- -
- 100%
- +
Сын встретил его праздничной заставкой с шариками и серпантином.
– Ну вот, а я думал – ты вырос! – с улыбкой сказал Игорь, протягивая руку аватару сына.
– Не дождешься! – рассмеялся Рома, обнимая отца. – Ты извини, я сегодня буквально на минутку – срочных дел много.
– Как служба?
– Все отлично, сейчас работаю над горящим проектом, и если все сложится, может, все-таки получу внеочередное повышение.
– Неужели переведут в космолабораторию Леонова?
– Не говори пока этого вслух, не то сглазишь! А сам-то как? Генерал помог решить твою проблему?
Игорь помрачнел.
– Нет.
– А к Сергею Юрьевичу не пробовал обратиться?
– Ром, давай закроем тему.
– Я хотел сказать тебе… Короче, я знаю, что ты не писал прошение о моем усыновлении, это была разнарядка сверху. Ты имеешь полное право оспорить их отказ в суде, сославшись на твое право добровольного усыновления, которое ты еще не реализовал. С тебя должны будут снять официальное отцовство, и тогда ты сможешь участвовать в программе.
Он смотрел в глаза отцу спокойно, без упрека или обиды. Игорь знал, что дело не в том, что Рома отключил у аватара эмоции. Просто он такой и есть, и был всегда: добрым, светлым парнишкой с ботичеллиевскими глазами.
У Игоря задергалась щека. Он положил ладонь сыну на загривок, коснулся лбом его лба и прошипел:
– Чтобы я этого больше никогда не слышал. Понял? Задницу пороть тебе уже поздно, а вот челюсть я тебе поправить могу запросто. Ты мой ребенок, уяснил?
– Пап, это никак не повлияет на наши отношения, мы взрослые люди…
– Я не откажусь от тебя! И ни в какой суд я подавать не буду, и неважно, насколько ты взрослый, старый или глупый, как сейчас. Пока я жив – ты мой сын!
Ромка обнял отца.
– Прости, я не хотел тебя обидеть. Я хотел как лучше.
– Знаю.
– На следующей неделе я возвращаюсь на Землю, на конференцию в Праге. Приедешь на рюмку чаю?
– И на чашку водки тоже. Напиши потом подробней, хорошо?
– Обязательно. Все, я должен идти. Увидимся!
Сняв очки, Игорь потер глаза запястьем. Потом вздохнул, поднял термо-колпак и принялся есть, не ощущая вкуса еды.
Скользкий ком глины влажно плюхнулся на центр круга. Босые ноги пытались приноровиться крутить гончарный круг ритмично и ровно, шершавая поверхность каменной плиты приятно холодила ступни. Набрав в грудь побольше воздуха, Игорь принялся центрировать глину. Бережно, но крепко обхватив комок ладонями, он вытянул цилиндр, тут же утопил его и вытянул снова, но уже вполовину короче. Окунув руки в большую миску с водой, уверенным движением больших пальцев раскрыл сердцевину цилиндра и принялся вытягивать стенки будущего кувшина. Пальцы одной руки выталкивали глину вверх и вбок, в то время как другая рука поддерживала стенку и уступала.
И тут зазвонил видеофон.
Игорь вздрогнул, сбился с ритма, неловко стиснул тонкую глину с обеих сторон – и пропорол ее. Кувшин осел, смятая часть слоновьим ухом вывернулась наружу и зашлепала на круге.
Выругавшись, Игорь окунул руки в воду и взялся за полотенце.
– Принять звонок!
На большом мониторе видеофона появилось благообразное лицо директора дома ребенка, Ивана Георгиевича Архипова.
– Добрый вечер, Игорь Николаевич! Надеюсь, я не сильно вас отвлекаю…
Игорь взглянул на свое изображение, высвечивающееся в нижней части монитора: босой, в закатанных почти до колен штанах и перепачканной рыжими пятнами рубахе.
– Нет-нет, я тут немного гончарным делом развлекаюсь, не обращайте внимания на мой внешний вид.
– Я хотел поговорить с вами об одной щекотливой проблеме. Мне нужно, чтобы вы пришли завтра на открытую часть праздника семьи. И когда предоставится возможность, непременно поговорили бы с одной из ваших бывших воспитанниц – думаю, вы понимаете, о ком идет речь.
Игорь нахмурился и принялся тереть полотенцем руки.
– Нонна?
– Девочка отказалась от всех предложенных ей кандидатур возможных родителей, а их было двадцать четыре. Я попытался добиться от нее объяснений, но вы же знаете Нонну – это самый замкнутый ребенок на свете. Однако у меня сложилось впечатление, что она питает какие-то иллюзии относительно вашего возможного участия в ее дальнейшей судьбе. Вашего имени в списках нет…
– Мне отказали. Я второй год пытаюсь добиться разрешения на участие в проекте, но безуспешно. Госпожа Протасова в курсе.
– Что же, мне очень жаль, – проговорил Архипов, пощипывая подбородок. – Я бы хотел уточнить: а ребенку вы говорили, что подали заявку?
Игорь швырнул полотенце на стул.
– Нет.
– Это хорошо. Пожалуйста, убедите ее рассмотреть возможные варианты? Вы же понимаете, девочка с такими генетическими данными обязана выстрелить, раскрыться, но этого не произойдет, если она продолжит и дальше оставаться в казенном учреждении, каким бы чудесным оно не было. Объясните, что ее желание оказаться под вашей опекой невозможно и бессмысленно…
– Что единорогов нет, а значит, никогда и не будет…
– Извините?..
– Нет, это я о своем.
– Если вопрос не будет решен в кратчайшие сроки, я буду вынужден вас уволить за профессиональное несоответствие. Мне очень жаль, вы блестящий педагог и тонко чувствуете детей, но этот эпизод Социальная служба нам не простит.
– Я понял.
– Так вы выйдете завтра?
– Да, разумеется. Доброго вечера. Завершить разговор.
Монитор погас.
Игорь еще несколько минут смотрел в его потемневшее окно, а потом швырнул об пол миску, стоявшую возле гончарного круга.
Красно-рыжая вода нервными брызгами разлетелась по глянцевому белому покрытию.
***
Она и правда танцевала из рук вон плохо.
Игорь не знал, какое именно «тра-та-та» Нонка путала по ее собственному мнению, но из всех пятнадцати бабочек, изображавших радостный полет по цветочному лугу, Нонна выглядела единственной, по которой недавно проехался трактор. Она не чувствовала музыку, не вовремя делала выпады руками, кружилась в другую сторону.
Он ерзал на стуле, ловил на себе ее улыбающийся взгляд – и не мог не улыбнуться в ответ.
Наконец пытка закончилась. Девочки улетели за кулисы, и он, тяжело поднявшись со своего места, поплелся вслед за ними.
– Игорь Николаевич, вы видели? Вам понравилось? – бросилась Нонна ему навстречу, расталкивая остальных девчонок, тоже прихлынувших к любимому воспитателю.
– Девочки, вы молодцы! – заявил он с широкой улыбкой, по очереди касаясь каждой из прижавшихся к нему голов.
– Ну-ка быстренько в раздевалку! Освобождаем место для мальчиков! – прозвучал голос Тамары Львовны, и все косички с бантиками поплыли в коридор, кроме одной.
– Я танцевала ужасно? – спросила шепотом Нонка, безвольно свесив нашитые к узким рукавам кружевные крылья.
– Честно?
– Честно.
– Еще чуточку хуже, – признался Игорь.
– Ты поэтому грустный?
– Нет… После спортивного блока мне нужно будет с тобой поболтать, так что не убегай сразу в столовую?
Она вдруг засветилась, как лампочка, чмокнула Игоря в руку и унеслась сайгаком догонять своих.
Игорь замер, как вкопанный.
– Я идиот… – наконец простонал он еле слышно, ударяя себя ладонью по лбу. Щека нервно задергалась. Растирая ее кончиками пальцев, он повернулся к выходу, и буквально натолкнулся на Протасову.
Тамара Львовна выглядела довольной.
– Добрый день, Игорь Николаевич! Вы как-то неважно выглядите. Надеюсь, вы здоровы? – с фальшивой заботой в голосе поинтересовалась она.
– Вашими молитвами, – ответил Игорь, с вызовом поднимая на женщину мрачный взгляд. Но та только выше вздернула подбородок и, небрежно кивнув, деловито процокала мимо него своими высоченными острыми каблуками.
Поиграв желваками, он вернулся на свое зрительное место.
После танца мальчиков с деревянными саблями следовало показательное выступление по физической культуре.
Дети должны были один за другим подниматься на гимнастический стенд и под рукоплескания гостей демонстрировать свою гибкость и ловкость, добираясь до самой вершины и спускаясь вниз. Первой шла Нонка.
Тонкая, цепкая, как котенок, она без труда преодолевала препятствие за препятствием, пока не добралась до самого верха. И вдруг она выпрямилась, стоя на самом ребре доски.
Такого никто не планировал. В зале повисла тишина. Нонна взмахнула руками, словно балансируя, потом еще раз – и вдруг огромный тяжелый стенд покачнулся, и со скрипом начал крениться вниз. Нонка чуть соскользнула вниз, и цепляясь руками за кольца, тоненьким голоском вдруг закричала на весь зал.
– Па-паа! Папа!
– Здесь я! Держись! – прохрипел Игорь, перепрыгивая через головы сидевших на первом ряду людей. Одно мгновение – и он уже был под стендом.
– Держись крепко! Спрыгнешь, когда скажу! Слышишь меня?
– Да!
– Отцепи от стенда страховку!
– Не могу!
– Можешь! – прогремел в звенящей тишине зала решительный приказ Игоря.
Он подставил могучие плечи под кренящуюся махину, замедляя падение. Еще ниже, еще… Краем глаза он видел испуганного тренера, видел крепких мужчин, бегущих к нему из зала.
– Отцепила?
– Почти!
– Отцепила?!
– Да!
– Теперь прыгай и беги в сторону!
– Папа!
– Прыгай, сказал!
Она легко спрыгнула и отскочила, а Игорь услышал омерзительный хруст ломающихся костей.
Он рухнул на колени, мир качнулся перед глазами – но в это мгновение несколько пар крепких рук подхватили стенд, и кто-то вытолкнул его в сторону.
Десятки камер были направлены на Игоря. Он сидел на матах, весь бледный, а на шее у него висела рыдающая и трясущаяся, как осиновый лист, Нонка. Игорь морщился от боли, но не отстранился от нее. Действующей рукой он поглаживал девочку по волосам.
– Папа… Папочка, папа!
Нонну попытались увести, но она так завизжала, что воспитатели замялись и отступили.
– Оставьте ребенка! Она выбрала себе достойнейшего родителя! – крикнул кто-то из зала.
– Да, оставьте ребенка с отцом! – поддержали его еще несколько голосов.
Игорь поднял голову к трибунам, и увидел, как люди начали вставать со своих мест, послышались хлопки – и через несколько секунд уже весь зал требовательно аплодировал, выкрикивая слова поддержки.
Последним со своего места поднялся руководитель Социальной службы. С отсутствующим выражением лица он обернулся к трибунам и призывно поднял руки и начал что-то говорить, обращаясь прежде всего к журналистам.
И тут Игоря накрыла волна боли. Руки обвисли, как плети.
Нонка зарыдала еще сильней и вжалась в него всем своим щуплым тельцем.
– Ничего страшного, малыш. Все заживет, – проговорил он девочке и слабо улыбнулся. На арене появились медицинские роботы с передвижной кушеткой. Игорю помогли переместиться на нее и тут же сделали укол обезболивающего со снотворным.
Когда его увозили, Нонна бежала следом за каталкой, но ее уже никто не останавливал.
***
Председатель Социальной службы, его помощник и старший секретарь решительным шагом ворвались в кабинет Архипова. Следом за ними трусил сам Иван Георгиевич, покрывшаяся малиновыми пятнами Тамара Львовна и похожий на призрака тренер.
– Как такое могло произойти? Кто проверял готовность снарядов? Кто их закреплял? – председатель выплевывал вопрос за вопросом, а Архипов только ежился и хватал ртом воздух.
– Позор! На родительской неделе, на глазах у всего города у вас чуть не погиб ребенок!
– Андрей Валерьевич, мы во всем разберемся… Мы…
Секретарь Соцслужбы уже надевал очки и устраивался поудобнее в кресле.
– Андрей Валерьевич, плановый осмотр был два дня назад. Однако вчера утром ночной смотритель Тюрин И. Н. оставлял докладную записку о том, что гимнастический стенд нуждается в техническом осмотре.
– Какая докладная записка?.. – проговорил Архипов, сглотнув слюну. – Ничего подобного не было!
– Ну как же не было, если документ налицо? – осадил Архипова председатель.
– Дежурный педагог мне не сообщила…
– А сами вы не потрудились проверить? Кто был дежурным педагогом в тот день? – спросил Андрей Валерьевич у секретаря.
– Отмечена Протасова Т. Л.
– Кто это?
– Это… я… – промямлила Тамара Львовна. – Мне казалось, я докладывала…
– Когда кажется, любезнейшая, надо к психиатру идти, а не на работу к детям! Что предприняли?
Секретарь продолжал сканировать информационное поле дома ребенка.
– Судя по документации – ничего.
Тамара Львовна охнула и осела. Ее грузное тело подхватил тренер, однако ноша оказалась ему не по плечу. Неловко удерживая женщину за подмышки, он подтащил ее к ближайшему стулу.
– В обморок будете в суде падать, любезнейшая! – рявкнул на женщину председатель, вытирая со лба невидимые капельки пота. – Если бы не этот парень… Кто он, Иван Георгиевич?
– Тюрин, Игорь Николаевич…
– Смотритель?.. – и тут председателя озарила догадка, – Постойте-ка, а девочка, случаем, не Нонна 012?
– Именно так, – выдохнул Архипов.
– Так вот оно что! Тамара Львовна, как вы там мне написали? Эмоциональное и профессиональное выгорание? Понижение в должности по объективным причинам? Никакой личной заинтересованности у ребенка?
Вместо ответа Тамара Львовна заплакала. Маска макияжа потекла, обнажая некрасивое, но живое человеческое лицо.
Андрей Валерьевич шумно вдохнул, поправил галстук и лацканы пиджака.
– Успокойтесь и немедленно приведите себя в порядок. Нужно выйти к прессе и сделать официальное заявление.
– А с Тюриным что делать будем? – спросил помощник председателя, впервые подавая голос.
– А что мы с ним сделаем? Ребенок публично признал его отцом, а отец рисковал жизнью ради ребенка. Для всех, кто находился в зале или видел трансляцию, они уже сейчас – семья. Идти против мнения общественности ради буквы закона в данном случае я не вижу смысла. Да и нет худа без добра: случившийся прецедент заткнет рты всем естественникам с их постулатом о кровной любви. Ведь этих двоих не то что кровь, их пока еще даже ни одна бумажка не связывает!
***
Через месяц Нонка официально стала Нонной Игоревной Тюриной – в порядке исключения.
Не отворачивайся от меня
Яшка снова пел.
Забившись под стол и зажав уши руками, он чуть раскачивался из стороны в сторону и тянул что-то заунывное. Он всегда так делал, когда мать с отчимом ругались.
Семён поморщился, скинул с плеча школьную сумку и слегка толкнул брата ботинком, чтобы привлечь его внимание.
Мелкий вздрогнул, умолк, – и обернулся.
– Пошли отсюда, – скомандовал Сёма.
Яшка заулыбался, на четвереньках выбрался из-под стола и обеими руками вцепился в рукав своего спасителя, как если бы минуту назад тонул или висел над пропастью. Дверь каюты прошелестела и послушно выпустила их наружу.
Размеренный гул живущей своими заботами станции показался им тишиной. Выдохнув, мальчики уселись на самом краю лестницы, свесив ноги в страховочную решётку и одинаково сгорбившись. Отсюда открывался отличный вид на «соты» – многоуровневый жилой комплекс с многочисленными перекрытиями, лестницами и серыми ячейками кают.
– Давно они собачатся?
– Как я вернулся с уроков, – ответил Яшка, придвигаясь к брату так, чтобы чувствовать боком его локоть.
– А чего один домой потащился? Побродил бы сам где-нибудь, не маленький уже! Знал же, что я позже приду.
– Знал, – вздохнул Яшка.
– Так надо было дождаться!
– Надо было, – шмыгнул носом Мелкий. У него вдруг задрожали губы, и он расплакался.
– Кончай сопливить, противно.
– Я сегодня получил двойку по чтению…
– Ну и что?
– А Руслан назвал меня бестолочью…
– Бестолочь и есть.
– А потом он закричал на меня, и я испугался… И…
– И?
Яшка спрятал лицо в плечо брата.
– Я сделал стыдное… – прошептал он.
– Хуже, чем вытирать слюни об мою куртку?
– Я описался…
Сёма вздрогнул, приготовленные заранее слова отповеди застряли в горле. Старательно сглотнув, он взглянул на брата.
– Ну и что? Подумаешь. Каждый может описаться. Ему бы, орущему, свою рожу в зеркало увидеть – сам бы обоссался.
Мелкий нервно хихикнул сквозь слёзы.
– Правда?
– Ещё бы.
Яша хлюпнул носом, подтер его тыльной стороной ладони и уперся в решётку лбом.
– Я не хочу в кадетский корпус. Я хочу к деду, на «Гвиневру»!
Семён помрачнел и сплюнул в бездонный колодец пролёта. Он ненавидел, когда Мелкий заговаривал об этом, потому что год назад такая возможность действительно была. Но Руслан пообещал переломать им обоим руки и ноги, если Сёма откроет рот и хоть намекнёт социальному инспектору, что чем-то недоволен. А чтобы не быть голословным, раздробил ему палец на ноге тяжёлой полуавтоматической дверью бельевого шкафа. И на следующий день на приёме у инспектора не было мальчика счастливей и довольней, чем Семён.
Правда, руку ему Руслан всё же сломал, но уже полгода спустя, когда в первый раз поймал на воровстве.
Чувство вины и стыда за свою трусость Сёма прятал за раздражением. Отвернувшись от брата, он пробурчал:
– Достал ты уже ныть! В любом случае, хуже, чем здесь, в кадетском корпусе не будет…
Сам он ждал отъезда с нетерпением, и не потому, что мечтал носить форму, а потому что в корпусе больше не будет ни матери, ни отчима, ни Мелкого, от которого так устал.
На «Афину-2» кроме Семёна с Яшкой и матерью летели ещё пятеро взрослых и один мальчик чуть старше Мелкого. Помявшись в транспортном отсеке возле терминалов проверки допуска, все наконец-то пошли на посадку в челнок.
Пассажиры суетились, толкались и мешали друг другу. Салон был маленький, по обе стороны узкого прохода глянцево блестели белые криокамеры, похожие на гробы. На внешней стороне крышек подмигивали и светились кнопки и датчики. Сёма ещё никогда не летал, и сейчас, смущаясь своего волнения, он старательно пытался изобразить на лице деловитую уверенность. Получалось скверно. Спрятанные в карманы комбинезона руки вспотели, а в темных уголках памяти зашевелились давние кошмары.
Он больше не слышал ни голоса инструктора, ни вздохов грузной женщины впереди, ни окриков матери.
Когда он встанет из этого гроба, уже ничто не будет прежним. Начнётся новая жизнь, и всё будет хорошо! Ведь челнок не попадёт под обстрел, как отец когда-то, и криосистема отработает без сбоев…
В какой-то миг Семён вдруг увидел себя много лет назад, бегущего по белому коридору военного госпиталя, врезаясь в размытые силуэты врачей в зеленых хирургических костюмах, пока наконец они не перемешались с пятнами света от слепящих ламп и горячие слёзы не выплеснулись из глаз… Отбиваясь от чьих-то рук, он так кричал и плакал, что почти совсем выплакал увиденное в палате, и после, как ни старался, так и не смог вспомнить ничего, кроме опутанной трубками и проводами отцовской руки на белой простыни.
– Сёма, а нас что, будут замораживать? Мы что, так далеко летим? – услышал он сквозь мучительные воспоминания голос брата.
– Сёма, я боюсь!
– Отстань! – отмахнулся от Мелкого Семён, со злом выдёргивая локоть из его цепких пальчиков и решаясь, наконец, лечь внутрь своей камеры.
Тут подошёл инструктор.
– В первый раз летишь?
– Да.
– Не волнуйся! Выставляем время… Женщина, я вам ещё раз говорю, вернитесь на своё место! Я сейчас помогу вашей бабушке! – с раздражением крикнул он через плечо, и крышка защёлкнулась.
Стало абсолютно черно. Сёма запаниковал, но странная дремота медленно начала сковывать его тело. Веки отяжелели, и приятное ощущение покачивания на упругих, густых волнах унесло его в царство снов.
Пробуждение оказалось не из приятных. Семён вдруг осознал себя бодрствующим, но при этом глаза не открывались, руки не двигались, и всё тело болело и чесалось, словно нога, которую сильно отсидели.
Раздался щелчок – и крышка «гроба» открылась.
Мальчик с трудом сел, ухватившись за края камеры, хорошенько растёр онемевшее лицо – и только после этого вдруг понял, что слышит привычный скулёж Мелкого.
– Да когда ты уже заткнёшься, – проговорил Сёма, и с усилием разлепил веки.
Прямо на полу, подпирая костлявыми лопатками стенку криокамеры и раздетый до термобелья сидел… Яшка?
– Сёма-аа! – заревел Малой и повернулся к брату лицом.
Семён шарахнулся от него, стукнулся головой о крышку, матерно выругался – и только тогда окончательно понял, что происходящее – не обычный кошмар, а реальность.
У него перехватило дыхание, а в ушах зазвенело.
Хватаясь за последнюю надежду, Сёма обвел взглядом салон челнока.
Но все остальные криокамеры были закрыты.
Выбравшись наружу, он неловко пихнул брата в грудь ватными руками. Яша вскрикнул – и неожиданно легко упал навзничь, точно кукла. Тощая, длинная и страшная кукла с острыми скулами и запавшими щеками.
– Сёма… Я есть хочу! Я умираю, как есть хочу! – зарыдал Мелкий, прижав кулачки к лицу.
– Придурок, ты что наделал?!
– Я сдвинул таймер… Чтобы улететь к деду… Я только хотел убежать к деду, в капсуле!
– Дебил!
– Я думал…
– Нихрена ты не думал, потому что ты – бестолочь! – заорал во всю глотку Семён, пытаясь сдержать в себе желание проломить брату голову. – Мы теперь оба сдохнем здесь, ты и я!
Яшка больше не отвечал. Он сжался в комок на полу, и тихо плакал.
Сёма старался не смотреть на него. Слёзы обжигающим комком застыли в груди. Он подошёл к брату и сел рядом с ним на пол.
– Ты знаешь, что наш отец в последней миссии вынужден был лететь без заморозки?
– Нет…
– И от чего он умер, тоже не знаешь?
– От голода? – прошептал Яшка.
Сёма покачал головой.
– Вот ведь… Ладно я, но мать-то должна была тебе рассказать! Наш отец умер от старости.
Яша убрал руки от лица.
– От старости?..
– После перелёта он выглядел, как столетний старик.
– Ты никогда не говорил мне!
– Да. Потому что я предал его, – с трудом выговаривая слова и насупив брови, сказал Сёма. На щеках и шее проступили пунцовые пятна.
– Ты?.. Как?
– Отец хотел попрощаться с нами. Ты ещё ничего не соображал, а я… я испугался, как последний дурак. Заорал и выбежал из палаты…
И тут Яша всё понял. Круглые глаза испуганно заморгали, а рот приоткрылся.
– Так мы… умрём? Станем стариками?
– Не знаю. Конечно, наш прыжок небольшой… Нужно срочно разбудить кого-нибудь из взрослых! Нам помогут…
– Хорошо! – с готовностью отозвался Яшка. – А как?
– Что?
– Как мы будем их будить? – простодушно спросил Мелкий, обгрызая и без того уже съеденные под корень ногти.
– Я-то откуда знаю, это же ты меня открыл!
Яшка перестал чавкать. По его лицу вместе с бледностью медленно расползалось выражение полной беспомощности.
– Я… просто нажимал на все кнопки. Не помню, на какие именно. На все подряд… Долго…
Семён застонал и схватился за голову.
Ответом на его стон стало требовательное урчание в животе. Взглянув на брата исподлобья, на осунувшееся лицо и острые костяшки запястий, он тяжело вздохнул.
– Мы быстро растем, и нам нужно много жрать, иначе сдохнем от голода. Давай сначала найдем еду!
– У меня в сумке шоколадка… Но я не смог её достать, там не открывается!
– Сейчас откроется.
Сёма подошёл к багажному отделению. Подёргав впустую ручку, он вдруг вспомнил, что инструктор упоминал какую-то кнопку, и, внимательно осмотрев дверцу, вскоре её нашёл.
– Ручку потянули, кнопку нажали…
Дверца плавно отъехала в сторону. Яшка с радостным визгом кинулся к своей сумке и зашуршал фольгированной обёрткой. Семён нахмурился, но претендовать на свою долю не стал и принялся вытаскивать все чемоданы и сумки наружу, чтобы осмотреть содержимое.
В конце концов, Яшка младше.
– Жуй медленно, понял?
Мелкий промычал что-то нечленораздельное в ответ.
– Чего?
– Нехорошо лазить по чужим вещам, – уже более внятно проговорил Яша.
– Если мы загнемся, выпороть нас уже точно никто не сможет!
Тщательно обшарив багаж, Сёма сложил всю небогатую добычу в кучку: упаковка мятных конфет, пакет прессованного картофеля, карамельный батончик и подарочная коробка засахаренных орехов. Коробка была большая, красивая. Но орехов в ней лежало так мало…
Яшка потянулся к найденным сокровищам – но Семён оттолкнул его.
– Еду раздаю я, понял?
Оказавшись лицом к лицу с Мелким, он ужаснулся.
Яше становилось хуже. Его кожа приобрела синюшный оттенок, глаза глубоко запали.
– Я есть хочу… И пить…
Поколебавшись, Семён отдал брату пакет картошки, а сам открыл батончик. Проглотив всё до крошки, он понял, что ничуть не насытился, а наоборот, хочет есть ещё больше. Колющее чувство в теле усилилось. А ещё ему почему-то стало тесно двигаться и тяжело дышать. Похудевшие руки подозрительно высунулись из рукавов комбинезона.