Археология пути

Иногда внутренняя интуиция в том и заключается, что нужно идти по дороге дальше и она приведёт к тем самым открытиям, ради которых начинался путь. Этот шаг в неопределённость как мы рассмотрели ранее, является неотъемлемой частью генеалогии дороги, и теперь мы можем уточнить, что он обусловливает присущую дороге причинность лучше, чем описывает её внешность и последовательность. Она же связана с эстетикой как поиском бесконечных смыслов, которые похожи на образование множества пересечений, которые позволяют парадоксальным образом сводить бесконечное и неопределённое к конечному и повторяемому.

Рассмотрение этого выбора же в сущности является весьма запутанным и принципиальным вопросом, так что парадоксально и даже то, что мы в предыдущем абзаце смогли свести всё многообразие онтологических оснований к краткому описанию. Например, можно сравнить соответствующий шаг в неизвестность с представлением о роли личности, о действии и основаниях воления, о предопределённости происходящего. И всё же если эти принципиальные вопросы решаются весьма многообразными способами, то дорога их все объединяет, поскольку тех, кого можно назвать подходящими или «адекватными» людьми легко определяют направление своего движения на дорожной сети, хотя на пересечённой местности это способны сделать немногие. Это подсказывает, что соответствующее представление выбора пути универсально как для человечества, так и для разумной жизни в принципе (в конце концов, звери также прокладывают свои дороги, хотя знаки и способы путевождения они для этого применять могут несколько иные). Но между тем саму открытость пути определяет не замкнутая размеченная сеть, а те точки, в которых происходит её расширение и сужение, на тех тропах, где немногие пересекают местность, определяя для себя сущность экскурса со-бытия природы и человека, либо просто направляясь дальше через брошенность. В соответствии с таким видением люди могут проектировать не конечное состояние как недвижимый капитал и даже города, а именно изменяющееся русло дороги.

Усилия по изменению действительности поэтому поставлены на одну карту с привычностью положения и действия в каждой точке и без места (которое можно назвать габитусом) и усилиями по его поддержанию. Но то что ощущают люди – это уже сама целевая система их личного и общественного движения одновременно, но это не то, каким образом производятся шаги. А между тем это производство и образует как построение, так и определяет те последствия, которые выключены из мироощущения. В вопросе о целеполагании неявно содержится и идеологический и прагматический интерес, поскольку приходится классифицировать действия и бездействия исходя из всей совокупности последствий. Габитус может быть скорее статичным, сложившимся состоянием, но он может восставать против системы с намерением её изменить. Почти же самое мы описываем через соотношение культурного и прагматического, где культурное позволяет переосмысливать сделанное, переопределять установки. Соответственно определив дороги в нашей возможности и слитности передвижения как особую культурную действительность, в которой мы через внутреннюю онтологию управляем отключениями и ускорениями, мы можем приступать к действию и во внешней части видеть то, как наши установки воплощаются, возвращаются или растворяются в планетарной среде. Конечный идеал габитуса как и целевой системы здесь определён опять же планетарной эстетикой, в которой снят вопрос как о субъективном, так и идеологическом по крайней мере на уровне всеобщего рассеивания, которое составляет большую часть всех воздействий и которая собственно упускалась из виду в столкновениях прошлого, в которых габитус определялся взаимоотношениями соседних районов и сочетаемостью, статусами проживающих по-близости людей. В планетарном смысле мы все в одной лодке, поэтому и вопрос статуса и класса решается сам собой: создаваемое и присваиваемое общественное пространство это не просто присвоение бытия, это внешняя онтология, выстраиваемая по системным, этическим и культурным правилам. Проложить здесь дорогу – это значит решить задачу намного более сложную, чем для условного действователя, наделённого всем багажом профессора экономики или даже самой антропологии. Отсюда новый габитус парадоксальным образом подвешен или брошен между присущностью прагматики и невозможностью планетарного целеполагания. Тем не менее, выход есть – это аккуратное планирование каждого шага с оглядкой на карту.

***

Человек может отходить в сторону от суеты городов и здесь он и способен обнаружить внешность онтологии и как брошенность самого поля и как выброшенность самого себя. В этом отчуждении определяется и его сопричастность абстракции и бытию дороги как моменту её зарождения и историчности археологической неразличимости. Намеченная пунктиром или проведённая толстой линией, она дана здесь во внешнем своём проявлении как все возможные пересечения рассматриваемых человечеством полей значений. И та абстракция которая внутренне неразличима и слитна с прошлым может становиться доступной для самонаблюдения, но только если известно, откуда она начиналась, иначе она становится лишь приятным образом таким как произведение современного искусства, которому не дали подпись. Дорога в этом смысле всё время балансирует между коротким замыканием и мыслительным напряжением, создающим стремление двигаться дальше. Во внутреннем построении мы устанавливаем это ограничение, во внешнем представлении – мы извлекаем скорость и направление. Становясь на развилку – мы наблюдаем данность всего общественного бытия как взаимодействие полей, а может и само общественное мышление. Развилка или пересечение можно сравнить с пересадочным узлом или общественным обсуждением, тогда как короткие замыкания видимо чаще происходят на стадионах или в концертных залах. В тишине библиотек, музеев, на кухнях и в тени парков наступают моменты разветвлений или топтания на одном месте до того момента, пока всё не перевернётся.

Что касается выраженности деятельности как труда, то именно через внешнюю онтологию дороги формируется собственно труд, как в то же время функционально означиваемый. Правда в этом установлении действия труда как целенаправленного выхода на тропу, включённую в сеть дорог, возможна особого рода запутанность. Например, хозяйственный дискурс, стремящийся применить метод «скользкой горки», направленный на создание захватывающих внимание читателя текстов, говорит, что написание текста должно планироваться и любой текст должен иметь цель. Правда когда возникает вопрос, где брать идеи для текста оказывается, что одним из способов оказывается случайный процесс[Халилов, 2022]. Для продающего текста может быть это не так важно, но мы должны понимать, что понятие цели стало новой мифологемой как и большинство построений продажников, создающих саму мифологему полезности (и решения проблемы) там, где действительная стоимость отличается в разы, а то и на порядок. Тем не менее, создавая любой текст, мы встаём на этот путь и вынуждены выбирать, насколько наш путь будет похож на «скользкую горку», коренистый дёрн, идеальный асфальт или же на зыбучий песок, а может и вовсе горную реку, по которой мы идём вброд, нащупывая камни.

В действительности всё изменилось с не столь давних пор: раньше было нормой дослушивать и дочитывать до конца как и проходить дорогу до точки назначения, но по мере роста загрязнённости текстового и иного содержимого, а особенно смешения разных видов содержимого чтение стало по большей части и у большей части населения обрывочным и диагональным. Осознают ли это сами продавцы и как же должны мыслить по крайней мере те, кто находится по ту сторону продаж и производства – это вопрос великого разделения (см. https://jenous.ru/blog/velikoe_razdelenie/2025-03-22-262), если только это не создание общественного пузыря недостатка сосредоточения и рассеянности внимания как особого вида институциональной технологии. Раньше эстетика дороги как и текста состояла в том, что дорога не могла быть скользкой, это считалось небезопасным. Скольжение или слалом были предметом занятий опытных людей, знающих как управлять риском. Теперь же в общественном пространстве джин был выпущен из бутылки и жизнь превращается в аттракцион невиданных щедрости и безумства. С одной стороны люди стремятся создать содержимое, которое будет поднято «алгоритмом» на вершину общественного внимания, с другой стороны никто не задумывается о конечной значимости и об ответственности за сказанное.

Конечно, раньше и прокладывание дорог и строительство городов могло подчиняться тем же принципам доступности материала и успех группы и её совета мог в большей части зависеть от ораторских качеств. Со временем мы можем наблюдать формирование тех системных элементов, которые можно считать полями или институтами, элементами общественными строительства. Сами же составные элементы должны одновременно с этим претерпевать изменение в виде нормирования своего внешнего бытия и в этом заключается роль внешней онтологии. Но упрощение текстов, стремление всеми средствами к общественной вершине вряд ли можно считать универсалиями, они свойственны обществам с повышенным индивидуализмом в особенности в период кризиса. То что мы наблюдаем сегодня – это не просто естественное изменение, это захват мирового сознания одним из способов мышления и попытка представления его как универсального. И это похоже на попытку превращения общественно доступных дорог на ведущие к рыночной площади катки с помощью подливаемой воды и морозильных установок.

Тот же факт, что общественные теории сами стремятся возвысить некоторого действователя (агента) или группы таких действователей и поставить его во главу одной из вершин сети общественного пространства объясняется как естественным антропоцентризмом, так и структурой мышления, склонной к очеловечиванию действительности. Рассматривая участки пути как первичную единицу исследования мы возможно отходим на шаг назад, но это и позволяет лучше рассмотреть картину. Затем в самом факте наблюдения и изучения отношений по поводу передвижения мы будем способы понять интересы действователей без обращения к самим действователям, тем более, что сущность самих действующих лиц поставлена под вопрос. Сама эта логика во многом опирается на практику юридического поля, если оно существует, учитывая исключённость из него например отношений с природой. Это можно рассматривать в виде внутренней онтологии права, которая устанавливает своеобразный забор вокруг всего человеческого и одновременно определяет правила передвижения по соответствующей дорожной сети правовых текстов и их толкований. Но тем самым логика действователей, выносящих конечные решения оказывается весьма условной (поскольку она противоречит как традиционным представлениям сообществ, так и обыденному опыту), между тем соответствующее представление поля оказывается перенесённым на общественный опыт «в виде универсального опыта трансцендентального субъекта»[Бурдье, 2008, с. 81].

В конечном итоге внешняя онтология должна заниматься соответствующей областью общественного производства, но традиционное изучение со стороны действователей возможно пересмотреть в пользу самого производства, при этом не впадая в структуралистскую крайность изучения текстов как законченного поля или же крайности построения самореферентных система у Никласа Лумана, в которой системное представление как должно заменить внутреннюю и внешнюю онтологию одновременно. В случае с правом изучение этой области общественного производства Пьер Бурдьё предлагает сводить к динамике правовых действователей в контексте их положения и места в структуре разделения труда с выявлением соответствующего капитала как «веса позиций». Между тем в такой трактовке носителями правового капитала как для континентального, так англо-американское права должны быть признаны общественные (судьи) или научные субъекты (профессора) либо соответствующие объединения[Бурдье, 2007, с. 84–86]. Но там же Пьер Бурдьё замечает, что правовой капитал определяется с учётом взаимодействия с полем власти, а также бюрократическими институтами. А это значит, что принадлежность этого капитала самим действователям весьма условна. С другой стороны, собственно источниками конфликтов, которые в концепции правового поля и капитала, должно решать право как подтверждение символического дохода (выполнения работы), являются самые разнообразные общественные и политические явления, поэтому и истоки его применения относятся к множеству областей в которых даже наличие субъектов может быть весьма условным (как происходит с большей частью хозяйственных отношений, выносимых за скобки общественных благ и экстерналий).

Право конечно можно понимать как дорожную сеть, расположившуюся над общедоступной дорожной сетью и на которой действуют особые правила дорожного движения и где также возникают конфликты, разрешаемые с помощью самого права, но удобнее проводить различие этих полей – общественного, на котором возникают и определяются как конфликты, так и мораль и справедливость и особая множественность правовых текстов и установок, а также отношений по поводу этого поля, которые не обязательно сводимы к прагматической функции. Даже капитал, привносимый правом, по-видимому заключается не только в возможности управления этим полем, но и в самом существовании этого поля как неувиденного и доступного прагматического инструмента и культурной системы. Между тем сам правовой капитал Пьер Бурдьё рассматривает как формально и до некоторой степени произвольно определённый в том смысле, что он зависит от влияния текущего запаса капитала политического (тогда как собственно представление права как общественно полезного поля становится создаваемой на заказ иллюзией, как и для других форм культурного капитала) и от процедуры перенесения капитала между полями[Бурдье, 2008, с. 107–111]. Это заставляет нас по-возможности отделять рассмотрение от самих действующих лиц, но вместе с тем не упускать их из виду. В этом формализме можно видеть образец, по которому представляется внешняя онтология, дополняющая действительность онтологии внутренней, в которой создаётся и содержится дополнительная ценность, которая во внешнем слое может быть произвольной. Поэтому саму культурную ценность можно определять без повторного археологического воспроизводства субъектов и институтов (которые часто оказываются либо ложными субъектами, либо гиперсубъектами), а вместо этого обратиться к текстам, отношениям и взаимоотношениям правовых троп(Примечание 5). Конечно, возможности оказывать влияние и производить трактовки с некоторой долей субъективизма в правовом поле также можно представлять как ценность с тем или иным знаком, но она будет таковой только для той или иной партии, группы лиц, сообществ и отдельных людей, существующих как бы на частных дорогах или перекрывающих общественные дороги в своих интересах, равно как и показывающих свою близость к людям путём самого факта пользования такими дорогами.

И самое интересное – это та структура, которое обеспечивает собственно связь настоящего с будущим, которую можно определить как этос или интеллектуальную машину, тот действительный прагматический капитал, который не привязан к субъектам. Дороги и особенно тропы представляют хороший пример этой связи без соответствующей принадлежности. Попытки же людей создать общественно-хозяйственные машины на основе природных областей могут вызывать только недоумение как попытка ввести ценник на просмотр цветения лилий и кувшинок. Неявно такое расценивание осуществлялось в виде приравнивания природы к общественному благу при превращении природопользования в придаток государственного устройства и устойчивости, однако путь начинается всегда с другой стороны – со стороны незаметных и никому не принадлежащих следов. Для права Пьер Бурдьё предлагает считать подобной машиной времени кодификацию и толкование прецедента, а также и формальный перенос закона, либо изобретение новых законов (что более революционно), но в то же время принцип отрицания научного осмысления реальности[Бурдьё, 2008, с. 112–119]. В этом смысле внутренняя кодифицирующая борьба похожа на самоцель по поддержанию дорожной сети, за которую управляемые на городском наборе данных машины не должны выезжать. Это же похоже на формирование общественного нормативного способа мышления одновременно поддерживающего и сам государственный капитал как молчаливое согласие с цивилизационными устоями. Но то, какой универсальный способ рассмотрения можно положить для всех культурных полей Пьер Бурдьё отмечает в заключении статьи о власти права при рассмотрении функции поддержания символического порядка: это с одной стороны накопленные действия, а с другой стороны обращённость или «инверсия» намерений[Бурдье, 2008, с. 120]. Отсюда мы можем подытожить, что формирование внешней онтологии направляется в сторону символической устойчивости, а единицей производства выступает шаг или действие (а также бездействие – как частный случай обращённости). Целеполагание в целом здесь представляется стохастическим процессом, тем не менее оставляющим структурированный археологический след. Общественная археология поэтому не может объяснить производство как жизненный процесс, но оно позволяет приблизиться к осуществляемым шагам. Особый интерес представляет наложение физического и правового пространств, поскольку они фактически соединяют понятия действий как движений, если и не полностью доступны к наложению (в части условных и мыслительных действий, однако приравнивая мыслительный процесс как доступную к управлению единицу дорожной сети мы можем установить вполне законченную гомологию). А именно наличие на улицах подсистем участников движения со своими уровнями ответственности и осведомлённости подобно различным уровням в правовой системе от не достигших дееспособности, до граждан, далее комиссий и советников до профессиональных юристов и наконец судей и государственных правовых служащих. Сейчас может быть сложно сказать, какая из подсистем была первичной, но в своих культурных принципах они имеют много общего и зеркального: одна образует физическую топологию, другая – формальную или лучше сказать умозрительную, которые совместно определяют устойчивость символического производства. Мышление в этом смысле может «цепляться» за структуры физического перемещения или же правового порядка, но эти общественные средоточия образуют области наибольшего соединения и напряжения полей. На периферии же, в области троп, структуры будто бы растворяются и здесь, можно сказать на бытовом, народном или же природном уровне в силу вступает онтология внутренняя. На пересечении этих областей возникает ноопроизводящая интеллектуальная созидательная машина, которая определяет согласованность всего общественного производства как неоднородного бытия.

Список упомянутых источников

1. Бурдье П. Социология социального пространства // М Институт Экспериментальной Социологии. 2007.

2. Бурдье П. Социальное пространство: поля и практика // 2008.

3. Бурдье П. О государстве: курс лекций в Коллеж де Франс (1989-1992) // 2016.

4. Бурдье П. Экономическая антропология. Курс лекций в Коллеж де Франс (1992–1993). : Litres, 2019.

5. Курпатов А. Машина мышления. : Litres, 2022.

6. Сапольски Р. Кто мы такие? Гены, наше тело, общество. : Альпина нон-фикшн, 2023.

7. Халилов Д. Метод скользкой горки: Сторителлинг для Reels, Stories, TikTok-роликов и других форматов социальных сетей. : Альпина Паблишер, 2022.

Примечания

1Отгороженность здания, безусловно, противопоставляется соборности дороги как один из архетипических образов. Можно привести и существенные контраргументы: общественные здания и в частности храмы образуют средоточие соборности. Вместе с тем соборность в смысле агоры и вече были связаны скорее с площадными структурами, а значит с пересечением дорог. Дорога стала с другой стороны местом проявления имущественного и статусного разделения начиная от транспорта до уровня обслуживания. Но это разделение характерно по-видимому в основном для эпохи послесовременности, тогда как раньше длительные путешествия были затруднительные для всех, а обязанностью и привилегией для знати было служение и перемещение верхом в различных условиях. Соответственно по сумме доводов можно признать за дорогой преобладающий перевес в сторону соборности по крайней мере до XX в.

2В этом смысле государство можно понимать и как производство и поддержание неравновесных функций, функций неравенства, поскольку совсем не обязательно они постулируют записанные в конституциях мифологемы. Вопрос конечно, сводится не только к извечной ухудшенности действительности по сравнению с моделью и номинализмом, но в том, является ли такая функция оптимальной в принципе и как она может быть перестроена, что собственно является отчасти темой настоящего раздела.

3Спустя некоторое время после написания этих строк я нашёл согласие с этими тезисами в лекциях Пьера Бурьдё. Так, государству приписывается по крайней мере основная функция – общественного сохранения или «сохранения условия накопления капитала», но выполняет оно их в качестве некоторой «фикции» или «ортодоксии»[Бурдье, 2016, с. 55–56]. Но его подход состоит в поиске языка, который бы позволил проникнуть кажется как за пределы привычных представлений, так и сложившегося дискурса, языка. Видимо, одной из попыток обнаружить этот язык является исследование вопросов обмена, дара в условиях, где ещё не действует собственно режим государства и соответствующее производство коллективной веры он обнаруживает в особых символических обменах, которые были частью непрерывного творческого воссоздания отношений в архаичных обществах, а сегодня это может сохраняться в области чувственного, например в семейных отношениях. Из соответствующих лекций (особенно раздел «Постоянное воссоздание веры» и предшествующие примеры) мы видим, что обмены буквально производят общественную и семейную устойчивость благодаря неравновесности во времени и продолжающемуся обмену[Бурдье, 2019]. Здесь для нас важно отметить, что вопрос преемственности упирается в некоторые символические построения обнаруживаемые и понимаемые через веру как неопределённость и высшее благо, согласие. Это может казаться не связанным напрямую именно с путём, однако отметим здесь по крайней мере тот факт, что корни такого воссоздания должны уходить именно в привычку непрерывного перемещения, поскольку вера определяет и генеалогию пути как содержащую неопределённость и саму структуру взаимопомощи, когда помощь одних участников должна дополняться и замещать помощь других в разные моменты времени, причём само действование помощи напоминает дар, поскольку исходя из неопределённости пути она требуется в случайные моменты (то есть распределение вероятности независимо). Современная инфрастуктура за своей функциональной однородностью опирается на то же распределение как коллективный фонд страхования, но ставший уже многоуровневым, в походе же как мы рассмотрим далее эта символическая возможность и необходимость жертвования проявляется непосредственно, что между тем создаёт одно из оснований экскурса.

4Здесь любой приверженец подхода качества должен сказать, что такое определение неправильно: нельзя сказать, что мы должны сделать что-то лучше или хуже без операциональных определений. Тем не менее, когда в кайдзен говорят о ежедневных улучшениях и сокращении потерь, то всем это понято. Также относительно понятны цели снижения загрязнений, сохранения биоразнообразия и защиты интересов сообществ. Операциональных определений для соответствующих целей было дано достаточно в рамках различных концептуальных основ. Проблема скорее заключается в обеспечении многокритериального выбора, который в случае той или иной технизации сводит общественные науки к точным, но тем не менее не позволяет ответить на исходный вопрос ,что мы понимаем под «лучшим».

5Правовые «тропы» можно понимать как содержание любых общественных отношений, в том числе оформляемых в виде текстов, договоров, связанное с выражением этики, справедливости и иных подобных элементов внешней онтологии. Например, любое содержимое, создаваемое через хозяйственное или культурное производство, одновременно содержит в себе отсылку к принадлежности «автору», «обществу» и соответствующие правовые подтексты. В этом смысле тропа похожа именно на то место леса, где осуществляется вторжение на эту природную ткань «произведения» со стороны общества: постепенно она становится инструментом наблюдения и регулирования, лёгкого доступа к управлению. И собственно любая тропа поэтому содержит правовой подтекст природоохраны и принадлежности этого участка. В доисторические времена это регулирование могло быть более строгим исходя из системы табу, но это не значит, что кодификация не способна противостоять «необязательности» своего исполнения. Табу как и моральный закон, местные правила сообществ сохраняются и могут противостоять основному правовому полю, но могут его поддерживать как тропы определяют целесообразность прокладки широких дорог.