Поэт и Судьба

– Развеможно пятый класс, а такое вытворяют.

После уроков, совершенно забыв о случившемся, Вадим и его друг Дима шли домой, как Максим со своей шайкой налетели на них.

– Эй, писака! – Максим стал напротив обзываемого, задрав подбородок и сложив руки впереди себя.

– Чего тебе? – Вадим также задрал подбородок и мысленно приготовился к атаке.

– А правда, что твою писанину даже твой отец не выносит? – Он надавил на больное: отец Вадима, и правда, не любил его стихи, тот в свою очередь их прятал.

– Что, если он узнает про это – Максим вытащил из кармана помятый листок и помахал им перед лицом. Вадим узнал листок – это было его стихотворение. – Это же надо: сын – бумагомаратель, так и не смог ничего сделать нормального – он говорил про конкурс мастеров, который недавно проиграл Вадим, преувеличив его “неумение”. Ведь Вадим выбыл только в полуфинале.

– Ты ничего не понимаешь в поэзии. Ты жалкий! Без вкусов и нравственных принципов.

– Нравственных принципов. Пуф! Ты в какой книжке это вычитал, а, зубрила несчастный. На себя посмотри, мной-то хоть отец гордится.

– Так вы чего, хвати – хотел их прервать Дима, но Вадим уже не слышал: он выхватил листок и замахнулся ударить недалёкого одноклассника, но тот увернулся.

– Да что ты можешь? – ткнул в него Максим.

– В час, когда небесное светило

К закату приклонится,

Ты упадёшь с перила,

Пока мать сорится

С соседкой дурной.

И плакать твоя мать

Будет над тобой –

Тебя уж будет не поднять. –

Максим, не ожидавший такого поворота, встал в ступор, даже Дима смотрел на друга с недоумением, друзья Максима хохотнули, не воспринимая его слова. Вадим сам не понял, как в его голове родилось это высказывание. Воспользовавшись ступором, он нанёс точный удар в лицо противника. Шайка подбежала к главарю, подхватив его и готовясь к бою, но Дима уже утаскивал друга с поля боя.

– Валите, чтоб мы вас не видели больше! – Кричал главарь им вслед, чтобы сохранить своё достоинство, – ещё раз увижу – побью!

– Что это было? – Спросил Дима, когда они ушли уже далеко. – Ты, прямо, будто проклятие наслал на него.

– Не знаю, само как-то вырвалось.

– Да это же круто, как в фильме. Ты такой, а он, – но друг его не слушал: он ушёл в себя, размышляя:

“Если судьба вокруг нас и говорит с нами через других людей, то что я должен делать, когда мне говорят, что я – бумагомаратель? Перестать писать? Но кому я помешал своею рифмой? Судьба, я спрашиваю у тебя: забыть ли мне твой дар или верно следовать по твоему зову – писать, пока слова мелькают в голове?”

Был вечер, ничего не предвещало

Страстей игривы взор,

Но вот что-то поэту помешало

Вести с душою разговор.

В ворота кто-то громко стучал, отвлекая внимания Вадима от книги, мать известила, что по его душу явился незваный гость. Когда он вышел за ворота перед ним оказался запыхавшийся Дима, опиравшийся одной рукой на забор.

– Упал, переломался… Мать плачет… Плохо дело! – Дима прервал свою речь, чтобы отдышаться, его глаза выглядели напуганными и в то же время удивлёнными.

– Я ничего не пойму. Отдышись и скажи понятнее.

– Максим! Помнишь: ты днём сказал, что он упадёт с перила, пока мать с соседкой сорится будет. Так вот, он упал, а мать сорилась с Марией Александровной. Её сын с моим братом дружит, рассказал ему, а тот побежал мне сказал – я за тобой. Ну там, это… – он замолчал и опустил взгляд себе под ноги, подбирая слова. – Говорят расшибся сильно, я точно не знаю точно,но – он опять затих. – Вроде насмерть.

Вадим молчал. Дима поднял на него взгляд, в нём не было сожаленья, лишь проявлялся фанатичный блеск.

– Как ты узнал, что он свалится? – Его глаза расширились, озаряясь догадкой, а рука накрыла рот, при этом он вскрикнул, – Я понял! Ты действительно его проклял.

– Что? Нет! Я ни хотел! – Вадим вдруг ощутил себя самым главным злодеем мира. Насколько бы ни задел его чувства Максим насылать на него смерть он ни хотел. В него голову начала проникать мысль. ОН УБИЛ ЧЕЛОВЕКА. ОН УБИЙЦА!

– Этоже, как можно всех теперь пугать! Он вообще дурак, как можно насмерть с перила свалиться? Это ж надо – Дима явно полагался на другой ход мыслей и решил искать выгоду от произошедшего. Вадим схватился за голову, растрёпывая пальцами волосы, спадающие на лоб. Увидев этот жест Дима прервал свою речь. – Ты чего? – спросил он через минуту внимательного изучения лица друга, тот был шокирован, на его лице была паника.

Вадим дёрнулся, опустил руки и побежал что есть мочи. Дима пытался его догнать, но так и не смог. Горестный поэт всё бежал и бежал, не глядя на сою дорогу. УБИЙЦА – проносилось в его голове. Внезапно его будто что-то отпустило. Он остановился. Мысли пришли в свой нормальный ход, плавно перетекая с одной на другую. Огляделся. Это был знакомый ему парк, тихо место для раздумий, где никто не спросит, что он здесь забыл. Здесь ошивались многие мыслители, но никто никогда без особой надобности никого не доставал. Поэт уже было хотел идти назад домой, как увидел знакомый ему силуэт. К нему навстречу шла женщина в синем платье с золотыми узорами, её зелёные глаза смотрели на него с теплотой. Сейчас туман её глаз слегка рассеялся, появились полосы особенно яркого оттенка.

На секунду он забыл про Максима, про всё. Столько лет прошло, а она в той же одежде – подумал Вадим.

– Что случилось, судьбоносный мальчик? – заговорила она первой.

Вмиг все события дня с новой силой сотрясли сознание Вадима.

– Я, кажется, человека убил, – он совершенно не думал, что сейчас говорит,что эта женщина могла его отвести в полицию и поставить пятно на всю его жизнь. Хотя в полиции бы посмеялись: как можно словами убить человека?

– Как же так произошло? – она не выглядела удивлённой или напуганной, какой следовало бы быть женщине, узнавшей об убийстве.

Вадим рассказал ей всё, от листка со стихотворение до прихода к нему домой Димы. Женщина его не перебивала, а по окончании рассказа выглядела задумчивой.

– Я предполагала, что такое может произойти, – Вадим уставился на неё в оба глаза, ожидая продолжения её слов. – Ты действительно навлёк беду на это мальчишку, но не будь так уверен в его смерти. Твоё слово – великий дар. В преть, ты должендумать, что говоришь, но большей силой чем слово обладает только записанное слово. Если ты хочешь спасти того мальчика, то ты должен сегодня, придя домой, написать стих в котором он выздоровел. Это должно быть только стихотворение, ты понял: стихотворение? – Вадим кивнул головой. – Ещё действеннее будет, если ты будешь использовать те же слова, что и сказал ему в прошлый раз.

–Хорошо. Я так и сделаю, а что мне потом делать со стихотворение.

– Хороший вопрос. Просто храни его как память о могуществе твоего слова и ни в коем случае не сжигай – иначе действовать не будет.

– Ага – он ожидал, что она ему скажет что-то ещё.

– А теперь ступай домой и сделай, не медля, всё, как я и сказала – она посмотрела ему в глаза, словно ища ответа и что-то найдя, добавила. – Не играй с судьбой! Помнишь я тебе говорила: жизнь – бесценный подарок! Иди же теперь, уже темнеет. – Она развернулась и уже сделала шаг от него.

– Подождите! – она остановилась. – Как вас зовут?

– Вера, – не оборачиваясь, ответила она и зашагала прочь.

Придя домой, он еле как отделался от навязчивых расспросов: кто приходил, куда пропал? Пришлось сказать про то, что узнал о ужасном случае с его одноклассником (врать он не любил), но умолчать о встрече с Верой. Сказал ещё, что был очень потрясён и решил убежал узнать, что же случилось с Максимом. Если бы он сказал, что навещал Максима, то это выглядело бы неправдоподобно, о чём он сразу подумал, потому что теперь был осторожен в словах.

После родительского допроса он, чувствуя необычайный прилив писательской мысли, открыл драгоценную тетрадь, хранящую всё памятное. Принялся писать стихотворение для оживления Максима.

Рассвет – небесное светило

Поднялось, и то злосчастное перила

Уже несчастья не несёт.

И вот уже весёлый,

Некогда больной, идёт.

Теперь он как новый.

Второй уже день рожденья у него:

Чуть не помер из-за перила того.

И мать, любя его всё больше,

Обнимает крепко.

Да только стал он тоньше,

Пока кормили редко

В больнице

Мед сестрицы.

Немного рифмою увлёкся чарующий поэт, и вот плоды его творенья: через неделя уже живой по школе весело шагает Максим, как будто бы в его жизни и не было перил.

Радость великая нашла душу Вадима: он стал судьбу испытывать, напишет про хорошие оценки – вот он отличник, скажет про новые шторы – ремонт. Каждое его слова рождает действие, а в действии судьба, ей он как хотел вертел, но каждый вечер в голове его возникали слова “не играй с судьбой”. Понемногу, узнав его даре, друзья стали себе стихи просить, а он же добрая душа им пишет, кому про богатство, кому про красавицу жену, а то и вовсе всякую белиберду. За размножение его стихов прогневался отец. “Не позорь меня”– сказал он строга, ему для сына виделась другая дорога. Нахмурившись берет поэт своё орудие – перо и пишет благодатное письмо:

Пущай же гневается отец,

Но он прознает точно,

Что его сын кузнец

Судьбы и точка

Не ставится над

Творчеством его

И будет очень рад

За сына своего.

Горжусь! – коснётся

Ушей поэта.

Мать клянётся –

Её душа задета.

Счастье придёт

В их дом,

Когда поэтом

Он взойдёт

На трон великой славы,

Покорив лирические нравы.

Ровно через год (не всё так быстро, как хотелось. Судьба своё время берёт) как по взмаху палочки, точней пера, на Вадима пришла слава поэта. Чему же обязана слава эта узнал он потом. Как-то вечерком на чай пришёл отца знакомый, видный был человек в свой век. Он невзначай похвалил дар слова молвить рифмой. Отецтогда сильно удивился и возгордился. С тех пор на сына он не наводит свой укор. Для матери же тоже счастье было: она, в отличие от мужа, стихи и так любила. У сына слушала пару строк, затем его хвалилада ставила в пример. И всё бы ничего, но время шло, а Вадим рос – юношей стал, был едва ни хулиган. Он рифмой опьянел и сердца всех задеть хотел. Бывало разным дамам, дабы потешить их ликование собой, писал он с думаю любовной. Вот некоторые из тех его забав:

***

Просить не смею я

Вашего взгляда,

Но помираю от огня –

Мне столько надо

Вам рассказать.

Боюсь всё написать,

Всё, что во сне

Видится мне.

Не оставьте без ответа

Душу поэта.

Убейте, если нет –

Будет ваш ответ.

***

Вы смотрели –

Мне стало душно,

Но вы зрели

Больно равнодушно.

К вашим ногам

Бросился бы я,

Если б моя душа

Была нужна вам.

***

Твои голос помню,

Я зачарован им,

Но ты с другим

Поёшь “Люблю”.

Я помню твои руки,

Но теперь только разлуки

Между нас –

Огонь погас.

Со смехом часто между друзей читал он эти письма. Он хулиган – для них это идеал. Это забавляло и его, и его друзей. Каждая, его читая, на свои счёт принимала эти слова, но не каждая понимала – это его игра. Конечно, ни одной из них бывало в порыве страсти мимолётной писал чарующий роман, но страсти утихали, и он понимал: всё это был его самообман. Не думая останавливаться тешить самолюбие своё и чужое, он продолжал писать письма к выдуманным образам, навеянными страницами романов или эротическим кино. Однако к чести его, письма были безобидными и пошлостей не имели, зато шалостей сполна наделали эти письмена.

4.Новый мир тайн.

Как-то раз беззаботная жизнь познакомила его со старым поэтом. Его звали Игнатий Георгиевич Моршин. Старый поэт, ему было лет пятьдесят, создавал впечатление философа, знающего весь мир, этим он и притягивал Вадима. Их беседы в городском парке затягивались надолго. Перед этим человеком прошлой интеллигенции Вадим переставал быть весёлым писакой и вспоминал, что изначальный замысел его пути представлял что-то большее, чем есть он сейчас. После чтения своих стихов,Моршин внезапно сказал ему пару фраз, давших новое развитие событий в судьбе когда-то горестного поэта.

– Некоторые из твоих слов совсем как у дяди. Тебе явно передался талант вашей семьи.

– Какого дяди? – Вадим знал много родственников, но поэтов в роду его знать не приходилось.

– Какого – какого, – Игнатий Георгиевич был удивлён, что столь умный мальчишка, как бы кого он из себя ни строил, не знал своей самой ближайшей родословной. – Ивана Думного.

– Вы, наверное, что-то путаете. У меня нет родственника с фамилией Думный. Иван Думный известный поэт, погибший лет двадцать назад, не мой дядя.

– Как не твой? Ничего я не путаю. Ты Вадим Тимофеевич Роковой, твой отец Тимофей Алексеевич Роковой, верно?

– Верно, – Морщин улыбнулся, а Вадим не понимал к чему старик клонит.

– Иван Алексеевич Роковой – твой дядя, – старик смотрел в его глаза в надежде увидеть в них возникающую мысль понимания. Молодой поэт думал. Он вспомнил, как дед однажды сказал, что у него был ещё один сын, которого, вроде, звали Иван. Про него Вадиму рассказывали мало, лишь то что, он не захотел заниматься семейным бизнесом, из-за этого поссорился с отцом, семья не поддерживала с ним контактов, уехав жить далеко, вскоре он умер.

– Возможно, у меня был дядя Иван Роковой, но Думный-то как к нему относится.

– Очень просто, – Моршин начал с добротой объяснять ему, как маленькому. – Иван Роковой, дабы не позорить отца, имел псевдоним Иван Думный. – Не увидев понимания у Вадима старик продолжил. – Я дружил с твоим дядей, Иваном Думным, почти всю его жизнь он был единственным сыном у Алексея Рокового, но всё же когда начал появляться разлад между твоим дедом и дядей, появился на свет Тимофей Роковой, сын Алексея Рокового. Я твоего отца ни разу не видел, но слышал о нём от Ивана.

– Странно, что мне о нём ничего не рассказывали, – взгляд Вадима устремился в задумчивости на зелёную даль деревьев парка.

– Может и не так уж странно. Твой дядя очень поругался со своим отцом, поэтому твой дед не посчитал нужным рассказать тебе о своём первом, зло настроенном, сыне. Я не уверен, что твой отец много виделся с братом, благо, если он помнит, что он у него был. Ему просто нечего рассказать тебе.

Повисла тишина: Вадим усваивал услышанную информацию, почему-то он не сомневался в достоверности слов старика, Игнатий Георгиевич погрузился в воспоминания прошлого.

– Вы сказали, что дружили с Иваном Думным, можете мне рассказать что-то о нём? Он был тоже поэтом, как поэту мне интересна его жизнь.

– Конечно, могу. Да и не только расскажу. Если захочешь, у меня есть его записи – дам тебе почитать. Мне, старому, надоело их хранить без надобности.

– Хочу. Это же великое достояние, – у него появилось воодушевление. – Как к вам попали его записи? Хотя, странный вопрос: вы же его друг.

– Отчего же странный, напротив, хороший вопрос. Пожалуй, с этого мне и придётся рассказывать о твоём дяде. Когда он умер, – старый поэт откашлялся, как обычно кашляют, когда хотят известить о своём присутствии. – Плохо как-то начал, но что уж поделать? В прижизненном завещании его было указанно: часть имущества должна отойти на благотворительность. Впрочем это не так важно. А важно, что остальное имущество передавалось дом работнику, который присматривал за ним, как за больным, вплоть до его смерти. Ухаживал-то он,не помню, как его зовут, из-за имущества, ему отписанного. Иван умер рано: ему было тридцать три года. Ходили слухи, что этот дом-работник его отравил, но это не было доказано. Ой, я всё ни о том, старая моя голова! – Он зажмурил глаза, словно испытывая боль при этих словах.

– Ничего – ничего, вы продолжайте. Мне интересно.

– Так вот, о бумагах. Тот дом-работник ничего не понимал в искусстве слова и все стихи, оставшиеся от поэта, что не забрала редакция для издания посмертного тиража, а токовых стихов осталось много, он хотел сжечь или выбросить, но никак не хранить. Это я узнал случайно из интервью это дом-работника, на записи театрально поругались, мол, как это так: великое творение – в печку, но назначение бумагам найдено не было. Тогда я забрал все бумаги себе на хранение – думал пригодятся. Вот так ко мне они и попали. Видно, для тебя хранил, – старик приятно улыбнулся и вздохнул.

– Почему редакция не забрала те стихотворения?

– Больно депрессивные были его последние стихи. Понимаешь, они бы подрывали дух людей, устраивали разлад, такие стихи обществу были не нужны – как они тогда сказали. Некоторые стихотворения посчитали бредом, будто перед смертью Думный был не в себе. Но ты не думай, что он плохо писал. Эта была оборотная сторона медали поэта. Знаешь, у всех творческих людей судьба странная, как будто именно необычные сюжеты жизни дают развитие таланту. У твоего дяди были свое проблемы, он решал их как мог, но в конце концов стихия мысли и слова навалилась на него,– лицо Игнатия помрачнела, брови свелись. Ему было трудно вспоминать друга.

– Какие у него были проблемы? – Вадим также свёл брови.

Старик в очередной раз вздохнул.

– Если бы я только сам знал. Я знал его историю, но события его жизни на первый взгляд такие же, как и у всех, от них не должно было быть таких результатов. Прочитаешь его записи – сам поймёшь: он был необычный человеком. Одна мысль могла поразить его настолько глубоко, что его порывы с силами стихии сменялись друг за другом, создавая необратимые последствия. Тебе, как такому же яркому поэту, должны быть знакомы эти перепады чувств. Ты, наверное, сможешь понять, что же стало его концом.

– Вы думаете: он сошёл с ума?

Старик задумался и с минуту молчал, Вадим терпеливо ждал, когда его знакомый что-то вспомнит.

– В науки он вперит ум, алчущий познаний;

Или в его душе сам Бог возбудит жар

К искусствам творческим, высоким и прекрасным –

Они тотчас: разбой! Пожар!

И прослывёт у них мечтателем! Опасным! –

Старый поэт сделал паузу и пристально на него посмотрел – Читал?

Вадим был поражёнтем, что по прошествии стольких лет Игнатий столь точно помнил эти строки.

– Да, это Грибоедов “Горе от ума”. Мы его в школе проходим.

– У Вани случилась подобная история: он был слишком занят познаниями и получил переизбыток информации, с горя с ним начали происходить странные вещи.

Аналогия с комедией Грибоедова привела в замешательство Вадима. Он начал судорожно вспоминать сюжет. В этот день он не смог спокойно спать: всю ночь он думал про своего нового родственника, перечитывал его биографию и на конец, когда он уснул, ему снился то Иван Думный, то Игнатий Моршин, то отец. Родителей он не стал спрашивать про Ивана Рокового: если бы хотели, то они бы сами рассказали, тем более, пришлось бы объяснять откуда он про него узнал, а про Моршина он не хотел говорить родителям.

Настал тот день, когда бумаги из-под пера таинственного родственника попали в руки Вадима. Это были две больших тетрадей и стопка с отдельными листами, так же Игнатий Георгиевич передал ему две книги, два прижизненных издания рассказов и стихотворений. С нетерпение и каким-то особым ощущением в кончиках пальцев открыл первую тетрадь, по хронологии жизни Думного относившейся к его тридцатилетию и следующему году, как сказал ему Игнатий Георгиевич. Другая тетрадь была исписана в последующие два года, вплоть до смерти.

***

Я жил в прекрасном мире,

В нём много было места лире,

Но правду горькую узнал:

Весь этот мир – обман.

Его историю так тщательно

Сложил наш враг

И мы так невнимательно

Изучали её с бумаг.

За редким исключение

Мы вспоминали мир другой,

Но жили с обречением

Жизнью чужой,

Что навязали нам,

Как глупым дуракам.

Забыты ныне детьми

Предания старины.

Я видел, мне во сне

Явился, будто извне,

Священный образ

Древнего мира.

Слёзы пошли из глаз.

Заветной стала лира.

Читая других поэтов,

Я находил больше ответов.

***

Читая страницы,

Забытой ныне небылицы,

Истории жестокой

Ту боль я внял.

Зачем же я высокой

Поэзией её прославлял?

В ней кровь, пророки.

Увы, не пройдены её уроки

Нашим человеком:

Он в ногу с веком

Считал, что история

Примечания