Паткуль. Неистовый лифляндец

Великое Посольство

Несколько дней подряд остатки Великого посольства – всего пять карет – тряслись по дорогам Великой Римской Империи и Речи Посполитой, поспешая в Москву. Большую часть Посольства растеряли по дороге – в Варшаве, Лондоне, Вене, Амстердаме. Кто остался учиться кораблестроению, кто – навигации, кто – артиллерийскому и фортификационному делу, а наиболее способным и надёжным поручили вести переговоры о том, как оградить Россию от угрожавших ей со всех сторон опасностей.

Возвращались налегке – буднично, незаметно и скоро.

А полтора года тому назад царь устроил своему посольству торжественный выезд с подобающими для этого случая гласностью, помпой и пышностью. Все его участники находились под влиянием большого душевного подъёма и праздничного настроения, которые всегда овладевают русскими мужами накануне великих испытаний и свершений. Впереди ждала неизвестная Европа, встречи с блестящими вельможами и государственными деятелями, знакомство с тайнами науки, с морским и военным делом. В голове каждого сидела начертанная царём грандиозная программа обучения. Петр вёз с собой сургучную печать с надписью: «Я ученик и ищу себе учителей».

Царь, спрятавшись за рядовой должностью стольника посольства по имени Петр Михайлов, официально поручил возглавить посольство трём великим послам: генералу и адмиралу Францу Яковлевичу Лефорту, генералу и комиссару Фёдору Алексеевичу Головину и думному дьяку Порфирию Богдановичу Возницыну.

Соображений для такого необычного для русских царей шага, как путешествие под другим именем, у молодого Петра, видно, было достаточно: хотелось избавить себя от лишнего внимания праздной публики, обеспечить свободу действий и максимум удобств в передвижениях, а заодно хорошенько попрактиковать своих подданных на исполнении высоких и ответственных государственных поручений.

Женевец Лефорт, 35 лет от роду, служивший многим государям, знавший несколько европейских языков, остроумный, ловкий, жизнерадостный, вероятно, должен был облегчать контакт с просвещёнными европейцами и консультировать московских «провинциалов» по части политеса.

Ф.А.Головин должен был стать основной рабочей лошадкой. Происходивший из знатного боярского рода, он имел значительный опыт дипломатической службы: в 1689 году он в труднейших условиях заключил Нерчинский мир с Китаем, а после возвращения из великого Посольства станет канцлером и до самой своей смерти в 1706 году будет возглавлять Посольский приказ и всё правительство России.

П.Б.Возницын, представитель старой московской посольской школы, должен был, по всей видимости, играть роль эдакого тяжеловесного сдерживающего центра, не позволяющего «неопытной молодёжи» слишком далеко отрываться от земли или отвлекаться в сторону. Формальный же глава Посольского приказа, многоопытный дипломат Емельян Иванович Украинцев, направлялся в это время в Стамбул для мирных переговоров с османами. Он же и от имени Посольского приказа готовил традиционный наказ по вопросу возрождения антиосманского союза – Священной Лиги, в которую входили Австрия, Рим, Венеция и Бранденбург и в которую планировалось вовлечь Нидерланды, Англию и Данию. Другой наказ был составлен лично царём и касался вопросов найма моряков, закупки морского снаряжения и корабельного вооружения.

Среди многочисленной свиты был и переводчик Пётр Шафиров, будущий дипломат и вице-канцлер. Прогуливаясь однажды по московским торговым рядам, царь обнаружил проворного сидельца в лавке купца Евреинова, удивился его остроумию, владению польским, французским и немецким языками и велел зачислить его в Посольский приказ переводчиком. Ехал с ним и Алексашка Меньшиков, пока не ставший царю незаменимым, но достаточно приближённый к его особе.

Царь был не доволен результатами пятнадцатимесячного путешествия по Европе – он ожидал большего, а потому был разочарован. Впереди у него будет ещё много – очень много – таких разочарований от встреч с просвещённым Западом, и он к ним привыкнет и съест не один пуд соли, прежде чем выработает в себе и у своих помощников чувство реального восприятия людей и событий. А пока… Пока было сделано то, что можно было сделать.

Царь торопился в Москву, получив известие о стрелецком бунте. Он скрежетал зубами от злости и бессилия и ругал самыми нехорошими словами сводную сестрицу Софью, ссаженную с трона и постриженную в монахини Новодевичьего монастыря. Пётр был уверен, что новое возмущение стрельцов было её рук делом. Не успокоилась, змея подколодная, и из монастыря протягивает своё поганое жало, чтобы ужалить в самое больное место и в самый неподходящий момент! Переговоры в Вене пришлось прервать, скомкать и перепоручить их Возницыну, чтобы самому мчаться в первопрестольную. Царю всё время казалось, что намыленные, словно уходившие от погони, кони еле плетутся по разбитому шляху и время от времени нетерпеливо покрикивал на кучера.

– Загонишь лошадей, ваше величество, – попытался предупредить сидевший рядом Данилыч, но Пётр сам, как лошадь, закусившая удила, так нервно задёргал левой щекой и бросил на денщика такой испепеляющий взгляд, что Меньшиков прикусил язык.

– Замолчи! Убью, пёс поганый!

Во время Великого посольства царь выяснил неприятную для себя истину: Россию ни одна европейская столица не любила, не уважала и в свои расчеты не принимала. Совсем недавно в Вестфальском мирном договоре от 1648 г. Россия упоминалась на предпоследнем месте перед Трансильванией! За прошедшие полвека она не только поднялась, но и здорово упала во мнении европейцев. Ж.Ж.Руссо в «Общественном договоре» писал: «Русские никогда не будут народом истинно цивилизованным, потому что их цивилизовали слишком рано. Петр имел подражательный гений – истинного гения, который создаёт всё из ничего, у него не было». И это было сказано уже после того, как Пётр во всю «рубил» окно в Европу. Накануне восемнадцатого столетия Россия находилась в страшном упадке и при полном истощении сил и казны. В 1683 г. князь Василий Голицын, фаворит и главный боярин правительницы Софьи, послал в Европу послов и везде объявил: Москва подтверждает все существующие договоры, то есть, дал понять, что Россия согласна терпеть унижение от всех, кто когда-то отнял у неё земли. Инициативе Голицына особенно порадовались поляки и шведы, оттяпавшие у деда и отца Петра западные земли, всю Прибалтику, часть Карелии и Ингрии.

Такая Россия была первым кандидатом на колонизацию ведущими европейскими державами. Подобные идеи вынашивались тогда во многих европейских столицах: в Стокгольме, Вене, Амстердаме, Париже и Лондоне, а знаменитый Лейбниц даже составил подробный план этой колонизации. Не появись у русского трона Пётр, и «московитам» была бы уготована судьба, выпавшая на долю Африки, Южной Америки и Азии.

Первое унижение Пётр пережил в Риге, когда в конце марта, до наступленья весеннего бездорожья, Великое Посольство прибыло в столицу Лифляндской провинции шведов. Здесь Пётр из-за начавшегося на Двине ледохода был вынужден задержаться на одиннадцать дней. Впрочем он не жалел об упущенном времени и хотел употребить его с пользой. Царю было любопытно узнать устройство рижской крепости, перед стенами которой сорок лет тому назад безуспешно топталось, а потом и вовсе попятилось войско его отца, «наитишайшего» царя России Алексея Михайловича.

Рига. Гравюра XVIII века.

Шведский генерал-губернатор Риги граф Якоб Дальберг, многоопытный воин и мудрый политик, выходец из крестьян, верный пёс Карла ХI в Лифляндии, встретил русских с известным недоверием, но всё же оказал им полагающиеся почести: его солдаты дали пушечный салют при въезде и выезде царя (Дальберг и его подчинённые делали вид, что не знают о нахождении в составе посольства московитов самого царя), разместили гостей в лучших апартаментах и предоставили послам соответствующее их статусу обслуживание. Но в целом приём был сдержанным, холодным, скуповатым – именно настолько, насколько позволяли это сделать принципы шведского гостеприимства по отношению к своему старому и грозному восточному противнику. Шведы, как никто в мире, умеют отвешивать гостям показные гранулы уважительного почтения, сохраняя к ним в душе фунты презрения и подозрения.

Русские, несмотря на свою неопытность и простодушие, сразу почувствовали, что их пребывание в Риге, центре Лифляндской провинции, восточном форпосте шведского королевства, не очень-то желательно. Так шведы не подпустили царя к крепостным стенам, когда он решил полюбопытствовать, что же не позволило в своё время его отцу взять Ригу. Часовые пригрозили ему даже применением оружия. То же самое произошло при попытке Петра взглянуть на стоянку на рижском рейде голландских кораблей. Были отмечены попытки задержания русских курьеров и досмотра их пакетов. За пропитание, за крышу над головой и вообще за все услуги с русских драли втридорога.

Царь был разгневан, и скоро – всего через два года – он припомнит шведам этот приём в Риге, чтобы использовать его в качестве одного из обоснований для объявления войны Стокгольму. Конечно, с формальной точки зрения, шведы в своё оправдание могли всегда сослаться на то, что среди русских «гостей» царя не было, но Пётр отлично знал, что Дальберг знал, кто скрывается под именем стольника Петра Михайлова, так что мог бы действовать подипломатичней. Но шведы в то время вели себя довольно высокомерно – и не только по отношению к московитам.

Следующим пунктом на пути Посольства была Курляндия. Митава оказала русским на редкость радушный приём, герцог Фридрих-Казимир, вассал польского короля, зависимый от всех и вся, висевший между небом и землёй, проявил разумную предупредительность: для разменной карты, которой тогда считалась Курляндия в Европе, и русские могли пригодиться. Курляндия для Петра не представляла самостоятельного интереса, но он «уважил» курфюрста и разгостился у него чуть ли не целый месяц. Царь встречался с курфюрстом три раза, держался запросто, поднимал на руки маленького наследника, тормошил его, целовал и обещал женить на какой-нибудь московской царевне. Министр курфюрста барон Бломберг пишет, что царь уже в Митаве высказывал заинтересованность в приобретении какого-нибудь города-порта на Балтике.

Потом была Восточная Пруссия – Бранденбург с Кёнигсбергом и с хитрым, тщеславным курфюрстом Фридрихом III, тоже вассалом Речи Посполитой, но, в отличие от своего курляндского собрата, испытывавшим непомерные претензии на самостоятельное будущее. Встреча царя с курфюрстом состоялась 9 мая. Фридрих-Вильгельм начал со всех сторон обхаживать молодого царя и устроил ему пышный приём. Курфюрст имел свои интересы, ему снилось и виделось, как курфюршеству Бранденбургскому присваивается статус королевства, а он сам становится в один ряд с королями и императорами Европы. Для осуществления своей мечты Фридриху не хватало самого малого – согласия австрийского кесаря и некоторых других могущественных потентатов. Но европейские дворы не спешили утешить самолюбие пруссака и обставляли возвышение курфюршества различными условиями. Русский царь ехал в Европу, и кто знает, мог бы сыграть положительную роль в деле Фридриха1.

Официальные переговоры и приём Великого Посольства имел место лишь 12 дней спустя. Ф.А.Головин в приветственной речи к курфюрсту объявил официальную цель русских – подтвердить антитурецкий союз и активизировать военные действия против Османской империи. Фридрих-Вильгельм лишь в общих чертах заявил о своей готовности содействовать Москве делом, но в своём ответе даже не упомянул главных противников Священной Лиги – турецкого султана и крымского хана. 24 мая курфюрст пригласил русских послов и «знатных волонтиров» к себе на ужин. Здесь-то и состоялся дебют Петра на дипломатическом поприще.

Хитрый курфюрст сразу предложил Петру договор о вечной дружбе. Какой бы слабой ни была Россия, а договор с московским царством мог вполне поднять авторитет Кёнигсберга. Вечная дружба была нужна и Петру, и он с удовольствием пошёл навстречу курфюрсту. Но когда русские стали изучать текст проекта, то неприятно удивились. Первые четыре статьи представленного проекта договора возражений не вызывали: вечная дружба, выдача преступников, обучение русских в Бранденбурге военному делу и торговля, – всё это было на руку и Москве. Но вот остальные три статьи таили подвох и оказались неприемлемы. Статья 7, к примеру, требовала, чтобы бранденбургским послам оказывали такие же почести, как послам великих держав (Австрия, Франция, Швеция, Голландия) и могла вызвать нежелательную реакцию у австрийского кесаря, патрона курфюрста. Статья 2 – оборонительный союз – фактически сталкивала Россию со Швецией, а это в планы Петра пока не входило2. Статья 3 предлагала курфюрсту гарантии на cуверенитет над Пруссией, принадлежавшей когда-то Польше. Всё это тоже могло помешать планам Петра, направлявшегося в Европу с предложениями дружбы и сотрудничества.

Но Петру не хотелось ссориться и с курфюрстом, а Фридрих был настойчивым малым, и царь нашёл выход: договор не подписывать, а договориться обо всём устно: мол, гарантия соблюдения договоров не на бумаге, а в совести государей, и судить о нарушении ими договора может только Бог. Так и поступили: договорились устно, пожали руки, обнялись и поцеловались. Курфюрст не был в обиде – свой клок шерсти в том или ином виде он с паршивой овцы всё-таки получил.

В Кёнигсберге Пётр учился артиллерийскому делу у подполковника фон Штернфельда. Учитель выдал царю аттестат, в котором свидетельствовал, что «господин Пётр Михайлов за исправного, осторожного, благоискусного, мужественного и бесстрашного огнестрельного мастера и художника признаваем и почитаем быть может».

22 июня 1697 года царь отправился в Пиллау, где для него были приготовлены два корабля. Здесь пришлось задержаться из-за событий в Польше, где в это время решался вопрос о польском короле. Претендент Австрии и России курфюрст Август Саксонский боролся за трон с французским принцем де Конти. Как и в наши достославные времена, выборы короля Речи Посполитой проходили в обстановке «чёрных пиаров», грязных технологий, клеветы, подлога и обмана. Французы делали ставку на деньги и католическую церковь Польши, австрийцы – на деньги и военную силу, а русские – на пригожую личность Августа Саксонского, потому что ни денег, ни войска Москва дать не могла. Польская шляхта, расколотая на противоборствующие лагери, с большим усердием включилась в «предвыборную кампанию», надеясь на получение от победителя солидного куша, то есть злотых.

По прибытии в Пиллау Пётр получил от Августа просьбу ввести в Польшу 60-ти тысячное русское войско под водительством князя М. Г. Ромодановского. Царь высказал претенденту свою искреннюю поддержку, но войска не дал – оно было ему нужнее дома. Впрочем, свою искреннюю поддержку саксонцу русские, скорее всего, скрепили какой-то денежной суммой, но об этом история хранит молчание.

Часть пути из Пиллау прошли морем, а потом высадились в Ганновере, опасаясь французских кораблей, осуществлявших блокаду Балтийского моря. В деревне Коппенбрюгге Петра встретили супруга Фридриха III София-Шарлотта и её мать, курфюрстина Ганновера тоже София. Обе Софии сгорали от любопытства увидеть молодого царя и уговорили его отобедать с ними. Будущий король Пруссии снабдил их подробнейшей информацией о только что закончившемся визите царя в Бранденбург и поручал жене и тёще собрать на него новые характеризующие данные. Запад уже триста лет тому назад мучился вопросом «Кто ты, вождь московитов?» и сгорал от нетерпения поближе и получше узнать московского царя.

Курфюрстины дали царю обед, на котором наш царь слегка осрамился, показав своё неумение пользоваться столовыми приборами и прибегая в основном к помощи своих рук. В течение нескольких часов они засыпали московского гостя вопросами, от которых тот страдал, как от уколов шпаги. В результате София Ганноверская выяснила, что «этот государь одновременно очень добрый и очень злой, у него характер – совершенно характер его страны. Если бы он получил лучшее воспитание, то был бы превосходный человек, потому что у него много достоинств и бесконечно много природного ума», и послала это заключение зятю.

Жена же представила мужу более подробный отчёт о проделанной работе, вот отрывок из этого отчёта: «…Он отвечал то сам, то через переводчиков и, уверяю вас, говорил очень впопад, и это по всем предметам, о которых с ним заговаривали… Что касается до его гримас, то я представляла себе их хуже, чем их нашла, и не в его власти справиться с некоторыми из них. Заметно также, что его не научили есть опрятно, но мне понравилась его естественность и непринуждённость, он стал действовать как дома…»

В светской беседе с дамами царь сказал, что не любит музыку и охоту, но зато сам строит корабли и заставил их потрогать свои мозолистые руки. Судя по всему, курфюрстины остались довольны общением с плохо воспитанным, но умным царём и отправились домой писать письма. Царь же облегчённо вздохнул – он с трудом сдерживал раздражение по поводу появления двух «мокрых куриц» на его пути. Он не желал выступать в роли экспоната будущей своей Кунсткамеры, но хорошо запомнил уроки Франца Лефорта и Анны Монс, преподанные в Немецкой слободе, и с честью выдержал это испытание. Характеристики, данные царю в Ганновере, всё-таки делают честь незаурядным качествам курфюрстин, но Пётру это было уже не важно. Он спешил в главную страну своего посольства – Голландию и в Ганновере засиживаться не стал.

7 августа Посольство прибыло в Саардам, а после недельного отдыха и осуществления протокольных мероприятий добралось до Амстердама. Посольство не торопилось представиться Генеральным Штатам, чтобы дать царю время ознакомиться с корабельным делом, в которое тот сразу окунулся с головой, не дожидаясь исполнения протокола. 1 сентября в Утрехте состоялась его короткая встреча с Вильгельмом Оранским, правителем Генеральных Штатов и одновременно королём Англии, а 17 сентября состоялся официальный въезд московитов в Гаагу.

25 сентября начались переговоры со Штатами, в которых участвовал и Пётр. Здесь царь, не умудрённый опытом переговорного процесса, сразу открыл все свои карты по отношению к голландцам и в обмен на помощь оружием и корабельными припасами в войне с турками предложил партнёрам право на транзитную торговлю с Персией и Арменией. Голландские купцы давно лелеяли надежду на выход к знаменитому «шёлковому пути», и царь надеялся на согласие голландской стороны. Но, к огорчению и удивлению русских, реакция голландцев была более чем сдержанная. Голландская сторона определённо не высказывалась, занималась «тягомотиной» и откладывала ответ от одного раунда переговоров до другого.

Послы Великого посольства не приняли во внимание результаты только что завершившихся в Рисвике переговоров, на которых т. н. Аугсбургская лига, куда входили Англия, Голландия и Австрия, принудили французского «короля-солнце» Людовика XIV к отказу от претензий на некоторые немецкие земли и подписали с Францией мирный договор. Теперь у лиги развязывались руки для участия в новой эпопее – борьбе за испанское наследство. Король Испании дышал на ладан и мог в любой момент покинуть этот бренный мир, не оставив после себя наследника. Противостояние с Турцией, союзницей Франции, никак не входило в планы Голландии, Англии и Австрии, и они за спиной Москвы уже готовились к переговорам со Стамбулом.

На четвёртой сессии переговоров Великое Посольство получило окончательный отказ на своё заманчивое предложение. Втянуть Генеральные Штаты в Священную Лигу не удалось. Голландцы, правда, пошли на то, чтобы позволить царю завербовать в Голландии 800 морских офицеров, инженеров, врачей и матросов, но это было слабым утешением для царя.