Грибники – 3. Покормите мертвого кота

Дизайнер обложки Александр Михайлович Ерёмин

© Вера Флёрова, 2025

© Александр Михайлович Ерёмин, дизайн обложки, 2025

ISBN 978-5-0067-6971-7 (т. 3)

ISBN 978-5-0064-4010-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора: все события в книге являются выдуманными. Все совпадения случайны. Все географические названия являются условными топонимами альтернативного мира и не обладают полным набором признаков реально существующих.

Все стихи, если не указан иной автор, придуманы автором этой книги.

Глава 1. История кота

– Меня бросили.

Кристина, еще не окончательно отдышавшись, смотрела на своего главного работодателя и пыталась осознать услышанное, если не по словам, то по буквам. Потом оглядывалась на подруг. Вроде, никто из них троих Рейнольда не бросал. Наоборот!

Только что они, с трудом вызвав такси, больше часа стояли в пробках на заснеженных городских улицах чтобы, высадившись у нужного подъезда, взбежать по лестнице, панически перебирая ключи на связке, отыскать нужный, открыть незнакомую квартиру и теперь, столпившись у двери в спальню, рассматривать знакомую тёмную фигуру на фоне занавешенного тюлью окна.

Рейнольд стоял спиной, совершенно раздетый и задумчивый. Из потока русых волос, укрывающих его почти картонное тело, проглядывало костлявое плечо и острый угол тазовой кости. Еще у Рэнни была очень тонкая рука, которой он подносил к лицу сигарету. Лицо, невидное от двери, выпускало дым в открытую форточку.

Кристина соображала.

Если его кто-то мог бросить, то это, наверное, Аня Кубик, потому что он с ней встречался летом. И осенью. Мотивы поступков Ани Кристина еще не придумала. Не было явных мотивов. Рейнольд был обеспечен, красив и в некоторых ситуациях неглуп, девицы его отслеживали и вертелись поблизости, но он почему-то выбрал потустороннюю Аню.

– Она верит, – тем временем, невнятно выговаривая слова, жаловался Рейнольд, – что деньги портят людей. Испортили, говорит, ее отца. Как только он стал много зарабатывать, он ушел от ее матери, и поэтому Аня решила расстаться со мной превентивно, пока еще не привыкла, и золотой телец не поставил на мою голову свое раздвоенное копыто. Он ведь парнокопытное, золотой-то телец? – Рэнни чуть повернул голову, адресуя вопрос Кристине.

Протолкавшись вперед, Данка решительно обошла Рейнольда спереди, вынула из его руки сигарету и выбросила в окно.

– Анечка – дура, – заключила она, окинув Рейнольда внимательным взглядом. – От такого не отказываются.

Кристина изучала темную комнату. Она слышала, что еще недавно эта квартира стояла совершенно пустой. Теперь появилась мебель, дорогая электроника и даже какие-то странные украшения в виде картин из разноцветного сена в бамбуковых рамках, плохо различимые в свете уличного фонаря.

Хорошо, что у Данки оказался ключ. Недели две назад Альберт, поливая тут цветы в отсутствие хозяина, попросил Данку передать их при возможности обратно. Вот и возможность.

Открыв светлый, современного дизайна шкаф с дверцами под мрамор, Кристина порылась в нем, нашла тонкий, вязанный из фиолетовой синели плед с бахромой и набросила его на замерзшего страдальца. Потом они закрыли окно и усадили своего работодателя на диван.

В прихожей послышался шум и шаги – это подоспели еще двое из тех, кому была небезразлична судьба Рейнольда.

– Зачем ты решил замерзнуть? – грубо спросил Джафар, едва появившись на пороге. Он включил свет, и все заморгали и сощурились.

– От него ушла Аня, – брезгливо объяснила Данка, намекая, что это не повод безпокоить такое количество людей.

Джафар отреагировал движением брови и проскользнул в комнату, уступая место в дверях следовавшему за ним Раунбергеру.

В комнате действительно подмораживало, а Рэнни был весь бледно-синеватый – видимо, торчал перед форточкой очень давно и довел себя до полупрозрачного состояния.

– Что сказала Аня? Как это произошло? – сочувственно уточняла Кристина, притулившись на ручке мягкого кожаного дивана. Ясно, что на ровном месте Аня не ушла бы. Что-то должно было запустить у нее эту дурацкую проекцию.

– Аню пару раз позвали на корпоратив сотрудники со старой работы, – хрипло и невнятно объяснил Рэнни. Крупно дрожа, он начал согреваться. – Первый раз я тоже пошел… Как я понял, там был парень, Олег, который ей раньше нравился. Он начал сыпать комплиментами и говорить, как они все по Ане скучают, особенно, блин, он… На второй корпоратив я уже не явился. Неприятно было. А вчера утром она ушла. Я так понял, увлеклась Олегом обратно.

– Рэнни, ты идиот! – отбросив сочувствие, прошипела Кристина. – За любимых надо бороться! Если сам боишься – во второй раз надо было с твоей Аней либо вот, Эйзена послать, у которого хорошо язык подвешен, либо Джафара. Чтобы превратить их тупой корпоратив в лунный пейзаж.

– Во-первых, я не хотел их напрягать, – виновато покосившись на своего подданного, замершего в дверях, вздохнул Рэнни. – А во-вторых… проклятие не перешибешь. Видимо, я обречен быть один.

– Вообще-то, – не выдержал Эйзен, – у тебя есть мы! Но ты три дня не брал трубку, му… безответственый человек.

– Я лежал. Простите. Потом решил помыться… Потом покурить… чувствую, что-то забыл.

– Одеться ты забыл, придурок! – сказала Данка.

– Точно, – согласился Рэнни. – Простите.

– Я поставлю чай, – деловито сказала Марина. – Нам всем надо согреться. Особенно тебе, Рэнечка.

*

Когда все, включая Рейнольда, одетого в пушистую сиреневую пижаму, собрались на кухне, Марина стала разливать чай.

Эйзен задумчиво крутил за витую ручку плоскую вазочку с печеньем.

– А я с Гариком рассталась, – сообщила Данка. – Не люблю солдафонов. Так что смотри, – она весело похлопала Рэнни по плечу, – если захочешь любви и ласки – обращайся! Беглый осмотр показал, что ты перспективен.

– А если захочешь хардкора, – вкрадчиво произнес Джафар и похлопал Рэнни по другому плечу, – то у меня с перспективами тоже все в порядке.

Марина чуть не расплескала чай. Кристина грозным взглядом попыталась призвать Джафара соблюдать приличия, но было слишком смешно. Когда все утихли, Рэнни чопорно сказал:

– Спасибо. Вы настоящие друзья.

На этот раз чай Марина все-таки разлила.

– Я только предложил придушить этого Пьеро… из чистого гуманизма, – в ответ на грозный взгляд Кристины оправдался Джафар.

– Понимаете, – грустно сказал Рэнни, когда все отсмеялись в третий раз, – тут дело не только в конкретном эпизоде. Надо как-то привыкать к одиночеству, что ли. Проклятие-то работает.

– Рэнни, чтоб тебя, какое проклятие? – насторожилась Кристина.

– Ведьмино, Крис, – Рэнни посмотрел ей в глаза. – Розочки нашей, от которой тебе Гнедич достался. Она же меня в детстве прокляла.

– И ты не просил у Гнедича снять это проклятие?

– Мог. Но не хотел быть обязанным никому. Даже покойнику. Да и не особо верил в него, если честно.

– А сейчас уже не получится, – резко вмешалась Данка. – Гнедич, зараза, исчез и больше никому не снится. Собственно, по этому поводу мы тебя вначале и искали. Чтоб ты посмотрел, как там дела обстоят, в тонких мирах. Но ты, зараза такая, не отвечал.

Рэнни покачал головой.

– Мой остров, который во сне, тоже исчез. Я больше не могу никому сниться. А что у вас с Гнедичем?

– Замок этот его… почти развеялся. Там руины, – сказала Кристина.

– И вам больше и не надо на него работать?

– Мы не знаем.

Кристина вспомнила, как последний раз, в среду, хотела связаться с колдуном, чья книга ее наняла работать в «Солнечном».

Во сне ее встретили развалины: знакомый шашечный пол, окруженный почти исчезнувшими стенами, холмы, часы. Часы стояли, показывая упавшими стрелками нереальное время: 6.00+30. Проинструктированная Данка в условленный заход видела во сне все ту же свою войну и подвал; но только теперь там не стреляли, а окно было забито наглухо. Марина же и вовсе пробудилась в ужасе: явившаяся ей во сне деревня Касатона, ее «служебного» аватара, стояла на прежнем месте, только вот живых в ней не наблюдалось: что люди, что скотина – все исчезло. Исчезла даже она сама. То есть, он сам. У Марины был вид на деревню, но не было тела. Сон был так страшен, что Марина не выспалась и сказала, что больше думать о Гнедиче не станет никогда.

Выслушав отчеты подруг, Кристина побоялась, что и достижения книги исчезнут, однако Марина пока не толстела, Наташа, сестра Даны, прилежно работала в отделе кадров, забыв о веществах, а ее собственный откц отец приходил с новой работы трезвый.

– А исполнение ваших желаний не поломалось? – спросил Рэнни.

– Нет, – сказали девушки хором.

– Значит, механизмы исправны. И лучше их не трогать.

– Мы тоже так подумали, – подтвердила Марина.

Эйзен внимательно слушал, переводя взгляд с одного оратора на другого и забыв, что держит в руке кусок печенья.

– Мой сновидческий остров жаль, – настаивал Рэнни убитым голосом. – А там Васкурчан не кормлен… я ведь не могу туда попасть. На месте острова только туман и вода.

– Рэнни, мертвый кот как-нибудь продержится без еды, – утешила Кристина.

– Без еды – возможно, – согласился Рэнни. – Но без меня? Он – единственный, кому я когда-либо был нужен… он жил в моем сознании.

– Рэнни, – сказал Эйзен, – расскажи нам, пожалуйста, историю кота и проклятия по порядку.

*

– Да особо нечего рассказывать, – Рэнни сквозь пижаму почесал коленку. – Ваша ведьма Роза тогда была примагиченной девахой лет примерно шестнадцати. У ее предков дача была в том же поселке, куда нас с Аськой к бабуле отправляли на лето. Отец у меня тогда еще не разбогател, только начинал… Мы с этой Розой и познакомились. Точнее, Аська познакомилась, а я еще мелкий совсем был. Роза увлекалась всякими темными ритуалами, плела людей из палок, нашла себе какого-то сумасшедшего наставника, жутко неприятного мужика… он, кстати, потом странно помер, но это ладно… короче, мы как-то с Аськой идем мимо ее участка, а там в клетке для кролика котёнок мявчит. И Роза рядом стоит, книжку толстую изучает…

Кристина вдруг вспомнила подходящий абзац и подняла палец, привлекая внимание.

– «Для того, чтобы привлечь на свою сторону охранных духов человека, который предал тебя, и оставить его беззащитным, так, чтобы стоял он один на один с Неведомым, нужно принести в жертву кота, не обязательно чёрного. Возрастом не старше одного года…».

– Тот точно был не старше, – кивнул Рэнни. – А сильно младше.

– Значит, Гнедич был у нее уже тогда, – заметила Марина.

– Скорее всего, он принадлежал ее придурочному учителю, – сказал Рэнни. – Она и одолжила. Или украла. Мы тогда спросили, зачем ей кот, а она ответила, мол, для ритуала. А потом коту говорит, не ори, мол, все равно в полночь я тебе кишки выпущу. Она-то думала, мы уже свалили, а мы только за куст зашли, и я все слышал. До самого вечера не мог успокоиться. Приставал к Асе, мол котенка убьют. Ася тоже была в сомнениях… с одной стороны – подруга, с другой – кота жалко. И тогда мы придумали план. Ася зашла к Розе после обеда, увела ее под каким-то предлогом, а я пробрался в сад и открыл кота. Он побежал за мной. В тот день как раз бабушка в город ехала… мы ей животное и вручили. Роза потом к нам заходила, и еще наблюдала за нами долго. Но не нашла свое имущество. А через три года узнала, как все было, и выложила нам из каких-то камней проклятие: Августине на бездетность, а мне на вечную неудачливость и неприкаянность. Очень сердилась, обозвала нас предателями. Ну, мы тогда не поверили, конечно… а потом бабушка умерла, отец вместо дачи стал возить нас на курорты, купил от своего предприятия базу «Солнечное», чтобы там туристов выпасать. А дальше вы знаете.

– А потом Роза ушла в секту гуру Василия-Азиля Теребилова, – размышляла вслух Кристина. – Уже с книжкой Гнедича. Потому что Василий нашел Барьер, и она думала вытрясти из него дополнительные возможности.

– Или Гнедич ее попросил вступить в секту и изучить Барьер, – сказал Эйзен. – И грибы наши изучить. Только вот потом ей пришлось оттуда бежать с ученицей Алевтиной. И еще были Эрик с Максом, которые пришли за здоровьем Эрика, но узнали про книгу и стали ее искать.

– Мы уже почти все знаем! – обрадовалась Марина.

– Остались вопросы, – возразил Джафар. – Первый: кто убил Розу. И убивали ли ее вообще. Второй: кто убил родителей Эйзена и зачем. И убивали ли их вообще. Третий: какое отношение ко всему этому имеет некто Вадим, некогда пославший меня на Север и создавший Общество справедливых судей, чтобы чего-то добиться от меня. Четвертый: кто подослал Эйзену Курта Кернберга. Пятый: все, имеющее отношение к миру за Барьером, включая сторнов, грибы и некоего моба, притворяющегося машиной и влияющего на мою судьбу.

– Шестой, – подхватил Эйзен, – кто тот человек, который сделал возможным сопряжение миров? Возможно, все эти с виду не связанные между собой явления – проекция одного, непостижимого нашим разумом. Как четыре точки могут быть проекцией стоящей кошки. Мы, обитатели двухмерного мира, видим их. А кошку-то мы не видим, потому что трехмерная кошка простирается в измерение, где двухмерных нас просто нет. А иногда мы видим не ноги, а нечто продолговатое и размытое, когда кошка спит. И нам кажется, что это нечто другое.

– А если кошка садится, мы обычно видим жопу, – сказал Джафар. – И депрессуем, как Рейнольд.

– Вот я бы попросил…

– Ладно-ладно! – Данка вскинула ладонь. – Седьмой: куда делся Гнедич?

– Восьмой: где мой остров и мой кот?

Обсуждение затянулось до полуночи и продолжилось после. В два часа все начали зевать.

– Мы пойдём поспим, – Данка решительно встала. – Раз уж ты не помер. У тебя тут есть, где упасть?

– В соседней комнате раскладывается диван и кресло, – сказал Рэнни. – Как раз втроём поместитесь.

– Идите. А мы еще посидим, – напутствовал девушек Эйзен. У него как раз появилось вдохновение.

– Я зайду пожелать тебе спокойной ночи, – пообещал Кристине Джафар. Он уже почти не подавал реплик в разговоре, но общество явно отвлекало его от его обычной февральской депрессии.

Кристина сочла это благом.

*

Данка устроилась на кресле. Кристина с Мариной – на разложенном диване.

– Можно рассказывать страшные истории, – вдохновилась Данка.

За окном горел желтый полумертвый фонарь, и падал снег. За стенкой сидели мужики и о чем-то спорили.

– Тебе мистической шизы мало? – возмутилась Марина в подушку. – Лично я – спать.

*

Кристина подозревала, что им нужна некая совместная миссия. Во-первых, она нужна была ей. Во-вторых, она была необходима Данке, которая сейчас действительно скучала от одиночества. В-третьих, она не помешала бы Джафару, который все глубже впадал в уныние под грузом прожитого, хоть и старался не подавать виду.

Однако упоминание сектантов направило мысли Кристины в другое русло.

Сколько она себя помнила, она всегда остро реагировала на любые признаки сектантства. По этой причине у нее в свое время не сложилось с биологическим кружком. Кружок был слишком «для своих», это было видно по специфическим словечкам, манере общения, невротическому подчеркиванию его «обособленности» и «отдельности», а главное, нездоровому гонору старожилов, чередовавшемуся со столь невротическим же панибратством. Попытавшись войти в этот коллектив, Кристина «не обнаружила в нем живых» – то есть, людей с настоящими эмоциями. Все, что она видела, делалось немножко на публику, с целью понравиться, а потом проигнорировать. Словно бы в коллективе существовал негласный месседж: «смотри, какие мы классные, но чтобы стать одним из нас, ты должен это заслужить».

Заслуживать Кристина не хотела. Все эти «заслуживания» выглядели для нее пустым выпендрежем неуверенных в себе детей, поэтому, испытав противное чувство непричастности к всеобщему празднику, Кристина потеряла к нему интерес. С ветеринарами вышло проще – они были ровно тем, чем казались, и никаких лишних личностей себе не отращивали, да и зачем, например, лошади, знать про твою дополнительную личность? Ей требуется морковка, овес и доброе отношение. Социальные надстройки и прочие условности кожаных обезьян лошадь не видит. Она сама составляет мнение о человеке, и не по словам его, а по делам.

На базе «Солнечное» никаких элементов «элитности» и «избранности» не просматривалось, хотя контингент присутствовал всякий. Кристине казалось, что рекрутеры специально вытаскивали людей попроще, не озабоченных статусом, и нередко – отчаявшихся. Людей с тяжелым эмоциональным фоном и некоторыми тайнами за душой. Людей с проблемами. Что и понятно – тот, у кого все нормально, не бросит все и не рванет на полгода в горный поселок за травами и грибами.

Поэтому некая общность, или даже корпоративность у «Солнечного» наблюдалась. Но не отвергающая и требующая, а поддерживающая. Как ни странно. Несмотря на все опасности и легкое обесценивание человеческой жизни.

Еще в Эйзенвилле достоинство и честь уважали куда больше, чем ныне – так казалось и Кристине, и Данке – во всем остальном обществе. Немалую роль в становлении моральных приоритетов поселка играл сам Эйзен, даже в те годы, когда его никто не видел. Особенно в те годы. Кристина понимала, что и сама в какой-то степени открыла ящик Пандоры, развиртуализировав герцога – заставив сойти в подведомственный ему коллектив – и наладила его отношения с остальными администраторами, некогда стоявшими у истоков создания поселения или игравшими в его развитии важную роль.

С ним вместе их получалось семь – Регина, Борис Юрьевич, Единоверыч, Джафар, Саша и Альберт.

Потом добавился несменяемый, но относительно вменяемый Рэнни и, как противовес ему – регулярно сменяемый, но не всегда вменяемый заведующий складом грибов и травы, так что с момента схождения герцога и воцарения короля значимых для поселка людей стало девять (как назгулов – сказал бы Рэнни).

Зимой Кристина скучала по поселку. В этом месте состоялись все ее главные победы: нашла работу, изучила неведомый ужас, победила неведомый ужас, нашла партнера. Правда сейчас, в феврале, партнера настигали воспоминания, и порой он просто не мог общаться. Бывало так, что только посмотрев за окно, на снежный покров, уходил Джафар лежать лицом к стене. Кристину просил его не навещать. Единственное, что он мог в такие дни – это набивать ответы на сообщения. Девушка слала ему рисунки из смайликов (другие он в таком состоянии не воспринимал), а он отвечал короткими комбинациями знаков препинания. Все они были легкими и оптимистичными, словно придумывал их вовсе не Джафар, которого в тревожных кошмарах обещала убить нефтяная вышка, а некая крошечная часть его натуры, не затронутая пережитым.

Он хотел, чтобы Кристина переселилась к нему, но она не могла оставить младшего брата одного с родителями. Ей казалось, что Лешку следует защищать от великих родительских планов.

Однако, когда Гнедич перестал сниться по запросу, Кристина испугалась, что пропадет все, к чему он был причастен, и напросилась жить к Джафару. Тот не исчез. Наоборот, обрадовался.

У него дома они с Кристиной первым делом взяли четыре черных полиэтиленовых мешка и погрузили их в машину.

– Это вещи, – сухо сообщил Джафар. – Если ты будешь тут жить, тебе нужны свободные шкафы.

Ещё в багажник была добавлена канистра с бензином.

Конечно, Кристина могла бы предложить иной вариант – отдать вещи его матери в секонд хэнд или в какой-нибудь приют, но интуиция подсказывала, что если Джафар принял некое решение, то оспаривать его – значит проявить полное непонимание.

В конце концов это его личная тризна.

Он остановил машину на том самом пустыре, где когда-то нанимал приведенную к ним Гнедичем Марину. Укрытый слякотным снегом, пустырь простирался километров на пять вдаль от того места, где они вытряхнули мешки. Кучу одежды – преимущественно женской – окружали стены кирпичных руин, невидимых ниоткуда.

Мать Джафара носила, в основном, удобное – джинсы и футболки, хотя в коллекции присутствовало и одно платье из тускло-зеленого шелка, а также одежда самого Джафара, когда он был маленьким – школьная форма и куртка с оторванным лейблом.

Нельзя на это смотреть, одернула себя Кристина, когда они оба замерли у разрушенной стены, и сполохи освещали неподвижное лицо человека, стоявшего рядом. Внешность, сошедшая с древнеегипетских фресок странно сочеталась с подтаявшим снегом, кирпичами и мусором нежилой подмосковной пустоши.

Не смотри на него, повторила она себе. Это не Эйзен, который склонен публично оплакивать свои ошибки. И не меланхоличный Рэнни, у которого нытье является фоном жизни, но которому все прощают, потому что если на него разозлиться, будет хуже.

У Джафара другие правила жизни.

Как-то раз случилось Кристине извлекать из его руки деревяшку. Длинную щепку, сантиметра три, застрявшую в пальце. Несмотря на изрядный врачебный опыт, Кристину слегка мутило (человек все-таки… с животными проще), пока щепка, мокро, скрипя, занозисто тянулась наружу. Лицо же механика осталось неподвижным и расслабленным – таким, как сейчас. Словно это была не его рука. И не его заноза.

И в тот момент – словно это не его прошлое догорало на пустыре, а чужое, лишнее, ненужное более никому. Словно это он сам избавлялся от пустоты.

И все же докучать ему вниманием не стоило, поэтому Кристина отвернулась.

Когда пламя поутихло, Джафар подобрал с земли длинную мокрую ветку и некоторое время ворошил кучу, чтобы догорело целиком. Он был сосредоточен и спокоен.

И вот увидел что-то в пепле. Подцепив предмет сучком, выкатил из кучи в образовавшуюся лужу, некоторое время рассматривал, а потом поднял.

– Что там? – не выдержала любопытная Кристина.

Обтерев об куртку, Джафар протянул ей тяжёлое серебряное кольцо с прозрачным камнем.

– А мы его искали, – вспомнил он. – Наверное, где-то в кармане… Никогда не забывай украшения в одежде, Крис.

Дома Кристина решилась перейти к основной повестке:

– Я, собственно, вот по какому вопросу, – анонсировала она.

Вытирая мокрые волосы, она пыталась избавиться от въевшегося запаха костра.

Джафар делал то же самое, но более успешно, так как прическа у него была проще и короче.

– М?

– Книга Гнедича больше не работает. И он никому не снится.

– Одним соблазном меньше, – пожал плечами Джафар.

Кристина отложила полотенце.

– Ты тоже собирался его о чем-то попросить? – живо заинтересовалась она.

– Не то, чтобы собирался… но иногда думал об открывающихся возможностях. И эти мысли нельзя назвать хорошими.

А на следующий день, когда Кристина приехала домой за вещами, прямо с утра позвонил герцог и сообщил, что Рэнни третий день не отвечает на звонки.

И девушки успели к нему первыми.

В этом месте своих воспоминаний Кристина наконец-то заснула.

*

– Давно размышляю об идее равенства перед Господом, – рассуждал Эйзен на кухне ближе к четырем утра. – С одной стороны – это радость и успокоение: как бы ты не был ничтожен, ты в глазах Творца весишь столько же, сколько и тот, кто, по мнению человечества, претендует на величие. Но верно и то, что как ты не был велик, ты значишь ровно столько же, сколько человек, который ни о чем, неясно зачем и вообще ничтожество, творящее разрушение. И ваши смыслы и ценность вашего существования равны в глазах Творца.

– Но если это огорчает, можно поискать смысл глазами другого, – сказал Рэнни. Он отвлекся от своего горя и теперь пребывал в некоторой эйфории. – Вот, скажем, для любого из нас ты значишь больше, чем какой-нибудь общественно известный деятель. Для нас ты великий, а деятель – не очень. Тогда, исходя из равенства наших с Господом взглядов, наша оценка значит не меньше.

Рэнни редко употреблял повелительное наклонение в мировоззренческих беседах. Даже его собственное мнение, когда он его выражал, выглядело ничьим.

– Эти оценки не равны, – возразил герцог королю. – Он ведь вас, пусть опосредованно, но все же создал. Господь. Не общественный деятель.

И указал пальцем в потолок, дабы подчеркнуть важность своего замечания.

– Господь создал меня, чтобы моими глазами внимать твоему величию, – не сдавался Рэнни. Несмотря на полное слияние с пространством, дискутировать он умел. – Не только величию, конечно… но и ему в том числе.

Эйзен на секунду замолчал, наслаждаясь манипулятивной риторикой хитрого мажора.

И тогда вмешался Джафар.

– Если ваши и Его оценки равны, то Его не существует, потому что у него нет приоритетов. Для существования они, как правило, необходимы.