом. Достаточно было перегородить дорогу и вот уже установлена власть, достаточно погрузить что-то на повозку и был открыт путь к накоплению.

***

Вообще говоря рыночная всеобщность, уравнивающая путь создания капитала с рыночной площадью, превращает послесовременность в постнеолиберальный идеал в виде дискурса всеобщей меритократии, но в то же время она обнуляет саму идею труда как пути производства человеческой эстетики. Пути, свёрнутые до функции выбора полезности в электронном паноптикуме, обозначивают неизбежность создания нового трудового пути под знаком планетарного энтузиазма и преодоления всеобщей отчуждённости. Электронные площадки подчёркивают связанность множественности путей в неразрывном узле эстетического забвения, хотя иногда и они приоткрывают занавес для личного творческого предпринимательства. В действительности парадоксальность состоит в том, что либеральное рыночное пространство открывает дорогу для субъектного возрождения, поскольку в принципе ворота от созидания до потребления превращаются в бесшовное информационное окно, также как и государство стремится представить себя в виде матрицы услуг, но однако же оно подчёркивает идеализацией ценового выражения утопичность абсолютной ценностной соизмеримости, как и невозможность конечной стоимостной оптимизации.

И если марксизм делал упор на всеобщность хозяйственных и производственных отношений, то всеобщее оцифривание должно было бы снять капиталистические противоречия, устранив саму идею средоточия капитала за исключением самих владельцев рыночной площади и общества. Тем не менее, в условиях гиперсубъектного наложения мировой пролетариат сохраняет свою отчуждённость на этот раз на мировых производствах (и пролетарии отсюда превращаются из местного в мировой межгосударственный класс), которые бесшовно представляются наравне с местными трудовыми производителями, преуменьшающие окапиталивание своих производств. Но вместо этого производители и потребители кажется заняты созданием нового незримого капитала через сам процесс потребления, получения опыта зачастую ложным сознанием, но не содержащим под собой пути блага, ведь этот путь был заменён на путь потребителя, определённый иллюзорным продажным сценарием.

Таким образом, мировое сетевое пространство завершает сворачивание пути экспроприации, создавая одновременно всеобщее воплощение рыночного фетишизма, способного заместить любую системную проблему. Оно же стремится снять вопрос об эксплуатации, создавая надстраивая модель универсальной ренты благ в виде платформы как услуги. Но главной заявкой на окончательное преодоление противоречий капитализма выступает представление труда как всеобщей универсальной услуги, доступной по нажатию кнопки. То есть капитализм формально приходит к собственной деконструкции через крайнюю форму общественного индивидуализма. Однако и площадки и иные созидатели во многом лишь создают иллюзию всеобщности: как они не могут решить проблему последнего километра, крайней полки (которая должна соперничать с роботизированной лавкой в каждом дворе, где выращивается и распределяется мелкозелень), так кажется не смогут в ближайшем будущем и перемещаться самодвижущиеся доставщики через леса и просёлочные тропы. Площадки так же как и продавцы стремятся создавать собственные товарные знаки как системообразующие для рыночной общественной экосистемы, но в этом случае они заменяют даже путь выбора потребителя на универсальный идеал наилучшего возможного выбора (становящегося своей универсальностью на одну полку с государственностью, от распределения которой стремится отдаляться их рыночная вывеска).

Если потребитель всё же будет избавлен от самой иллюзии потребления, то он обратится к поиску множественности путей и хотя бы к прослеживанию всей цепочки исходного присвоения и творчества с тем, чтобы определить действительную пропорцию экспроприации и созидания. Действительно, потребитель принимает на себя соответствующую роль и задаёт вопросы о применимости блага к его жизненному пути, а вместо этого он мог бы задаться вопросом о том, в какой местности осуществлялось производство, какие виды энергии были использованы и какой вред природе могли создать разработка, производство и доставка. Тем самым осуществляется окончательное развёртывание пути и деконструкция по крайней мере хозяйственного капитала может быть доведена до своей начальной точки.

***

Другие «виды капитала» замысливались как та или иная проекция хозяйственности и прагматики на общественные и культурные «поля». Что же является той движущей силой или частицей, которая образует эти поля никогда не было ясно. За пределами марксизма предлагались разнообразные варианты от поведения и действия до взглядов и прикосновений, да и у самих продолжателей Карла Маркса материал производительных сил выступал часто в виде продолжения самого человека как отвергнутой феноменологической субстанции, по причине отрицания его претензии на экзистенцию (точнее можно было бы сказать, что просуществование должно было открываться в виде особой нормальности классового общественного производства, в которой энтузиазм и просвещённость человека обёрнуты в новую материальную упаковку труда). Как бы то ни было, но современная диалектика ищет ответы в области слабости и даже можно так выразиться греховности человека (даже если не углубляться в недра как тёмной теологии, так и материальности), правда нужно оговориться, что эта слабость должна быть перенесена на гиперсубъект или новую форму построительного околлектививания.

В таких условиях возникают и новые верования в человека как существа двигающееся и подсчитывающее количество шагов. Да и само подсчитывание внезапно проявляется как идея для рассмотрения новой формы как сделочных, так и мировых денег (см. https://jenous.ru/publ/vopros_o_dengakh_2_chast/5-1-0-94). Вопрос здесь конечно состоит в культурной и эстетической нагрузке, которую мы можем доверить этим измеряемым движениям и определить генеалогию того разрыва, который больше не претендует ни на брошенность, ни на собственный труд. Чистая абстракция движения – вот что будоражит умы техноутопистов, формирующих образ нового человека как тела без органов, перемещающегося от физического до информационного пространства, а потом покоряющего природу, расположив открытую стеклянную стену по направлению к восходу. Но если мы отойдём по крайней мере на шаг назад за пределы масляной плёнки агломерации, то конечно обнаружим здесь стёртые монолитными балками и сваями тропы, которые также можно переоткрыть и включить в подсчёт шагов.