Вологодские кружева. Авантюрно-жизнерадостный роман

XXI

…Хорошо играть в догонялки возле самого берега. Здесь, и так медлительная Сухона, почти недвижима, и солнце без усилий прогревает чистую воду. Маленькие весёлые окуньки это знают и всегда днём спешат сюда, чтобы погоняться друг за другом, поигрывая своими полосатыми бочками. Да тут и безопаснее. Взрослые, вечно голодные щуки и судаки сторожат свою добычу в более сумрачных и скрытных местах.

Здесь же окунькам раздолье! Они носятся, быстро-быстро шевеля тёмно-красными плавничками, успевая на ходу схватить подвернувшуюся кстати вкусную личинку какого-нибудь насекомого, и опять спешат вдогонку друг за дружкой.

Медлительные мидии, полураскрыв свои домики-бронежилеты, ползают по песчаному дну, собирая всё, что можно слопать. Они слишком заняты и слишком серьёзны, чтобы интересоваться забавами малышни.

Но иногда какой-либо из окуньков с невероятной скоростью вылетает прочь из воды и назад не возвращается. Это значит, что он только что вкусно пообедал ароматным бордовым червячком. Есть правда среди окунёвой пацанвы парочка тех, кто вернулся. Их легко отличить от остальных по надорванным губам и более спокойному поведению – горький опыт добавляет солидности!

Как в воде хорошо, тепло и тихо!

Но вот тишину нарушили далёкие непонятные звуки. Они усиливались и явно приближались.

Окуньки заволновались и сиганули в глубину, а к тому месту, где они только что резвились, подплыло что-то большое, громкое и абсолютно несъедобное.

Но рыбёшки не уплывали далеко, они знали, что очень скоро эта громадина исчезнет так же, как и появилась, а они снова вернутся на своё любимое место…

В Устье-Вологодское мы затесались случайно. Этот лакомый кусочек был припасён для другой бригады, но что-то там изменилось, и Литомин послал сюда нас, сделав, таким образом, нам приятный сюрприз.

А лакомым кусочком этот участок был из-за своего плоского открытого рельефа, по которому гонять нивелирные хода – удовольствие наивысшее! И любой, кто хотел заработать много денег, легко здесь выдал бы 600—700% месячной выработки. Но бедный Литомин не мог даже и подумать, что мы приехали сюда не за деньгами. Мы жаждали приключений и острых ощущений! А деньги, право, – как это пошло!

Итак, из Волонги поезд притащил нас в Сокол, а там мы уселись на маленький колёсный пароходик, который нагло присвоил себе поэтическую фамилию: Кольцов! Он, пыхтя и отплёвываясь чёрным дымом, доставил нас в этот самый посёлок Устье-Вологодское, называвшийся так потому, что был он расположен на месте впадения в Сухону реки Вологда, то бишь, в её устье.

«Кольцов» отвалил от старой ржавой баржи, служившей здесь пристанью, и почухал вверх по Вологде в одноимённый областной центр.

Мы легко нашли начальника пристани и взяли его за горло, требуя какого-нибудь жилья. Он долго и ловко выворачивал своё горло из наших цепких пальцев, уверяя, что ничего подобного в его ведении нет. И всё-таки мы его доконали и в итоге получили настоящую квартиру, состоящую из кухни и двух комнат. Это было жилище экипажа буксира «Щука», и до их прихода из недалёкого плаванья мы могли покайфовать в человеческом жилье.

– Но смотрите, – предупредил нас начальник пристани, – как только придёт «Щука», сразу освободите помещение, а то там ребята горячие, мало ли что!

– Да ладно, – успокоил его Андрюха, не сегодня-завтра мы тут чего-нибудь да найдём, снимем домик и переедем.

– Дай бог, дай бог, – почему-то ухмыльнулся начальник.

Итак, мы расположились в чудо-квартире и принялись потихоньку обживать жилплощадь.

Андрюха с Мишкой пошли погулять по посёлку (хотя какой он посёлок, так, деревушка, домиков в полсотни) и разведать обстановку.

Танюша оккупировала кухню, и что-то готовила, судя по ароматам – вкуснявое!

Вовочка где-то отыскал подшивку «Огонька» за позапрошлый год и уткнулся в неё, повизгивая от удовольствия.

А я просто валялся на кровати, наслаждаясь ничегонеделаньем.

Андрюха с Мишкой вернулись неприятно удивлённые:

– Это ж надо, сухой закон! – раз десять повторил Мишка, и с каждым повтором голос его становился всё более жалостливым.

Наконец мне надоело это нытьё, и я спросил у Андрея:

– Чего он стонет? Пароходом, что ли, контузило?

– Да я и сам в шоке, Серж! Представляешь, у них тут на время навигации – сухой закон! Ни водки, ни вина, ни… хрена! Зато жратвы в магазине навалом, всё есть, как в Ленинграде!

– Ничего, – успокоил я друга, – раз здесь живут люди, значит, они что-то пьют, а раз пьют они, то и с нами авось да поделятся. За деньги, естественно.

– Кстати, – продолжил Андрюха, – на жильё тут тоже рассчитывать нам не фиг, никто ничего не сдаёт – полный облом!

– Серёга, – подал голос Мишка, прекративший свои жалобные стоны, – новоселье-то будем отмечать? Или нарушим традиции предков?

– Чем, Мишка? Ты же ходил в магазин.

– Да ладно тебе, сам ведь всё объяснил. Ты только подкинь деньжат, а остальное – мои заботы!

XXII

В полночь наши гости решили всё-таки расползаться по домам. И если Коля – тот, у кого Мишка нашел самогонный источник – своё намерение сдержал и пошёл (в сопровождении Мишки) именно домой, то второй наш гость – начальник пристани – поступил немного иначе. Он направился прямиком на своё рабочее место. С ним же увязался и Андрей, нашедший с хозяином здешних мест какие-то общие темы.

Мы с Танюшей вышли на берег реки, немного постояли и решили искупаться, благо ночь была мягкая, тёплая. Весело барахтаясь около берега (Сухона – река очень солидная, широченная и глубоченная, и ночью заплывать далеко просто страшно), мы неожиданно услышали сначала какой-то дикий свист, потом скрип и скрежет, и я догадался, хоть тоже был изрядно наклюкавшийся, что это включился громкоговоритель, висевший на здании пристани. И вскоре начали из динамика выскакивать интересные слова и фразы и, падая на тёмную поверхность воды, разлетаться в разные стороны подобно разнокалиберным шарикам.

– Ща-а-а-а-с, Андрюха, мы их все-е-е-е-х направим куда надо! – язык начальника пристани зацеплялся за каждый его зуб.

– И ты думаешь, Петрович, они тебя послу-у-у-у-шают? – а язык Андрюхи зацеплялся, вероятно, ещё и за гланды.

– Меня-а-а-а? – и Петрович заорал во всю мощь. – А ну, слушай сюда-а-а-а! Всем паровым – на-а-а-а-лево! Всем дизелям – на-а-а-а-право!

– А па-а-а-а-русным?

– Каки-и-и-и-м?

– Па-па-а-а-русным. Корветам, там, катамаранам…

– Катараманам? А катараманам всем – прямо!

– А прямо – это куда?

– Прямо – это прямо!

– Не-е-е-ет, Петрович, прямо катара, тьфу, камара, тьфу, катамараны не плавают!

– А я говорю: прямо!

– Так прямо же – берег!

– Это не моё дело!

Собаки всей деревни уже давно весело перелаивались, обмениваясь впечатлениями. Мы же с Таней дико смеялись и торопливо гребли к берегу, дабы не утонуть от действия этого смеха.

И тут мы услышали пароходный гудок и увидели, как из Вологды поворачивает направо, в Сухону, большой трёхпалубный красавец. Обалденные колёса бешено молотили чёрную воду широкими лопастями, и она, переливаясь, искрила отражёнными от парохода огнями.

– Петрович, смотри, – донёсся Андрюхин голос, – а этот пароход пошёл напра-а-а-а-во, а должен – нале-е-е-е-во.

– Кто разрешил? Назад! – Петрович ввернул несколько изумительных фраз, потом, словно что-то вспомнив, присвистнул. – Так это же «Шевченко»! Щас, Андрюха, возьмём водки – он у нас заправляется!

Динамик ещё раз треснул, свистнул и наконец-то заткнулся.

А мимо нас, солидно шумя работающими машинами, проходил расцвеченный огнями, огромный, как «Титаник», пароход, и на его грязно-белом борту большими тёмными буквами было гордо выведено название: «Шевченко Т. Г.»

Пароход и правда, пройдя метров двести, отшвартовался, знать, Петрович не всю ещё соображалку пропил!

Когда мы оделись и уже собирались возвращаться в свою квартирку, откуда-то появился Мишка:

– Всё, Серёга, когда нас выгонят с пристани, будем жить у Коли, я договорился. Места у него много, он сейчас один живёт.

– Что значит сейчас?

– Ну, жена с сыном приедут на днях. Но, я думаю, они нам не помешают.

– Они-то нет, – уверенно сказала Таня, – да вот, боюсь, что мы им создадим некоторые неудобства!

– Да? – удивился Мишка. – А я об этом как-то не подумал.

В это время показалась обнявшаяся пьяная парочка: Андрюха и Петрович. Они прошли в полушаге от нас, но, кроме пароходных огней, для них сейчас не было ничего интересного в нашем мире.

Через несколько секунд они скрылись во тьме, но, после минутного затишья, из неё вылетело с рёвом и взвизгиванием:

– Лю-у-бимый го-о-о-род может спать спо-о-к-о-о-ойно-о-о-о!..

XXIII

Как ни странно, но после вчерашних, мягко говоря, излишеств, все мы себя чувствовали довольно-таки сносно, и, пусть мы сюда приехали не за деньгами, но работу всё же надо делать.

Самый первый ход начинался в двух километрах от Устъя-Вологодского. Туда мы и почопали. Ход в основном должен был проходить по берегу Сухоны, но первый же опознак нам нужно было сделать километрах в полутора правее, в лесу. Тогда, чтобы не терять времени даром, мы решили оставить Вовочку, дабы он прорубил визирку. Мы же погоним ход, а этот опознак сделаем позже, привязав его петлёй.

Итак, выстворив для нашего самого ценного члена бригады направление рубки, мы отвязались от сигнала и погнали ход.

– Вовик, ты смотри там, лишних километров не нарубай, – напутствовал Мишка парня, – береги лес, нам ещё там жить!

Но студент-практикант уже шустро махал топором, делая вид, что ничего не слышит.

Пройдя километра два, мы обнаружили старую ржавую баржу, валявшуюся на берегу. Ну как можно было пройти мимо, не облазив её всю сверху донизу!

Удовлетворив любопытство и не найдя там ничего ценного, мы галопом помчались дальше. Темп нашего продвижения действительно был таким, ибо берега Сухоны открытые и с минимальными перепадами высот, а что может быть для нивелировки прекраснее?!

Когда начало темнеть, заканчивался десятый километр хода, а это – почти три дневных нормы! Всё происходящее казалось нам, далеко не стахановцам, невероятным трудовым подвигом.

Мы уже радовались и поздравляли себя с первой удачей, начисто позабыв, что Судьба всегда подкарауливает радостных, самоуверенных и счастливых с резиновой дубинкой за каким-нибудь углом жизни!

До репера, чтобы привязаться, оставалось каких-то семьсот метров, а это, при нормальных условиях, полчаса работы. Но стремительно темнело, и вскоре видимость ухудшилась настолько, что ни о каких наблюдениях через оптику нивелира не могло быть и речи.

– Всё! – констатировал Андрюха, – ни черта не вижу: ни реек, ни уровня. Баста!

– Что же делать? – спросил я почему-то у Тани.

Но та, изрядно уставшая, лишь равнодушно пожала плечиками.

– Значит, – решил я, – придётся закрепить ход и идти домой, а завтра снова возвращаться и доделывать.

– Что-о? – равнодушие Тани упорхнуло ласточкой, – ты хочешь сказать, что завтра снова сюда тащиться за десять километров, а потом чухать обратно?

– Есть ещё вариант, – почесал я подбородок, – переночуем здесь, а рано утром…

– Да иди ты на фиг! Причём, не рано утром, а прямо сейчас, поздно вечером! – прервала меня девушка, ярко вспыхнув прекрасным негодованием. – Неужели ничего нельзя придумать? Ну, мальчики, вы же такие умные!

После таких слов действительно нельзя было что-нибудь не придумать.

Андрюха предложил сделать три факела, и одним дать подсветку инструменту, а оставшимися освещать рейки.

Как ни странно, но всё у нас получилось. Правда такие вещи, по технологическим правилам, делать нельзя, но я думаю, что если бы те, кто придумал эти правила, попали в аналогичную ситуацию, то меньше всего они думали бы о такой ерунде!

Наш маленький отряд, уставший, но довольный, возвращался берегом Сухоны, а светлое ещё небо делало ночь не такой уж тоскливо-непроглядной.

В одном месте река заворачивала петлю километров в пять, но если срезать и продраться сквозь кустарник, разбавленный редкими вкраплениями берёзок, то можно было сократить это расстояние более чем в пять раз. Мысль эта пришла в голову мне, и я её тут же обнародовал.

Все настолько обрадовались такому варианту, сулящему огромную экономию сил и времени, что те семьсот-восемьсот метров, которые необходимо было пробираться сквозь кусты, вызвали лишь лёгкую досаду…

Отчаянье стало появляться только к исходу третьего часа блужданий в непроходимых ивово-ольхово-берёзовых джунглях. До этого же мы бодро отыскивали сначала север и юг (но небо давно заволокло тучами), а потом, естественно, виновного в наших злоключениях. Впрочем, я не совсем точен, потому что виновник был найден сразу. Нет, я не отрицал своей вины, но всё же рискнул напомнить своим соскитальцам, что они уже давненько покинули детские садики и даже школы. Тогда они, легко отказавшись от своей взрослости, тут же навешали на меня ещё столько собак, что я счёл разумным надолго замолкнуть, чтобы не оказаться виноватым в иных катаклизмах, как планетарных и галактических, так и локальных. Я решил выждать время, ведь, когда усталость возьмёт своё, ни у кого не останется сил заниматься поисками крайнего.

Так и случилось. Теперь ночная тишина нарушалась лишь чавканьем сапог по болотистой поверхности да хиленькими всхлипами и стонами. Очень редко доносился шум проходящего судна, но звук настолько ровно расходился в ночном воздухе, что определить точно направление на него было невозможно…

В нашу квартирку мы ввалились часов в пять утра, и очень напугали своими лохмами, замусоренными листьями и паутиной, и лицами, иссечёнными ивовыми плётками, Вовочку и ещё троих мужиков, сидевших за богато накрытым, но изрядно опустошённым столом.

– А вот и мои друзья, – очень даже заплетающимся языком промямлил сквозь набитый рот Вовочка.

Один из мужиков, чернобородый красавец, поднялся со стула, пристально посмотрел на нас и недоверчиво протянул:

– Так это и есть твои симпатичные ребята и красотка-девушка?

Таня зло, по-мужски, сплюнула на пол кровь, сочившуюся из рассечённой веткой нижней губы, и шагнула вплотную к красавчику:

– А что, я тебе не нравлюсь?!

И они упёрлись друг в друга такими красноречивыми взглядами, что я сразу понял: у нас с Таней больше ничего не будет!

XXIV

Я одиноко сидел на заброшенной барже, пытаясь утопить своё горе в самогонной водке. Пить не хотелось абсолютно, но что поделать, такова традиция, не нами заведено, не нами и порушено будет.

По идее, алкоголь не должен был брать в плен ни моё тело, ни мой разум. Но он, зараза, брал! Либо самогонка была очень качественна, либо горе моё не так уж цепко вгрызлось в меня. И последнее вернее, потому что, несмотря на всю прелестность Танюши, я почему-то очень мало опечалился тем, что ей понравился кто-то другой.

– Странно, – рассуждал я сам с собой вслух, – ведь мне казалось, что я её так люблю! Что если она меня покинет, то жизнь сразу станет тяжёлой гнетущей обузой, и я без сожаления сброшу её. Я даже не мог представить, что просыпаюсь и не вижу эти волшебные глаза, эти пенистые волосы, что не пью нектар этих сладостных губ!

Я выпил ещё четверть стакана запашистой косорыловки (когда выдыхаешь пары после приёма внутрь самогонки, рожу зверски перекашивает – это я замечал на других, а, следовательно, и моя физия была не лучше!), закурил сигарету и завыл вполголоса:

– Я тебя никогда не увижу,

Я тебя никогда не забуду!..

– Тебя что, невеста бросила?

Я резко заткнулся, повернул голову влево и увидел в трёх шагах от себя девчонку лет тринадцати-четырнадцати. Её симпатичное конопатое личико выражало неподдельное сострадание.

– Хочешь черники? – спросила она и протянула мне небольшую корзинку, доверху наполненную переспелыми ягодами.

– Не знаю, – честно ответил я, – не знаю, мисс, чего я хочу, а чего – не очень!

Потом всё же взял пригоршню ягод и всыпал их себе в рот. Божественный аромат и вкус черники казалось проник внутрь меня и мягкими волнами разошёлся по телу и самой душе.

– Как здорово! – вырвался у меня стон.

– Не жалей ты о ней, она не для тебя! – по-взрослому серьёзно сказала девочка и присела рядом со мной.

– И откуда же тебе-то это известно, – я нисколько не удивился, потому что и сам понимал: всё так и есть.

– А я видела тебя с ней.

– И что, так сразу и поняла, что она не для меня?

– Конечно.

– А ты, часом, не колдунья?

– Я ещё не знаю, – ничуть не рисуясь ответила девочка. – А вообще-то, хотелось бы.

– А что бы ты сделала, будь колдуньей?

– Я стала бы тогда постарше и влюбила бы тебя в себя.

– И ты это серьёзно?

– Конечно.

– Но зачем?!.. – я удивился настолько, что не сразу смог подобрать слова. – Зачем я тебе такой… дрянной, порочный, некрасивый?!

– Неправда! – обиделась она. – Ты хороший! Ты добрый! Ты красивый! И я знаю, что я именно та, которая нужна тебе!

– Но ты же меня не знаешь, ты никогда меня раньше не видела, – и, не понимая, какой довод ещё можно привести, я ляпнул, – мы же с тобой не знакомы!

– И всего-то? Пожалуйста: меня зовут Катя, а тебя – Серёжа. Вот и познакомились! И, потом, я тебя уже видела и даже восхищалась!

На это я только молча разинул рот, как карась перед последним прыжком на сковородку.

– Да-да, помнишь, в Волонге, когда ты один разогнал целую толпу хулиганов? Я там была в гостях у бабушки, она живёт как раз в доме напротив.

Это меня доконало и я впал в полную прострацию. Вот где самое время выпить! Рука потянулась к бутылке, но глаза мои поймали взгляд Кати, в котором мелькнуло осуждение, и я вместо бутылки взял новую сигарету.

А Катя улыбнулась и сказала просто:

– Давай я буду твоей невестой?

Я уже немного успокоился, вспомнил, что она всего-лишь ребёнок, и легко поддержал игру:

– Ну если, мисс Екатерина, вы сами мне предлагаете эту честь, то я не имею права отказать вам!

– Ты не бойся, Серёжа, пять лет пробегут быстро, а потом мы поженимся, и у нас будет много детей!

Я смотрел на её милое личико и не ощущал в себе даже самой малой частицы печали, лениво глодавшей меня ещё какой-то час назад. Нет, конечно же, я не принял всерьёз все разговоры Катеньки, но осознал одну очень важную вещь: она, как чудесная целительница, своей очаровательной наивностью и непосредственностью в мгновение ока избавила меня от хандры и ненужных тяжёлых размышлений. И я понял самую банальную вещь: всё лучшее – впереди!

– Ну что ж, невеста, пора домой. Ты не против, если я тебя провожу?

Она серьёзно посмотрела на меня и строго изогнула чёрную бровь:

– А разве ты посмел бы не проводить меня?!

XXV

Утром я проснулся первым и довольно-таки рано. И совсем не потому, что я любитель вставать с петухами, а по той простой причине, что спать накануне я завалился часов в восемь, сразу после того, как вернулся с Катюшей с заброшенной баржи.

День начинался ясный, тёплый и тихий, и в первый, наверное, раз за весь этот полевой сезон во мне вдруг загорелось желание работать. Да не просто желание, а какой-то чесоточный зуд, меня даже стало тихонько трясти от нетерпения поскорее закинуть на плечо штатив с нивелиром и пошлёпать вперёд по плоскому и твёрдому берегу Сухоны.

И я, не дожидаясь пробуждения бригады, пошёл на кухню и стал собственноручно готовить еду.

Мы всё ещё жили на пристани, потому что ребята со «Щуки» оказались классными и, вопреки предсказаниям Петровича, никуда нас не выгнали.

«Да, – думал я иронично, помешивая в кастрюле пшённую кашу, – щукари настолько добры к нам, что не только поделились своим кровом, но и избавили меня от невыносимой обузы в лице Тани!»

Я хотел было себя пожалеть, но не обнаружил почвы для этого чувства. Как всё здорово и безболезненно обошлось! И тут вспомнилась Катя: а вдруг она и правда колдунья, и каким-то чудесным образом вынула из меня мою скорбь?

– Ой, как вкусно пахнет! – прервал мои размышления Танин голосок, и я увидел её цветущее личико. – Серёжка готовит еду, значит, что-то случилось, – весело пропела она.

Я смотрел на неё, и мне почему-то стало приятно, что ей так хорошо.

А Таня погасила улыбку и плеснула в свой голос виноватинки:

– Серёжа, понимаешь, мне нужно тебе сказать одну очень важную вещь…

– Нет, Таня, – мягко прервал я её, – не говори мне никаких важных вещей. Я их все знаю. Ты не бойся, я не Отелло и душить тебя не стану. Ты, может быть, мне не поверишь, но я рад, что всё так получилось, что ты, возможно, нашла своё счастье!

– Ты рад? – в её глазах появилось что-то такое, чего я раньше не видел.

– Да, я рад.

– Понятно. Я просто тебе никогда не нужна была по-настоящему! Или же ты всё врёшь и строишь сейчас из себя эдакого пофигиста!

И я понял, что светилось в глазах Тани: это была злость! Злость ли на то, что я так легко от неё отказался, или же злость, вызванная тем, что я был весел и спокоен, а не бился в истерике о стены лбом и не ползал на коленях перед своей возлюбленной, моля её о снисхождении и жалости к себе.

Я не стал рассказывать Тане о своих горьких думах на заброшенной барже, тем более о встрече с исцелившей меня девочкой. Я просто спросил её:

– Тебе с ним хорошо?

– Да! – резко, с вызовом, бросила она.

– Так радуйся жизни, девочка!

Она взглянула на меня так, будто хотела ударить, но, вместо этого, вдруг заплакала и уткнулась мне в плечо. И плач её был так громок (да нет, это были рыдания!), что через минуту все были на ногах: и наши орлы, и щукари!

– Танюша, что случилось? – подскочил красавчик и, оттолкнув меня в сторону, прижал девушку к себе. – Что он тебе сделал?

Я краем глаза успел заметить, как Мишкин кулак взлетает вверх, имея явное намерение попробовать на твёрдость физиономию красавчика, и перехватил это довольно-таки мощное оружие.

Таня успокоилась, посмотрела на меня, потом на красавчика:

– Серёжка – самый лучший на свете человек! И я его люблю, как старшего брата!

– А меня? – в глазах красавчика появились печаль и боль.

– А тебя я просто люблю!

XXVI

«Щука» в две секунды переправила нас на противоположный берег Сухоны и почопала по своим делам, натужно тарахтя стареньким дизелем.

Сегодня мы работали вчетвером. Впрочем и экипаж буксира тоже был не в полном составе (красавчику и Тане мы предоставили выходной), и двум Сашкам приходилось работать за того парня, ну а нам – за ту ещё девчонку!

Репер мы откопали быстро, и я хотел было отвязываться, но Андрюха попросил:

– Погоди, Серж, давай полчасика покурим, пивка попьём.

– Пивка? – я посмотрел на друга и заподозрил его в неполной целости ума.

– Конечно! – и тот достал из-за пазухи две бутылки «Жигулёвского». Тогда Мишка из того же места, но у себя, достал ещё две бутылки.

Я молниеносно выхватил у Андрюхи одну бутылку, открыл её при помощи топора и сделал несколько глотков с такой жадностью, словно только что перешёл Каракумы.

– Пиво! Боже мой! Но откуда, Андрэ, откуда оно взялось здесь, в этой прелестной глуши?

– Спать меньше надо, – бросил Мишка и с не меньшей жадностью присосался к своей бутылке. Но нет, его мучило отнюдь не чувство ностальгии по давно не испытываемому вкусу жидкого хлеба, его томила обычная похмельная жажда!

А я быстро допил пиво и, блаженно улыбаясь, вопросил:

– А ну, колитесь, чем вы вчера занимались, и приемлемы ли эти занятия Уголовному кодексу РСФСР?

– Серёга, хочешь ещё пивка? – подсел ко мне поближе Вовочка и протянул свою бутылку, опорожнённую лишь на треть.

Я радостно схватил её, но всё-таки спросил:

– А ты что же?

– Да я не особый любитель пива.

– Ну, спасибо! А не сбиваешь ли ты меня просто с темы, а, не особый любитель пива?

Огромные голубые наивные глаза Вовочки стали ещё больше и ещё голубее, но наивность в них давно возмужала и стала уже вполне походить на озорство:

– Да правда я пива не люблю. А насчёт вчерашнего, – Вовочка на секунду запнулся, – так, покатались маленько.

– Ага, – кивнул я, – это уже что-то. А на чём покатались?

– Да Сашки нам предложили, мол, давайте мы вас на буксире покатаем. Мы и согласились.

– Просто так? Ни с чего? – не очень поверил я.

– Как это ни с чего? – глубоко затянулся сигаретным дымком Мишка. – Очень даже с чего. Мы сидели, было скучно. Ты ведь свалил куда-то, ни фига не сказав. Танька тоже скрылась с этим ухарем. Нас оставалось только трое…