Профессия – лгунья

I

Меня всегда тяготил оседлый образ жизни. Размеренность и покой казались мне какой-то издёвкой судьбы. С самого детства моя жизнь часто была авральной. В школе я с пятерок резко скатывалась на двойки. Потом вдруг спохватывалась и спешно выкарабкивалась в хорошистки на короткое время. А когда меня утомляла роль положительной девочки, я снова превращалась в двоечницу. В отношениях с друзьями я тоже не выносила постоянства и, поэтому то обзаводилась бесчисленными обременительными знакомствами, то вдруг резко принимала решение распрощаться со всеми сразу, и оставалась совсем одна. В своей комнате мне позволялось делать всё, что захочу. Я разрисовывала стены в разные цвета, сама передвигала неподъемное пианино из угла в угол, и в завершение своего отрочества выломала огромную нишу, выложенную кирпичом. Мне нужно было куда-то девать свою избыточную энергию. Я задыхалась от однообразия и размеренности жизни.

Позже я уехала из своего города детства и поступила в университет. Как я там училась, по истечении лет совсем непонятно, потому что я не училась, а только и занималась тем, что создавала себе иллюзию радикальных перемен. Потом я вышла замуж и впала в блаженно-апатичное забытьё. Мне только хотелось удержать и сохранить моё тихое семейное счастье. Я вывернула свои залежалые пакеты с мулиными нитками и с наслаждением целыми днями вышивала крестиком. Я верила, что этот долгожданный внутренний покой больше не оставит меня. Но я обманулась. Это продолжалось недолго. Беличье колесо жизни снова повергло меня в уныние.

Наш семейный плот сонно болтался в стоячей воде безденежья, экономии и апатии. Я хотела выживать, бежать, стремиться. Это как нарастающий зуд у наркомана, который не может получить свою дозу. Вначале мне нужно было куда-то потихоньку идти. Потом хотелось бежать до одышки. Потом бежать, бежать и убежать.

II

И скоро я на самом деле убежала. Точнее, улетела. Я подписала шестимесячный контракт для работы в Японии. Я ехала работать певицей в ночной клуб. Неизвестность пугала меня и одновременно внушала какое-то трепетное чувство, как в детстве перед просмотром сказки в кинотеатре.

Мне сказали, что со мной полетит еще одна девушка, показали ее фото, вручили билет на самолет, пожелали счастливого пути, и я бросилась в неизвестность, как парашютист выпрыгивает из вертолета для прыжка.

Время вылета приближалось. Своей будущей сотрудницы в аэропорту я не встретила. Я не хотела прыгать со своим парашютом в одиночестве. И когда объявили мой рейс, я, обречённая, ватными ногами поплелась на посадку. В углу возилась с какими-то бумагами черноволосая худощавая девушка. Взгляд у нее был растерянный и беспомощный. Я узнала ее скорее не по фотографии, а именно по этому выражению лица, которое в тот момент так соответствовало моему душевному состоянию.

– Вы – Оля? – спросила я. Это прозвучало, как мольба. Если бы я добавила: «Умоляю, не говорите, что вы – не Оля», это было бы очень честно, потому что мои интонации говорили именно это.

– Ой, да-а! А вы Саша? – проговорила она, выдохнув с облегчением.

Оказалось, что летим мы в разных отделениях. Нам ничего не оставалось, как договориться о встрече в аэропорту Ниигаты.

Самолет оторвался от земли. Я смотрела в иллюминатор и видела уменьшающуюся под нами землю. Дома, леса, деревья в желтеющей листве становились крошечными на моих глазах. Мне хотелось разрыдаться от волнения. Я смотрела вниз и никак не могла понять, почему люди живут такими мелкими ничтожными страстями. Так много времени тратят на выяснения отношений, доказывают друг другу, кто прав и кто виноват, и кто чего стоит в этой короткой жизни. Всё было таким маленьким и бренным, как эта земля под нами, тающая в облаках. Потом я увидела море. Оно было похоже на бескрайние поля разлитого то ли пластика, то ли резины. Оно не было живым с большой высоты.

С Ольгой мы увиделись на выходе из самолета. Позеленевшие после посадки, мы ничего не слышали и утратили способность говорить. Я едва сдерживала рвоту. Ольге сдерживать было нечего. Она всё оставила в самолете в пакетике.

Меня обуяла меланхолия. Я мучительно сознавала, что в течение шести месяцев не смогу целовать маленькие ручки своего ребёнка.

Стоя в очереди возле таможенного контроля, я украдкой разглядывала свою новую знакомую. Эффектная, стройная и длинноногая, она легко общалась и улыбалась доброй светлой улыбкой. Блестящие чёрные волосы были по пояс. «Что за обстоятельства вынудили такую яркую девушку отправиться в Японию в качестве обыкновенной хостесс», – удивлялась я про себя. В контракте это было завуалировано словом «танцовщица». Я не вполне понимала, что такое хостесс, но предполагала, что это что-то вроде прислуги или официантки. Я слишком хороший смысл вкладывала в это слово. «Но я-то еду певицей, а не хостесс», – напомнила я себе. Эта мысль грела мне душу.

К нам подошел какой-то взъерошенный парень с засаленными волосами и нездоровыми кругами под глазами.

– Вы впервые в Японии. Да, девушки? – сказал он почти утвердительно.

– Да, – промямлила Ольга рассеянно.

Я избрала тактику сурового молчания. Засаленные волосы и круги под глазами внушали мне уверенность, что он подозрительный тип.

– По вашим глазам сразу видно, что вы впервые в этой стране. Так захотелось поддержать вас.

Он представился Вадимом и стал разглагольствовать о культуре и быте японцев. Он говорил, что песенки у них похожи на детские. Что все японцы педантичные и честные.

– И вообще, японцы – тоже люди, – заключил он высокомерно.

Перед выходом из аэропорта он подарил нам таксофонную карту и дал свой номер телефона:

– Обещайте, что позвоните, – потребовал он, прощаясь.

– Обещаем, – вяло отвечала Ольга.

Возле стеклянных дверей аэропорта стояла маленькая пожилая японка и держала в руках таблички, на которых полувысохшим фломастером были начерканы имена: «Olga Yakovenko» и «Aleksandra Strelkova». Это были наши имена, но мы не видели ни их, ни крошечной японки. Мы смотрели поверх её головы и бежали куда-то мимо неё с вытаращенными глазами. Так что ей пришлось догнать нас, опередить и едва ни ткнуть нам прямо в носы этими табличками. Мы были так впечатлены и стерильностью аэропорта, и той красотой, которая царствовала за его пределами, что от радости и восторга нечаянно, как-то небрежно, почти вскользь, поздоровались с этой женщиной. Она слащаво улыбалась и заглядывала снизу вверх нам в глаза.

– My name is Tanakasan, – сладким голоском пропела она, – Are you Aleksandra? – спросила она, ткнув в меня пальцем?

Я кивнула.

– You Olga?

– Yes, – ответила Ольга со значением.

На этом Ольгины познания английского языка закончились. И вышло само собой, что ответственность за переговоры полностью возлагается на меня.

Танакасан показала, где стоит её пикап, и неожиданно попыталась выхватить у меня из рук мою огромную сумку, но тут же поняла, что допустила оплошность. Для её маленького роста и ничтожного веса сумка оказалась совсем неподъемной. Она оставила попытку помочь мне и с независимым видом потешно засеменила маленькими ножками к своему пикапу. Казалось, будто у неё вместо обуви были колодки, так смешно она ходила.

От Ниигаты до Кавасаки предстоял долгий путь. Притормозив возле застеклённого кафе, Танака предложила подкрепиться. Там, внутри за стеклом, будто на витрине, обедали люди. Мы есть не хотели. Слишком были заворожены тем, что видели.

Мы мчались по идеально гладкой трассе со скоростью 140 километров в час. Скорость не ощущалась. Вдоль дорог мелькали какие-то невероятно красивые сказочные дворики с удивительными диковинными цветами и деревьями, каких я не встречала в России. Деревья напоминали огромных бабочек с ярко-зелеными махровыми крыльями. Во дворах и за их пределами изобиловали бонсаи. В Ниигате была осень. Робкая, нежная, едва дающая о себе знать. Дул теплый ласкающий ветер. Я чувствовала и радость от погружения в этот новый мир, и горечь от того, что этот мир чужой, и эйфорию, что я всё же смогла это увидеть.

Танака протянула нам пакет с какими-то булками, но нас, почему-то, одолела неожиданно нахлынувшая робость. Как зомбированные, мы повторяли:

– Спасибо, мы не голодны, мы не голодны.

Танака, прикованная вниманием к дороге, не видела нашего беспочвенного смущения.

– Ну так что, не хотите? – уточнила она в последний раз.

– Ну, может, чуть-чуть? – прошептала, наконец, проголодавшаяся Ольга, и протянула ей руку со сложенными в щепотку пальцами. Танака не увидела этого отчаянно-просящего жеста и проглотила булку одним махом. Какие-то секунды Оля сидела, не двигаясь, со сложенной в щепоть рукой. После этого потешного замешательства мы, переглянувшись, прыснули от хохота и долго не могли остановиться. Нас так и корчило от смеха.

Танака сделала остановку, вышла из машины и позвала нас за собой, оставив распахнутой дверцу.

– Не опасно так оставлять? – спросила я.

Она лишь улыбнулась моему вопросу и смешно побежала крошечными шажочками в сторону кафе. Это больше походило не на бег, а на топтание на месте быстрым шагом.

– Скоростная черепашка, – сказала с улыбкой Ольга, глядя ей вслед.

Мы отправились в туалет и тщетно пытались открыть вперёд дверь, которая выдвигалась на шарнирах. Упорно искали смыв на унитазе, который срабатывал без нашей помощи. Вздрагивали от звука магнитофончика с записью журчащей воды. Мы были похожи на дикарей, которых повергли в шок достижения цивилизации. Танака сходила в кафе и принесла нам чаю со вкусом пропавшего бульона. Она утверждала, что эта штука повышает тонус и как-то почти мистически действует на кожу лица, которое разгладится в считанные дни. Мы хотели, чтобы наши лица разгладились, и, морщась, пили подозрительный чай.

Когда стемнело, мы добрались до Токио. С бешеной скоростью мы мчались по двух-трехэтажным дорогам, завороженно глядя на сказочные иллюминации мегаполиса, время от времени вскакивая и взвизгивая от восторга.

III

Поздней ночью мы добрались до Кавасаки. Это был уютный красивый город, где нам и предстояло работать. Вдоль дорог стояли кашпо с цветами. Поражало невероятное изобилие удивительно красивых, самых разных цветов. И хоть склонности к клептомании у меня никогда не наблюдалось, я всё же не могла понять, почему никому не приходит в голову в этой стране невзначай прихватить с собой кашпо с цикломеном или азалией. Еще мы видели огромное множество деревьев, облепленных какими-то цитрусовыми. Кусты азалий с разноцветными цветами, красными, бордовыми, белыми, розовыми, стояли стеной, образуя необычайно красивый цветочный забор. В Кавасаки бушевало лето. Теплое, нежное, необыкновенно красивое.

Мы сильно вымотались и хотели спать. Но Танака растормошила нас, потребовала накраситься и выучить по-японски какую-то речь. По-русски это звучало так: «Меня зовут… (тут нужно было сказать вымышленное бизнес-имя). Я рада встрече. Я буду очень стараться, потому что хочу быть лучшей». Мы осилили лишь первое предложение, со страшным трудом одолев пустые, ни о чём не говорящие нам сочетания звуков. «Меня зовут…». Я почему-то захотела быть Катей. А Ольге предложила стать Лизой.

– Тебе идёт это имя, – утверждала я.

Танака припарковала машину на стоянке, и мы направились в клуб. От стоянки до клуба мы прошли через узкий людный квартальчик. Люди смотрели на нас с любопытством. Пожилой пьяный японец, еще издалека завидев нас, раскланялся и вдруг выпалил махом:

– Дратуте! Хоросо! Позаруста!

Мы рассмеялись и тоже ответили ему поклоном.

На крыльце клуба под освещением маленьких тусклых фонариков стоял молодой приятный японец в костюме. Откровенно нас разглядывая, парень улыбался во весь рот и привычным манерным движением откидывал со лба чёлку. Переговорив с Танакой, он жестом позвал всех вовнутрь. На нас пахнуло атмосферой дешёвого низкопробного клуба, который, как выяснилось позже, оказался далеко не дешевым. На больших диванах с засаленной старой обивкой сидели мужчины с женщинами и пели под караоке. Слышался громкий женский смех.

– Я представляла, что японки держатся очень скромно в обществе, – сказала я Ольге.

Она усмехнулась:

– Ну какие же это японки? Это филиппинки.

– Как? Разве это не мужья с женами отдыхают?

– Что тут делать женам, когда их мужья идут к хостесс?

– Эти женщины и есть хостесс? – у меня округлились глаза.

– Конечно! Какая ты наивная! – засмеялась Ольга.

Я стала приглядываться к женским лицам в зале. Теперь было очевидно, что они совсем не похожи на японок. Это тоже были азиатские лица с характерным разрезом глаз. Но вдавленные переносицы и размазанные носы с большими, будто опухшими, ноздрями сильно отличали филиппинок от японок.

Стоял табачный чад. По ковровому покрытию с невозмутимым видом прополз таракан. Никто не обращал на него внимания. Всё это так противоречило тому великолепию, которое царило в Японии, что сложно совмещалось в мозгу.

Откуда-то из глубины зала вышел человек необъятных размеров. Очень маленький и очень толстый. Мужчина поприветствовал нас сдержанным кивком головы. Мы тоже кивнули и представились, как учила Танака. Администратор достал какие-то документы, и все трое, Танака, толстый человек и администратор, перелистывая бумаги, о чем-то бурно толковали. Иногда бросали на нас откровенно-оценивающие взгляды и снова что-то зачитывали вслух. Мы так конфузились, что не знали, куда девать руки и ноги.

В углу на маленьком диванчике сидели две европейки. Шатенка и блондинка. В зале больше не было европейских лиц. Но мы не были уверены, что эти две девушки русские, поэтому не отваживались с ними заговорить. Одна из них сказала с улыбкой:

– Девочки, привет, вы впервые приехали работать?

– Да, мы только с самолета, – ответила Ольга.

– А мы сегодня последний день здесь работаем. Вас тут все ждали, – сказала беленькая девушка.

Я удивилась:

– Ждали? А вы?

– А нас перебрасывают в другой клуб.

– Кроме вас здесь нет русских? – спросила Оля.

– Нет, нас трое, но у третьей сегодня выходной. Вас, наверно, сейчас повезут в апартаменты, вы её увидите. Она дома, – сказала тёмненькая девушка.

Они выглядели какими-то напряженными и даже надломленными. Будто работа была пугающей и невыносимой для них. Я спросила, почему-то, шепотом:

– Ну как вам работа? Нормально?

Они переглянулись и невесело улыбнулись:

– Да терпимо.

– О чем говорит этот толстый мужчина с Танакой? – продолжала я шептать.

– Они обсуждают вашу внешность. Говорят, что вы красивые, – перевели девушки, – Только это не мужчина, – они хихикнули.

– Вот этот толстый?! – я не поверила.

– Ну да, вот эта толстая… женщина.

Я вопросительно посмотрела на Ольгу. Мне стало казаться, что надо мной издеваются. Оля бросила на толстого человека короткий взгляд и кивнула, соглашаясь:

– Да, это тётка.

– Но как же? – пыталась я возражать.

– Посмотри на ее руки, – сказала Оля.

Руки были совсем женские. Нежные и крошечные. И голос был женский. Но часы на руках и одежда, всё было мужским. Нам объяснили, что эту женщину называют Ёдоясан, и она курирует всю работу клуба. Её манеры, резкие движения, курение на ходу, говорили о том, что она категорически не желает осознавать себя женщиной.

В клуб вошли двое японцев, и все вдруг неестественно-сладкими голосами запели: «Ираша имасэ-э-э! Ираша имасэ-э-э».

– Что это значит? – прошептала я.

– Добро пожаловать, – тихонько проговорила светловолосая девушка.

– И все так должны говорить?

– Обязательно.

– Щаз… Вот ещё я бисер не метала…

Администратор жестом показал русским идти работать. Девушки поднялись и направились к гостям. Потом оглянулись и сказали с невыразимой теплотой и состраданием:

– Девочки, ну, счастливо! Удачи вам! Держитесь, всё это можно пережить.

От этих слов мне стало холодно где-то внутри в районе желудка. Хотелось выскочить из клуба и бежать без оглядки в каком-нибудь неизвестном направлении. Но в этом не было нужды. Танака всё обсудила и сказала, что нам пора идти.

IV

Нас привели в ресторан европейской кухни. В переполненном кафе пришлось несколько минут ждать, пока освободится столик. Сложно было поверить, что все эти люди по собственной инициативе пришли сюда в такой поздний час набить желудки. За соседним столиком спал мужчина прямо с газетой в руках. Очки у него съехали на нос, а в пепельнице дымилась почти до фильтра истлевшая сигарета. За столом подальше сидела спящая девушка с кружкой кофе. Рука съехала вниз, и кофе медленно вытекал через наклонившийся краешек. Что заставляло этих людей так себя истязать?! Что им мешало пойти домой и как следует выспаться перед работой, понять было сложно. Впрочем, остальные люди были бодры, смеялись, выпивали и не собирались идти домой. Было три часа ночи. Это был будний день. Но в Кавасаки, как, впрочем, и во всей Японии, никто спать как будто не собирался. Танака заказала себе салат, а нам – гигантские порции, как для слонов, с пловом и жареными яйцами. Мы были голодные, но от усталости и перевозбуждения не могли есть. Ноги подкашивались от слабости. Глаза самопроизвольно закрывались.

– Поднимите мне ве-еки! – промычала Ольга басом и раздула ноздри.

Я стала поднимать ей брови, чтобы у нее открылись глаза. Танака взяла салфетку и написала на ней наш режим работы.

– Рабочий день с семи вечера до четырех утра, – пояснила она, тыча в салфетку.

– Выходные – каждое воскресенье? – спросила я.

Она отрицательно покачала головой:

– Только два выходных в месяц. И в какие дни – решает Ёдоясан.

– А можно было бы мне найти ещё одну работу? Полы мыть, к примеру? – сказала я.

Она подпрыгнула на стуле:

– Нет! У тебя только с нами рабочий контракт! Мы всё оплачивали!

– Хорошо, хорошо, – успокоила я её.

– Ваш макияж очень слабый. Только ресницы. Это неправильно. Надо много-много! – она выпятила губы, чтобы показать акценты, – Яркая помада. Понимаешь? И большие глаза! Мазать глаза надо сильно. И каждый день разные вечерние платья. Вы много привезли одежды?

– Да, да. И платья, и брюки.

– Только платья, – отрезала она, – Вы – леди! Стричься тоже нельзя. У тебя длинные волосы, – обратилась она к Ольге, – Это хорошо. Но чёрные волосы – это плохо. У всех японцев чёрные волосы. Поэтому японцы любят блондинок. Ты должна перекраситься в светлый.

– Да как я перекрашусь, – возмутилась Ольга, – скажи ей, что я брюнетка от природы!

Я собралась было перевести, но Танаке было достаточно интонаций Ольги, чтобы понять смысл сказанного.

– Не хочешь краситься – не надо, – ответила она зло, – Но гостей у тебя не будет, хоть ты и хорошенькая. Иногда будут дни, когда вам будут выдавать специальную одежду для праздников, – продолжала она, – Кимоно, одежда для школьниц и…

Тут она сказала какое-то слово, которое я не могла понять. Танака нарисовала на салфетке что-то похожее на плавки и топик.

– Танакасан! Я певица, я певица! – негодующе стучала я себе в грудь кулаком, – Посмотри, Ольга! Что за фигню она тут рисует! – злилась я.

– Да, да-а, ты певица! Конечно, певица! – заверяла меня в ответ Танака.

Когда мы приехали в апартаменты, нам открыла приятная девушка с наивными голубыми глазами. Выражение лица у неё было таким же печально-уставшим, как у тех русских, которые были в клубе.

Танака, сделав недоумевающие глаза, проорала с порога:

– Вы до сих пор не собрали вещи? Быстрее собирай своё тряпьё и тех двоих.

– Мои вещи собраны. К вещам подруг я прикасаться не имею права, – тихо ответила девушка.

Танака негодующе потрясла головой, не желая слушать:

– Go home! Go home!», – повторяла она взбешённо.

– Какой «go home»? – озадаченно говорила сама себе девушка, – мы отработали всего четыре месяца.

– Так вас ведь в другой клуб отправляли, вроде. Разве вас высылают в Россию? – спросила я.

– Да нет, конечно. У нас шестимесячный контракт. В другой клуб переправят. Уже третий клуб за четыре месяца.

– Почему?

– Потому что мы не приносим того дохода, который ждут от русских. А какой может быть доход, если мы только-только накапливаем гостей, а нас снова перебрасывают в другое место. А на то, чтобы гости стали ходить, уходит как минимум месяц. Господи, сил больше нет, – у нее мелькнули злые отчаянные слезинки.

Девушка представилась нам Натальей и с усталой улыбкой показала нам квартиру.

– По японским меркам это очень большая квартира. Здесь три комнаты. Для вас двоих это настоящая роскошь.

Квартира показалась нам едва ли не игрушечной. Потолки были такие низкие, что я могла стать на носки и, подняв руки, без усилий достать до потолка при своем небольшом росте. Весь интерьер комнат составляли лишь соломенные маты и встроенные ниши безо всяких изысков и украшательства. Стульев и кроватей не было. Легко вынимающиеся из пазов раздвижные створки служили наружными стенами и одновременно выполняли роль окон. Они не защищали даже от слабого октябрьского ветра. Слегка вибрировали. Такая обстановка действовала несколько угнетающе и внушала чувство уязвимости. Впрочем, кухня оказалась замечательной со всеми нужными атрибутами для приготовления пищи. Там же стоял большой телевизор с видеомагнитофоном. В центре кухни был маленький столик, и вместо стульев возле столика валялось множество маленьких подушек.

Танака ходила из комнаты в комнату, проверяя, всё ли на месте. Я валилась с ног.

– Танакасан, нет ли в этих апартаментах полотенца? Очень хочется принять душ и лечь спать.

Она вдруг расплылась в улыбке:

– Я подарю тебе своё.

И через минуту с той же неестественно-любезной улыбкой она вынесла мне из комнаты новое большое полотенце. Любезность эта не являлась её характерной чертой. Я насторожилась.

– А что она так мне скалится? – спросила я Наталью.

– Возлагает на тебя большие надежды. Пока ты потенциальный источник дохода – тебе улыбаются, – пояснила она.

– А нет ли здесь магнитофона? Мне нужно петь, репетировать, – спрашивала я Танаку. Порывшись в своих закромах, Танака отыскала и магнитофон.

Она терла глаза и таращила их, чтобы не уснуть на ходу.

– Пойду посплю, – сказала она и легла на матрас в одной из комнат. Через минуту мы услышали храп.

– Что же это за работа такая? Почему они так с вами обходятся? – спрашивала Ольга Наталью, – Они не любят русских?

– Да не в этом дело, – вяло отвечала Наташа, – Они любят всех, кто приносит много денег.

– А как приносить много денег?

– Вы плохо знаете, в чем заключается работа хостесс?

– Ну, я знаю, что надо сидеть с гостями, общаться, развлекать их, – говорила Ольга, загибая пальцы, – А как их развлекать без языка? Я же не знаю японского. А как ты общаешься?

– Немножко по-японски, немного по-английски. Был у меня в этом клубе гость, который чуть-чуть по-русски говорит. «Я больше не хотеть, – говорит, – душевная рана. Я хотеть честная русская, чтоби вэчная любов». Она засмеялась. Есть, конечно, нормальные гости. Но иногда, слава богу, редко, такие придурки встречаются!

– Какие такие? – перебила я.

– Ой, да тошно вспоминать, – неохотно сказала она, – Пришел как-то довольно молодой, с виду приличный такой мужчинка. Очень возбужденный был и пьяный. И что-то он мне начал такое рассказывать про свою девушку. Что хорошая она у него и честная. Но вот только что они почему-то поссорились якобы. И вдруг как ударил меня по лицу наотмашь. Я подскочила, побежала в туалет. Рыдаю, не могу успокоиться. А Момин, есть там менеджер такой, пакистанец, стучит мне в дверь и орет, что, мол, иди к клиенту, а то он уйдет. Я выхожу к Момину заплаканная, говорю: «Я не пойду к этому гостю». А он: «Пойдешь. Он извинится». Я умылась, подкрасилась. Села снова за столик к этому уроду.

– Извинился? – испуганно спросила Ольга.

Она устало подперла голову рукой:

– Да извиниться-то – извинился. Но как? Через губу говорит: «Ну извини, что это ты такая обидчивая?». Я до сих пор не пойму, за что он мне так влепил внушительно. От радости, что девушка у него такая хорошая?! Или от досады, что они поссорились?! Не знаю, – она вздохнула, потом как будто чуть-чуть приободрилась, – Ничего, девочки, не падайте духом. Такие люди – исключение. Первый месяц, конечно, самый трудный. А позже уже и гости свои у вас будут, и японский подучите. Надо ко всему быть готовыми, но бояться не нужно.

– А как не бояться, когда сидишь с иностранцем и не знаешь его языка. Да и о чем говорить с чужим человеком? – развела руками Ольга.

– Ну, конечно, девочки, если вы будете сидеть сложа руки и молчать, к вам никогда не будут ходить люди. К примеру, приходит гость после работы. Он ждет, что ты будешь ему сочувствовать. Вот ты и говоришь ему: «Бедненький, устал? Ну отдохни, отдохни». Делаешь ему коктейль, виски со льдом, и предлагаешь выпить. «А песенку ты хочешь спеть?», – ласково говоришь. И подаёшь ему каталог караоке. Это неважно, что он пытается как будто незаметно погладить тебя по коленке. Не важно, что тебя это злит и плакать хочется. Тебе нужно ему улыбаться, смотреть на него влюбленными глазами и держать его за руку. А скажет он тебе какую-нибудь пошлятину по поводу отеля и будет спрашивать, когда ты будешь к этому готова, ты ему с той же сладкой улыбкой отвечаешь: «Ой, прости, я так плохо знаю японский. Не понимаю, о чём ты говоришь».