- -
- 100%
- +
Хватит, подумал Вирсамани, и рука его вновь потянулась за дудочкой. К сожалению, времени сидеть и играть у него не было.
Он и по сей день помнил, как ему досталась эта дудочка. Тогда еще не музыкальный инструмент, а просто кость. Длинная, тонкая, влажная. Дудочка была самой настоящей костью – ангельской костью. Полой внутри и почти невесомой. Кроме того, кость оказалась прочной: для того, чтобы просверлить в ней игральные отверстия, Вирсамани потребовался не один час работы. Вырезать кость из тела умиравшего ангела заняло и того меньше.
Да, именно это он и сделал. Все происходило далеко отсюда, невообразимо далеко, но странным образом те места напоминали здешние: точно такая же пустошь, где ничего не растет.
На мгновение Вирсамани позволил воспоминаниям завладеть собою. Он перенесся в те времена, десять лет назад. Ощущения были настолько реальными, что он ощутил даже вкус во рту и боль в натруженных руках.
Дело происходило в грязном сарае с земляным полом и старой, прогнившей крышей, с которой постоянно сыпался мусор. Часть попадала жертве в раны, часть на стол, где был распростерт ангел, после чего частички мусора тонули в лужах крови. Кровь была повсюду. На столе, на стенах, на полу. Собственный мундир Вирсамани от пропитавшей его крови превратился из красного в черный. Последний давно уже стал цветом их полка. Черные души, чернее некуда…
Плоть отпустила кость одновременно с двумя другими событиями: стенания ангела внезапно прекратились и в противоположной стене широко распахнулась дверь. На пороге в прямоугольнике света стоял человек…
Даже спустя годы Вирсамани ощущал злость. И дудочка-колосник, заткнутая за ремни на его правой голени, являлась тому напоминанием.
Немного помедлив, он наконец решился и направился к дому. Шаги его были твердыми, походка уверенной. Воспоминания нахлынули с новой силой, когда перед Вирсамани оказались знакомые ворота. За годы их несколько раз перекрашивали, но даже теперь порядком поблекший герб номарха на них был хорошо узнаваем.
Как была видна и специальная выучка здешних солдат. Когда-то он и сам был офицером. Наверняка именно по этой причине стражи у ворот вытянулись, едва завидев его. И все же ворота перед ним никто распахивать не спешил. Лишь когда Вирсамани представился и один из стражей отправился куда-то на территорию поместья, а затем вернулся, его пропустили.
Внутренний двор остался прежним, чего не скажешь о поместье. За десять лет его неоднократно перестраивали, а может быть, и достраивали, при этом дом несколько раз поменял форму. Например, Вирсамани не помнил башенку посредине, а обе башни по сторонам стали выше на один или два этажа.
И на этот раз никто не вышел его встречать. Вирсамани не ждал, что на ступеньках появится сам номарх, но он вполне мог отправить кого-то из слуг. Ни те, ни другой так и не появились. Те два солдата у ворот были единственными, кого Вирсамани встретил за все время.
Он поднялся по мраморной лестнице к двери, которая оказалась слегка приоткрыта. Мрамор был редким и дорогим материалом. Ближайшие каменоломни, где добывали такой камень, располагались в пятистах верстах к югу. Это означало, что для того, чтобы привезти сюда все это великолепие, нужно было потратить немалые деньги. Вирсамани уже и забыл, что главное для богачей – не столько само богатство, сколько возможность продемонстрировать его другим.
Поднявшись по ступеням, Вирсамани толкнул дверь. Он переступил порог. И вместе с тем нахлынули воспоминания.
***
Они напоминали кровавый вихрь, в котором Вирсамани тонул. Все было красным: стены и пол вокруг, его собственная одежда, гневное лицо номарха; он что-то кричал, однако Вирсамани не пытался разобрать слова. Вместо этого он вдыхал запах крови – целебный аромат, проникающий глубоко в легкие. В какой-то момент ему пришло в голову, что, если кровь ангелов распылить в воздухе, можно излечить весь мир. Нужно лишь достаточное количество крови…
Внутри его встретил один из слуг и проводил к широкой двери. За дверью находилась библиотека: книжные шкафы, письменный стол. Свет сюда попадал сквозь огромные окна, забранные цветным стеклом. Витражи изображали религиозные сцены. Сюжеты были незамысловатыми, но производили впечатление. Возможно, дело в падающем снаружи свете? Или в том, как выгодно блики красного, зеленого и голубого лежали на потемневшей от времени столешнице?
За столом в окружении бумаг восседал номарх. За прошедшие годы он порядком постарел и выглядел не на десять, а на все двадцать лет старше.
Прежде чем распахнуть дверь, слуга постучал и, получив ответ, впустил Вирсамани внутрь. Однако теперь номарх не подавал никаких признаков, что заметил гостя и продолжал сидеть, целиком погруженный в чтение некого документа. В его правой руке застыло увеличительное стекло в золотой оправе.
Вирсамани слишком хорошо помнил эту манеру своего бывшего нанимателя, вот только на этот раз ему не требовалось дозволения принять стойку «вольно» или сесть в кресло. Чем он и воспользовался. Без особых церемоний Вирсамани опустился в кресло и закинул ногу за ногу.
Еще некоторое время номарх пробегал бумаги глазами, а Вирсамани молчал. Арзименда Нивиль, номарх Завораша, был крупным мужчиной среднего возраста, гладко выбритый, ухоженный, с пронзительным взглядом внимательных голубых глаз. Этот взгляд Вирсамани хорошо помнил, и мог поклясться, что с годами глаза номарха ничуть не потускнели.
Покрутив увеличительное стекло в руке, Нивиль отложил бумагу и посмотрел на сидевшего в кресле Вирсамани.
– Явился, – начал он без лишних предисловий.
Бывший офицер кинул.
– Хорошо. Я знал, что так и будет.
На это Вирсамани только пожал плечами.
– Вижу, проклятая дудка все еще при тебе, – покачал головой Арзименда, – Многие знают, что это такое?
– Думаю, немногие.
Некоторое время номарх разглядывал Вирсамани. Бывший офицер знал, что одежда на нем пыльная, а обувь грязная, но даже не пытался исправить ничего из этого.
Наконец Нивиль прервал затянувшееся молчание.
– Десять лет, – сказал он, – Столько прошло, ведь так?
Вирсамани посмотрел на бумаги, разложенные на столе, и внезапно понял, что в них не было никакого смысла. Перед ним лежали просто случайные документы, которые номарх вытащил из стопки в последний момент.
– Ты ведь пригласил меня не за тем, чтобы вспоминать о прошлом. А кроме того, это ведь ты меня выгнал…
В воздухе повисла пауза. Вирсамани сознательно перешел на «ты», ведь Арзименда Нивиль больше не являлся ему ни господином, ни нанимателем. Впрочем, все шло к тому, что как раз последнее могло измениться в любой момент.
– Ну все, хватит, – номарх хлопнул ладонью по столу, по документам перед собой, словно в один момент решил покончить с каким-то затянувшимся и бесконечно надоевшим делом.
Про себя Вирсамани подумал, что дело действительно «затянулось». Все эти десять лет обида на номарха только крепла.
– Это все из-за тебя, – сказал Арзименда Нивиль, поднимаясь, – Из-за твоей… выходки.
Он указал на дудочку.
– Это того стоило?
Вирсамани молча кивнул.
– А вот мне…, – Возвышаясь над столом, Арзименда водрузил тяжелые кулаки на столешницу и наклонился к бывшему офицеру, – Мне это стоило ангела.
Вместо ответа Вирсамани покачал головой.
– Где Дагал?
– Исчез.
– Исчез?
– Исчез, пропал, испарился, – номарх вновь опустился в кресло, – Наверняка бежал.
– И что теперь? Я должен найти его?
Некоторое время Арзименда Нивиль, номарх Завораша, молчал, глядя на него из-за тяжело опущенных бровей.
– Не Дагала, – наконец сказал он, – Моего сына. Ты должен найти и вернуть моего сына.
ОТСТУПЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
За тридцать лет до вышеописанных событий
Поначалу они нашли всего лишь скелет и ничего не поняли. Кости были старыми и пыльными. С виду это было похоже на скелет человека, только какой-то неправильный. Кости были… тоньше, что ли. Сам же скелет бы просто огромного роста, на два локтя выше любого человека в отряде. А еще у него были крылья. То, что осталось от перьев, впечаталось в землю подобно диковинному вееру. Кто-то из отряда заметил, что раньше на этих костях находились веревки. И действительно, хотя материал веревок почти истлел, было хорошо видно, что при жизни у ангела были связаны за спиной крылья. Вирсамани тогда и в голову прийти не могло, что обитатель одного из небесных островов мог разбиться на смерть. Мысль казалась абсурдной, нелепой… спустя какое-то время вслух проговорил ее Дагал.
Дагал был вторым офицером. Всего их отряд насчитывал два десятка человек, включая двух канониров и одинокого грума, хотя лошадей в их отряде не было. Присутствие последнего Вирсамани списал на канцелярскую ошибку. Дагал же утверждал, что приставить к ним в отряд «лошадника» было чьей-то грубой шуткой. Так или иначе, груму оружие не полагалось. Он шел позади, опираясь на длинную палку, которую достал неизвестно где – в округе не росло ни единого дерева. Внезапно грум выступил вперед и коснулся палкой костей. То ли он сделал это слишком неосторожно, то ли кости были необыкновенно старыми… Скелет крылатого обрушился внутрь, словно был сделан из песка. Ребра, таз, позвоночник – все слилось в бесформенную груду. Невредимым остался лишь череп. Череп и большие берцовые кости.
Вирсамани наклонился и взял одну. Кость не рассыпалась у него в руках. Напротив, она была крепкой настолько, что могла послужить оружием. Вирсамани несколько раз взмахнул костью в воздухе…
***
В следующий раз они нашли не кости, а тело.
Их отряд продвигался на юг. Правда, теперь с куда меньшей скоростью. Пара часов на привал и короткий сон не помогли восстановить силы, а наоборот, сделали людей в отряде еще более уставшими и раздраженными. В основном – из-за странных шумов, доносящихся в ночи.
Их пугались даже часовые, вздрагивавшие в ночи от каждого непонятного звука. Все они не отрывали рук от оружия до самого рассвета, и первые лучи солнца застали их с выставленным вперед штыками. Вирсамани, который и сам не сомкнул глаз эти несколько часов, оглядывался по сторонам.
Лагерь спешно свернули и отряд выдвинулся дальше. Быстрее всех шагал грум, а оба канонира тащились сзади, ведь им приходилось тянуть за собой пушку. Именно лошадник нашел первые перья.
Перья были везде. Однажды в детстве Вирсамани и еще несколько мальчишек устроили бои на подушках. Одна из них лопнула и в результате весь дом оказался усеян гусиным пухом. Вирсамани осторожно ступал по белому покрывалу. Кто-то присвистнул за его спиной. Капитан не удержался и обернулся. Это был Дагал. Офицер опустил самострел и теперь опирался на него как на костыль. Вирсамани понял, что свое оружие он по-прежнему держит наготове, хотя давно было понятно, что никакого противника рядом нет.
Просто ветер. Просто шлепки падающих тел.
Ангела они нашли неподалеку. Тело рухнуло с небывалой высоты, смяв чахлый колючий куст. От удара в земле образовалась воронка, похожая на отпечаток пальца в мягком тесте. Тело ангела было изуродовано. Даже неопытным глазом было видно: дело не только в ранах от падения. На коже крылатого тут и там виднелись многочисленные порезы. Крылья ангела были связаны за спиной.
Вирсамани обошел место падения. Дагал стоял рядом, не спуская с ангела глаз, словно ожидал, будто тот с минуты на минуту воспарит. Однако ангел был мертв.
– Мертвее мертвого, – резюмировал Дагал, и Вирсамани вздрогнул от неожиданности, уверенный, что каким-то образом офицер прочел его мысли.
– Ничего не поделаешь, – сказал Вирсамани, затем поднял голову. Над ними было чистое небо, ни облачка, – вот уж, повезло, так повезло.
Канониры, задыхаясь, подкатили пушку. С них ручьями тек пот, некоторое время оба шумно пили воду и наперебой вздыхали. Остальные в отряде застыли в молчании. Все два десятка человек – и никто не произносит ни слова.
Вирсамани подумал, что вряд ли кто-нибудь из них видел ангела. Живого – точно нет. А тут целых два, даром что мертвых. Хотя, можно ли было считать ангелом в полном смысле те пыльные кости?
Вирсамани сплюнул на песок. От этих мыслей кружилась голова и делалось дурно. Несчастного связали, истязали, а затем сбросили с одного из небесных островов. Краем глаза Вирсамани уловил движение. Повернулся, увидел, как солдаты торопливо подбирают что-то с земли. Догадался: собирают перья. Считалось, что ангельские перья приносят удачу. Иронично, ведь самому ангелу удачи они не принесли…
Вирсамани перевел взгляд на крылья ангела, которые все еще были связаны и почему-то подумал о том, что веревка самая обычная, такая же, какой пользовался он сам. Неужели на Небесных островах есть что-то приземленное, обыденное? Хотя, если хорошенько подумать, ответ был прямо перед ним. Ибо что может быть низменнее и грязнее циничного убийства? Вирсамани вновь поднял голову. Подобное с ангелом могли сотворить только его же соплеменники. Не обошлось и без хищников. Перья, разбросанные вокруг, были тому подтверждением. Наверняка какие-то зверьки добрались до тела, но пир длился недолго – падальщиков спугнул приближающийся отряд.
Наверняка ангела стоило бы похоронить, но у них не было на это времени. Ветер и солнце, продумал Вирсамани, очистят кости даже раньше, чем это сделают черви в земле.
За несколько часов они наткнулись на трупы еще трех ангелов. У всех них за спиной были связаны крылья, и само собой, все были мертвы.
Солдаты больше не собирали перья. Никто больше не обсуждал кошмарные находки вслух. Солдаты перешептывались, но чаще обменивались многозначительными взглядами.
Так продолжалось до следующего привала. Только расположившись у огня, люди смогли немного успокоиться. А затем Вирсамани достал ангельскую кость и принялся скрести ее ножом…
– Нет, с тобой определенно что-то не так, – покачал головой Дагал, – Что-то не в порядке.
Вирсамани не ответил. Вместо этого с удвоенной силой налег на нож, пытаясь проделать в кости отверстие. Выходило неаккуратно; кость крошилась, края отверстия были зазубренными и напоминали маленькие хищные рты. Вирсамани уже трижды поранил руку, и теперь крохотные капельки крови поблескивали на смуглой коже офицера.
В очередной раз сдув костную пыль, Вирсамани поднес кость к глазам и заглянул внутрь. При этом смотрел он на Дагала. Уловив смысл послания, Дагал кивнул.
– О чем я и говорю.
– Я сам по себе, – ответил Вирсамани, не прекращая работать.
Отверстий было уже два, и по их расположению и общему виду заготовки можно было сказать, что перед Дагалом не очень умелая попытка создать музыкальный инструмент наподобие дудочки или свирели. Работа была грубой, а материал – вряд ли пригодным для такой цели.
– Послушай, – начал Дагал, но не договорил. В этот момент нож соскользнул с кости и буквально располосовал Вирсамани руку. Острое лезвие вошло в кожу и мышцы, брызнула кровь.
Лицо Вирсамани исказилось, но не от боли, а от гнева. Вскочив, он швырнул кость в костер. Затем, ничего не говоря, скрылся в темноте.
Раздался треск: в огне кость лопнула и тут же рассыпалась в прах.
– А ну-ка, – крикнул Дагал солдатам, – подбросьте еще веток.
Тем временем Вирсамани шагал прочь от лагеря. Окровавленный нож так и остался в его руке.
***
В постепенно сгущающихся сумерках Вирсамани уходил все дальше от лагеря. Все осталось позади: огонь костра и собравшиеся вокруг него тени, как и тени часовых, замерших широким кольцом вокруг. В последние дни они удвоили количество часовых, поэтому людей не хватало настолько, что даже он, офицер, обязан был нести свою вахту, чтобы дать возможность отдохнуть другим. Впрочем, сейчас Вирсамани считал, что в лагере этой ночью способны обойтись без него.
На мгновение его мысли вернулись к виденному накануне: к распростертым на земле телам ангелов. Им тоже не оставили выбора? Или закончить так свои дни – это и был их выбор?
Одна за другой над головой вспыхивали звезды. Вирсамани шел, не разбирая дороги. Да и не было никаких дорог. Не было никаких ориентиров. Ни единого дерева, только чахлые кусты, больше похожие на пучки редких волос, покрывающих старческую голову. Листва на них не росла, а стебли напоминали крысиные хвосты. Почему-то, когда Вирсамани касался их, у него возникало чувство брезгливости.
Взошедшая высоко луна не грела, несмотря на красный словно у вечернего светила, цвет. Ее света хватало ровно на то, чтобы видеть очертания предметов: кустов, редких камней, но было недостаточно, чтобы разглядеть что-то дальше собственного носа.
Это и подвело Вирсамани. Один неосторожный шаг, и его нога провалилась в пустоту, а сам он, кувыркнувшись, полетел в пропасть.
Удар, еще удар. Вирсамани слышал, как хлопает по земле его тяжелая амуниция. Куртка треснула по швам, а затем уже что-то треснуло внутри его тела, как будто чьи-то невидимые пальцы переломили сухую ветку.
Падать пришлось недолго. Страха не было вовсе; он просто не успел испугаться. Вирсамани пришел в себя уже внизу, лежа в пыли и глядя на быстро темнеющее небо над головой. А вот боль не заставила себя ждать: руку стремительно сжало, вывернуло, и Вирсамани почувствовал, как вверх по жилам устремляется поток пульсирующей крови, несущей боль. Как будто это ощущение и в самом деле было чем-то материальным, чем-то таким, что могло переноситься по кровотоку словно яд. Боль захлестнула его. Еще мгновение – и он готов был соскользнуть в нее, раствориться в ней.
Над его головой ослепительно сверкали звезды – и как получилось, что ночь уже наступила?
Это напомнило Вирсамани другой вечер много лет назад.
Он точно так же лежал на холодной земле, чувствуя, как боль растекается по всему телу. Пожалуй, это был первый раз, когда он познакомился с настоящей болью. Не с тем мимолетным и кратковременным неудобством, которым может быть боль, скажем от неосторожного пореза или ушибленной ноги. Нет, эта боль была всеобъемлющей как… как чернота у него над головой.
Тогда, много лет назад, он узнал одно: боль может быть не только захватчиком, без спроса вторгающимся в тело, но и спутником в долгой-предолгой дороге. Кроме этого, он помнил немногое: бешеную скорость, удары ветра в лицо и то, как внезапно мир перевернулся перед глазами. Вернее, перевернулся не мир, а он сам. Мгновение назад он изо всех сил давил на педали велосипеда, а теперь лежал на земле, и единственное, что видел кроме темнеющего над головой неба – это бешено вращающееся колесо без доброй половины спиц.
После того падения пришлось еще долго восстанавливаться. У него оказались сломаны ребра, левая рука, и лишь Всевоплощенный знает, что еще.
Но главное – велосипед. Эта штука стоила слишком дорого, и почти никто в их деревне не мог позволить себе такой. За исключением пары ребят, родители которых принадлежали к небольшому числу местных богачей.
Конечно спустя годы Вирсамани посмеялся бы над тем, кто казался ему богачом. Однако в те годы любой, у кого за душой было больше пары монет на кружку пива себе и полбуханки хлеба – своей семье, по праву мог называться человеком состоятельным.
Но не его отец.
В округе их семья считалась едва ли не самой бедной.
Настолько, что до шести лет Вирсамани делил с остальными братьями место на полу, кутаясь в старый отцовский полушубок, а в семь лет и вовсе отправился спать на улицу, так как прекратил помещаться в крохотной лачуге из досок и мусора. Он всегда был выше любого из сверстников, видимо поэтому, будучи пойманным на первой же краже, едва избежал виселицы: разгневанные горожане хотели вздернуть наглеца. Лишь случайность помогла Вирсамани избежать казни: его узнал кто-то из соседей. Разумеется, ребенка вешать никто не собирался, поэтому после непродолжительной, но довольно болезненной порки, его отпустили на все четыре стороны.
Можно сказать, легко отделался.
В следующий раз ему повезло не так сильно.
Возможно, всю эту историю с велосипедом и удалось бы скрыть. Даже то, что домой он вернулся бы весь израненный, и потом пришлось бы искать лекаря, согласного за небольшую плату собрать поломанные кости. Никто и никогда не узнал бы, что исчезновение велосипеда – его – Вирсамани – рук дело. Не было ни свидетелей его бешеного заезда, ни того, как он без спроса брал вещь, ему не принадлежавшую.
Возможно…
Но, похоже, в тот раз судьба решила быть к нему менее благосклонной. Когда Вирсамани посмотрел вниз, недоумевая, откуда исходит разливающаяся по коже теплота, то увидел, что обломок велосипедной рамы торчит у него из ноги, по-дурацки оттопырив штанину и без того нелепых брюк…
В тот день боль не только заявила о себе, но и научила его кое-чему.
Терпению.
Или же это называлось смирением?
Возможно, то и другое – одно и то же?
И сейчас, много лет спустя, лежа на холодной земле, Вирсамани понял, что звезды над ним – те же самые.
Запахи были теми же самыми… И звуки.
Впрочем, нет. Звуки как раз отличались. Не было той гнетущей тишины, что образовалась сразу за грохотом и треском его падения с велосипеда. Не было скрипа чудом уцелевшего колеса и позвякивания цепей на сломанной пополам раме каждый раз, когда он пытался шевелить раненой ногой. Теперь до его слуха доносились лишь ритмичные хлопки, как будто некий ребенок раз за разом ударял ладошкой по земле – просто так, для забавы.
Хлоп. Хлоп. Хлоп.
Импровизированный барабан откликался лишь глухим звуком.
Как и много лет назад, Вирсамани понадобилось время, чтобы осознать произошедшее. Сверзится в овраг в темноте – что могло быть глупее? И все же он не спешил подниматься на ноги.
Хлоп. Хлоп. Хлоп.
Звук шел откуда-то из темноты. И судя по всему, его источник располагался неподалеку.
Вирсамани аккуратно повернулся на бок, привстал на локте, поправляя амуницию. Металлические застежки при этом предательски звякнули. Боясь потревожить невидимого соседа, он прислушался: странные звуки, идущие из темноты, при этом не прекратились.
Он бегло проверил оружие. При нем была лишь короткая сабля. Нож, помещавшийся в специальном кармане в голенище сапога, он потерял при падении. Ну и пусть.
Вирсамани осторожно поднялся. При этом ему пришлось прислушиваться сразу ко всему: к необычному шуму и к своим собственным ощущениям. Было бы неприятно перенести вес на, скажем, сломанную ногу, но еще более неприятным было бы столкнуться с врагом, стоя на четвереньках.
Осторожно, так, чтобы не спугнуть предполагаемого противника, он двинулся по дну оврага.
Очевидно, в весеннее половодье здесь протекал ручей. Почва под ногами была сырой и мягкой, попадались мелкие сучки и обломки дерева. Раз или два он чуть не упал, споткнувшись об особенно крупные сучья.
Хлопки не прекращались.
Хлоп. Хлоп. Хлоп.
Несколько ударов сердца назад, еще лежа на земле, он думал о том, как небо и звезды над головой поразительно похожи на те, что он видел много лет назад, сверзившись с краденого велосипеда. И запах был похож. Однако теперь запах изменился. Больше не пахло стылой землей, камнями и плесенью от старого, ни на что не годного дерева – такими сучьями даже костер не растопить, одна труха. Ко всем этим запахам неожиданно добавилась вонь разложения.
Пригнувшись, он осторожно пробирался вперед, пока запах не стал невыносимым, а его ноги не уперлись во что-то, что никак не могло быть древесной трухой.
К тому времени он уже знал, что перед ним мертвец.
Тело было изуродовано, изрезано, исковеркано еще до падения с огромной высоты, но даже в темноте Вирсамани смог разобрать очертания крыльев.
Перед ним был ангел.
Судя по всему, тело пролежало здесь довольно долго. Настолько, что одежда крылатого истлела, а вместе с ней истлела и плоть. Кое-где обнажились кости. Они выглядели островками среди серой, пожухшей плоти – лишнее напоминание о том, чем этому тело предстоит стать. В скудном свете Вирсамани видел лицо ангела – торчащие из безгубого рта зубы, обозначившиеся сухожилия шеи, скрюченные пальцы рук, как будто в последней попытке удержаться за ускользающую жизнь.