Бабий грех

– Хватит язык трепать, – сердито топнул ногой Тимоха. – Говори толком, кто у них там сможет лоскут опознать.

– Есть один человечек, – шумно вздохнул Никишка. – Сможет она помочь, но только за рубль.

– Чего?

– Есть у тебя рубль?

– Откуда у меня такие деньжищи? – уставился на Никишку Тимоха, как пастух на бодливую корову. – Нет у меня рубля.

– Займи у кого-нибудь, – хлопал белёсыми ресницами Никишка.

– А у кого я займу?

– У кого, у кого, – замотал головой и хитро ухныльнулся Никишка. – У друга своего лучшего…

– У какого еще друга? – Тимохе стал здорово надоедать этот пустой разговор, и немного зачесались кулаки. – Уж не у тебя ли?

– А хоть бы и у меня, – на всякий случай сделал шаг назад Никишка. – Я за друга в огонь и в воду пойду, и деньги я свои кровные за тебя нужному человеку отдал, но ты мне их обязательно верни. Тяжело мне деньги достаются. Сам понимаешь, дружба дружбой, но я не такой богатый, чтоб направо да налево рублями разбрасываться. Ты мне отдай сейчас, сколько можешь, а остальное денька через два-три вернёшь. Ладно?

У Тимохи был гривенник. В потайном кармане он еще с весны хранил, и отдавать эти деньги никак не хотелось. В другой раз Скорняков ни в жизнь бы с деньгами не расстался и в долги бы не полез, а пошёл вместо того к Сидору Акимычу и сказал бы: так мол и так, есть во дворце человечек, какой может, а не хочет, помочь нам в деле розыскном. А уж Сидор Акимыч это дело быстренько бы уладил. Перед ним Никашка не стал бы особо хвост распускать. Не получилось бы уговором у Сидора Акимыча, так Сеньша уже и дыбу в подвальчике наладил. А на дыбе да при спросе Сеньши и мертвый разговорится. Но сейчас идти к Сидору Акимычу за помощью никак не хотелось, поэтому гривенник перекочевал из потайного кармана в загребущую Никишкину руку. Вслед за гривенником дал Скорняков еще и честное слово о возврате долга. На кресте пришлось клятву дать. Где взять такие большие деньги, он плохо представлял, но сейчас было не до этого. Сейчас главное след нужный не упустить.

– Ну, пошли, – Тимофей строго глянул на Сорокина и пошагал к главным воротам дворца, но Никишка поймал его за полу кафтана, и жестом пригласил следовать за собой. Повел дворцовый служитель сыщика тоже к воротам дворца, но только не с парадной, а с черной стороны, где прислуге положено проходить, чтоб ненароком не обидеть своим видом знатнейших особ государства. Сразу за черными воротами ютились различные хозяйственные пристройки. Чего им в этих пристройках надо было, Тимоха не знал, потому как Никишка за всю дорогу и словечка не вымолвил. Молчит, а сам, поди, кукиш в кармане держит. Видно, чего-то нехорошее задумал, стервец. С него станется.

  На хозяйственном дворе было шумно и суетно. Все бегали сломя голову, как муравьи в разворошенном муравейнике. Мычали коровы, ссорились между собой петухи, жалобно блеяли козы, не в силах достать верхушки обглоданных снизу кустов.

Никишка уверенно подошел к крайней избе-поварне и громко крикнул чего-то в окно. Тотчас же на крик выскочила тощенькая смешливая девчушка.

– Вот, что Лушка, – сразу же обратился к ней Никишка, – сведи вот его к Домне Федоровне. Передай ей от меня доброго здоровьица и пусть поможет парню, как мы с ней договаривались намедни. Она знает…

– Конечно, сведу! – Лушка пристально посмотрела смеющимися глазами на Тимоху. – Как не свести такого молодца. Как звать-то тебя?

– Тимофей, – постарался напустить на себя побольше важности юный сыщик.

– Ну, побежали тогда, Тимошка! – девчонка схватила засмущавшегося юношу за рукав и потащила в поварскую избу.  – Скорее, а то мне некогда очень.

  Поплутав между огромными котлами и распаренными стряпухами, выскочили Тимоха с Лушкой на другое крыльцо, а оттуда пробежали вдоль свежего частокола на берег речки к другой избе. В той избе было ещё жарче, чем на кухне и шла там стирка великая. Бабы в длинных белых сарафанах с голыми руками в клубах пара носили ведра с кипятком, полоскали белье, и все как одна сдували с носа капли пота. Всё здесь гремело, шипело, стучали деревянные вальки по мокрому белью, словно барабанная дробь. Скорняков сперва крепко оробел от нескромного вида местных тружениц. Сконфузился сыщик и уж за порог было попятиться собрался, но Лушка быстро разбила все его намерения к малодушному отступлению. Боевая девка! Она ухватила парня за рукав и потащила между пенных ушатов, между прачек с распаренными красными лицами, между грудами мокрого белья в дальний угол избы. А в том углу стояла толстая-претолстая старуха.

– А вон и Домна Фёдоровна, – прокричала Лушка, указывая пальцем на толстуху. – К ней тебя Никишка направил…

Заметив гостей, старуха что-то ловко спрятала под лавку и нахмурила свои сивые брови, показывая явное недовольство незваными гостями, которые, как известно: похуже самого лютого ворога.

– Чего надо? – визгливо крикнула Домна Фёдоровна, вперившись взглядом в алое от смущения лицо Тимохи. – Ходют тут всякие…

– А мы не всякие, Домна Федоровна, – застрекотала в ответ Лушка. – Никишка Сорокин кланяться тебе велел, – и вот парню этому просил помочь. Дело у него важное к тебе.

– Какое дело, красавчик? – вмиг подобрела старуха и дохнула в сторону сыщика свежим винным духом. – Хорошенький какой. Ох, будь я помоложе, потискала б тебя за милую душу. Ой, потискала бы…

Лушка тихонько прыснула в кулак.

– Мне вот узнать надобно, чья это тряпица? – попытался солидно пробасить Тимоха, вынимая из-за пазухи свой трофей. – Мне Никишка Сорокин сказал, что ты должна знать, ты тут всё знаешь. В очень важном деле она замешана.

– Кто замешан? – громко икнула толстуха и глянула искоса на Тимошку. И что-то в глазах прачки блеснуло бесовское. От этого блеска покраснел Тимоха пуще прежнего, и лоб его в мгновение ока покрылся липкой испариной. И сердце застучало как неумелый, но очень старательный кузнец.

  Домна Федоровна взяла тряпицу, повертела её в руках, помяла, понюхала, и, строго покачав головой, стала говорить. Язык её при этом чуть-чуть заплетался.

– Нашенская, стало быть, тряпица, из дворца, только вот отстирана плохо. Э-хе-хе…. Да разве так стирают? Я за такую стирку в миг бы все руки поотрывала. У меня не забалуешь! Я считаю так, раз взялась стирать, то стирай, как следует, а не можешь, как следует, то лучше и не берись. Вон на прошлой неделе Агафья стала стирать исподнее царицы и …

– Домна Федоровна, – Тимоха забрал из рук словоохотливой старухи лоскут, – мне сегодня про исподнее не надо рассказывать, ты мне скажи тряпица чья? Если знаешь, конечно.

– А ты не торопись, красавчик, – как-то нехорошо улыбнулась старуха и ущипнула Тимоху пониже спины. Да так больно у неё это получилось, что сыщик подпрыгнул от неожиданности, и грязные мыльные брызги из-под его ног пали на только что отстиранное белоснежное покрывало. Прачка увидела серые пятна на белом, замерла на мгновение, задрожала и бросилась на сыщика, аки львица на глупого ягненка. Атака случилась такой неожиданной и быстрой, что Тимофей выронил ту самую тряпицу, и поднять её уже не успел.

– Ах ты, негодник, – ярилась Домна Федоровна, схватила еще сырое покрывало и давай охаживать спину Тимохи. – Ишь, вымазал как! Да ты знаешь, чьё это покрывало? Знаешь?

Старуха наступала на сыщика, словно гвардейский солдат на иноземного ворога. Уже и кафтан на спине у него промок до нитки, а разъярённая прачка никак остановиться не хочет.

– Да я тебя за это покрывало со свету сживу! – орала Домна Фёдоровна, нанося удар за ударом по многострадальной спине незадачливого сыщика. – Я самой Государыне на тебя нажалуюсь! Ходят тут…

Много Тимоха перетерпел, и, неведомо, сколько еще бы перетерпеть пришлось, кабы не Лушка.

– Не бей его, тётушка Домна, – плаксиво запричитала девчонка, хватая старуху за руку. – Он хороший! Он только спросить пришёл! Не бей! Только спросить! Его же Никишка Сорокин прислал! Никишка!

Услышав Никишкино имя, Домна Фёдоровка как-то резко встрепенулась, бросила покрывало в ушат с грязным бельём, вытерла руки об юбку и посмотрела на Тимофея почти ласково.

– Ну и чего ты хотел спросить, красавчик?

– Чей это лоскут? – запыхавшийся Тимоха поднял с поля свою тряпицу. – Скажи, коли знаешь.

– Да как же мне не знать-то? – всплеснула руками прачка. – Если уж я не знаю, то, вряд ли и вообще узнает кто. Конечно, знаю. Вот тут как раз по буковке полотнище разорвано. А буковка эта «аз», коли буковка "аз" да еще ниткой зелёной вышита, то сразу смекнешь, что тряпица эта Автотьи Чернышовой. От её простыни лоскут оторвали. Вон, видишь, еще и пятно чуть в желтизну. Она вообще-то всегда аккуратная была, а тут вывозила простынку, но у нас и не такое встречалось. Я тебе сейчас расскажу, как карла царицы себе платье вареньем черничным изгваздал. Вот там пришлось потрудиться…

– А где мне эту Авдотью найти? – опять прервал приятные воспоминания старухи Тимоха.

– А зачем тебе её искать? Ни к чему. Тебе ещё рано. Не по возрасту да не по чину. Ты поучись сперва уму-разуму у знающих людей, а потом к фрейлинам замужним подкатывай. Зачем тебе фрейлины, вон прачек молодых сколько. Пойдем, лучше, я тебе покажу, как Мокей Ведищев рубаху ночную запачкал. Вон там у нас закуточек есть, там я тебе всё и покажу. Пойдем, а потом я тебе ещё чего-нибудь расскажу. Я много чего знаю: и про Авдотью, и про других. Вон туда, пойдём…

–Некогда мне, – попробовал отмахнуться от толстухи Скорняков, но не тут-то было.

– Девки! – завопила старуха. – Тут вьноша сладкий к нам забрёл! Налетай, милые, пока он живой ещё!

  Домна Фёдоровна лукаво подмигнула парню, и толкнула в огромное плотное облако пара. А из того облака потянулись голые распаренные руки какого-то многорукого чудовища и раздался весёлый хохот.

Скорняков попятился, наткнулся на большой ушат, опрокинул его, и забился в угол, намереваясь именно здесь, в сыром углу распрощаться, со своей никудышной жизнью, но тут почуял, что его кто-то за рукав дергает. Это была Лушка. Она старательно подмигивала Тимохе левым глазом и тащила его прочь от страшных уродливых силуэтов в парном мареве.

– Лушка, – вот мой единственный путь к спасению, – мелькнула дрожащая мысль в голове парня и побежал за девчонкой.

  На улице Лушка торопливо зашептала Скорнякову на ухо.

– Шутят они так. Не сердись на них. Они все хорошие, только работа у них очень тяжелая, вот потому и шутки такие. Пойдем, я тебе покажу, где Чернышовых дом. Авдотья вчера туда съехала. Муж её вернулся, вот она и поспешила его обрадовать. Пока он в отлучке был, Авдотья во дворце безвылазно жила, а вчера вот и съехала. Покажу я тебе их дом и совет еще дам.

– Какой еще совет?

– А чтоб ухо востро всегда держал, Домна Фёдоровна она знаешь какая?

– Какая?

– Так-то она хорошая, но как винца выпьет чуть-чуть лишнего, так сразу начинает себе кавалера искать. Забывает она во хмелю, что её на том свете черти со сковородкой заждались. Вишь, и на тебя глаз положила. Не зря ж в народе говорят, что над пьяной бабой дьявол всегда потешается. Прости меня, Господи. Побежали скорей. И они припустились вдоль разных построек да заборов, то и дело, перепрыгивая через канавы, брёвна и прочие препятствия на узенькой тропинке. Новая столица еще только строилась, и порядка в стороне от парадных подъездов было еще маловато.

Лушка на ходу всё чего-то болтала, но Тимоха слушал её плохо, он всё о своём думал. Вот, правильно он сейчас вёл себя или нет. Надо было старухе отпор дать, когда она его мокрой тряпкой лупила? Или же всё-таки верно он сделал, что отступил. С одной стороны, ежели кто узнает, как ему в этой стиральне досталось, так засмеют. Стеньша начнёт при каждом удобном случае подкалывать исподтиха: ну, чего, Тимошка, не сильно у тебя спина от мокрого царского покрывала побаливает. Проходу, ведь, не даст… А с другой стороны: ввязался бы со старухой в драку, так не узнал бы откуда этот лоскут оторвали.

– Тут палка о двух концах, – пробурчал себе под нос Тимоха и прислушался к трескотне Лушки.

– Была бы я красивая, – ведала о своих мечтах девчонка, – то уж сумела бы Государю нашему показаться.

– Зачем это? – Тимошка пнул ногой выскочившую из-под забора собачонку. Собачонка хотела по-хозяйски облаять торопящихся мимо её плетня прохожих, но, получив под зад, жалобно заскулила и убралась восвояси.

– Ты чего, совсем дурачок? – чуть сбилась с шага Лушка и уставилась своими большими карими глазами на своего спутника. – Не понимаешь, что ли? Если б меня Пётр Алексеевич приблизил к себе до самой крайности, то я бы не на скотном дворе прислуживала, а фрейлиной при матушке Государыне состояла. Всегда б тепле и сытости жила. У фрейлин-то жизнь хорошая, только попасть туда – ой, как сложно. Самое простое – так это Государю приглянуться. Только куда мне с моим носом?

Скорняков мельком посмотрел на лицо девчонки и подумал, что её маленький, но здорово курносый нос, вряд ли понравится Государю. Вслух Тимошка ничего не сказал, а только вздохнул шумно: он сам-то не Государь и ему такой нос очень даже и по нраву бы пришёлся, только сейчас об этом думать некогда. Не до девок сейчас… Лушка же продолжала рассказывать о своём.

– А если какая фрейлина очень Государю по душе придётся, ну, прямо, очень-очень, так он для неё ничего не пожалеет. Вот, хотя бы, Авдотью Чернышову взять. Ей Государь и мужа хорошего подыскал . Лучшего денщика своего сосватал – Григория Петровича и генералом его сделал… А на свадьбу он ей четыре тысячи душ крестьян подарил. И теперь не забывает: родила она на Троицу сына, так Государь ей сто золотых в атласном кошельке прислал. Вот так вот.

– За что же ей такая честь? – удивился Тимофей, ранее никогда не слышавший о таких щедрых дарах.

– Неужто не понимаешь? – подмигнула Тимошке Лушка. – За это самое…

– За чего это?

– А, глупый ты ещё, – Лушка махнула рукой. – Вот он – дом генерала. Дальше ты уж сам как хочешь, а мне некогда. Меня и так, поди, обыскались во дворце. Скотину кормить надо, а я тут без дела прохлаждаюсь. Побежала я…

5

Дом генерал только недавно отстроили, а потому кругом в изобилии валялся разный строительный мусор, хотя перед самым крыльцом всё было ровно и посыпано мелким гравием. Скорняков уж пошёл было к парадному крыльцу, но остановился. Боязно ему стало: вот так напрямую в генеральские двери стучаться, тут и до беды ой как недалеко. А ведь недаром говорится: берегись бед, пока их рядом нет.

– А чего я сейчас скажу? – подумал сыщик, отступая в куче сваленных в беспорядке толстых брёвен. – Генеральшу мне подайте, хочу спросить её: не она ли ребятёнка в выгребной яме утопила. Это же не простая баба. Как-никак генеральская жена. Погонят меня в три шеи с моим спросом. Хорошо, если просто погонят, а то ведь и руки с ногами запросто обломают. К Сидору Акимычу за помощью бы сходить, но нельзя. Подведу я его своим спросом. Самому как-то надо разбираться.

Тимофей немного посидел на толстом бревне, потом обошел вокруг дома, высматривая какое-нибудь черное крыльцо. В парадное он решил пока не соваться.

– Надо сначала всё разузнать, а потом …, – опять задумался Тимоша, вернувшись к насиженному месту.

Что «разузнать» и что «потом» сыщик представлял пока слабо. Единственное, что он понимал чётко и ясно: генеральша Авдотья Чернышова с этим делом несомненно как-то повязана. Не порвёт же служанка простыню своей госпожи и не побежит отсюда, чтоб своего ребёнка в дворцовую выгребную яму бросить. Тут кругом других мест для такого подлого дела предостаточно. А генеральша во дворце жила, вот она и могла…

– А, хотя, нет! – стукнул себя Тимоха кулаком по ноге. – Служанки-то тоже с ней там были! Не все, конечно же, но некоторые от госпожи ни на шаг не отходили. Со служанок мне надо начинать. Со служанок. Этих проще будет разговорить.