Лицей 2017. Первый выпуск (сборник)

– Ты не боишься? Я бы на твоём месте к дочкам его не подпускала, – заводит бабушка старую песню.

– Нет, ВИЧ же не передаётся воздушно-капельным путем, сколько раз я тебе это уже говорила. И ты уже сними маску, мам. Ну, сколько можно?

– Вот ты так уверена, что не передаётся? – спорит бабушка. – Ещё каких-то двадцать лет назад и вируса-то такого не было, ну и как можно говорить, как он передаётся, а как нет?.. Ну уж нет, я согласна умереть от гипертонии, от инфаркта, от чего угодно, но не от того, что кожа станет, как у ящура. Нам инфекционист показал фотографию. Сказал, что если я таблетки ему давать не буду, то будет у него какая-то саркома, лимфома и вообще туберкулез…

Бабушка разрыдалась.

– Да ладно тебе, мам… – утешает ее Нина. – Мальчишка вон какой симпатичный, умный, безо всяких курсов к школе отлично готов. Еще нас с тобой переживёт!..

– Не дай бог! – Машет руками бабушка. – Кому он нужен, кроме меня?! На кого я его оставлю?

Я вращаю внутри себя чувство вины. Из-за того, что я родился с каким-то там плюсом, бабушка даже умереть спокойно не может. Вроде быть положительным – это очень даже и не плохо. Не зря про хороших персонажей в книгах и фильмах говорят – “положительный герой”. А я положительный – и это почему-то страшная беда.

Но сегодня мне весело. Ира и Наташа.

Я же не сказал, кто такая Нина. Это падчерица моей бабушки. Когда бабушка вышла замуж за дедушку, у него была дочь, то есть Нина, рано оставшаяся без матери. У самой бабушки тоже уже была моя мама, совсем маленькая.

Уж не знаю, как проходило детство Нины и моей мамы, но бабушка говорила, что их обеих считала родными. Нина стала её отрадой, когда “дура-Марго” пустилась во все тяжкие.

Нина вспоминать мою маму, впрочем, не любила.

– Много о себе думала, вот и получила!.. – вот и всё, что изредка говорила она о сводной сестре.

…Помню, когда я пошел в школу, а привела меня туда, конечно, бабушка, сосед по парте на первом же уроке задал мне вопрос:

– Где твоя мама?

– Да так, умерла… – и добавил многозначительно: – Много о себе думала, вот и получила!

Сосед посмотрел на меня со смесью удивления и почему-то уважения…

А я с детства занимаюсь маминой арифметикой. Её год рождения, 1972-й, отнимаю от нынешнего. И считаю: а сколько бы ей было сейчас лет? Какая бы она была? Я почему-то уверен, что с годами мама бы становилась красивее, умнее, счастливее. Жизнь бы наполняла её. Но к чему эти фантазии.

Мамы у меня нет, не было и не будет.

А Нина работала журналисткой в издательском доме “Провинция”. В соседнем городе. У нее было мало свободного времени, но все же она выкраивала пару дней раз в три месяца, чтобы навестить нас. И этих дней я так ждал, как и шахтеры не ждали зарплаты в год моего рождения…

Я тут недавно выбрасывал старое бабушкино постельное белье, и в каких-то проштампованных наволочках нашел заметку из газеты “Провинция” под заголовком “ВИЧ – наш бич”. Речь в ней шла о мальчике Л., родившемся от ВИЧ-положительной матери, которого растит нищая бабушка-учительница. Концы с концами они сводят еле-еле, хоть Л. и получает от государства две пенсии: как сирота и как ребенок с ВИЧ. Мальчик красив, активен и с виду здоров. Зачислен в общеобразовательную школу. Но что ждёт его в будущем? – задается вопросом автор статьи. Готово ли общество принять не такого, как все?..

Автор – Нина. И хоть сейчас я понимаю, что статья-то написана совершенно беспомощно, я благодарен ей хотя бы за такое участие в моей судьбе. Чёрт возьми, ведь именно этого мне и не хватало всегда.

Л. – это я. Я уже писал, что меня зовут Лев?.. Более долбанутое имя сложно себе представить, я считаю. В детстве я недоумевал: зачем меня так назвали? Почему не Бегемот, не Заяц, не Улитка?.. Потом свыкся. А бабушка объяснила. Медсестра ей сказала, когда она примчалась ко мне в реанимацию, что сейчас на небе созвездие Льва вот прям в ударе, и надо дать парню такое же сильное имя, как и знак Зодиака.

Эта же медсестра – видимо, в ее голове кипел эклектичный эзотерический суп – настояла на том, чтобы меня окрестили там же, в реанимации. А у меня ломка, представляете? Молодой священник, по ходу, до этого младенцев видел только на благостных мероприятиях в стенах храма, поэтому тощий красный червяк, исходивший поносом и бьющийся в конвульсиях, произвел на него тяжкое впечатление. Жалких десять минут покудесил он над моей душой и предпочел покинуть аскетичные интерьеры реанимации. Мне неудобно – может, я ему до сих пор в страшных снах являюсь? Или я много о себе думаю?..

Вообще, да, я много о себе думаю. А о ком думать? Вокруг меня слишком долго не было ни одной живой души…

Конечно, я немного преувеличиваю. Был у меня друг. Всего один, Рома. Он, в отличие от меня, в медицинский всё же поступил, счастливчик, и в морг мы пошли работать вместе…

О моём диагнозе одноклассники не знали. Знали только школьная медсестра и директор. Она-то меня в школу принимать не хотела, но Нина пригрозила ей прокурорской проверкой – не все в порядке было в школьной бухгалтерии… И строго-настрого приказала директрисе молчать о моем ВИЧ, ведь если бы узнали родители других школьников, началось бы такое… Хотя в семь лет, когда я пошел в школу, я, честное слово, не собирался ещё ни с кем заниматься сексом, да и наркотики в этом возрасте обычно не принимают. Но ведь все эти квохчущие над своими здоровыми детьми родители уверены, что я только и думаю, как передать свой гадкий вирус их чадушкам – а ну как покусаю, или поцарапаю, или ещё что?.. Они находятся в перманентной истерике по поводу ВИЧ, поэтому никогда не услышат, что так он не передаётся…

Но не сближался с одноклассниками я, в общем, по другой причине. Класс наш был “Э” – экспериментальный. После седьмого набрали двадцать восемь ребят (девочек почему-то не взяли) с большими способностями к естественным наукам, но все не могли быть равны. Те, что были умнее, не могли отказать себе в удовольствии подкалывать менее успешных в учебе. Ну и, конечно, не в выигрыше были прыщавые, толстые, чересчур скромные (по этой причине никто, кроме меня, не дружил с Ромой)… Также не любили рыжего долговязого Зайченко, родители которого были к тому же алкоголиками. Не пользовался авторитетом и узбек Чингизов, хотя учился он превосходно. Я болтался где-то между двух миров – успешных и отверженных – и боялся: только бы никто не узнал о моём ВИЧ, ведь это окунуло бы меня лицом в компостную яму.

Я и по сей день молчу про свой диагноз. Нет, не то чтобы я хотел каждому встречному о нем рассказать, просто как бывает: пью, например, в универе утреннюю таблетку, а у меня спрашивают: это что? И мне каждый раз врать, что это витамины? Пожизненные такие…

Или ещё, ну, это уже лирика. Выпиваю, скажем, на пару с другом бутылку-другую вина или пива бутылки три. И тянет меня на философию. Вдруг становится страшно, что не сегодня, так завтра вирус опоясает меня лишаем, обозначит мои лимфоузлы одутловатыми сливами, наградит несбиваемой температурой месяца так на два… Я знаю, как работают мои таблетки, и понимаю, что эти страхи беспричинны. Но болезнь, как ни крути, полностью вылечить нельзя. Рассказать о том, что на душе – необходимо, но раскрыться страшно. Велик риск, что собеседник натянет на себя накрахмаленную маску – нет, не ту, что носила моя бабушка, а метафорическую, ментальную, и я в эту секунду погибну для него, а он – для меня…

Итак, Рома был единственным человеком в моём окружении, которому я, собственно, как-то за пивом и сообщил:

– Знаешь, а у меня ВИЧ.

Он чуть не упал с трубы, на которой мы, будто гопники, а не студенты приличного вуза, сидели тем сентябрьским полднем.

– Ну, она хоть красивая была? – попытался пошутить Рома.

– Кто? – не понял я.

– Ну, девчонка, от которой ты заразился…

– А, девчонка!.. Ну да, ничего такая. Ну, не сказал бы, что девчонка… Ей уже 25 было.

Рома присвистнул.

– Фига ты, Лео. Честно, вот никогда бы не подумал, что ты способен с такой опытной…

Я ржу:

– Меня заразила моя мать. Скорее всего, это произошло во время родов.

– Извини… Блин, я, к сожалению, мало знаю о ВИЧ, – смутился Рома. – Как тебя поддержать?

– Всё нормально, – ответил я. – Я этого вируса и не ощущаю… Просто захотелось сказать…

– Вечером будешь? – перевел тему Рома.

– Где?

– Где, где?! Ну, мы же с тобой договаривались. В антикафе. Там сегодня “Прыщи и бёдра” выступают. Забыл, что ли?

Точно. Солистка “Прыщей и бёдер” (самокритичное название), филологическая студентка Диана, мне нравилась. Такая мягкая, полноватая флегма. Ей бы в библиотеке книги выдавать или в садике хороводы с детьми водить, но она, облачившись в рваную майку и наведя странный макияж, пела то, что сама определяла как трип-хоп. В принципе это было стильно и довольно интересно. Я думал, что вот к ней-то можно было бы подкатить и предложить проводить её домой и все такое. Она внушала мне доверие. Хотя что я вам вру?.. Какое доверие? Не доверяю я никому.

Не доверяю и не верю. Но надеюсь. Я читал, что это всё потому, что мне ещё только восемнадцать…

Слово “хипстер” уже отмирает вместе с “Look at me”, но околохипстерская мода остается. Эта одежда, эти тусовки, соответствующие фильтры в инстаграме…

Кирпично-красные узкие джинсы, чуть подвернутые, зеленая толстовка, кеды. В любую погоду кеды. Оголённые щиколотки.

Собственно, комплектов одежды у меня всего два – есть еще, наоборот, зеленые джинсы и красная толстовка (её особенно люблю – на ней нарисован Маяковский). Начну нормально зарабатывать – накуплю себе одежды. Стильные шмотки я обожаю, как бы говорю себе: “Ну и что, что у меня этот поганый вирус, зато я красивый, чёрт возьми!”

Короче, раньше бы сказали, что тем вечером для антикафе я оделся, как пидор. А теперь так одевается каждый второй. Вдобавок я побрился налысо и художественно выбрил небольшую бородку. В то время как у моих сверстников только начинает появляться редкая растительность на щеках, я уже борюсь с серьёзной щетиной. На вид мне куда больше восемнадцати. Придётся жить экстерном, сказал я зеркалу, когда это впервые обнаружил.

Это чёртово бритьё меня выбило из колеи. Я совершенно забыл о времени. На выступление я опоздал и пения Дианы не услышал.

Открыв дверь в зал антикафе, я погрузился в непривычную, чуть натянутую псевдоинтеллектуальную атмосферу. У импровизированной сцены происходила настоящая драка. Как я понял через пару секунд – женская. Девчонка с дредами что есть сил лупасила солистку “Прыщей и бёдер”. Та еле отбивалась, хоть и была выше и крупнее соперницы. Их пытались разнять, впрочем, как-то вяло: общеизвестно, что женские драки обладают особой сексуальностью и иной раз за ними приятно понаблюдать.

– С***, чтоб ты сдохла, тварь! – лютовала девчонка с дредами. – Ты же мне нос сломала, уродина жирная!

Тут их, наконец, отлепили друг от друга.

– Вроде и правда нос сломан! – заключила подружка девчонки с дредами.

– Пропустите, я студент-медик, – соврал я, пробираясь через толпу к девчонке.

Рома уже занимался Дианой – я мельком увидел ее расцарапанное в кровь лицо.

На лице же девчонки с дредами крови не было, но нос сильно отек. Она уколола меня злым взглядом. На вид ей было лет шестнадцать.

Я осторожно дотронулся до ее лица. Пальцы мои были взволнованно мокрые. Не люблю, когда они такие.

– Ай, больно же, студент, – капризно простонала она.

– Нет никакого перелома, – диагностировал я. – Просто ушиб.

Я вытащил ее на улицу. Она была пьяна.

– Тебе сколько лет? – спросил я.

– Ой, только не надо вот этого, – отмахнулась она.

Её стошнило. Я протянул ей влажные салфетки и бутылку воды.

– Я сдохну, – прошептала она, завязывая в узел облёванные дреды.

– Нет, проспишься, и завтра всё будет по-другому…

– Я не об этом, – сказала она. – Меня рвёт при красивом парне. Вот это конец света.

– А ты трезвеешь. Спасибо за комплимент.

Ее рвало, знобило, шатало. Минут примерно сорок. И я подумал – что-то в ней есть.

– Ну, всё? – спросил я, когда она начала клевать носом. – Пора к мамочке под крылышко?

– Я не люблю свою мать, – буркнула она.

– А я свою вообще ненавижу. И поверь, как бы с тобой ни поступала твоя мама, по сравнению с настоящим преступлением моей – это цветочки.

– Какое преступление?

– Родила меня… Да забей, долго рассказывать. Лучше скажи, как тебя зовут?

– Ариша, – выдала она наивный детский вариант своего имени.

– Да какая ты Ариша! – рассмеялся я. – Ты целое Аринище!..

– Сам такой, – обиделась Арина. – А я сорок пять кг вешу!..

Мы сели не на тот автобус – я совсем не знал, как добраться до района, где живет Арина, – и доставил ее домой лишь ближе к полуночи. Дверь открыла полная женщина с вишнёвыми волосами.

– Это с тобой она, значит, последнее время шляется! – с порога заголосила она. – Она несовершеннолетняя, ты имей в виду! Наверняка это чучело уже прыгнуло тебе в постель!..

– Не кричите, пожалуйста, – попросил я. – Я вообще-то с Ариной почти не знаком… Вы хоть заметили, что у неё ушиб? Проследите за её состоянием, мало ли, появятся симптомы сотрясения.

– О Боже, как же так, – запричитала Аринина мама. – Может, “Скорую”?..

– От “Скорой” толку не будет. Пусть она поспит, а если наутро что-то будет беспокоить, кроме похмелья, тогда в травмпункт.

– А ты что, врач?

– Нет, я студент. Биолог…

– Господи, да за что же мне такое наказание, – рыдала Аринина мама, стаскивая со спящей, но продолжающей сопротивляться дочери, обувь и куртку. – Как я боюсь, что совсем пропадёт. Или с наркотиками свяжется, или в подоле принесет… А ты с ней дружишь, общаешься, или что?..

– Мы случайно познакомились. Я просто ей помог добраться.

– Спасибо тебе. Чаю хочешь?

– Хочу. Я и есть хочу, если честно…

Вообще, она оказалась вполне милой. Простая русская женщина, как о них обычно говорят. Двадцать лишних килограммов, халат на молнии, пища, жаренная в большом количестве масла… Галина Геннадьевна.

– А ты хороший мальчик, – оценила она меня.

В полный восторг я привел её рассказом о том, что в свободное от учёбы время я подрабатываю в патоморфологическом отделении (она не знала, что это морг, а название отделения звучало солидно) и что у меня есть собственная квартира. А еще будущая профессия у меня перспективная. За биоинженерией будущее, заверил я Галину Геннадьевну.

– Ты Аришке позвони завтра, – сказала она вкрадчиво. – Пригласи её куда-нибудь. Она неплохая девчонка, честное слово, хоть и выглядит как чучело, прости господи. Она учится хоть и не то чтобы хорошо, но умненькая, читает много, на флейте играет… Наверно, это всё возраст этот переходный. Проклятущий…

Пригласить куда-нибудь?.. Это очень щепетильный вопрос, несмотря на то что девчонки (из параллели, с подготовительных в институте или те, что встречались мне на концертах или в кино) в принципе симпатизировали мне… Неизменно я записывал номер какой-нибудь новой знакомой, но ни разу никому не позвонил. Ни в одной из них я не видел той, кому можно было признаться в том, что я болен, не предчувствуя мгновенного вежливого отказа.

Я и девственности планировал лишиться с проституткой, но в последний момент что-то пошло не так. Не уверен, что это так уж интересно, но расскажу.

Еще когда мне исполнилось четырнадцать лет, Нина привезла мне свой старый компьютер. Я очень просил. “Для учебы надо”, – говорил.

Интернет, конечно, здорово изменил мою жизнь.

Параллельно с миром любимой полостной хирургии, еще шире открывшимся для меня (книги, статьи, видеозаписи операций), я обрел некое физическое удовлетворение благодаря доступной в интернете разнообразной порнухе. Я подозревал, что этим мне и придется пожизненно ограничиваться, потому что примерно с этого возраста бабушка начала систематически повторять:

– Не вздумай ни с кем спать! Не порти девчонкам жизнь!..

Она убедила Нину больше не возить к нам Иру и Наташу. “А если он с ними переспит? Мало ли что в его спидушную голову придет!” – говорила она Нине. Вскоре и сама Нина свела на нет общение со мной. Она словно не знала, что ей со мной, подросшим, делать. Её краткие визиты постепенно стали полностью подчинены общению с бабушкой.

Мне не были нужны ни Ира, ни Наташа, ни прочие девчонки, с кем я знакомился в интернете и в жизни. Ни одна не сбивала моего дыхания. Кроме того, я хорошо помнил постулат, который с этого же возраста начал вдалбливать мне Санпалыч: перед сексом обязательно рассказать о своем ВИЧ. Презерватив может и порваться, и хоть на препаратах вероятность заразить мала, но всё же она есть.

– Твои партнерши имеют право знать о рисках заранее, – говорил он дежурно.

– Да какие партнерши, – смеялся я в ответ. – Нет у меня никого. И, может, не будет…

Я представлял ИХ лица, когда я им говорю: “У меня ВИЧ”, и все мои желания отступали…

– Тогда только с проституткой, – заключил Рома, выслушав в очередной раз жалобы на мое невыносимое сексуальное томление: “Почти восемнадцать лет, а я еще…”. Странно было слышать от скромника Ромы такой совет, да и показался он мне мало осуществимым, однако засел в подкорке.

Мне всегда казалось, что использовать других людей нехорошо, даже если ты им за это платишь. К тому же от бабушки я знал, что моя мама вплоть до родов промышляла этим занятием, и я смущался от мысли, что могу воспользоваться услугами её коллеги.

Но… Прошел месяц, как умерла бабушка. Из её “гробовых” оставалось пять тысяч. И вот я листаю фотки в специализированной группе “ВКонтакте”. Я выбрал шатенку “Сару” двадцати пяти лет. На лице у неё глубокие кратеры, тщательно подмазанные тональником. Я люблю женщин с несовершенной кожей. Они кажутся мне более настоящими.

– Боже мой! – воскликнула Сара, пересчитывая купюры. – Ну, если уж с тобой, мальчик, никто бесплатно не хочет, ну тогда я не знаю…

– У меня ВИЧ.

– Да не гони!..

– Это правда.

– Ну и ладно. ВИЧ и ВИЧ. Я знаешь скольких вичёвых знаю. Люди как люди.

– А ты толерантна.

– Что?

– Да ничего…

– Ты ещё и умный, – сказала она, как-то по-матерински потрепав меня по щеке.

И вот после этого жеста я совершено не мог представить себя вместе с ней и решил, что не буду я с ней заниматься сексом…

Сара начала было раздеваться, но тут у нее зазвонил телефон. Она хотела нажать на “отбой”, но я сказал:

– Да ладно, ответь… – на экране высветилось слово “мама”.

– Соска на микроволновке мам… Ну посмотри внимательнее… Да куплю я смесь. И продуктов куплю. Да, привезут. У нас всех кассиров развозят. Ну ладно, мам, я работаю.

Она была похожа на лошадь, в которую влили ведро крепкого кофе и заставляют возить туристов на площади. Поговорила – и опять напускная веселость на лице.

Я перехватил ее руку, устремившуюся к моему ремню.

– То есть я хочу секса, а ты хочешь заработать на покушать и купить ребенку смеси, так?

– Ну так, – она пожала плечами. – Сейчас кризис. Раньше мне хватало не только на покушать. А теперь мало клиентов стало – ну, в сравнении с тем, что два года назад было… Так еще и родила. Ему то одно, то другое надо. Кошмар. Ну чё, начнем? Скоро за мной приедут…

– Ты знаешь, я передумал, – сказал я. – Иди. Я… не хочу…

– Почему?

– А ты мне не нравишься, – не нашел ничего лучше, чем в очередной раз соврать.

– А ты мне понравился, прикинь? Молодой, красивый. Не нахал. Ну не хочешь – как хочешь… Слушай, а можно я полежу?.. Устала, как сволочь.

Она отвернулась к стене и закрыла глаза.

…А когда она уходила, я решил, что драматургия ситуации вполне позволяет ее поцеловать. К тому же я хотел проверить, правда ли, что у проституток действует правило “только не в губы”. На поцелуй она ответила с готовностью и почти с жадностью. Я ей действительно понравился. Или надо было хоть как-то отработать пять тысяч?..

– Ну всё, мне пора. Я бы осталась, но…

– Работа ждёт?

– Ага.

– Сара! – кричу ей в след. – Сдай на ВИЧ…

– Но у нас же ничего не было…

– Давно у тебя эти штучки на коже? Похоже на контагиозного моллюска…

– На что похоже?.. – переспросила она.

– Проблемы с кожей, говорю, давно у тебя? Такое иногда бывает при ВИЧ…

Она озабоченно поскребла щеку.

– Хорошо, сдам – ответила она. – Хотя даже если и ВИЧ, это не самое страшное. Чего со мной только не было… Я уверена, что самое ужасное в моей жизни уже позади. Дагестанский мальчишник. Я потом не верила, что осталась жива. Клиент-шизофреник – не выпускал меня из своей квартиры несколько дней – три пальца мне, помню, сломал… Ещё был бордель в Турции, ой, не буду продолжать. А ВИЧ, что ВИЧ? Есть ведь лекарства какие-то? Ну и прекрасно…

Ушла. Слава богу, подумал я, вновь оставшись один.

А ведь мне могло бы с ней быть хорошо. Но я с детства не научен радоваться жизни. Это надо уметь. Я, видимо, не способен.

На следующий день я позвонил Арине.

– Ой, привет, – сказала она. – Я тебя, правда, почти не помню, но мама говорит, что я должна считать тебя своим ангелом-хранителем. Может, ты меня ещё раз выручишь? Я вчера в этом сраном антикафе флейту забыла. Ну как забыла… Я же этой идиотке пару раз дала флейтой по ее немытой башке, и потом она куда-то делась… А флейта – самое дорогое, что у меня есть. Давай сходим, ты заберешь ее… А то мне стыдно туда заходить…

– Хорошо, – согласился я.

Я чертовски волновался. Ещё раз выбрил голову, хотя что там могло отрасти за сутки. Подправил бородку. Полчаса симметрично закатывал штаны.

Это было не то чтобы свидание, но волновался я так, будто мне придётся сегодня делать ей предложение. Что я за человек? Может, я эту Арину больше и не увижу никогда…

Протягиваю ей застывшую в никеле утонченность и гармонию – ее флейту:

– Если бы я не знал, ни за что бы не подумал, что ты играешь на флейте.

– Я хорошо играю!.. Это лучший инструмент в мире! Хочешь послушать?

Сыграла. Я похвалил:

– Молодец.

Хотя мелодия меня ничуть не тронула. Я к музыке, как и к ещё тысяче вещей, равнодушен.

– Знаешь, почему я подралась с этой с****?! Мы с ней договорились играть вместе. Моя флейта, ее вокал. Репетировали, выступили на той неделе. Выступление классное получилось. Я, дура, радовалась, обнимаю ее, говорю, вот как здорово, Дианка, вышло! И я думала, ей тоже понравилось вместе работать. И что в итоге? Я приезжаю на выступление в антикафе, а она говорит – я передумала насчет флейты, извини. Тварь жирная. Она просто не захотела делить со мной успех. Сволочь! Поэтому я на концерте хорошенько напилась, а потом решила показать ей, где раки зимуют. Знаешь, как мне перед моими друзьями было стыдно? Я же пригласила их на выступление… Не, ну скажи, в чем я не права?

– Ты абсолютно права, – успокоил я ее. – А теперь плюнь и разотри.

Я смотрел в её глаза. В них – надлом и досада от житейской неудачи, мини-предательства. Её искреннее проживание жизни меня очень тронуло. Я не знал, что это такое – вся эта невротичность, горячка чувств. Уже давно ничто меня, кажется, не способно вывести из себя.

Умерла бабушка – я просто пожал плечами, сообщил об этом соседке и доверил ей все сделать самой, вручив найденные у бабушки в шкафу “гробовые”. А сам ушел на неделю жить к Роме.

Так же и с Ниной. Я уже говорил, что когда я вырос, она отдалилась от меня. Помню, осознав это, я немного всплакнул. Но быстро понял: то, что я совсем один – это, во-первых, неизбежно, а во-вторых, к лучшему. Меньше привязанностей – меньше боли. Или я так себя утешал?..

Мы целовались, как сумасшедшие. Это были не поцелуи, а борьба какая-то, честное слово. У меня даже заболело лицо.

Продрогли на холодной скамейке, вдобавок начался дождь.

– Пойдем к тебе домой! – неожиданно предложила Арина. – Ты же один живешь?

– Один, и именно поэтому я неделями не мою посуду и не делаю уборку. Мне и пригласить тебя неудобно. А вообще, не в этом дело. У меня дежурство через два часа.

– Ну вот, а я так хотела с тобой переспать!..

– Успеем ещё, – сказал я (не верится – о боже, о чём я веду разговоры!). – Ариша, маленькая моя, я тут недавно переспал с проституткой, так она и то вела себя чуть скромнее…

Дурацкая хвастливая ложь. Идиот. Приятно это, что ли, цеплять самолюбие симпатичной тебе девчонки?.. Не знаю.

– Ну и иди к своим проституткам, – надулась Арина. – Я просто говорю что думаю. Ты мне нравишься. Может, мне еще никто не нравился так, как ты. И вообще, ты вызываешь у меня доверие… Почему мы не можем просто заняться сексом? Для этого надо полгода ходить за ручку, признаваться друг другу в любви? А так просто нельзя?.. Просто потому, что хотим?

Что же в этот момент меня так очаровало? Её дикция. Говорит она быстро, четко, аргументы летят в меня взрывными вспышками.