ОТКРОВЕНИЯ: исповедь одного психопата/истории нескольких жертв

Телефон вспыхнул экраном, и он погрузился в пучину переписок, выуживая подходящие фразы, словно жемчужины. Кому бы бросить спасательный круг надежды на ночь, полную удовольствий, а, может, и дольше? Легкие, как перья, шутки, комплименты, словно ключи, открывающие двери в желаемый мир. В груди разливался жар триумфа – он вырвался из цепких объятий «маленькой тиранки». Ощущение перемен бушевало в сознании, словно весенний ураган: «Хорошо, всегда есть запасные аэродромы, сейчас найду гавань, где можно укрыться от бури». Каждое новое «привет» звучало как первый аккорд симфонии новой жизни.

В его голове, словно в мутном омуте, всплывали картины: Марина, одинокая, брошенная на произвол судьбы, – зрелище, распаляющее его эгоистичное вожделение свободы. «Пусть похлебает одиночества, – злорадствовало сознание. – Надоела хуже горькой редьки. Вот только как бы её из моей берлоги выкурить…» И тут, словно удар хлыстом, – решение: «С недельку не покажусь на горизонте – сама сбежит, не станет же она ютиться с моими родителями без меня». С каждым отправленным сообщением в пёстрый хоровод старых и новых знакомств он, словно паук, плел паутину самообмана, убеждая себя, что нити судьбы – в его руках. И Марина – лишь марионетка, послушная его воле.

А в это время в полумраке комнаты, словно в склепе разбитых надежд, лежала Марина. Боль, словно осколки стекла, вонзалась в шею – память о его грубых прикосновениях. Хаос, царивший вокруг, был лишь отражением смятения в её душе. Не было сил и желания усмирить этот бедлам, а бежать к матери – значило признать поражение. В воздухе витал горький аромат несбывшихся грёз. Сердце сжималось в тисках отчаяния, а мысли метались, словно бабочки, попавшие в паутину. «Почему я не смогла прикусить язык, не дала его словам пролететь мимо ушей?» В памяти вспыхивали призраки счастливых мгновений, ныне казавшиеся такими далёкими и несбыточными, словно миражи в пустыне. Разочарование, как ледяной ветер, проникало в душу, оставляя за собой лишь выжженную землю.

Казалось, вся тяжесть мироздания обрушилась на её хрупкие плечи. Она винила себя за каждое неосторожное слово, за каждую искру словесной дуэли, приведшие к этому краху. «Если бы не моя строптивость, если бы я просто проглотила обиду, возможно, сейчас я бы утопала в его объятиях, а не собирала осколки собственной гордости». Слёзы, словно предатели, ручьями текли по щекам, даря лишь временное облегчение, но не способные вернуть то, что было безвозвратно утрачено. В её голове пульсировал один вопрос: как жить дальше? Как существовать, когда он стал частью её самой, а теперь зияет пустота? Разрыв оставил после себя лишь звенящую тишину, в которой рос леденящий страх перед неизвестностью. «Время – беспощадный палач, – думала она, и её мысли о будущем с каждой секундой омрачались. Марина боялась, что мир продолжит вращаться в своём обычном ритме, а она навсегда останется застывшей в этой точке боли и отчаяния. Она решила бессильно отдаться во власть сна: «Завтра нужно будет вставать на работу, может, к вечеру я найду в себе силы принять решение, а сейчас я не в силах ни думать, ни плакать». С этими мыслями она провалилась в беспокойный сон, полный призраков прошлого и теней будущего…

***

Глаза все ещё были тяжёлыми, она никак не могла понять, где она и что происходит, дышать было тяжело. Когда же ей удалось, с усилием открыть глаза события вернули её в комнату, где она лежала на полу, а её швырял и душил мучитель-мужчина. Мозг носил её из одного воспоминания в другое. Как это все могло случиться с ней, она не понимала. Почему она сейчас вспомнила ту ссору с любимым, видимо, что-то напомнило ей тот инцидент, возможно чувство обиды, боли и безысходности. Разной, конечно, безысходности, но все же. В момент той ссоры – это было ощущение предательства и потери веры в любимого, возможно горечь неоправданных надежд. Сейчас же – это была безысходность действий, у неё никак не получалось дать отпор, мучителю, слишком неравные были силы. Мужчина играл с ней как с мышью, то душил, что она начинала терять сознание, и её мозг пускался в путешествие по воспоминаниям, то ослаблял хватку, и она окуналась в жуткую действительность. Слышала его непотребные ругательства, ощущала сильные пальцы на своей шее, периодически ловила на лице хлёсткие пощёчины, боль во всем теле от ударов. Напряжение нарастало, сил у девушки оставалось всё меньше, она самоотверженно сопротивлялась, в теле напрягалась каждая мышца. Удары, шлепки изувера становились всё болезненнее, он явно входил во вкус. Она никак не могла определиться, что для неё лучше, продолжать пытаться вырваться, получая травмы, испытывая боль и шок, либо смериться с участью мышки. Просто тихо закрыть глаза и принять от рук изувера смерть. Когда руки мучителя на шее девушки сжимались стальным кольцом, темнело в глазах, и мутнел разум. В эти минуты мозг швырял её по закоулкам памяти, почему то сразу она вспоминала любимого и их ссоры. Видимо, это были яркие и слишком болезненные воспоминания. «Почему все так случилось? Как это с ней произошло?», – эти вопросы монументально стояли в голове. Ответы она не находила.

***

Он приехал к ней, на работу спустя неделю. Та ссора, с его уходом из дома оставила глубокий след в душе Марины. Следующий день на работе прошёл как в тумане, но к вечеру она поняла, что надо уходить назад к маме, в свою комнату и продолжать жить дальше, только без него. Душа ныла, постоянно накатывали слёзы. Он не писал и не звонил, не пытался просить прощения, как-то уладить то, что натворил. От всего этого голова взрывалась, сердце не верило, что вот так в одночасье он может сломать все то, хорошее, что было у них. Мозг отказывался это воспринимать, но делать нечего, сидеть в чужой квартире с его родителями невыход, да и гордость никто не отменял. Вечером, после работы она заехала в квартиру его родителей, собрала свои немногочисленные вещи, благо много не перевезла. Ключи оставила в прихожей на тумбочке и ушла назад в свою квартиру, где жила со своей мамой. Все было кончено, так наивно, на тот момент полагала девушка. Но, просто до этого момента, она не встречала людей с психическими расстройствами.

Эта неделя была морально очень тяжёлой для Марины. Её терзали сомнения, тоска и желание быть с любимым. Несколько раз она порывалась написать ему сообщение, но сама себя одёргивала.

«Ты хочешь повторения всего этого, ты же знаешь, люди не меняются, значит, он такой – скандалист и дебошир, ещё и руку поднял на тебя. Зачем тебе нужен такой мужчина? Остановись», – эти слова помогали прийти в себя. Но, к концу недели, она сдалась и написала: «привет». Ответа не последовало, от этого ей стало ещё хуже. Выходные прошли лёжа в пастели, периодически текли слёзы. И вот, в понедельник, раздался сигнал телефона, и на экране она увидела долгожданные для её глаз слова:

«Привет, жопендра. Вечером приеду, заберу тебя с работы», – будто обухом по голове, прилетело сообщение от Семёна. Ни тени раскаяния, ни искры объяснений. В ответ она выдавила лишь сухое «Ок», словно обесточенная. Мозг вскипел, задымился от абсурдности ситуации. Как такое возможно? После бури разногласий – штиль равнодушия? "Неужели я пляшу под дудку психопата?" – пронзила мысль, – "Его поведение – лабиринт без выхода, где логика бессильна". Но тут же, как наваждение, вставал перед глазами другой Семён – заботливый, нежный, словно сотканный из солнечных лучей и ангельских перьев. Его глаза, улыбка – калейдоскоп счастья, который она боялась потерять.

Весь день металась душа Марины, словно птица в клетке. Впустить его снова в свою жизнь – или захлопнуть дверь навсегда? Дать ли ещё один шанс хрупкой надежде, или похоронить её под обломками обид? Решено: дождаться вечера, услышать его голос, прочитать в глазах ответы. Только после этого вершить приговор. В глубине сердца теплилась робкая надежда на примирение, но гордость не позволяла признаться в этом даже самой себе. И мучительный вопрос сверлил сознание: что же тогда произошло? Какой демон вселился в его душу?

Вечером он приехал, словно и не было ничего. Но вопросы, как призраки, повисли в воздухе, требуя ответов. Семён был сама нежность, сама забота, словно сотканный из солнечного света. И под натиском этих голубых глаз, этой обезоруживающей улыбки, язык примёрз к гортани. Тяжёлый разговор застрял комом в горле. Девичье сердце дрогнуло, растаяло под обаянием любимого. Засыпала Марина в его объятьях, в комнате, где ещё недавно бушевал ураган, а теперь царил покой. После сладостного грехопадения, после экстаза близости. Любящее сердце так легко прощает, обманываясь надеждой на лучшее. Вот и Марина, прижимаясь к нему всем телом, убаюкивала себя этой хрупкой иллюзией. Ей было хорошо. Они снова вместе. А прошлое… прошлое – лишь тень, которую она отчаянно пыталась не замечать. И пусть весь мир подождёт…

***

Воздуха никак нахватало, Марина чувствовала себя рыбой, которую поймал умелый рыбак и бросил рядом на суше, причём, не посчитав нужным вытащить рыболовный крючок из рыбьих губ. От пощёчин губы и щёки горели. На руках образовались гематомы, в местах, где больно впивались колени садиста. Она со страхом открыла глаза, она всё также лежала на полу, только теперь руки и ноги её были связаны скотчем. Рот был заклеен, поэтому ей никак не удавалась вдохнуть полной грудью. Она была почти раздета, на ней остались трусики и футболка, которую она когда-то привезла себе из путешествия по жаркому Таиланду. На футболке красовались пальмы и море, а яркое солнце, так любимое девушкой, призывно улыбалось.

Марина скользнула взглядом по комнате, взглядом усталым и выцветшим, словно старая фотография. Вокруг, словно зловещие осколки разбитой мечты, валялись шприцы и иглы – воплощение детского кошмара, фобии, укоренившейся в ней, возможно, с самого рождения. В памяти всплыло воспоминание, колючее, как шипы розы: мать, с железной хваткой тянущая её на прививку. Белый ад врачебного кабинета, ослепительно-белый халат, и они – эти жуткие, блестящие иглы, предвестники боли. Вместо утешения – лишь холодное шипение: «Заканчивай концерт! Хватит притворяться, тебе никто не верит. Терпи!». Теперь его руки, грубые и властные, стали эхом того медицинского кошмара, той материнской хватки, воплощением детского ужаса. Тело содрогалось не только от физической боли, но и от всепоглощающего чувства безысходности, словно она оказалась в самом центре ледяной бури, где нет ни надежды, ни спасения. "Терпи!" – звенело в голове, словно сломанная пластинка, и каждый удар сердца отзывался эхом отчаянного, безмолвного крика.

Эти страхи, словно змеи, обвивали её душу с самого детства: трипанофобия – клеймо, которое она узнала много позже, когда жизнь уже опалила её крылья. Тщетные попытки изгнать демона с помощью психологов лишь на миг дарили призрачную надежду, и вот, когда рассвет свободы казался близким, разверзлась эта бездна. О её тайне знали лишь единицы. Однажды, открыв врата своей души любимому, она впервые поделилась сокровенным, тем, что прежде прятала от мужских глаз, да и не все подруги были посвящены в этот кошмар. Он был другим – понимающим, заботливым, тем, кому можно было доверить хрупкий сосуд своей души. А теперь она лежала здесь, в самом центре своего кошмара, где реальность сплелась с самыми жуткими сновидениями. Изверг, осквернивший её тело и дух, шприцы и иглы – орудия её личного ада.

Тиран, словно каменная глыба, заслонял собой свет, копаясь в хаосе разбросанных вещей. От одного вида его массивной спины, от этих широких плеч, веющих смертью, Марину сковывал ледяной ужас, озноб пронзал кости, а по спине струился липкий пот. Слабая надежда шевельнулась в её сердце, и она попыталась незаметно пошевелиться, ухватиться за ускользающую возможность, пока чудовище было занято. Но скотч, словно стальные оковы, держал её в плену, болью отзываясь в каждой клетке. Силы иссякли, словно вода в пересохшем русле. Что делать дальше? В голове – лишь пугающая пустота, лишь одна бессмысленная мысль, словно эхо, металась в помутневшем сознании: «Она просто рыба, выброшенная на берег, обреченная задыхаться в агонии… ну так и не дыши больше, не дыши…» Зверь, казалось, почувствовал слабое трепыхание жертвы. Он обернулся, и Марина, словно испуганный зверёк, попыталась закрыть глаза, притвориться мертвой, надеясь обмануть палача. Но её уловка не удалась. Заметив дрожание ресниц, он понял, что добыча очнулась, и, словно тень, навис над ней.

– Очухалась, чума! Ну что, продолжим наш разговор? Или ты уже передумала убеждать меня отпустить тебя, молить о пощаде? – прорычал маньяк, и его смех, словно скрежет металла, резал слух. Он резким движением сорвал скотч с её губ, – Хотя… твои слова – пустой звук. Я наслушался, сыт по горло твоей тупой болтовней. Лучше молчи. Уколы же нравятся тебе? Может, парочку засандалим тебе?

"Как вырваться из этого кромешного ада…" – эта фраза билась в голове Марины, словно сломанная пластинка, заевшая на последней, отчаянной ноте. Губы, искусанные болью и отчаянием, отказывались повиноваться, горло пересохло, превратив слова в хриплые стоны, подобно предсмертному шепоту умирающей птицы. Мучитель, словно демон, наслаждался ее страданиями, его ехидная улыбка – кривое зеркало злобы, а в глазах плескался адский огонь ненависти и раздражения. Марина, из последних сил цепляясь за жизнь, боролась за свободу, словно бабочка, бьющаяся в паутине. Скотч поддавался, миллиметр за миллиметром, словно уступая натиску отчаяния. Когда изверг отвернулся, она попыталась освободить ноги, но время истекало, как кровь из раны. Палач обернулся и зарычал, как зверь, увидев, что жертва, словно раненый зверь, пытается вырваться из силков. Он обрушил на нее удар, оплеуха, словно удар хлыста, сбила ее с ног. У Марины в глазах вспыхнули черные звезды, а удар головой о пол отозвался колокольным звоном в ушах. Маньяк, словно обезумевший от жажды крови, обрушил на нее всю свою ярость. Колено, словно жернов, придавило грудь, лишая дыхания, стальные руки сжали шею, словно удав, лишая надежды. Резким движением, он сорвал с неё трусики, словно сорвал последний лепесток с умирающей розы, обнажив её беззащитность. Сопротивление было тщетно, её силы иссякли, как вода в пересохшем колодце. Хрип вырывался из горла, словно предсмертный стон птицы, попавшей в капкан. Она извивалась под ним, словно рыба, выброшенная на раскалённый песок, тщетно пытаясь вдохнуть ускользающий воздух, но её агония лишь распаляла зверя внутри него. Каждый его толчок, грубый и безжалостный, отзывался в её теле взрывом боли, словно осколки стекла вонзались в плоть. Боль проникала в самую глубь, словно метастазы рака, отравляя её изнутри, лишая надежды на исцеление. В этот миг чудовище переступило черту, оставив за собой лишь пепел и руины её души.

***

"Солнце… опять это солнце, словно насмешка, слепит глаза, как будто в последний раз. Духота, словно в склепе, воздух спертый, отравленный, а тошнота подступает к горлу, как волна. Что происходит? Кислорода все меньше, словно жизнь утекает сквозь пальцы…" – мысли метались в голове, словно испуганные птицы в клетке, – "Где я?" – этот вопрос, словно эхо, повис в пустоте. Веки, тяжелые, как свинцовые плиты, опустились, погружая во тьму… в бездну… в ничто.