Дорога домой
- -
- 100%
- +
Особенно топанье отца, проследовавшего за матерью, которая уже проскользнула наверх, было надежным показателем его ярости. Папу выдавал скрип третьей ступеньки, которая вообще реагировала с трудом. Отцу нужно было наступить на нее как следует, надавить всем весом, чтобы она издала какой-то звук. Но самым верным знаком была скорость. Если папа был в ярости, то поднимался в супружескую спальню размеренным шагом. Медленно, как раскаты приближающейся грозы, которой невозможно противостоять и от которой не спастись. Когда Клара слышала эти тяжелые неторопливые шаги своего отца, она знала: было слишком поздно! Уже бесполезно спускаться на родительский этаж и ждать перед запертой дверью спальни, когда ее мать начнет стонать. Задыхаться. Хрипеть в приступе рвоты. Клара не могла уже ничего сделать, чтобы предотвратить это. И все равно в тот вечер после попойки в «Лоретте» она попыталась. Прошлепала босиком вниз, мимо ненавистной копии рембрандтовского «Мужчины в золотом шлеме», чей строгий взгляд напоминал ей отца.
На первом этаже всегда, даже после уборки, пахло пылью – казалось, старый дом непрерывно производил новую, будто постоянно линял. Пыль лежала на перилах, на ковре, даже на стенах, особенно на раме, которая висела между ванной и спальней.
За стеклом была черно-белая фотография. Папа сам сделал этот снимок. Безлюдный причал в Бинце зимой: разбивающиеся о пирс волны словно оледенели, дойдя до своей высшей точки. Те, кто видел эту фотографию, часто хвалили отца за хороший глаз, не зная, что его особый дар не исчерпывался умением ловить на пленку красивые моменты рюгенской природы. Его главным талантом был рентгеновский взгляд. За секунды он мог распознать слабые эмоциональные места человека. Но он их не фотографировал. А пользовался, обнажая до тех пор, пока те не начинали зиять перед ним открытыми ранами, в которые он с удовольствием опрокидывал соль, кислоту или что похуже.
«У каждого человека есть ахиллесова пята, – объяснил он Кларе как-то раз на детской площадке и обнял. Она почти заплакала от радости, так редко у них бывали подобные моменты близости. – Твое слабое место – это твоя эмпатия, Клара. Ты принимаешь все слишком близко к сердцу. Тебе нужно стать жестче, иначе когда-нибудь жизнь со всего размаху даст тебе под зад».
Потом он сунул ей монету в две марки – своеобразный штраф, который нужно было выкладывать в семье за каждое ругательство, – и она засмеялась. Позднее Клара задавалась вопросом, давал ли он что-нибудь и матери, когда пересекал черту дозволенного. Пятьдесят марок за синяк под глазом? Сотню за выбитый зуб?
Когда в тот вечер она стояла перед запертой дверью спальни и слушала отчаянный смех матери – это парадоксальное избыточное действие перед изнасилованием, – Клара впервые осознала, в чем слабое место ее отца. Она уже взялась за ручку двери, сама не зная зачем, без всякого плана. И тут поняла, что должна сделать.
Клара подошла к фотографии, которой так гордился ее отец, схватилась обеими руками за края стеклянной рамы – и сорвала со стены морской ландшафт с волнами, чтобы швырнуть его на пол.
После этого ей уже не нужно было самой открывать дверь спальни. Испугавшись оглушительного звона бьющегося стекла, ее отец распахнул дверь. С голым торсом, в одних брюках, которые мама выложила ему утром для школы, держа в руке ремень, как собачий поводок.
– Какого черта?.. – Его глаза округлились, когда он увидел, что натворила Клара.
– Мне очень жаль, я…
Она не придумала для себя никакого оправдания. Было невозможно поверить, что этот акт внешне бессмысленного разрушения мог произойти случайно. Но ее отец и не потребовал никакого правдоподобного объяснения. Он ударил. Не в первый раз в жизни Клары, но в первый раз ремнем, в первый раз в лицо и в первый раз с эффектом, на который она надеялась: он использовал ее как громоотвод. Гроза, предвестником которой была скрипящая ступень, разразилась. Правда, удар пришелся на нее, а не на ее мать.
Когда на следующий день Клара пошла в школу и рассказала своей лучшей подруге, что упала с велосипеда и ударилась лицом, она радовалась и улыбалась, так что на глазах от боли выступали слезы. Наконец-то, – думала она и улыбалась еще шире. – Наконец-то я нашла способ защитить маму и себя…
Сигнал входящего эсэмэс вырвал ее из этих, предположительно последних, воспоминаний и вернул в загазованную реальность гаража.
ГДЕ ТЫ????
Мартин. Конечно. Всегда с упреком, всегда с четырьмя вопросительными знаками.
Верный себе до самой смерти.
Я ПЫТАЛСЯ ДО ТЕБЯ ДОЗВОНИТЬСЯ.
ТЫ НЕ ПОДХОДИШЬ.
Она вытерла слезу и дочитала сообщение до конца.
ИЛИ ТЫ НЕ ДОМА?
ТЫ ЧТО, ОСТАВИЛА АМЕЛИ ОДНУ????
Клару стало подташнивать. У Мартина был такой же талант, как у ее отца. Такой же психологический рентгеновский взгляд.
Он мог безошибочно ткнуть пальцем в ее больное место, хотя невелика хитрость догадаться, что эмоциональная ахиллесова пята любой матери – это ее ребенок.
– Нет, говнюк, – прошептала она. – Я НЕ оставила Амели одну. С ней Виго. Бебиситтер, которого ты так ненавидишь, потому что он гей. Потому что он климатический активист, потому что отвергает мобильные телефоны и автомобили, просто потому, что он хороший мальчик и поэтому полная твоя противоположность.
«Не переживайте, фрау Вернет, – сказал ей шестнадцатилетний подросток, когда они прощались в дверях квартиры. – С Амели так легко, что в принципе это я должен платить вам деньги за то, что могу читать у вас свои книги. В случае чего я спущусь и позвоню вам снизу».
Очень удобно, что они с матерью жили во флигеле на другом конце двора.
А потом Виго еще добавил, что она может не торопиться – все-таки выходные, и на воскресенье у него нет планов. Позже он приляжет в гостевой комнате, рядом с детской. «Я буду ждать, пока вы не придете».
Значит, вечно.
Клара всхлипнула, и неожиданно у нее перед глазами снова возникло омерзительное, перекошенное от гнева лицо ее мужа, на которого она мысленно кричала: Знаешь, почему я не вернусь? Почему я оставила свою дочь одну? Чтобы защитить ее! Чтобы у нее никогда не возникло такой же мысли, как у меня. Чтобы ей не пришлось играть роль громоотвода и вызывать на себя твой гнев, чтобы ты срывался на ней, а не на мне.
Потому что в одном она не сомневалась: Мартин был самым ужасным мужем на свете, но тем не менее хорошим отцом. Он никогда не причинит зла своей дочери, только если та однажды не спровоцирует его, предлагая себя в роли громоотвода, как это делала Клара на протяжении многих лет своего потерянного детства.
С успехом. Потому что со «дня уничтоженной фотографии» (как она мысленно его называла) отец никогда больше не поднимал на мать руку. Никогда больше не бил ее и не насиловал, что много лет спустя – когда Клара уже давно не жила дома – подтвердила ее мать. Да и зачем? Ведь он нашел новую жертву. Свою дочь.
До этого в нашей семье не дойдет, – подумала Клара. – Я защищу своего ребенка от Мартина, оставив их одних.
Она закрыла глаза, осознавая, что этот несомненно парадоксальный ход мыслей был только половиной правды, которой она, бывшая ученица католической школы для девочек, пыталась оправдать свой «смертный грех». Потому что главной проблемой был не Мартин.
А Янник.
Его она боялась больше, чем Чистилища, которое во время причастия в красках описал ей приходский священник.
И тем не менее.
Сейчас, пройдя точку невозврата, она, конечно, начала сомневаться. Не в своем желании умереть, оно было непреклонным. А в правильности предположения, что без нее ее дочь будет расти в большей безопасности.
Без меня. И без Янника.
У Клары раскалывалась голова, что она списывала на выхлопные газы, которые создавали в салоне машины все более высокую концентрацию яда. Она слышала, что незадолго до потери сознания могут начаться галлюцинации – и, действительно, сейчас как раз переживала акустическую иллюзию. Ее муж заговорил. Произнес ее имя. Сначала тихо, потом все громче, пока она не услышала его голос вполне четко, хотя даже не держала телефон у уха.
– Клара? – кричал ее муж, который вовсе и не был ее мужем и даже удаленно не напоминал Мартина, однако его голос казался ей до странного знакомым.
Джулс?
Сотовый на коленях внезапно стал весить несколько килограммов.
Проклятье. Она думала, что скинула звонок, но, видимо, парень из службы телефонного сопровождения все еще висел на проводе.
Она торопливо смахнула пальцем по экрану смартфона, но вместо того чтобы выключить телефон, активировала функцию громкой связи.
– …уже объяснил, – услышала она его голос. – Не поступайте со мной так. Я не переживу это еще раз. Только не снова!
Снова?
Она вздохнула. Черт, за что? Ну почему Джулс сказал именно «снова» и тем самым в очередной раз попал в яблочко. Его мольбы пробудили в ней то, чего не смогли отобрать ни Мартин, ни Янник, так много разрушившие в ее жизни: ее любопытство.
Господи, как же мне раньше все было любопытно. Жизнь, путешествия, которые она для меня приготовила. Увидеть, как растет мой ребенок.
– Что вы имеете в виду под «снова»? – спросила она голосом, который прозвучал у нее в ушах сиплым и абсолютно чужим.
Она взглянула на часы на приборной панели, но те расплывались у нее перед глазами. Она не могла разобрать время – 22:59 или 23:09. Лишь знала, что скоро наступит день, который она не хотела проживать. Уже не могла прожить, потому что ультиматум истек.
– Я расскажу, если вы выключите мотор, – попросил Джулс.
Она энергично помотала головой.
– У меня есть предложение получше. – Клара сухо кашлянула, потом сказала: – Я оставлю выхлопную трубу работать. А вы поторопитесь со своей историей, Джулс. Может, вы успеете мне ее рассказать, прежде чем я потеряю сознание.
Она зашлась в астматическом кашле, таком громком, что с трудом разобрала первые слова, которыми Джулс начал описывать ей самый страшный день в своей жизни.
11
Джулс
Три с половиной месяца назад
Дорога от Шпандау до Вильмерсдорфа по вечерним пробкам занимала, как правило, полчаса. Из-за аварии на городском автобане Джулсу потребовалось шестьдесят пять минут.
Мучительный час, по ощущениям длившийся целую вечность, когда он сорвал с головы гарнитуру и побежал вниз по лестнице – мимо старого пожарного извещателя, стоявшего в качестве украшения у входа в дежурно-диспетчерскую службу – до своего автомобиля, который он, выжимая педаль газа, погнал в сторону городского автобана – выезд на Шпандауэр-Дамм, небольшой отрезок до Халлензее и вниз по Вестфэлише, – пока не остановился перед жилым домом, где суждено было разбиться всем его мечтам.
В подъезде дома на Принцрегентенштрассе, 24 обычно пахло едой. Красный пеньковый коврик, сбившийся под ногами Джулса, когда он бежал вверх по лестнице (узкий, достроенный лифт на два человека и в обычных-то обстоятельствах был испытанием терпения), за многие годы как следует пропитался запахами жаркого, фритюрного жира, чеснока и шашлыков. Сегодня в воздухе ощущался еще один компонент, который с каждым этажом, который Джулс преодолевал на пути к своей квартире, становился интенсивнее: дым. Удушливый чад.
«Стойте, подождите!..»
«Какого черта?..»
«Вы не можете здесь!..»
Джулс пробежал мимо своих коллег, которые встретили его в закопченных дверях квартиры энергичными незаконченными фразами.
Одного из двух пожарных он оттолкнул в сторону, увернулся от полицейского в прихожей, наполовину залитой водой. Почтальона, который обнаружил пожар, уже давно не было на месте, как и женского трупа в прихожей.
– Пожалуйста, это место преступления! – крикнул полицейский, что заставило Джулса ненадолго усомниться в своей вменяемости.
Место преступления? Как моя квартира может быть местом преступления?
Но, высвободившись из руки, которая схватила его сзади, и продолжая движение в направлении усиливавшегося запаха дыма, он совершил ошибку и бросил взгляд в открытую дверь ванной комнаты.
Он посмотрел на ванну, которую они с Даяной находили уродливой, потому что эмаль во многих местах облупилась, а вокруг слива были пятна.
Вода в ней напомнила ему заход солнца на озере Шармютцельзее. Один из его последних счастливых дней с Даяной, когда багровое солнце исчезло за верхушками деревьев Вендиш-Рица, напоследок окрасив поверхность озера в медный цвет.
Движение за спиной погнало его дальше. Прежде чем его схватят, он должен был добраться до самой дальней комнаты в коридоре.
Дверь еще болталась на верхней петле, дешевое деревянное полотно было искромсано топором на уровне головы. Дверь стояла нараспашку, повернутая внутренней стороной к Джулсу, поэтому в ее нижней трети он увидел то, что стало самым страшным впечатлением в его жизни, которое он уже никогда, никогда, никогда не смог забыть.
Царапины.
Глубокие кровавые царапины, от которых ломаются ногти. Тело того, кто их произвел, видимо, давно увезли. Джулс закашлялся. На глаза навернулись слезы. От вони обуглившегося дерева, пластика, мягких игрушек…
– Валентин играл со свечкой, – сказал кто-то у него за спиной. Мужчина, который тоже плакал, как и он.
«Должно быть, он стащил ее из детского сада», – якобы ответил Джулс, о чем сегодня уже не помнил. И что дети как раз учились там обращению с огнем.
Позже он узнал, что говорил с руководителем спасательной команды, который сам был отцом пятилетнего мальчика. Это он разрубил дверь топором, чтобы попасть в детскую. Но в тот момент Джулс видел только царапины на двери. Борозды, словно оставленные смертельно раненным животным, которое пыталось выбраться из западни.
– …место преступления? – спросила Клара, и ее голос не оставил Джулсу больше места для воспоминаний. Он стоял уже не перед выгоревшей детской, а находился в квартире у письменного стола. С царапающей гарнирутой на голове. Бессознательно устремив взгляд на проспект клиники «Бергер Хоф».
– Моя жена заперла дверь, – признался он ей.
– Зачем ваша жена это сделала?
Джулс сглотнул.
– Даяна не хотела, чтобы ей помешали. Не хотела, чтобы ребенок увидел ее труп.
Это не было «двойным самоубийством», как стояло в примечании к газетной заметке. Даяна хотела убить только себя. Это было абсолютно ясно Джулсу, как и то, что он никогда не простит ее, даже если жизнь после смерти все-таки существует и они снова встретятся.
Себя я тоже не прощу…
– Пожарные считают, что Даяна выбралась из воды, почувствовав запах дыма, уже после того, как вскрыла себе вены лезвием бритвы. Поэтому наша квартира выглядела как поле битвы, когда Даяну нашли. Кровавый след тянулся от ванной через прихожую почти до самой детской комнаты.
– Вы как будто сомневаетесь.
– Я скорее предполагаю, что она передумала в последнюю секунду. Она была в отчаянии, но в конце концов желание умереть оказалось не таким сильным, как материнская любовь. А пожар стал трагическим совпадением.
– Она не смогла открыть дверь?
– Вероятно, она не нашла ключ и хотела позвать на помощь, но, едва открыв входную дверь, потеряла сознание в прихожей, где ее и нашел почтальон.
Джулс провел тыльной стороной руки по сухим глазам. Жест, который он так часто повторял во время своей фазы скорби, когда еще плакал, что он вошел в его плоть и кровь, даже когда слез больше не стало. Его немногочисленные друзья считали хорошим знаком, что он научился держать себя в руках на людях и не начинал всхлипывать при любой мысли о своей семье. На самом деле все стало еще хуже, потому что теперь бесслезная скорбь разъедала его изнутри.
– Она оставила прощальное письмо? – спросила Клара.
Джулс поднялся и почувствовал, как в горле мучительно заскребло. Он нащупал сложенный лист бумаги, который все еще носил с собой. Чтобы перечитывать снова и снова, когда его накрывала печаль, что случалось много раз на дню.
Сегодня листок лежал в нагрудном кармане его рубашки, под свитером, прямо на сердце.
Мой дорогой Джулс…
– Да. – Он откашлялся. – На кухонном столе.
Откашливание и глотание не помогло избавиться от першения в горле, поэтому он направился в кухню, чтобы что-нибудь выпить.
– Можно спросить, что там было написано?
Если бы у меня были силы продолжать…
Джулс помотал головой.
– Думаю, содержание будет вам не так интересно, как его форма, Клара.
– Мне?
Клара прозвучала устало и немного невнятно, но она казалась еще бодрой.
– Да, вам. То, что будет вам действительно интересно, моя жена написала не сама. Это название, стоявшее на почтовой бумаге, которую она взяла для прощального письма.
– И что это было за название?
– «Бергер Хоф».
12
– Ка-ак?
Клара сильно протянула это слово. Не хватало только, чтобы она иронично рассмеялась, но для этого у нее, вероятно, уже не было сил.
Джулс вибрировал от напряжения. По пути на кухню у него появилось ощущение, что ему нужно торопиться. Он не мог больше терять время и должен был оказать на Клару эмоциональное давление. Поэтому он разыграл «джокера» в надежде подогреть ее любопытство настолько, что к ней вернется желание жить. По крайней мере, ненадолго. И поэтому он сказал:
– У моей гражданской жены Даяны были серьезные психические проблемы, причин которых я до сих пор не знаю. Поэтому она находилась в клинике «Бергер Хоф». В том же самом психиатрическом отделении, в котором были и вы, Клара.
Он снова нащупал письмо, дословный текст которого преследовал его даже во сне.
«Прощай, мой дорогой Джулс. Сейчас я вскрою себе вены. Может, я еще смогу в последний раз позвонить тебе на 112, прежде чем силы оставят меня. Чтобы в последний раз услышать твой голос, который раньше поддерживал меня, давал уверенность и надежду. Может, мне удастся удержаться за него, и ты проводишь меня в последний путь».
Ярость отчаяния снова закипела в Джулсе. Он сжал кулаки.
– Когда вы там были? – спросил он Клару.
– В конце июля.
В то же самое время?
– Как и моя жена.
Вообще-то государственная медицинская страховка не предполагала оплаты этой дорогущей клиники. Но Даяна когда-то написала лестную статью о председателе правления ее больничной кассы, и тот отблагодарил ее тем, что лично утвердил эти расходы на лечение «эмоционального выгорания».
– Работа и семья выжали из нее все силы. Ей нужен был тайм-аут с профессиональной поддержкой. Вскоре после лечения Даяна убила себя и нашего сына Валентина. Ему было всего пять. Однако его пальцы с отчаянием взрослого впивались в деревянную дверь детской комнаты.
Он кричал, плакал? Или только кашлял, задыхаясь? О ком он думал, делая свой последний мучительный вдох?
Джулс стоял на кухне, которая была до абсурда большой, что, однако, вполне соответствовало просторной квартире. Хотя в центре располагался огромный кухонный остров с барными стульями, в помещении дополнительно стоял обеденный стол с шестью стульями, а напротив встроенной кухни нашлось даже место для дивана.
Джулс открыл хромированный распашной холодильник и достал из отделения для напитков бутылку апельсинового сока.
– Вы еще там, Клара?
Он услышал глухой стук в трубке, но не был уверен. Клара ничего не говорила. Он не знал, думала ли она, игнорировала ли его или, возможно, уже потеряла сознание.
Однако в надежде, что связь с ней еще не оборвалась, он поставил бутылку с соком на рабочую поверхность кухонного острова, подтянул к себе барный стул и положил рядом личный сотовый телефон.
Потребовалось несколько секунд, чтобы разблокировать смартфон функцией распознавания лица, затем он набрал в WhatsApp короткое сообщение:
СЕЙЧАС ТЕБЕ ПОЗВОНЮ. ВОЗЬМИ ТРУБКУ. НО НЕ ГОВОРИ НИ СЛОВА!
Затем он обратился к Кларе:
– Я прошу вас. Нет, я вас умоляю: выключите мотор! Поговорите со мной! И расскажите: какого черта вы делали в «Бергер Хоф»? Что произошло с вами в том месте, которое разрушило мою семью?
Джулс открыл бутылку, полную лишь на треть, но не сделал ни одного глотка.
– Моя жена покончила с собой, Клара. А теперь и вы хотите сделать то же самое. И тоже после нахождения в этой клинике. Это не может быть совпадением!
После этого тревожного вывода он отправил сообщение на номер своего отца.
Затем позвонил ему и включил телефон на громкую связь, чтобы тот мог слышать разговор.
13
Клара
Кларе казалось, что тупая ручная дрель впивается ей в череп между глаз. Она и так очень чутко реагировала на шум, при нормальных обстоятельствах уже от одного рева работающего в гараже мотора у нее разболелась бы голова. И никакого угарного газа не потребовалось бы. А теперь еще и этот настырный Джулс отравлял эфир своими жуткими, почти абсурдными утверждениями.
– Да вы все это выдумали! – сказала она. – Вы не знаете эту клинику, и ваша жена никогда там не была, если она вообще существует. Вы просто пытаетесь меня удержать. – Клара сухо сглотнула. – Вы перевели звонок в полицию? И они уже в пути?
– Нет. Моими средствами из дома я не могу установить ваше местонахождение, Клара. Кроме того, это последнее, что бы я сделал.
– Почему?
– Потому что полиция не сможет вам помочь, Клара. Я знаком с жертвами домашнего насилия. Они часто звонили на 112 и в службу телефонного сопровождения. Им не нужен ни врач, ни полицейский и вообще никто из социальной службы.
– Совершенно верно. Но мне тем более не нужен тот, кто меня совсем не знает и считает, что может заговорить мне зубы и выманить из машины.
Джулс казался взбешенным.
– Я не заговариваю вам зубы! Это вы только болтаете и ничего не делаете. Господи, сколько таких, как вы, звонили мне на телефон службы спасения! Каждую неделю я посылал бригады к женщинам, которых до полусмерти избивали мужья, но как только наши люди были на месте, все оказывалось не так плохо, и они слезно умоляли, чтобы мы только не забирали абьюзера. – Джулс застонал. – Одно лишь малодушие. Звонок на горячую линию, желание вырваться и ваша попытка суицида, Клара, – все это просто смешно.
– Смешно? – Клара закашлялась. Ей было ясно, что он ее провоцировал, чтобы усилить эмоциональную связь между ними. Чтобы ей было тяжелее осуществить свое решение.
– Да. Почти инфантильно. По мне, так можете торчать в своей машине, сколько хотите. У вас все равно нет ярко выраженного желания умереть.
Кларе хотелось схватиться руками за свою раскалывающуюся голову.
– Нет ярко выраженного желания? У меня в салон по шлангу поступают выхлопные газы!
– А ваша машина наверняка не старше 1999 года выпуска и, значит, снабжена катализатором, поэтому практически не выпускает окись углерода, – ответил Джулс. – Я работал в пожарной службе, Клара. И мои знания не из воскресного сериала «Место преступления». Сегодня практически невозможно умереть от отравления выхлопными газами. Да, ваша машина не прогрета, и зимой катализатор включается с запозданием, поэтому я вначале нервничал. Но мы уже слишком долго беседуем. К тому же я слышу, что вы закрыли окна. Широко распространенное заблуждение. Вам нужно было бы заполнить выхлопными газами весь гараж. И вы бы знали все это, если действительно хотели сегодня покончить с собой. В этом случае вы бы нашли информацию. Господи, у вас ребенок, Клара! Я знаю, вы в отчаянии. Я знаю, у вас самые мрачные мысли и вы не видите выхода. Но в глубине души вы не хотите оставлять дочь с вашим мужем!
Чертов подонок, – подумала Клара. Она уставилась на приборную панель, в плексигласовой облицовке которой, словно в зеркале, отражалось ее лицо. Ей вдруг стало трудно возражать.
– Большое спасибо, тогда у меня появилась еще одна причина закончить этот разговор, – прошептала она без сил. Мысль, что Джулс мог быть прав, по-настоящему парализовала ее. Но Клара все же добавила: – Если то, что вы говорите, правда, мне нужно использовать оставшееся время, чтобы попробовать что-нибудь другое.
– О'кей, тогда давайте заключим сделку, – предложил Джулс, его голос звучал примирительно.
– И какую же?
– Вы расскажете мне, что случилось в «Бергер Хоф». А я поделюсь с вами безболезненным быстрым способом самоубийства, если вы потом все еще захотите расстаться с жизнью.
Она в ярости ударила по рулю.
– Вопрос не в хотении. Я все равно умру. Так или иначе. – Ее голос дрожал, в том числе и потому, что Джулс вселил в нее неуверенность. Затем она сказала почти упрямо: – Я не вижу другого выхода. Моя жизнь все равно ничего не стоит, а я не хочу губить еще и жизнь своей дочери. Только покончив с собой, я могу надеяться на более гуманный конец.