Ведьма из Никополя. Рассказы для детей и юношества

© Лев Голубев-Качура, 2018

ISBN 978-5-4493-3467-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

В детстве, я помню, соберутся у нас в доме три-четыре соседки: кто со своим вязанием, кто с вышивкой – лузгают семечки, вертят прялки, иголкой с цветной ниткой такие картины вышивают «крестом» или «гладью», что ой-йо-ёй! Или спицами работают – вяжут детишкам рукавички или шарфики, а чтобы не скучно было, начнут рассказывать разные истории да страшилки.

А рассказы-то у них всё про ведьм да домовых, да про чертей с лешими. А мы, пацаны да девчёнки малолетние, заберёмся на лежанку, то есть на русскую печь, и слушаем, и слушаем. Нам, малышне, интересно.

Наслушаемся мы этих самых страшилок, а потом во сне нам разные ужасы-то и приснятся. А иной раз так до утра и уснуть не можем от страха – мерещится чёрт знает что!

ВЕДЬМА ИЗ НИКОПОЛЯ

…Теперь только разглядел он, что возле огня сидели люди, и такие смазливые рожи, что в другое время бог знает чего бы не дал,

лишь бы ускользнуть от этого знакомства…

(Н. В. Гоголь «Пропавшая грамота»)

Меня зовут Вера Качура. Фамилию «Качура» дед Константин придумал. Вообще-то, по-настоящему, у деда была фамилия Качур, но она почему-то ему не понравилась, и он сумел добавить в конце фамилии букву «а». Так и стали мы не Качур, а Качура.

А мне как-то всё равно, какая фамилия – что Качур, что Качура, главное, чтобы человек был хороший.

А дед у меня был хороший. Жаль недавно помер. Вышел на холод в одной рубашке гостей проводить, а на следующий день и слёг от простуды. Через три дня, не приходя в сознание, помер.

А мою подружку зовут Лизка Жупан. Замечательная дивчина – кра-са-ви-цаа, хоть куда! Она чернявая, как и её отец, а глаза жгучие, так и пылают, так и пылают костром, обжечься можно!

Соседи поговаривают, мол, у её отца корни турецкие и сам он турок, а его мать, баба Клава, чистейшая турка и ведьма, не иначе.

Когда Лизкиному отцу в разговоре намекают на его турецкое происхождении, он не сознаётся. Раскурит коротенькую трубочку-носогрейку, погладит шевелюру на голове, и так это, со смехом, отвечает: «Вот придумали, ей Богу, вот придумали…. Я ж настоящий украинец, с места мне не сойти. И родился я тут, на Никопольщине, и вырос…, да хоть у кого спросите. И батька у меня украинец и дед тэж…»

А мать у Лизки такая же хохотушка, как Лизка, вернее, Лизка такая же хохотушка как её мать: весёлая, заводная, одним словом – душа компании!

Голос у Лизки звонкий, чистый, так и разливается колокольчиком, так и разливается. И красавица умопомрачительнейшая, настоящая украинка, ей Богу! Две длинные толстые косы уложит на голове короной и начнёт выступать словно пава, ну, ни дать, ни взять, принцесса королевских кровей! Ни один парубок, проходя мимо их дома, не пройдёт, чтобы не бросить на неё украдкой взгляд.

Вот Лизка уродилась какой красавицей, как говорится – «Ни в сказке сказать, ни пером описать!» А как же иначе? Думаю, всё же по-ро-да… турецкая сказывается!

Моя мама, когда я как-то пожаловалась ей на свою простецкую внешность, сказала: «Это у неё, у Лизки, от турецких кровей по наследству передалось. Но ты, Верка, красивее её, ты ж моя дочь. Ты, Ка-чу-ра! И, доча, дождись, когда мальчишки подрастут. Вот тогда они поймут, что помимо внешней красоты, есть ещё душевная, а это дорогого стоит! Так что не переживай, доню, будет и на твоей улице праздник!»

Будет, то будет, подумала я тогда, а вот сколько ждать-то его? Праздника сейчас хочется, а не потом…, в каком-то неизвестном будущем.

Правда, иногда и мне кажется, что я ничего себе дивчина, особенно после маминых слов, но… почему-то мальчишки продолжают больше за Лизкой бегать, а не за мной. Никак не хотят они мою душевную красоту увидеть.

Но мне, после маминых слов, всё же теперь как-то полегче стало, не так обидно. Представьте себе, ну вот нисколечко не обидно…, ни даже чуть-чуть не обидно.

А всё же у меня, о-хо-хо, пока нет ухажёра…, настоящего.

Однако я даже рада за подругу. Я так себе говорю – дождусь момента, когда ко мне моя душевная красота придёт, и они её увидят, вот тогда посмотрим, красивая я, или нет!

Поговаривают горожане, правда, промеж себя, и чтобы Жупаны не услышали, что баба Клава приехала откуда-то со степей, от самого Чёрного моря, и с маленьким ребёнком на руках.

Они даже пытались, по-соседски, порасспросить – откуда? Да, как? Так баба Клава, говорят, так зыркнула своими огненными очами на любопытствующих соседей, что отбила всякую охотку интересоваться её жизнью раз и навсегда. А, когда её малый вошёл в возраст, так баба Клава без труда высватала ему в жёны первую красавицу в Никополе – Лизкину маму, Оксану.

* * *

Подруги мы настоящие, не то что некоторые. Ну, хотя бы потому, что мы живём рядом, забор в забор, и ещё мы дружим так давно, что я уж и не помню сколько. И ходим мы в одну школу, и домашние задания вместе готовим, и вообще, у нас всё на двоих, как у настоящих подруг.

Сегодня мы тоже вместе, у нас. Готовим задания к завтрашним урокам.

За окном осень, прохладно, но в комнате тепло от жарко горящего камелька. Солнце почти село, и последний луч заката золотит оконное стекло.

Верка, пошли во двор, позвала меня, потягиваясь так, что аж косточки захрустели, Лизка. Ну что в самом-то деле, сидим как привязанные к этой географии. У меня уже глаза болят и голова как чугунок, пожаловалась она. Гудит, аж Боже мой, даже стучать колотушкой не надо!

Она медленно поднялась со стула, и ещё раз потянулась со сладким постаныванием. Ух, хорошо-то каак…. Век бы эту географию не знать, добавила она вздохнув.

– Шуткуешь, Лизка. Как можно без географии? Вот скаженная! Да без неё, если хочешь знать, вообще никуда, – сказала я серьёзно.

– Ага, никуда. Назвал город, или государство какое и, пожалуйста, наше вам – куда хочешь, туда и доставят в лучшем виде, да ещё и спасибо скажут, – не согласилась подруга.

– Да ладно тебе, Лизка, придуриваться. У самой так одни пятёрки да четвёрки по географии. Это мне она даётся с трудом, но я же не ворчу с утра до вечера, как соседка, тётка Ганна.

А отдохнуть и я не прочь. У меня тоже что-то в голове застопорило-заклинило.

– Это не иначе, как от камелька, – засмеялась Лизка, – угорели мы. – Вот я и предлагаю, пошли во двор, подышим свежим воздухом, – и Лизка, делая разные «Па», пританцовывая, направилась к двери.

* * *

Во дворее… благодать! «Осенняя пора, очей очарованье» – пришла Верке на ум строчка из стихотворения.

Деревья ещё не совсем сбросили листву, и она, листва, разноцветными живыми мазками чуть пошевеливается на ветках. Солнце уже не так сильно греет, и природа, засыпая, готовится к зиме, теряя свой золотой царский наряд.

Вера стояла и любовалась окружающим: вот листочек с яблоней попрощался, отцепился от ветки и, показывая то коричневый, то золотой бок, стал планировать, словно самолётик, вниз. А вон там, на другой яблоне, стайка воробьёв о чём-то громко заспорила. А вот, по серовато-синему небу важно плывут две тучки, а третья никак не может их догнать…

Красота, но прохладно!

Она выскочила из дома вслед за подругой, не накинув на плечи вязаную кофту, мамин подарок, и её начала пробирать дрожь.

– Лизка, пошли в дом! Холодно!

– Вера, подожди, посмотри, что это? – как-то взволнованно ответила она.

Повернувшись в направлении вытянутой Лизкиной руки, Вера ничего нового для себя не увидела:

Метрах в двадцати, прижавшись к забору, стоял старый деревянный сарай, а вокруг него голые кусты чёрной смородины и малины. Одну половину сарая родители использовали как дровяник, а во второй, с небольшим оконцем, расположили курятник.

Эту половину, то есть, курятник, занимала куриная семья: горластый драчливый петух и пять курочек.

Ох, и вредина же был петух. Чужих людей на дух не переносил. Как только кто-то входил во двор, он тут как тут! Выскочит из засады, и давай клевать ноги.

Чистый вражина! Но кра-са-вец! Гордый такой! «Фу ты, ну ты, ноги гнуты!» – говорит папа про петуха.

– Лиз, я этот «пейзаж» сколько себя помню, каждый день вижу. Вот удивила!

– Дурёха, ты на окошко посмотри!

– А чего на него смотреть? Окно, оно и в Африке окно, – равнодушно пожала Вера плечами, – пошли в дом, я замёрзла.

– Да глянь ты! Неужели ничего не видишь? – рассердилась подруга, и даже ногой топнула.

Вера внимательнее присмотрелась к освещённой заходящими лучами солнца сараюшке, и неожиданно увидела, а может ей это померещилось:

Когда блеснул последний луч солнечного заката, и его блик отразился от окошка курятника…. Господи! – ахнула она от удивления и испуга. Да, что же это?!

За стеклом пыльного окошка, в свете солнечного блика отражалось чьё-то страшно уродливое лицо. В первый момент она даже не поняла, что это человеческое лицо, а не морда какого-то там чудища-чудовища. И это лицо вперило в неё свой злобный горящий взгляд!

Господи Иисусе, сын божий! Сгинь нечистая сила! – испугавшись, закрестилась Вера.

Лицо, или уродливая маска, исчезло. Исчезло и солнце за крышей дома.

Ну, надо же, подумала Верка, дрожа то ли от холода, то ли от страха. До чего натурально! Не дай бог во сне такое страшилище увидеть!

– Лизка, ты специально меня напугала? Ну, ты дуурра! Так можно человека уродом на всю жизнь оставить. Не смей так больше шутить!

– Какие шутки. Я сама испугалась, чуть в трусы не написала. Шуу-тки-и…, тоже мне, скажешь.

Вера, глянув на побледневшее лицо подруги, поверила. Действительно, зачем ей пугать? Значит, то, что она увидела, то и Лизка увидела, только первой. Любопытно, чьё же это «лицо»? Ну и хотелось бы знать – это что, игра моего воображения, или так совпали тень и свет в пыльном окошке?

И вновь подняв взгляд на всё ещё бледную подругу, с не прошедшим испугом в голосе, спросила:

– Лиз, там, правда, был какой-то человек?

– Верка, ты что?! Там, точно, был человек, чем хочешь побожусь!

И тут до Веры дошло. Почему она раньше не сообразила?

– Лизка, – закричала она, – там бомж наших курей ворует! Побежали, поймаем его!

– Неее, я не пойду…, боюсь…. А вдруг это не бомж, а…

– Трусиха! А ещё подругой называешься. Сама пойду, вот.

Обидевшись на подругу, Верка по тропке бросилась к сараю, но последние шаги к нему она делала не так бодро – её обуял страшенный страх!

Часто посматривая на окошко, не появится ли опять уродливое лицо, она, делая короткие шаги и часто останавливаясь, медленно, с опаской, продвигалась вперёд.

Лизка, догнав её, тоже неуверенно следовала сзади и шептала:

– Вер, давай не будем заглядывать, а? Давай отца твоего позовём, а?

Но Вера упорствовала, ей хотелось быть смелой. Но обуявший её страх…

Лизка схватилась за её руку, и они, объединившись в одно целое словно сиамские близнецы, делая по полшага, стали продвигаться к двери курятника.

Лицо в окошке больше не появлялось.

Дверь была чуть-чуть отворена для курей и припёрта колышком.

Значит, бомж не мог пролезть в узкую щель, чуть осмелев, решила Вера. Тогда, кто же там был, в окошке? Не могло же нам с Лизкой, почти одновременно, показаться одно, и тоже? Может, он залез через заднюю стенку, взломав её со стороны забора? – мелькнула мысль в её затуманенной страхом голове.

По-видимому, Лизка подумала о том же.

– Вер, – услышала она дрожащий Лизкин голос, – давай не будем заходить внутрь. Дверь-то почти закрыта. Может он с нашего двора залез, проделав дыру в заборе и стенке.

– Давай не будем заходить, – быстро согласилась Вера, машинально повторив Лизкины слова.

Ей совершенно расхотелось проверять, есть внутри кто-нибудь, или нет: она всё ещё находилась под впечатлением увиденного образа, и страх ещё не до конца покинул её. Но и идти во двор к подруге ей тоже, ой, как не хотелось, и она сделала вид, что последние Лизкины слова не расслышала.

– Лиз, а как же мы пролезем через чёрную смородину? – казалось, обеспокоилась она, взглянув на густо растущие, колючие кусты, словно вражеская пехота окружившие сарай.

– Я же говорю, давай с нашего двора посмотрим, – быстро повторила Лизка своё предложение.

Наверное, её тоже испугала перспектива лазания по кустам, решила Вера. Но и согласиться на предложение подруги она не могла, поэтому ответила уклончиво:

– Нее. Там баба Клава.

– Ну и что? Она добрая. Она ругаться не будет.

– Лиза, может она и добрая, но я её почему-то всегда боюсь. Давай через смородину.

Она никогда бы не призналась подруге, и надеется, никогда в жизни не признается, что бабу Клаву она боится до дрожи в коленках. Баба Клава так похожа на нарисованную в книжках бабу Ягу, так похожа.

И вот сегодня, когда Верка увидела лицо в окошке сарая, ей на мгновение показалось, что оно кого-то напоминает. А через секунду она уже знала кого. Это было лицо бабы Клавы! Но она не сказала об этом Лизке. Зачем ссориться с подругой.

Подруги, осторожно продираясь сквозь кусты, полезли за сарай. Поцарапались здорово! Никогда ещё на их телах не было так много вспухших, и даже кровоточащих царапин. А Вера даже платье порвала в двух или трёх местах.

За сараем всё было цело: забор, стенка сарая. Даже намёка не было, чтобы кто-то потревожил сумрачную, слегка сыроватую тишину. Их усилия по преодолению кустарника оказались напрасными!

Обратный путь сквозь колючки страшил Веру, но не век же сидеть у прочного, непреодолимого забора, и она, взяв Лизку за руку, потянула её назад, на тропинку.

Вернулись в дом. Лизка быстро засобиралась к себе. Уже накинув плащ, она скороговоркой, казалось, оправдываясь, затараторила: «Побегу, меня наверно заждались. Не скучай».

– А, как же уроки, – хотела спросить Вера, но её слова пропали втуне.

Лизка уже была за дверью и, вероятно, не услышала их. Вера лишь увидела, как её тень промелькнула мимо окна.

Что это она так заспешила, огорчилась Вера. Ещё есть время позаниматься, и непроизвольно бросила взгляд на настенные часы – всего-то половина пятого. Но, перебивая мысли о подруге, в её сознании вновь возник увиденный в окне сарая образ, и по телу пробежал холодок.

Зябко передёрнув плечами, она села готовить уроки на завтрашний день.

* * *

На второй или третий день после случая с сараем, вечером, вся Веркина семья смотрела по телевизору праздничный концерт посвящённый «Дню работников автомобильного транспорта». Пела любимая папина группа, «Виагра». Маме же, наоборот, больше нравились «Вирасы».

Среди прекрасного пения девчонок Вере послышалось изредка раздававшееся, жалобное кошачье мяуканье. У меня галлюцинации, решила она, или на меня напала какая-то хвороба. Скосив взгляд, украдкой посмотрела на родителей – слышат ли они то же, что и она? Но они были, по-видимому, здорово увлечены концертом.

Нет, не слышат, поняла Вера. Значит, я заболела? – мелькнула в голове мысль. Ааа, как же школа? Выпускной класс? – непроизвольно закрутилось у неё в голове.

От этой непредвиденной неприятности её бросило в жар. Она поднялась, чтобы выйти во двор охладиться, а заодно и проверить, правда кошка мяукает или ей это послышалось из-за болезни?

– Вера, ты куда? – повернула голову мама.

– Пойду, подышу свежим воздухом.

– Накинь что-нибудь, на улице прохладно.

– Ладно, мам.

Не успела Вера полностью открыть входную дверь, как в комнату шмыгнула прелестная чёрная кошечка, и принялась тереться об ноги.

– Ты откуда, киска? – наклонилась Вера к ней, и слегка погладила.

Кошечка, громко замурлыкав, задрала хвост трубой и ещё сильнее стала тереться. В полутёмном коридоре было хорошо видно, как по кошачьей шкурке проскакивают голубые искорки.

Жалость прихлынула к сердцу Веры: бедная кошечка наверно заблудилась, подумала она и, продолжая поглаживать, спросила:

– Ты, наверное, голодная и замёрзла? – Пойдём, я угощу тебя молочком. Поешь, а заодно и согреешься, – и позвала кошечку за собой.

Казалось, кошка поняла её слова и, словно этот путь ей был хорошо знаком, побежала в кухню.

Вера достала из серванта блюдце и налила молока из трёхлитровой банки. Поставив на пол, ещё раз позвала:

– Кис, кис, кис! Иди, насыщайся бедолага.

Пока «бедолага» лакала молоко, Вера смотрела на неё и прикидывала, кому же может принадлежать это прелестное создание.

Может, она от наших соседей прибежала, подумала она? И, перебирая в памяти, решила – нет, ни у кого из близких им соседей нет похожей на неё. А может нам подбросил кто…?

Ааа, ладно, устав вспоминать, у кого какого цвета кошки, решила – оставлю пока у нас, если объявятся хозяева, отдам, если нет – будет моей.

– Вера, ты где? – сквозь раздающееся из телевизора пение Валерия Леонтьева, послышался голос мамы.

– Мам, я щас!

Дождавшись, когда кошечка долакала молоко, она взяла её на руки и пошла к родителям.

– Папа, мама, посмотрите, у нас появилась кошечка. Такая хорошенькая.

Отец и мать одновременно повернули голову в её сторону.

– Ты её на улице подобрала? Она может быть заразная! – проворчал папа, и вновь уткнулся в телевизор.

А мама почему-то взбеленилась, да ещё как взбеленилась! Даже папа удивлённо повернул к ней голову.

– Верка, немедленно выбрось её на улицу! Слышишь! Приблудных кошек в доме нам ещё не хватало! Убери, чтоб глаза мои не видели её! Слышишь? Немедленно!

– Ну, мам, пусть до утра останется, а завтра…, может хозяева завтра объявятся.

– Верка! Делай, как я сказала!

– Ну, мам, куда я её на ночь глядя, – заканючила Вера.

– Хочешь оставить?! Тогда унеси её в свою комнату, а завтра чтобы духу её здесь не было! Поняла?

Никогда Вера не видела маму такой рассерженной. Мама любила животных, и всегда первой привечала бездомных Жучек и Мурок, и никогда не оставляла их на произвол судьбы: старалась пристроить их к добрым людям, а сегодня…, словно бес в неё вселился…

Во время разговора Веры с родителями, кошка перестала мурлыкать, и повернула голову к маме. Казалось, она слушает и понимает, что они ведут разговор о ней. Когти на её лапках то разжимались, то сжимались и вся она напряглась. А, когда мама сказала, что её надо выбросить на улицу, она зашипела.

Успокойся, сказала Вера кошечке на ушко, я тебя в обиду не дам, и погладила её. Пойдём ко мне, я почитаю, а ты ляжешь спать в кресле.

Кошечка, словно понимая, что говорит ей Вера, успокоилась и вновь замурлыкала.

* * *

Ночью Веру разбудил истошный крик, раздававшийся из комнаты родителей. Кричала мама: «Брысь, чёртово отродье, брысь! Пошла вон отсюда! Вячеслав, убери её от меня!» – кричала она.

Вера кинулась в комнату родителей и, вбежав с возгласом – «Мама, что случилось?!», остановилась, поражённая представшей перед ней картиной:

Мама стояла на постели в порванной в нескольких местах ночной сорочке, а огромная чёрная кошка, раскрыв пасть и вперив в маму горящие холодной злобой глаза, вцепившись, рвала на ней рубашку и тело. Кровь капала из-под огромных, острых кошачьих когтей, мама кричала, кошка злобно шипела, а папа бил кошку ремнём! Ужас!

Вера стояла, и от напавшего на неё страха, и от непонимания происходящего, не могла пошевелиться.

После очередного папиного удара ремнём, кошка наконец-то отпустила маму, и с громким мяуканьем бросилась наутёк.

Мама, охая, направилась в ванную комнату промывать раны.

Вера пошла с ней, помогать, а папа быстро направился в кухню, искать аптечку.

Из-за поднявшегося ночного переполоха уже никто не думал ложиться спать.

Вернувшись в свою комнату Вера не нашла кошку. Она везде её искала, даже на платяной шкаф заглянула. Странно, куда она могла запропаститься, подумала она? Может, ночью незаметно выскочила, когда кто-нибудь выходил во двор? И Вера вновь направилась в комнату родителей. Она решила спросить, а о чём спросить, она пока не решила. Спрошу, по ситуации, успокоила она себя, а там видно будет.

Папа и мама сидели на диване и обсуждали случившееся.

…Я сплю или, может, не сплю, рассказывала мама, только вижу, как в спальню заходит Веркина приблудная кошка. Заходит это она, и всё увеличивается и увеличивается в размерах. Пасть разинута, глаза огромные, и горят зелёным огнём. Потом она встаёт на задние лапы, подходит к постели и, представляешь, тянется лапами к моему горлу.

Я хочу закричать, но голоса нет. Она сжимает мне горло лапами, но это уже оказываются не лапы вовсе, а руки с когтями на пальцах. И надо мной, представляешь Слава, склонилась вовсе и не кошка, а соседка наша, баба Клава.

Комнату освещает полная луна. Я её тоже вижу, как-будто в доме нет крыши. По небу тучи, такие чёрные и огромные, несутся, и постепенно закрывают всё небо. Луна вроде бы как живая. Она убегает от туч, изворачивается, пытается пробиться, но это ей не удаётся, они её поймали и спрятали. Вокруг становится темным-темно.

Я так испугалась, так испугалась.

А соседка эта, турка, всё душит и душит меня, а потом наклонилась и хочет своими клыками в горло мне впиться. Я начала вырываться, и в какой-то момент пришла в себя.

В комнате полутемно, а на груди у меня Веркина кошка: глаза горят, и горло она мне лапами сжимает…

Я закричала, и начала от неё отбиваться…

Ну, а дальше ты сам всё видел. Если бы ты знал, Слава, что я пережила. Не дай Бог другим такое испытать! И мама набожно несколько раз перекрестилась.

Тут она увидела вошедшую, и стоявшую истуканом дочь, и сразу же набросилась:

– Верка, где твоя кошка?! Немедленно выкинь её из дома! Слышишь, немедленно!

– Мамочка, нет её нигде, я во всём доме искала. Она, наверное, выскочила во двор, когда кто-нибудь выходил из дома…

– Вячеслав, ты выходил? – повернулась мама к отцу.

– Нет.

– Точно?

– Я же не лунатик. Конечно, не выходил.

– Верка, а ты?

– Нет, мам. Меня разбудил твой крик, и я сразу побежала к вам.

Мама замолчала, а Вера задумалась. Куда же пропала кошечка? Получается…, получается…, раз никто не выходил из дома и, по словам родителей, не входил…, то… на маму напала моя кошечка? Бред какой-то. Но, тогда, куда же она подевалась? Из дома родители не выходили, я тоже. Дверь заперта…

Чертовщина какая-то, помотала она головой от невозможности найти истину. Стоп! А кошка, напавшая на маму? Она-то как выскочила из дома при запертых-то дверях?

Если кто-то скажет, что её не было, что это игра больного воображения, так вот свидетель – мама, вся в пластырях и зелёнке. А, я? Я же тоже видела кошку, и папа… – он же полосовал её ремнём…

От невозможности разобраться в происшествии у Веры разболелась голова и она, так и не задав вопроса, вернулась в свою комнату. Сон не приходил к ней, и она до утра не сомкнула глаз.

* * *

На следующий день по дороге в школу Вера рассказала Лизе о ночном происшествии. Слушая, Лизка охала и ахала, а потом высказала предположение – это к вам ведьма приходила, приняв образ кошки, а потом, бабы Клавы.

– Вот удивила! Можно подумать, я и сама об этом не догадалась, – съёрничала Вера.

– Баба Клава не ведьма, клянусь! – возмутилась подруга. Она очень добрая и ласковая, уж я то хорошо знаю.

– Тогда, кто приходил? – задала Верка вопрос.

– Нее знааюю, – ответила, пожимая плечами, подруга, – надо подумать. – Давай после уроков вместе подумаем, кто это может быть.

– Ладно, – согласилась Вера, – давай после уроков.

Но Лизкино предложение не успокоило Веру. Она так и просидела на всех уроках, ничего не слыша, и ничего не соображая. Всё о ночном происшествии с мамой думала.

Математичка, их классная руководительница, даже сделала ей пару раз замечание: «Качура, Вера, ты в каких широтах витаешь? У нас, если ты могла заметить, геометрия, наука точная!»

Вера, конечно, извинилась, но врубиться в теорему так и не смогла. Голова ведьмами была занята: они прыгали, катались на метлах и в бочках, скалили зубы. Образы менялись, но главное действующее лицо всё же было – баба Клава. А один раз даже Лизкина мать привиделась.

Ну, это, уж ни в какие ворота, не лезет! – одёрнула Вера своё разыгравшееся воображение. Так можно чёрт знает кого в ведьмы записать, даже… Лизку. А как же, она же внучка бабы Клавы. И если хорошенько подумать, прикинуть, то всё сходится: баба Клава турчанка? Турчанка! Да ещё турчанка, неизвестно откуда появившаяся в наших краях. Дальше – Лизкин отец тоже турок? Турок. А мать Лизкина? Нет, тут я переборщила, одёрнула Верка себя и постаралась сосредоточиться на физике. Слава Богу, это был последний урок на сегодня.