Влюблённая в лёд

Пролог

С этого момента моя жизнь превратилась в сущий кошмар. Лед, который когда-то был моим домом, где царила моя непоколебимая уверенность, теперь стал сценой для моей безграничной тревоги.

Я слышу, как вокруг меня раздаются аплодисменты, но они звучат так далеко, словно я нахожусь на дне глубокого моря, звук просто не может дойти до меня. Я заставляю себя собрать все свои мысли, отчаянно пытаясь сконцентрироваться на том, что ждет меня впереди. В уме я проговариваю каждый шаг, каждое движение, словно читая заклинание, которое должно уберечь меня от беды.

Шаг, еще шаг – пока все идет строго по плану. Прыжок, два идеальных оборота вокруг себя. Мое тело двигается уверенно, поворот элегантный, и я снова устремляюсь в следующий прыжок. Адреналин мчится по венам так бурно, что я буквально чувствую, как он наполняет каждую клеточку моего тела, разжигая во мне огонь.

И вот, наступает момент истины. Я пытаюсь выполнить третий оборот. В этот миг мне кажется, будто небо над головой разразилось молнией. Мои ноги перестают слушаться. Я чувствую, что теряю контроль, и в одно ужасное мгновение весь мир переворачивается – я падаю на лед, словно кукла с оборванными нитями, потерявшая всякую грацию и форму.

Момент столкновения с этой холодной, зеркальной поверхностью происходит как будто в замедленной съемке. Я не чувствую ничего, кроме абсолютного шока и леденящего страха, прежде чем острая, невыносимая боль пронзает мою лодыжку. Я не могу сдержать крик. Лед, мой бывший союзник, теперь кажется врагом, готовым сбросить меня за пределы арены, за пределы моих сил, за пределы всякой терпимости.

Я пытаюсь осознать, что произошло, и машинально потираю ногу. Но в тот же миг, этот физический шок сменяется горьким осознанием: я только что потеряла свой шанс. Моя мечта разбилась о лед.

Зрители поднимаются со своих мест. В их глазах я читаю испуг, недоумение и, о, этот зловещий отблеск злорадства, который всегда так режет слух и душу. Позже, в этом тумане боли и стыда, я замечаю, что на некоторых лицах проскальзывают даже улыбки. Это полное фиаско. Я чувствую, как в груди разрывается что-то важное, что-то неотъемлемое от меня самой.

Лица судей остаются нечитаемыми, они словно высечены из камня. Но я ищу их взгляды, как если бы в них могла скрываться хоть капля надежды, хоть крохотный шанс отменить произошедшее. Но взгляды судей ничего не меняют. Я сижу, и моё одиночество на этом огромном льду – оглушительно.

Нейтральные, нечитаемые лица судей не давали мне никакой надежды – они только усугубляли мое отчаяние. Мои глаза метнулись в поисках одного единственного, самого важного для меня взгляда, я поймала взор моей матери и по совместительству моего тренера, Тины Розенберг. То, что я увидела, нанесло мне самый сильный удар: в ее глазах горели гнев, разочарование и, возможно, самая ужасная для меня вещь – досада.

Она смотрела на меня, как на несостоявшуюся надежду. Я почувствовала, что подвела ее, опозорила ее известную фамилию и унизила не только себя, но и всех, кто в меня верил. Это чувство вины было тяжелее физической боли.

Я попыталась подняться, но это чувство вины сковывало мои ноги сильнее любого спазма. Каждый удар сердца отдавался эхом в моих ушах, напоминая мне, что я только что изменила свой путь – и, возможно, навсегда. Мне было сложно поверить, что все обернется вот так, ведь всего несколько минут назад я встала на лед, полная надежд и амбиций. Но вот он, момент, когда что-то сломалось не только в моем теле, но и в самой глубине души.

Вдали, среди шепота зевак и нервного ожидания зрителей, я заметила хрупкие лица, полные смятения и жалости.

Внезапно в моем поле зрения возникла женщина-медик.

– Вы в порядке? – настойчиво спросила она. В белом спортивном костюме она казалась лучом света в этом клубе тьмы, окутавшем меня.

– Да, – выдавила я. Мой голос дрожал и звучал слишком хрупко, слишком слабо, чтобы оспаривать произошедшее.

Я инстинктивно терла левую ногу, отчаянно надеясь, что этот жест каким-то чудом прогонит боль, словно она могла исчезнуть по моему желанию.

– Встать сможете? – ее голос звучал уверенно и ободряюще.

Я кивнула, собирая из последних сил свою волю в единое целое. Она подошла ближе, протянула мне руку, и, обняв меня, помогла подняться.

Как только я встала на ноги, мир вокруг меня потемнел, как будто погас свет не только на катке, но и в моем внутреннем мире. Моя больная нога ощутила каждый шаг как тяжелейшее испытание, и я хромала, опираясь на плечо этой женщины-медика.

Шаг за шагом, словно я пересекала извивающийся тоннель, полный терний и колючек, я пробиралась к выходу.

Зрители смотрели на меня с неодобрением, их взгляды были точны и резки. Я ловила их осуждающие шептания, ощущая, как будто невидимая сотня пальцев тыкала в мою сторону, обвиняя меня за это фиаско. В этот момент я чувствовала себя не просто физически побежденной, но и окончательно сломленной.

Когда мы, наконец, достигли раздевалки, мир вокруг меня снова стал нереальным, исчез. Я с огромным трудом села на лавочку. Холодное сиденье скамейки, казалось, притягивало меня к себе, словно сама ледяная поверхность катка звала меня обратно в свои ледяные объятия. Я начала снимать коньки, сбрасывая их, словно тяжелые оковы, и с каждым движением меня все сильнее уносило в темноту моего внутреннего потрясения.

Женщина-медик аккуратно прощупала мою ногу. В этот момент я закрыла глаза, отчаянно пытаясь отключиться от реальности. Я не хотела слышать, не хотела видеть и, главное, не хотела понимать, что происходит со мной и что это значит для моей карьеры.

– К счастью, кость цела, – произнесла она с заметным облегчением. – Небольшой вывих, три недели отдыха, и нога будет как новая.

Три недели? Эти слова прозвучали в моем сознании как приговор. Мой внутренний мир снова взорвался – три недели для фигуристки, для меня, это не просто время, это целая вечность. Я кивнула, хотя моя душа напоминала бурное море, полное волн схлынувших надежд и стремлений. Я чувствовала ярость, гнев, досаду и, что было самым худшим, – чувство предательства самой себя.

Медик покинула раздевалку, оставив меня наедине с моими тяжелыми мыслями. В этот момент я осознала, как сильно я зажата в тисках собственных ожиданий, чужих надежд и всеобщего безразличия.

Как мне сказать об этом матери? Я знала, что ее реакция станет катастрофой, что взрыв эмоций будет необратим. С каждым мгновением я понимала – я застряла в нашем обыденном кошмаре, в мире ожиданий, которые теперь словно щупальца осьминога сжимали меня в тиски.

И тут, словно предвидя мою неспособность справиться с этими тревогами, в раздевалку вошла она.

Ее светлые волосы взметнул порыв ветра, а злые зеленые глаза пронзили меня насквозь. Я сразу поймала себя на мысли, что укрыться от ее гнева не получится.

– Бездарность, – бросила она с презрением, ее слово ударило меня прямо в лицо. – Ты хоть понимаешь, что теперь ты в пролете?! Ты меня опозорила!

Я опустила глаза, не зная, как справиться с этой атакой. Внутри меня раздавался внутренний голос, заполняя пространство настойчивыми, сжимающими тисками. Но в этот момент, когда я произнесла свои слова, я ощутила уверенность, хотя бы крошечную:

– Я понимаю.

– Нет, ты не понимаешь! – закричала она, ее слова были полны яда. – Ты завалила чемпионат Штата! Ты не прыгнула тройной аксель! Опозорила меня! Что скажут на это люди?!

Слова матери, полные яда и презрения, врезались в мои уши, как острые иглы. В тот же миг меня пронзило мгновенное воспоминание о том ужасном моменте на льду: я вновь почувствовала, как все взгляды зрителей слились в единую холодную волну, целенаправленно ожидая моего поражения и неудачи. Их напряженное, почти злорадное ожидание словно обжигало мою душу.

Я подняла взгляд на мать, и в ответ на ее обвинения из меня вырвалась горькая, бессильная усмешка.

– Скажут, что я недостойна такого тренера, как сама Тина Розенберг, – произнесла я, слыша, как в этих словах, сказанных нарочито равнодушным тоном, кроется невыносимая боль и самоирония.

– Не смей мне дерзить! – закричала она в ответ, ее голос дрогнул от чистого гнева. Она резко развернулась и, не удостоив меня больше ни словом, покинула раздевалку. Ее уход был подобен взрыву, оставившему после себя лишь едкий запах разочарования и обиды, который она унесла с собой.

Оставшись одна в унылой раздевалке, я тяжело вздохнула, пытаясь сбросить с себя невыносимый груз, который давил на грудь, словно густая, тяжелая утренняя роса. Медленно я повернулась к зеркалу и увидела свое отражение: глаза, полные невыплаканных слез, и бессильная, искаженная улыбка.

Мне казалось, что я больше не контролирую это тело, в котором каждый мускул, каждая кость постоянно испытывают не только радость триумфа, но и муки поражения. Я всегда стремилась к олимпийскому пьедесталу, это было моей путеводной звездой, но сегодня, на холодной ледовой арене, я почувствовала себя не фигуристкой, а пленницей своих собственных, огромных мечтаний.

Я начала с трудом стягивать с себя мое облегающее, расшитое сверкающими камнями платье и тесные, искажающие ощущение колготки. Свобода пришла, когда я переоделась в старые джинсы и уютный свитер. Они были мягкими и свободными, став почти символом бунта против всего, что произошло сегодня на льду.

Каждое движение давалось мне с трудом – ноги все еще ощущались как перетянутые резинки после изматывающей нагрузки и падения. Но я ловко, почти механически, сложила свои коньки в сумку. Они казались теперь такими тяжелыми, будто несли в себе не только сталь лезвий, но и тяжесть рухнувших надежд.

Выходя из раздевалки, я осознала с ужасающей ясностью: этот мир за дверями меня не ждал. В ту же секунду холодный уличный воздух обнял меня, но в этом объятии не было ни грамма утешения или радости, лишь колючая отчужденность.

И вот оно. Мгновенно вокруг меня закружились папарацци. Их камеры вспыхнули, словно на меня обрушился свет тысяч звезд, только это был свет не славы, а ненавистной публичности. Я почувствовала себя в центре отвратительного шоу, превратившись в игрушку для публики, которой оставалось лишь наблюдать, как я медленно и мучительно ломаюсь.

– Эмма, как вы прокомментируете свой провал?

– Почему вы не смогли выполнить тройной аксель?

Неумолимо раздавались вопросы, их поток был бесконечен. Словно бесконечная очередь шальных автоматов, они расстреливали меня без сожаления.

Я ощутила, как ненависть и обида нахлынули вновь, накрывая меня душной, тяжелой волной, давя на грудь. Чувствуя, как на мое тело начинают накатывать волны паники, я побрела прочь, хромая на больную ногу. Я не могла ответить на их вопросы, не могла даже до конца осознать, что произошло. Мой мозг требовал тишины, но вокруг был лишь этот оглушающий хаос.

К моему счастью, времени на этот допрос не оставалось, и я поблагодарила небеса за то, что такси прибыло так быстро. Я буквально рухнула в машину.

Такси вскоре скрыло меня от этого навязчивого, слепящего света, от этих жадных глаз, которые впивались в каждую каплю моей боли, пытаясь высосать из нее сенсацию.

Моя одинокая, холодная квартира была единственной мыслью, которая теперь грела меня – убежище, где можно было зализать раны. На этом моя карьера фигуристки, казалось, окончательно закончилась. Однако, несмотря на физический крах и душевное опустошение, ощущение, что однажды я все же вернусь, оставалось во мне, как не потухший факел в самой глубине моей груди. Оно горело слабо, но упорно, не давая мне погрузиться в абсолютную тьму.

Глава 1

Я живу на съемной квартире, отдельно от своей матери, хотя мне всего семнадцать. Моя жизнь, которая казалась прежде безоблачным небом, была неожиданно и резко накрыта грозовыми тучами. Как говорила мама, ей было достаточно видеть меня на катке, но терпеть моё присутствие ещё и дома было ей в тягость. Я вернулась в свою небольшую квартирку, уставшая и измотанная, и, не раздеваясь, рухнула на кровать.

Нога все так же болела тупой, ноющей болью. Усталость накрыла меня волной, но я знала, что не могу просто так прогнать боль. Я заставила себя отодвинуть штанину джинсов, чтобы посмотреть на свою лодыжку. На ней красовался большой фиолетовый синяк, будто художник неаккуратно оставил мазок на моем теле. Кожа вокруг опухла и покраснела, и в этот момент меня охватило всепоглощающее чувство безысходности. Я понимала, что теперь меня ждет обязательный трёхнедельный запрет на каток.

«Класс», – пронеслось в голове с горькой иронией. Я глубоко вдохнула и снова рухнула на кровать, уставившись в потолок, который казался таким бесконечным и равнодушным.

В тот момент, когда я уже почти заснула, телефон начал обрываться от уведомлений. Я потянулась к нему, и все мои уставшие мысли о боли, слезах и неудачах сжались в маленький комок гнева, когда я открыла Instagram. Я ужаснулась жестокости комментариев под своими фотографиями.

«Эмма Розенберг просто отстой», «Она самая худшая фигуристка в Штате, теперь она больше не мой кумир», «Кимберли Кейн намного лучше» и так далее. Каждый комментарий был как нож, который глубже вонзался в мою душу.

Я отключила интернет и, чтобы не расстраиваться еще больше, просто выключила телефон.

Кто такая Кимберли Кейн? Звучит как наивный вопрос, но именно он терзает меня до сих пор. Молодая девушка, ей столько же, сколько и мне – семнадцать. Это не просто соперница, это отчасти мое Альтер-эго, тот идеальный образ, к которому я стремилась, но, как мне казалось, никогда не смогу его достичь. А еще моя мать – её тренер. «Как здорово, не правда ли?» – снова мелькнула ядовитая ирония.

Моя мама всегда превозносила Кимберли, на тренировках больше времени уделяла ей, чем мне. Она всегда сосредоточенно работала с Кимберли, погружаясь в её успехи, пока я оставалась в стороне, как призрак, бродящий по пустым коридорам катка.

Каждый раз, когда они вдвоем заливались смехом во время разминки или устраивали очередную съемку для Instagram, я чувствовала, как меня поджигает непереносимое, жгучее чувство. Вокруг меня были комментаторы, на каждом шагу я слышала шепоты зависти и укоров, но они были лишь музыкальным фоном к той трагедии, которую я переживала каждый день. С каждым новым успехом Кимберли, с каждым ее соло на соревнованиях, мое сердце туго сжималось, а мечты о блестящей карьере таяли, как снег на солнце.

Забытая и оставленная, я чувствовала себя как недоделанная кукла, которую время от времени выносили из коробки, чтобы на миг занять место. Мама любила говорить: «Эмма, ты должна быть лучше. Ты должна стараться больше». Но она не видела, как я стараюсь, как слезы катятся по щекам после каждой тренировки, когда я не могла упорно выполнить какой-нибудь элемент.

У меня оставалось еще немного сил, я встала и подошла к зеркалу. На моем отражении было нечто отталкивающее. Мои запавшие глаза и дрожащие губы выдавали состояние глубокой депрессии, которая нарастала во мне, как накопленный лед на лезвии коньков. Я вспомнила, как мама всегда говорила о том, что лед требует собранности и упорства. Но что делать, если самой главной поддержкой является тот, кто добивает тебя?

Я поняла, что не могу сидеть сложа руки и позволять другим определять мое «я». У меня была мечта – вернуть себе не только каток, но и уважение, которое когда-то существовало между мной и мамой. Я достала блокнот, один из немногих, где записывала свои мысли. Ставя перед собой четкие цели, я приняла решение не сдаваться. Не быть лишь «дочкой тренера», а стать личностью, достойной своего места на льду.

Иногда мне казалось, что моя жизнь – это какая-то дразнящая игра, в которой я всегда оказывалась в проигрыше.

Все эти чувства сжались вместе и словно душили меня. Я должна была или оттолкнуться от них, или, в конце концов, сдаться. В тот момент, как я закрыла глаза, я поняла, что в меня кто-то постучал. Это был вопрос, который больше всего меня мучил: могу ли я быть успешной, если моя собственная мать меня ненавидит? Если даже лед, который завораживал меня, стал таким холодным и жестоким?

Весь вечер я провалялась на кровати, глядя в потолок, о чем-то мечтая, и, в конце концов, уснула, полная обиды и разочарования.

Утро настало неожиданно ярким, как будто мир решил напомнить мне о своих просторах вне четырех стен. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь плотные занавески, создали теплое пятно на полу, приглашая меня начать новый день. Я потянулась, а затем, как всегда, направилась к своему неизменному спутнику – зеркалу. Сначала мне не хотелось смотреть на себя, но, собравшись с силами, я заставила взгляд задержаться на своем отражении.

В зеркале смотрела на меня девушка с растрепанными светлыми волосами, которые казались соломенными от недостатка ухода, и уставшими голубыми глазами, выдающими бездну эмоций. Я отметила, как бледность лица контрастирует с нежным румянцем, который мне хотелось вернуть.

– Не вешай нос, – шептала я себе, утирая слезы, потянувшиеся к щекам.

Воспоминания о жестоких комментариях, которые раздались после последней гонки, вновь нахлынули, как неотступный призрак. Они вот-вот поглотят меня, но внутри разгорелся огонь. Да, я не могла кататься, но это не означало, что я сдамся. Я схватила телефон, вновь подключив интернет. В этот раз я сделала осознанный выбор – не читать комментарии, а сосредоточиться на том, что могу улучшить в себе. Я вспомнила, как мечтала о выступлениях в олимпийском сезоне, и одно лишь это напоминание подстегнуло меня.

Сев за стол, я открыла свой любимый блокнот с пожелтевшими страницами и начала записывать мысли. На каждую страницу легли мои размышления – о тренировках, о тех сильных и слабых сторонах, которые требовали работы. Я думала о каждом элементе: о прыжках, о вращениях, о том, как мне нужно улучшить свои шаги. Я мечтала стать фигуристкой, которой могла бы гордиться не только мать, но и я сама.

Дух соперничества начинал окутывать меня, как легкий туман перед восходом. Я чувствовала, что начинается новая глава, и это будет моя история – история Эммы Розенберг, которая не собиралась сдаваться и прятаться в тенях.

Я подняла голову, ощущая, как уверенность наполняет меня. Вспомнила о своих тренировках в ледовом дворце: о холоде, который щекочет щеки, о звуках скользящего по льду конька. Я вспомнила, как скользила, как волнение перед выступлением обжигало мне душу, как волны аплодисментов могли заставить забыть о страхах и сомнениях.

– Я сделаю это! – произнесла я вслух, словно вселяя в себя веру.

Собравшись, я выключила телефон, выбросила из головы все, что могло отвлечь меня, и направилась к катку. Впереди меня ждал день жесткой, но необходимой работы над собой. Воспоминания о недавних неудачах отошли на второй план, уступив место новым целям и планам. Я обрела ясность, которую так долго искала, и знала: эта новая Эмма Розенберг достойна борьбы.

Через час я уже стояла собранная у входа в каток. Волнение заполняло меня, смешиваясь с пронизывающим холодом, проникающим в легкие сквозь тонкие осенние вещи. В какой-то момент я почувствовала легкую боль в левой ноге – это было последствие травмы, о которой все еще шептались вслух. Но я старалась не думать о ней. «Не сейчас» – повторяла я себе, как мантру, чтобы отгородиться от страха и неуверенности. Глубокий вдох, и я сделала шаг внутрь.

Свет, вырывающийся из ярких ламп, отражался на гладком льду, заставляя его искриться как драгоценный камень. Я прошла мимо охраны, и, взяв за правило игнорировать сладкие запахи свежей выпечки и горячего шоколада из кофейни, направилась к катку. Подготовка к соревнованиям проходила на глазах, я заметила свою мать, как всегда, с бордовым блокнотом в руках, а также Кимберли – мою соперницу, вернее, ту, которую все считали фаворитом. Она, грациозно вращаясь, легко исполняла тройной аксель, а в этот момент в груди у меня взметнулась волна зависти. Как же мне хотелось летать также, как она! Я попыталась подавить этот момент; мне нужно было оставаться верной себе, своей мечте. Я подняла голову и направилась к матери.

Когда я подошла поближе, она выглядела сосредоточенной, отдавая указания Кимберли. Внутри меня опять закололись сомнения, но я старалась держаться уверенно. Она обернулась и, увидев меня, нахмурилась.

– Ты что здесь забыла? У тебя же травма, – произнесла она, в ее голосе прозвучало так много пренебрежения, отчего холод прокрался мне в душу.

– Я пришла посмотреть, – ответила я, выжав из себя то, что должно было звучать уверенно. – Раз уж не могу тренироваться, буду наблюдать.

Моя попытка остаться рядом и поддержать себя потерпела крах, как будто я наткнулась на непреодолимую стену.

– Незачем, – фыркнула она, отмахнувшись. – Возвращайся домой.

– Но мама… – начала я, но вскоре была прервана.

Я знала, что нужно сохранять спокойствие, но в этот момент мой голос сорвался, как будто был арестован чьей-то недоброжелательностью. Она продолжала говорить, в каждом ее слове слышалось железное постоянство.

– Не надо называть меня так при людях, я же просила, – произнесла она, закатывая глаза, и мне ничего не оставалось, кроме как сжать кулаки от досады. – Я тут подумала…

– О чем ты думала? – перебила я, уже предчувствуя, к чему это ведет.

– Я не могу больше тебя тренировать, – произнесла она, как будто сообщая о погоде.

В ту же секунду я ощутила, как мир вокруг меня разломался на кусочки. Невозможность справиться с ощущениями паники и отчаяния словно нахлынула на меня, придавила так тяжело, что мне захотелось закричать.

– Почему? – выдавила я сквозь стиснутые зубы, в то время как слезы собирались в глазах, но долгое время отказывались вырваться наружу.

– Потому что мне нужно сделать ставку лишь на одну фигуристку, – произнесла она смиренно, даже не дрогнув. – И это Кимберли, ты знаешь это сама.

Сдерживаясь изо всех сил, я ощутила, как слезы всё же рвутся наружу, горячие и обжигающие. Все мои мечты, все годы упорной работы, казалось, сгорели под давлением ее слов. Я не могла представить, как продолжать дальше без поддержки той, которая должна была быть моим самым большим союзником. Как быть той, кто выбросил кольцо для защиты на лед, если поддержка вдруг исчезает?

Я осталась стоять, полностью опустошенная, обнимая себя руками, будто пыталась защитить от холода не только тело, но и душу. Надежда вдруг показалась такой далекой и недостижимой.

Едва сдерживая ком в горле, я развернулась и вышла с катка, не произнеся ни слова на прощание. Каждый шаг ощущался как борьба с невидимой силой, тянувшей меня обратно, словно лед был моим единственным домом. Но не в этот раз.

«Класс. Спасибо тебе, мама», – пробегала мысль в голове, когда слёзы, которые я с таким трудом старалась скрыть, начали катиться по щекам. Я вышла на улицу, где холодный воздух ударил в лицо, принёс с собой облегчение и остроту боли одновременно. Мне было так больно, что я не удержалась и села на ближайшую лавку, закрыв лицо руками, чтобы скрыть от прохожих моё отчаяние. Я больше не хочу быть здесь – ни в этой стране, ни под безразличным взглядом матери.

Внутри меня боролись чувства: горечь утраты, всепоглощающее горе и непонятно откуда взявшаяся надежда. Я вытащила телефон из кармана и набрала номер отца. Мое сердце гулко стучало в ожидании. Звонила в надежде, что он поймёт.

– Алло, – произнесла я, вытирая слёзы, вдыхая холодный воздух, чтобы успокоить себя.

– Эмма, всё хорошо? – его голос звучал так заботливо, что в этом вопросе угадывалась тревога. – Ты плачешь?

– Нет, пап, – произнесла я, хотя улыбка сквозь слёзы выдавала меня. – Я хочу к тебе, можно приеду?

– А как же мама? Что она скажет? – пришлось ответить на его логичный вопрос.

– Она будет не против, – я уверенно произнесла это, хотя внутри всё сжималось от страха и неуверенности.

– Ну хорошо, приезжай, – согласился папа, и я почувствовала, как на меня накатывает новая волна энергии. – Тебе взять билет?

– Нет, я куплю сама. Прилечу ближайшим рейсом, – решила я, когда внутри меня забурлило желание бросить всё и начать заново.

Мы попрощались, я встала с лавки, прихрамывая, чувствуя, как светит солнце и как сложно вернуться в ту жизнь, которая отнимала у меня всё. Мысли о будущем крутились в голове: о том, как я уезжаю в Канаду – куда-то вдаль, туда, где смогу начать новую жизнь. Я собрала свои вещи, чувствуя, как надежда переполняет меня. Я не сдамся и продолжу бороться, даже если для этого понадобится покинуть всё привычное.