Глава 1
Люблю этот момент. Когда Оля носится по сцене и рвет глотку, искажая голос до неузнаваемости. Не потому, что ей кто-то перешел дорогу, а потому, что в ней – эйфория и музыка. Птаха – сложный человек, но отличная солистка. Публика любит ее кожаные наряды и черные круглые очки.
Оля, не жалея себя, полностью отдается ритму, выстукивает его ногой, когда Герц отыгрывает свою мощную часть на барабанах. Мы с Санчесом отчаянно трясем головами, встав друг к другу как можно ближе. Санчес – это эпатаж, пафос и бездонные голубые глаза, а еще он наш бас-гитарист. У меня же обычная электруха в руках. Зажимаю давно затвердевшими подушечками пальцев струны, правой – бряцаю. От нас столько шума! Всего парочкой песен мы разносим зал, вводим толпу в бешенство, и это заводит, заставляет играть еще громче, еще слаженнее, еще лучше.
А вот что я не люблю в таких выступлениях, так это то, что они быстро заканчиваются. Мы еще малоизвестны, поэтому выступаем не очень часто, как хотелось бы. И не очень долго, сколько требуется душе. Сегодня мы на разогреве у местных хедлайнеров, которые проведут тут, возможно, всю ночь. Ну а мы, не успев начать, заканчиваем в десять. Пакуем инструменты и уже через полчаса оказываемся на улице.
Морозно. Стоим, переминаясь с ноги на ногу по скрипучему снегу, и выдыхаем пар изо рта. Все еще разгоряченные, мокрые, с округлыми глазами от переполняющих эмоций.
– Черт, а я говорил, что им зайдет новогодний кавер?! – сплевывает на землю Санчес.
– Новогодний кавер под Новый год? Саш, да ты гений! – от Оли за милю несет сарказмом. И чтобы его почувствовать, вовсе не обязательно смотреть, как она показывает басисту язык.
– Да ладно вам, хорошо отыграли! Дайте вас обниму, пирожочки, – лыбится Герц.
Он тут же приводит сказанное в действие и заключает нас троих в объятия. Герц большой, даже слишком, особенно для рок-музыканта. У него железные мышцы и крепкие руки, из которых ни за что не выбраться. Я, Оля и Санчес терпеливо ждем, когда Герц соизволит нас отпустить. Он сжимает все сильнее и сильнее, почти поднимает нас над землей и покачивает. Мы пищим в бессилии, перемешавшись телами, сумасбродно болтаем ногами.
– Папа! – выкрикивает Оля, тем самым отменяя обнимашки.
Правда, по дороге несется голубой фургон. Олин отец всегда сам забирает дочь с выступлений, а заодно – инструменты. Даже несмотря на то что постоянно занят, он находит время для семьи, тем более сегодня, в новогоднюю ночь.
– Ну бывайте, – небрежно кидает Птаха, а после грозно поглядывает на Герца. – Чтоб скинул за праздники, понял? Где это видано, чтобы у рок-группы сидел такой здоровяк за барабанами?!
– Вам все равно без меня не справиться, детишки! – прячет ладони в карманах джинсовой куртки с меховушкой Герц и продолжает улыбаться. Мне бы его позитивный настрой.
Пока папа Оли и Герц грузят инструменты в фургон, я топчусь на месте и посматриваю на время. Опаздываю, обещал быть дома в одиннадцать.
– Что, Дубровский, может, с нами пойдешь? Новый год все-таки, хоть раз за компанию, а? – подначивает Санька, сверкая голубыми глазами.
– Не могу, правда, родители приезжают с братишкой, а это капец… Хочется сдохнуть… – жалуюсь я.
– Все, ребят, пока! – машет нам из фургона Оля.
– Лети, Пташка, – посылает ей воздушный поцелуй Санчес.
Олька кривится и показывает басисту фак. На этом и расходимся: Герц с Саньком – в одну сторону на корпоратив, я – в другую, домой. Чуть ли не бегу, перепрыгивая бордюры и прокатываясь на ботинках по льду. По пути достаю влажные салфетки и начинаю оттирать лицо от грима. На самом деле я бесконечно рад, что родители приезжают, они и так бывают редко дома, все больше в Москве. И никто из родных не должен догадаться, где я был. Вытаскиваю из уха металлическое колечко, снимаю браслеты, продолжаю стирать черную жирную подводку с глаз. Волосы уже сами по себе освободились от лака – живо развеваются на ветру. Ногти. Я забыл про ногти! Они черные, глянцевые, с наклеенным черепком на среднем пальце. А ведь ацетон стоит на полочке в ванной. И мне ничего не остается, кроме как натянуть перчатки, замаскировать, так сказать, свой косяк, издержку рок-производства.
Стрелой залетаю в подъезд и резко дергаю за ручку двери. Закрыто. Рыскаю по карманам ключи, но не успеваю их нащупать, как замок щелкает и дверь распахивается передо мной, погружая в ароматы квартиры. Пахнет мясом, мандаринами и какао. Я обливаюсь слюной во рту и ступаю на порог. Свет в прихожей включается, и я вижу перед собой бабушку в нарядном платье и с бусами на шее из жемчуга.
– Бабулечка, я уже здесь. Успел ведь? Они уже приехали? Где Димасик? – заглядываю ей за спину, надеясь увидеть за столом родителей. Но там сидит только дедушка. Он молча смотрит телевизор, наверное, ждет выступление президента.
– Костя! Без пятнадцати двенадцать! Где тебя носило? – хмурится бабушка. – Быстро раздевайся, мой руки и за стол!
– Лечу!
Я все еще не теряю надежды, что родители здесь. Может, вышли из дома или сидят в комнате с Димасиком. Не акцентирую на этом и несусь в ванную. Про руки бабушка очень хорошо подметила: сначала вымываю с кожи остатки грима, а потом смачиваю ватный диск ацетоном и наскоро избавляюсь от черного лака.
Окидываю себя взглядом, верчусь у зеркала, чтобы не пропустить ни одной улики, это важно. Для родных я – домашний мальчик, учащийся в музыкальном колледже, будущий студент консерватории, по окончании которой – профессиональный концертмейстер. Но никак не музыкант челябинской рок-группы «Манекен».
«Родители не для того все детство таскали меня в музыкальную школу и нанимали дорогущих репетиторов, чтобы я спускал свой талант в пивнушках», – звучит убеждение у меня в голове.
– Костя! Двенадцать! – стучит в дверь бабушка.
Слышу часы в зале, они отбивают ритмично – бум-бум-бум, как наш Герц на барабанах. По телевизору слышится гимн, значит, действительно пора выходить. Иду в зал и встречаю там опять-таки дедушку. Бабушка идет следом за мной. Едва оказывается в зале, сразу же берет пустую тарелку и накладывает туда картошку, салаты, мясо. А я негодую. Смотрю вокруг себя и пожимаю плечами. Дедушка на меня не смотрит, затылком сообщает мне важную новость:
– Рейс перенесли на утро. Завтра они прилетят.
Падаю на стул. Поджимаю губы, чтобы те не тряслись. Я так ждал маму с папой, так ждал братишку, чтобы наконец вместе встретить Новый год, а рейс перенесли. «Всего-то, мелочь какая!» – фыркаю я. А грудь больно сжимается, особенно когда бабушка кладет теплую руку мне на плечо. Она все понимает, даже слишком.
– Ничего, Костик, прилетят, куда денутся. Ты поешь, голодный теперь. Опять с друзьями по улицам шатался?
– На площадь ходили, на елку, – как всегда, вру. Самого раздражает, а сделать ничего не могу.
– С Новым годом, мой хороший, – целует меня в макушку бабушка. – Ешь.
Под несмолкаемые звуки телевизора и дедушкин храп сижу за столом и тащу в рот все, что душе угодно. Бабушка сидит рядом и радуется. Под ее пристальным взглядом с моей тарелки моментально исчезают бутерброды с икрой, картофельное пюре и отбивная. Запиваю какао и стекаю по стулу, пригреваюсь. Тем более что эйфория от концерта отпустила, и я превратился в удава. Хорошенького такого удава, которому для счастья только и надо, что поудобнее лечь и спокойно переварить. Поэтому благодарю бабушку за праздничный ужин и иду к себе в комнату. Там с акустической гитарой укладываюсь на кровать и бренчу. Перебираю струны, импровизирую, но пальцы все равно непроизвольно выдают знакомую мелодию. Спустя минуту, тихонечко так, начинаю петь. Лишь бы никто не услышал. Там, где нужно уверенно выводить голос на максимум, я еле шепчу, мямлю. Потому что будущий концертмейстер никак не может быть фронтменом рок-группы. Да и Птаха вряд ли позволит себя затмить. Вот мне и остается лежать, пялиться в потолок и шептать:
Quindi Marlena torna a casa
Che il freddo qua si fa sentire
Quindi Marlena torna a casa
Che ho paura di sparire1
Закрытыми глазами представляю, как стою у микрофона на сцене и пою эту песню. От моего голоса у толпы – мурашки, все затихли и внимательно слушают. Внимают моему голосу, замирают. И лишь их сердца взволнованно стучат, боясь, что это последний припев, что скоро я уйду.
О чем еще мечтать музыканту в шестнадцать лет? С этой мечтой, лежа на кровати, и с гитарой в руках я засыпаю, чувствую, как пальцы на грифе расслабляются и отпускают струны. Гитара издает короткий звук легкого бряцанья перед моим погружением в царство Морфея. Сплю и вижу – пока что все сокровенное сбывается не наяву. Но и наяву я не умею заявлять о себе настолько громко. Зато во сне ору что есть мочи. Каждой клеточкой своего тела и голоса готов доказать, что чего-то стою.
«Юноша, по-моему, вы не на том направлении учитесь», – заявляет директор на очередной репетиции отчетника в моем сне.
Глава 2
– Надо расширить диапазон… Надо еще выше…
Вздрагиваю от собственного голоса и просыпаюсь. Но не совсем, а так – открываю лишь один глаз. Осматриваюсь, комнату освещает солнце. Его яркие лучи пробиваются сквозь белый тюль, а за окном – снегопад. Снежинки кружат пушистыми хлопьями, пролетая мимо. Стекла украшены морозными узорами, а совсем рядом слышится хруст шагов по заснеженным дорожкам.
И хорошо, лежать под теплым одеялом, прижимаясь щекой к подушке. Не столько спать, сколько пребывать в сладостной дреме, осознавая, что сегодня выходной. Не нужно никуда спешить, бежать, можно встать к обеду, и никто слова не скажет!
Медленно переворачиваюсь на спину и замечаю гитару, стоящую в углу комнаты. Не могу вспомнить, кто ее туда ночью переставил, зато в голове возникают четкие флешбэки вчерашнего концерта. «Прошлогодний», – улыбаюсь. Теперь все сначала, новый год – новые возможности. В мыслях поселяются строчки из сна, хватаюсь за телефон, чтобы записать, пока не забыл. А там:
«Придумала клип для „Кукловода“, встретимся, обсудим», – пишет в общем чате Оля. Сообщение отправлено в 01:30.
«Все! Написала Роме, надо подписчиков побольше, пора выходить на новый уровень. Еще фотосет организуем, папа не против», – а это уже прилетело в 03:15.
«Ловите видюшку. Очуметь, мы могём! Да? Сань, срочно отращивай гриву!» – Оля продолжает. 03:45.
«Птаха, иди спать! – возмущается и посылает разъяренного эмодзи Санчес. Потом добавляет: – А хаер отращивать не собираюсь, натуральный блондин у вас один».
«Ребята, давайте жить дружно!» – хнычет Герц.
«Хочу клип», – пишет Герц.
«Давайте найдем клавишника», – клянчет Герц.
«Или соло-гитариста», – размышляет Герц.
«Кстати, я в кино, наверно, не смогу… пока не знаю», – сомневается Герц.
«Что там с клипом в итоге?» – спрашивает Герц.
«ГЕРЦ! ЗАКОЛЕБАЛ!!!» – отвечает капсом Олька.
«Плюсую. Герц, харэ спамить», – отправляет голосовое Санчес, и на этом переписка заканчивается.
Лыблюсь от уха до уха и качаю головой. Герц такой Герц! Вроде самый взрослый из нас, ему двадцать, а ведет себя хуже Ольки. Именно за эти колебания он и получил свой позывной, а настоящего имени группа уже и не вспомнит. Только я помню – Ванька он. Да и познакомился я с ним первый, причем случайно вышло.
Летом я часто выходил во двор побренчать на гитаре. Садился на лавочку и играл – одну балладу за другой. В какой-то вечер увидел красивую девчонку, она гуляла с милым песиком и после зашла в подъезд соседней многоэтажки. Мне стало интересно, на каком этаже она живет. Другим вечером зашел в подъезд вместе с ней и выяснил, что на первом. И окна, по идее, должны были выходить во двор. Так повадился играть у этих самых окон первого этажа, чтобы девчонка слушала и однажды выглянула ко мне. Сказала бы, как здорово я играю и как она любит музыкантов. Пошла бы со мной на свидание. Но не тут-то было! Выглянуть из окна, конечно, выглянули, но не та девчонка, а здоровенный такой парень с широкими плечами. Он обвел двор пристальным взглядом и строго посмотрел на меня. Я уже собрался бежать, как вдруг:
– Ты чего здесь играешь? – прищурился он.
– Прости, окна перепутал. Думал, тут девочка с собачкой живет… – ответил я, готовясь в случае чего лететь сломя голову.
– Лизка-то? Ха-ха! – смягчился парень. – Так это моя сестра, ее окно дальше. Но она не услышит, вечно в наушниках сидит. А мне понравилось.
– Нет уж, тебя на свидание звать не буду, – посмеялся я.
– А в группу позовешь?
На тот момент «Манекена» как такого еще не существовало. Я аккомпанировал Оле на выпускном в школе, кто-то это заснял, видео разлетелось по всему Челябинску. Санчеса мы тогда не знали. Ну и все. Поэтому идея собрать рок-группу, можно сказать, принадлежит Герцу.
– Я на барабанах играю, вот, – важно добавил парень.
– А я на гитаре, виолончели, скрипке, еще поговаривают, что на втором курсе будет дополнительный инструмент – фортепиано… – на тот момент я только-только поступил в колледж и свято верил, что хочу выучиться на инструменталиста.
– Ну ты даешь! Как звать-то?
– Костя, – тихо сказал я, подойдя к окну. Потом поправил горло и, протянув руку, увереннее добавил: – Константин Дубровский.
– Ванька, – по-доброму и по-простому сказал тот и крепко пожал мне ладонь. Так и познакомились.
Поностальгировав, сворачиваю окошко с чатом и тыкаю в заметки, шепотом повторяю строчки, которые хочу записать. Уже заношу пальцы над клавиатурой, как распахивается дверь и на меня налетает ураган. Братишка запрыгивает на кровать, коленками ударяет меня в живот, видимо, случайно, а руками обвивает шею. Моментально приклеивается ко мне и не отпускает. Откидываю телефон в сторону и тоже обнимаю его. Он подрос, правда, все такой же худощавый, но это нормально: все Дубровские в нашей семье астенического телосложения.
– Костик!
– Димасик! Давай пятюню! – выставляю перед собой ладонь, и братишка звонко бьет по ней своей.
За пятюней следуют кулачок, ладонь об ладонь, кулачок с пыхом и краб. И снова объятия. Последнее братишке нравится больше всего. Он душит меня своей любовью, но я не жалуюсь, потому что тоже соскучился. Последний раз Димасик приезжал на осенних каникулах, да и то всего на неделю. Родители переживают, если Дима пропускает учебу. Немудрено, программа в московской гимназии действительно сложная, даже у третьего класса. Это заметно по очкам, которые теперь сидят на носу у братишки. Трогаю оправу и провожу пальцами до самых ушей.
– Ты теперь четырехглазый у нас? – спрашиваю.
– Неправильно, – говорит Димасик и важно вскидывает подбородок кверху, – профессор.
– …кислых щей, – шучу я и треплю его волосы.
Между нами завязывается шуточная борьба. Я отхватываю мощный удар подушкой, после чего беру Димку в захват. Брат долбит меня локтями по ребрам, а я хохочу – забавный он, мелкий еще. Выпускаю его и начинаю щекотать. Димка смеется, дергает ногами, хочет свалиться с кровати, лишь бы избежать нападения. И ему удается – сваливается и заливается новой волной смеха. Хватаю его за ногу. Теперь атакую маленькую пятку пальцами, быстро перебирая ими, как по струнам гитары. Димасик уже весь красный, лежит на полу без сил, извивается и просит о пощаде.
– Мальчики, идите завтракать! – слышится за дверью.
Останавливаюсь и поднимаю руки над головой.
– Сдаюсь, профессор, – с улыбкой говорю братишке, – пойдемте, пожалуйста, жрать.
– Жрать! – подскакивает он и рычит.
Я мысленно жалею о том, что сказал, ведь он все копирует, сиюминутно. И «жрать» изо рта девятилетнего мальчика звучит как минимум странно. Димка похож на динозаврика, когда идет, скрючившись и выставив руки, согнутыми перед собой. Я иду следом, медлю, надевая футболку по пути. Немного волнуюсь перед встречей с родителями, все-таки их я тоже не видел с осени. Я должен показать себя с лучшей стороны, должен вызвать у них уважение. Это с Димкой мы бесимся, а с родителями такой номер не прокатит. Тут нужно действовать аккуратно, прощупывая почву.
После утренних процедур выхожу в зал, а там уже почти все сидят по местам: бабушка и дедушка, мама и папа. И лишь Димка ползает под елкой, выискивая подарки и срывая с них праздничную обертку. Удивительно, что он не сделал этого сразу – по приезде. Мое первенство перед Дедом Морозом льстит мне, и я улыбаюсь, поглядывая, как Димасик натыкается на мешок с конфетами. И вроде бы подарков много, а сладости по-прежнему вызывают наивысший уровень радости. Конфеты тут же высыпаются из мешка и лежат вокруг Димки на полу. Брат пытается найти самую вкусную.
– Доброе утро, точнее, уже день, – важно говорит папа. Он так похож на своего отца. Неужели я тоже буду однажды таким? Строгим.
– Доброе! – говорю я, жму папе ладонь, маму обнимаю за плечи и целую в щеку.
Сажусь за стол и как ни в чем не бывало приступаю к трапезе. Не сказать, что отношения у меня с родителями прохладные, просто они привыкли видеть меня взрослым и рассудительным, не хочу им мешать. Прямо держу спину, расправив плечи, словно собираюсь сыграть фортепианную партию, а не положить в рот кусочек омлета.
– Как учеба, Константин? Готовишься к экзаменам? – интересуется папа, спокойно посматривая то на меня, то на бабушку, как бы спрашивая нас двоих.
– Готовится он, готовится. Целыми днями сидит и пиликает, уже соседи жалуются, – отвечает за меня бабушка.
– Это хорошо, но в твоем деле не только «пиликать» важно, еще нужно знать теорию, развивать слух, иметь организаторские способности. Ты как, сольфеджио, надеюсь, не пропускаешь? – папа не сдается.
– Ни разу, ты же знаешь. Я серьезно к этому отношусь, пап, – подтверждаю его позицию и перевожу разговор на другую тему: – Так здорово, что вы дома! Надолго?
– Ой, нет, Кость, мы с папой уже сегодня вечером улетаем обратно: постановки в Большом, без нас там никак, – щебечет мама.
– Понимаю, – запиваю горечь от открывшейся правды ароматным кофе. Но я действительно привык, что они уезжают, поэтому смотрю и радуюсь, как мы все вместе устроились в маленькой комнатке.
– Такую программу вам с Димкой затеяли! В кино сходите, потом в кукольный театр, потом в цирк и океанариум. И еще на мюзикл! Приезжает сам… – мама не успевает закончить, как встревает дед:
– Сводите их лучше на «Азбуку пожарного», я рекламу видел. Там их хотя бы жизни научат, а не эти ваши песенки да танцульки.
Вечный конфликт. Деда у нас бывший военный, подполковник военно-воздушных сил. Он считает, что для жизни необходимо какое-нибудь серьезное дело, вроде десантуры, пожарного или спасателя. А артисты, певцы, музыканты и клоуны – это так, не пришей кобыле хвост. «Пусть этим непутевые занимаются», – обычно говорит дед.
Папа же в молодости ослушался его, пошел в музыкальное училище, потом в московскую консерваторию, там с мамой познакомился и забрал ее сюда – в Челябинск. Правда, ненадолго. В мои школьные годы еще более-менее спокойно все было, жили на месте, родители работали в здешнем институте искусств, а потом их карьера резко пошла вверх, даже рождение Димки не помешало. И они вместе с братишкой переехали в Москву на съемную квартиру. Папа стал концертмейстером в Большом, а мама – прославленной виолончелисткой в том же коллективе. Все время мотались туда-сюда, копили на жилье. Буквально полгода назад у них получилось купить квартиру, только до сих пор ремонт делают. Жить-то толком не успевают. У них вечные постановки, а у Димы – школа и кружки. Приезжают домой под ночь и садятся учить уроки. А с утра опять в школу и на работу. И так всю жизнь. Всегда.
– Димочка, кстати, не только в музыкальную школу ходит, мы его записали на курс выживания в экстремальных условиях! – говорит мама.
– Уля, ты еще про ритмику забыла. И иностранные языки. У Димы лучше всего идет французский, – дополняет папа.
А я смотрю на братишку, сидящего с горстью конфет за столом, и сочувствую. У меня тоже была музыкальная школа. Ладно, еще уроки итальянского брал. Но то другое, я сам тянулся к этому, а Димасик… Ему эта ритмика с музыкалкой и иностранными вместе взятыми – побоку! Он всего лишь ребенок, который хочет играть, узнавать новое и веселиться. Здорово, что родители оставляют его здесь, со мной. Уж я-то ему устрою развлекательную программу. Будем делать все, что захотим!
– Костя? – выталкивает меня из раздумий папа.
– Прости, пап, – кидаю виноватый взгляд на отца и готовлюсь его выслушать.
– Говорю, доучишься этот год здесь и с нами в Москву поедешь. Переведем тебя в колледж при консерватории. Связи у меня есть, а с твоими талантами, думаю, проблем не возникнет.
– Нет! – резко вскрикиваю я.
Папа приподнимает брови от удивления. Его глаза расширяются, а пальцы барабанят по столу в ожидании объяснений моего внезапного отказа. Мама замирает с вилкой у рта, переживая, что я вспылю, как раньше, лет в четырнадцать, когда был с чем-то не согласен. Бабушка утирает лицо вафельным полотенцем, Димасик потуплено ковыряется в тарелке. А дед становится заинтересованным в продолжении, что же я скажу.
– Нет, – повторяю, но уже спокойно. – Я считаю, это нецелесообразным – бросать учебу в одном месте, чтобы пристроиться в другом. Для преподавателей этот факт станет проявлением слабости, неспособностью добиться цели своим трудом и талантом. Тем более что я узнавал, колледж при консерватории – тоже имени И.П. Чайковского, как и здесь.
Выдыхаю. Знаю, что в свою пользу может сказать отец: вроде московское отделение должно быть лучше, качественнее, после окончания можно пробиться на бюджет или завести полезные знакомства. Но я готов отстаивать свою точку зрения до конца. Здесь моя рок-группа, моя свобода, размеренный ритм жизни, а в Москве – ты либо пан, либо пропал. Я чувствую, что пропаду.
– Пап, я еще не готов к большому городу, я потеряюсь там, – эмоционально, играя на собственных чувствах, добавляю я.
– Знаешь, в чем-то ты прав, мальчик мой. Ты прав. Но все же подумай, время для этого предостаточно. Я предлагаю тебе отличную возможность: сэкономить год, а то и два на то, чтобы занять свое место. Авторитет, знакомства, пребывание в обществе профессионалов – это все очень важно и является неотъемлемой частью нашей карьеры.
– Знаю.
– Но мне нравится, как ты рассуждаешь. Хочу поощрить твое стремление к независимости. Что бы ты хотел в качестве подарка на Новый год? Праздник как-никак.
– Виолончель. Моя уже старая, не держит струны как следует, – прошу то, чему родители будут безумно рады.
– Мой дорогой! – расплывается в улыбке мама и смотрит на меня ласковым взглядом.
В доме все успокаивается. Растянутый во времени завтрак наконец подходит к своему завершению, и бабушка убирает со стола. Дед с отцом садятся на диван и стараются разговаривать на отвлеченные темы, не касающиеся музыки или военных. Политика тоже оказывается под запретом. Мама помогает бабушке с посудой, сетуя на то, что в доме по-прежнему нет посудомоечной машины, а после устраивается в кресле с ноутбуком. Битый час они вместе с бабушкой выбирают шторы для кухни. Ну а мы с Димасиком снова уходим в мою комнату, подальше от взрослых.
Как только садимся на кровать, мой телефон позвякивает уведомлением о зачислении. На это я и рассчитывал. Папа ни за что бы не поехал со мной в магазин, поэтому переводит мне на карту деньги с заметкой «на виолончель». Ощущаю легкое свечение внутри, сердце взволнованно бьется, и я уже представляю, на что потрачу кругленькую сумму. Разумеется, на инструмент, но на какой! «В чем-то Герц все-таки прав», – киваю я.
– Сыграем? – шепотом спрашивает Димасик.
– На… скрипках? – сглатываю большой ком в горле. Неужели мой братишка поддался влиянию и всерьез готов все свободное время отдавать музыке?! Если так, то ничего у нас с развлекательной программой не выйдет.
– Да ты что! В комп, конечно! – хмыкает Димка и запрыгивает в компьютерное кресло, поправляя очки на переносице.
«Слава богу, пронесло, а то я уж подумал, что все – потеряли пацана», – выдыхаю момент с облегчением и сажусь рядом с братишкой. Надеваю наушники, Димке протягиваю запасные.
– Ну что, погнали? – спрашиваю я, а Димка уже не слышит, он полностью там, упертый взглядом в монитор. Мы попросту сбегаем от контроля и скрипок в виртуальный мирок, где можно посидеть пару часиков без смычков, зато с оружием в руках.