Фотограф Автор книги
© Александр Гусаров, 2025
© Автор книги, фотографии, 2025
ISBN 978-5-0059-0031-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Пролог
Два чувства дивно бли́зки нам.
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
А. С. Пушкин
Из Петербурга Григорий Алексеевич выехал на заре. День выдался на редкость тёплым и солнечным. Да и всё начало лета было точно таким же. Бричка катила и катила себе по ровной дороге. Позванивали бубенцы, и ветерок обласкивал лица. Епифан покрикивал на лошадей:
– Но! Пошла! Шевелися!
Внимая его требовательному голосу, лошадки прибавляли шагу, бодро постукивая копытами. Григорий Алексеевич в такт движению периодически впадал в спячку. Он скользнул взглядом по пробегавшим мимо окрестностям и начал вспоминать, что, кажется, где-то в этих местах во время возвращения из турецкой компании, столкнулись колесо о колесо его повозка и встречная карета. Только ехал он тогда, наоборот, из Москвы в Петербург. Соскочил он на землю, чтобы ноги размять, и вдруг послышался знакомый до глубокого замирания сердца звонкий женский голос:
– Григорий Алексеевич!
На него из кареты, запряжённой шестёркой холёных лошадей, смотрели тёмные выразительные глаза. Всё всколыхнулось в один миг в его душе: и как он прощался с Софьей перед отъездом, и как слёзы текли по щекам, и как клялись они друг другу в вечной любви. Осталась она в его памяти стройной, юной и улыбчивой.
К нему неторопливо спустилась молодая полная женщина с двойным подбородком. Из-под вороха шёлка и бархата у неё выпирал большой живот. Лишь по глазам, говорившим о былой цветущей поре, он и узнал прежнюю Софьюшку. У него тут же улетучились сладкие воспоминания. Много позже он научится отличать влюблённость от настоящей любви, но после того, как они обменялись пустяшными фразами и разъехались, Григорий долго философствовал о причинах такой перемены в себе.
Как-то незаметно, с ночёвками и короткими привалами, добрались они с кучером сначала до Москвы, где на почтовый станции с него в первый раз потребовали подорожную. В просторной избе, прокашлявшись, невысокий старик пробасил:
– Вашу подорожную.
– Извольте… – Григорий Алексеевич протянул казённую бумагу, выданную самим губернатором.
Сея дана из Санкт-Петербурга Григорию Алексеевичу Старостину, чину девятого класса, росту 2 арш. 6 вер., волосы темныя, глаза кария, бороду бреет, лет 35. С ним следует Епифан Овечкин, росту 2 ар. 3 вер., волосы светлыя, брови густыя, правым глазом слегка крив, лет 46, удостоверяя в том, что едут они из Санкт-Петербурга по собственным Григория Алексеевича Старостина надобностям в Рязанскую губернию, деревню Фатьяновка, к помещику Петру Фёдоровичу Стерликову, и потому прошу господ командующих на разъездах пропускать их без учинения препятствий.
Станционный смотритель мялся, читая бумагу. Жевал губами, искоса бросая многозначительные взгляды на Григория. Так и пришлось дать ему на чай. Но до Рязани было уже рукой подать, а оттуда и до деревушки, куда пригласил Григория Алексеевича его приятель Пётр Фёдорович Стерликов, с которым ему пришлось повоевать с турками.
На высокой горе, как позже узнал Григорий, прозывавшейся Соколиной, стоял большой барский дом – длинный, двухэтажный, с толстыми каменными стенами и большими полукруглыми окнами.
Встречать его высыпало всё семейство и вся дворня. Григорий был человек скромный и даже стушевался от излишнего, как он полагал, к себе внимания. В душе, оправдывая такую встречу серостью провинциальной жизни, вызывающей интерес к любому приезжему человеку. Сам Пётр Федорович стоял посредине многочисленной свиты – высокий и статный, с опущенными книзу пышными усами. Они крепко обнялись и проследовали в дом. После торжественного ужина в просторной столовой, украшенной древним оружием и саблей в ножнах, осыпанных изумрудами, подаренной государем хозяину дома за храбрость, Григорию отвели лучшие комнаты на втором этаже.
У подножия возвышенности протекала величественная и спокойная река. Из окна открывались такие дали, что захватывало дух. Просторные заливные луга и круглые болотца, чаши голубых озёр, позолоченные и подкрашенные в розоватый цвет вечерней зарёй, очаровывали и притягивали взор.
Когда солнце закатилось, к нему в комнату постучались две дородные девки.
– Нас барин прислал. Не след ли тебе пятки почесать? – бойко спросила одна из них.
– Передайте ему – я старый вояка и к таким нежностям не привык, – ответил Григорий и добавил: – Хотя нет, пожалуй, не надо, поутру сам всё скажу. А вы ступайте-ка отсель.
Свежий воздух и чистая постель после трудной дороги в одно мгновение способствовали погружению его в крепкий богатырский сон. Непонятно отчего снились ему всю ночь скачущие всадники с остроконечными шлемами и мечами на боку.
На рассвете он выглянул в окно. Ниже дома, на спуске с горы, высилась церковь. Из туманной дымки возле берега, обрисовавшей очертания баньки, неожиданно выскочил в точно таком же мареве мускулистый голый мужик с большой чёрной бородой, а за ним с визгом к реке устремились три голые девахи. Они бросились в воды Оки и, окунувшись, стали плескаться, поднимая тучи брызг. Буквально через секунду, также быстро они выбежали на берег и исчезли. Всё произошло за какое-то мгновение, Григорий только успел подумать: «Почудилось, что ли?»
Вечером на большом пруду перед домом в честь его приезда был устроен праздник: разноцветный фейерверк с пальбой из ружей и катанием на лодках под пляски и песни крестьян на берегу. Потом, как обычно в таких случаях, подали обильный праздничный ужин. Главным сюрпризом на нём были трюфели и приготовленные особым способом стерляди. После ужина чуть ли не до рассвета длилась беседа с хозяином и его супругой Анной Константиновной. А дальше дни потекли своей чередой.
У Григория Алексеевича вошло в привычку каждый вечер ходить на прогулку и оглядывать с высокого крутого берега чарующие виды, расстилавшиеся перед ним на многие вёрсты. В это время мимо него часто проезжали крестьяне с повозками, гружёными кирпичами. Они ехали откуда-то из глубины большого зелёного поля. Однажды он услышал громкий голос совсем рядом.
– Н-но! Пошёл! – подгонял лошадь с гружёной доверху телегой мужик с большой седой бородой.
Он поклонился Григорию Алексеевичу и последовал дальше.
– Милейший, – задержал его Григорий. – Откуда кирпич в чистом поле?
– Сами не ведаем, барин. Токо покываряшься в землице и глядь найдётся кирпич ентот, – кивнув на телегу, ответил селянин.
– И много там кирпича? – поинтересовался Григорий.
– Ой, много, барин.
Так и осталось для него большой загадкой, что это за строения стояли когда-то в чистом поле и что за высокие, покрытые, точно скатертью – сочной зелёной травой валы, окружают это место. Почти до конца лета он гостил у Петра Фёдоровича. Тот по поводу остатков неведомых строений просветить тоже не смог, предполагая, что это развалины древних храмов. Заметив однажды, что жена настроена возвести на месте одного из старых фундаментов большую каменную церковь. Он пытался порасспросить местных жителей, но те в ответ только пожимали плечами.
Под конец августа тронулся Григорий в обратный путь. Вновь побежали мимо перелески, овраги, барские усадьбы и крестьянские домики. Всю обратную дорогу не давали ему покоя мысли о загадочных развалинах в окрестностях Фатьяновки.
В один из выдавшихся свободных дней наведался он в Императорскую Публичную библиотеку и начал, по совету друзей, изучение заинтересовавшего его места с прочтения летописи по Лаврентьевскому списку. И складывалась такая то ли быль, то ли небыль…
I
Шёл 1207 год. Русь раздирали междоусобные войны. В борьбе за власть сын шёл на отца, отец на сына, племянник на дядю, дядя на племянника, брат шёл на брата. Остававшиеся без наследства именитые родственники при поддержке местного населения и наёмников пытались поменять воцарявшихся на престолах близких людей. Те, в свою очередь, любыми способами стремились расширить свои владения и укрепить власть. Ни о каком общественном договоре между свободными людьми и племенами, существовавшем в прежние времена, не могло быть и речи. Жажда власти управляла самой активной частью населения. Всеобщее равенство и свобода, присущие древнеславянскому сообществу, подменяли бесконечные междоусобицы. Наступило время благородных витязей, поддерживавших то одну, то другую сторону. Но не они вершили историю. Мощь русского воинства подрывалась кровавыми княжескими разборками, уносившими жизни тысяч и тысяч лучших воинов.
Великий князь владимирский Всеволод, получивший прозвище Большое Гнездо за многочисленное семейство – у него было восемь сыновей и четыре дочери – шёл с дружиной к Москве. В окрестностях города ему предстояло встретиться со своим старшим сыном Константином, который должен был поджидать князя с новгородскими полками.
К походу его вынудили действия Чермного1, к слову, тёзки великого князя и тоже Всеволода. Хотя, надо отметить, что в крещении владимирский князь был наречён Дмитрием. Тогда у большинства было по два имени. Двоеверие в то время было достаточно распространённое явление. Язычество до такой степени переплелось с христианством, что часто трудно было даже определить – чего в ком более. По поступавшим сведениям, черниговский князь захватил Киев и задумал установить господство над всей Южной Русью. Для осуществления своего замысла он нанял толпы половцев, и без того регулярно опустошавших русскую землю.
Сам Всеволод до восшествия на владимирский престол прошёл нелёгкую школу жизни. Долгое время ему вместе с матерью – византийской принцессой Еленой, пришлось находиться при дворе императора Мануила I Комнина. Его старший брат Андрей Боголюбский – сын Юрия Долгорукого от первой жены, не очень жаловал родственников и не хотел ни с кем делиться властью. Лишь много позже он позволил вернуться Всеволоду на родину. Жизнь на чужбине никогда не бывает сладкой и смогла выковать его характер – сильного, волевого, уверенного в себе человека, жестокого по отношению к врагам и даже близким ему людям. Путь к владимирскому престолу был весьма нелёгок и прошёл в кровопролитной борьбе со многими претендентами.
Перед походом в большой палате княжеского дворца собрались знатные люди Владимира: купцы, бояре, воеводы, наиболее авторитетные горожане и воины.
Вошёл Всеволод – высокого роста, с пронзительным острым взглядом из-под густых чёрных бровей. Он шёл так стремительно, что полы тёмно-синего кафтана разлетались в стороны. Придерживая меч с золотой рукоятью, великий князь опустился в высокое кресло на постаменте.
В зале, бурлившем последними известиями из Киева, установилась тишина.
Всеволод окинул взглядом горницу и громко поздоровался:
– Здраве буде, добры люди!
– Здрав буде, княже, – раздалось в ответ со всех концов залы.
– Много словесов говаривать особливо нечего! Чай ведаете, што Чермный согнал с киевского престола Рюрика Ростиславича и сам уселси. Посему реку вам: «Разве тем одним отчина – Русская земля, а нам уже не отчина? Как меня с ними бог управит, хочу пойти к Чернигову»2, – проговорил князь.
– Отчина, княже! И нам Киевска земля – отчина! – послышались голоса.
– Пора бы ужо давно Русь сплотить, – прозвучал голос молодого статного воеводы с окладистой русой бородой. – Неча поганых на Русь кликать!
– Вижу, супротивников такому походу не находится. Народ апосля на Вече созовём да оповестим. А покуда… – Великий князь обратился к молодому воеводе: – Михаил Борисович, – готовь полки.
По всей видимости, тот уже был заранее осведомлён обо всём. Он тут же вышел вперёд с грамотой в руках и зачитал:
– К походу след внести в княжеску казну: от простого мужа по четыре куны, от бояр по восемьдесят гривен, от кажного купца по сорок гривен. С чёрных людишек, как и водится, нечево.
Скоро войско было снабжено всем необходимым и под звуки труб и бой барабанов двинулось к Москве. Оружие везли за каждой сотней в повозках. Из городов и деревушек, попадавшихся по пути, Всеволод ставил под свои стяги всё новых и новых воинов.
Девственные леса Подмосковья встретили войско глубокой тишиной. Лишь чуткое ухо могло уловить в здешних диких местах хлопанье крыльев глухаря, поступь медведя, бег лисицы или зайца, а внимательный взгляд углядеть, как над проходившими колоннами перепрыгивали с ветки на ветку с пушистыми хвостами белки. Обилие зверя, птицы и рыбы гарантировало дополнительное снабжение войску.
На большой зелёной поляне между могучими стволами взметнувшихся кверху сосен, великий князь с радостью обнял сына. Тот привёл новгородцев, псковичей, ладожан и новоторжцев. Соединённому войску тут же объявили привал. Новгородцы держались стороной. Они не очень-то жаловали ратников великого князя и в поход пошли только для того, чтобы сохранить прежние вольности для города.
В поставленном наскоро шатре Всеволод с сыном уселись за дубовым складным столиком, чтобы отведать хмельного мёду. Они осушили по чарке и мирно беседовали. Вдруг распахнулись полы шатра, и показался Михаил Борисович. Он слегка склонил голову.
– Посыльный подоспел от рязанских князей Олега и Глеба. Важное известие от них до тебя.
Рязанская дружина должна была примкнуть к Всеволоду возле места впадения реки Москвы в Оку, чтобы оттуда идти к Киеву. Посланец прибыл ранее намеченного срока. Всеволод удивлённо вскинул брови.
– Давай его сюды.
Перед великим князем предстал плечистый молодец в подпоясанном серебряным поясом кафтане и кожаных сапожках.
– Здав будь, великий княже, – поклонился он.
– Здраве буде, – ответил князь. – Как тебя кличут?
– Гурьян Савельич – тысяцкий Глеба Владимировича, – отвешивая очередной поклон, проговорил гонец.
– С чем пожаловал?
– Дело у меня тока тебя касаемо, – покосился Гурьян в сторону старшего сына князя и Михаила Борисовича.
– У меня от них секретов нету… – Князь кивнул на сына и воеводу.
Гурьян проговорил:
– Князья Олег и Глеб упредить тебя хотят. Крамолу замыслили рязански князья супротив тебя – к Чермному хотяши примкнуть. У них посланник от него недавно был. А Кир Михаил – пронский князь, тот совсем против тестя идти отказалси и возля Оки тебя с дружиной ожидать не будеть. Тока свою Веру Всеволодовну и слухает, што она ему в уши надует.
Всеволод со злостью ответил:
– Ну, ето не твово ума дело. Што дале?
– Думають Олег и Глеб, што живота они задумали тебя лишить.
– Типун тебе на язык, – бросил Михаил Борисович.
– Да я што. – Посыльный побледнел. – Я тока што мене велено и передал.
Всеволод на минуту задумался. Тяжело покачивая из стороны в сторону головой и, сжав до белизны костяшки пальцев на рукоятке длинного кинжала, висевшего на поясе, он суровым взглядом посмотрел на воеводу.
– Михаил Борисович, оповести воев. Засветло пойдём к Оке. А ты, – бросил он Гурьяну, – беги к князьям и передай – пущай глядят меня, скоро буду.
Как только Всеволод услышал об измене, он переменился в лице. Его крутой норов тут же дал о себе знать. Отдаваемые приказы стали звучать жестче и требовательнее.
На следующий день, едва солнечные лучи коснулись верхушек сосен, забили бубны и загудели трубы. Полки зашагали к Оке. Через два дня войско разбивало шатры на пологом зелёном берегу. На другой стороне широкой реки уже стояли дружины рязанских и муромских князей. В стане рязанцев предводительствовали восемь князей. Старшими были Роман и Святослав Глебовичи. Святослав привёл с собой двух сыновей – Мстислава и Ростислава. Были ещё и их двоюродные братья Ингварь и Юрий Игоревичи. Особняком держались Глеб и Олег Владимировичи.
Наступил вечер, и возле шатров зажглись костры. Великий князь послал за рязанскими князьями с приглашением – повеселиться за великокняжеским столом. Те с большой радостью отозвались.
На лодке они перебрались через Оку. Дружинники великого князя помогли пристать к берегу и провели гостей к отдельно стоявшему большому шатру. Глеб и Олег Владимировичи незаметно шмыгнули в сторону.
Шестерых оставшихся усадили за богато накрытый стол. Роман и Святослав, удивлённые исчезновением Глеба и Олега, многозначительно переглянулись. Однако повода для беспокойства у них пока не было. Они расселись, поглядывая на обильную снедь3.
Полог шатра откинулся, вошёл Всеволод Георгиевич, обычно имевший суровый вид. На этот раз он добродушно улыбнулся в бороду и приветливо поздоровался. При этом, будто пытаясь прочитать что-то одному ему известное, стал заглядывать каждому в глаза. Великий князь пригубил со всеми пива и, неожиданно поднявшись, не сказав ни слова, вышел.
Через минуту в шатре появились Давид Юрьевич Муромский и тысяцкий Михаил Борисович в сопровождении владимирских дружинников.
– А мы вас заждалися! Испробуйте с нами, чем владимирский князь угощает! – поднимая чарку, со смехом произнёс Роман.
Давид с порога объявил:
– Подождите вы радоваться. Не до того теперя. Великий князь обвиняет вас в измене.
Роман Глебович даже поперхнулся:
– В измене, нас! Што за гнусный навет?!
Рязанские князья переглянулись, до конца не понимая, что происходит.
– Кто-то донёс? – спросил Роман у Михаила Борисовича.
Тот, оглядев рязанцев, уклончиво ответил:
– Придёт время – усе узнаете. А покуда отвечайте прямо: были у вас наказы от Чермного? Што он обещал вам за пособничество?
Святослав Глебович перекрестился:
– Господь с тобою, Михаил Борисович. Мы чай с тобою не первый год знаемси. Не было у нас никаких наказов. Недостойно тебе слушать клеветников. Перед Господом Богом клянуся: не замышляли мы нечево худого.
– Може, и посыльного к вам от Чермного не было? – опускаясь на скамью, тихо спросил Давид Муромский.
Рязанцы притихли.
Михаил Борисович выглянул за полог и приказал воину, стоявшему у входа:
– Покличь Глеба и Олега Владимировичей!
Вошли невысокие и круглолицые братья. Они встали у входа, старательно отводя глаза от сидевших за столом князей.
Михаил Борисович обратился к ним:
– Отвечайте-ка по совести, как на духу. Были посыльные от Чермного к ним? – Воевода указал в сторону Романа и Святослава, Мстислава и Ростислава и совсем ещё юных Юрия и Ингваря.
– Я многословить не буду, – пожимая плечами, ответил Глеб. – Были посыльные. Подбивали крамолу учинить. Великого князя утопить в Оке. Чермного на стол во Владимире над всей Русью поставить.
– Шо ты мелешь?! – Князь Роман вскочил и обнажил саблю. У него на руках повисли владимирские дружинники. Они с трудом разоружили князя.
Олег криво усмехнулся:
– Теперя усё на чистую воду и вышло.
Святослав горько покачал головой и обратился к Давиду Муромскому:
– Да етот посыльный просил нас быть посредниками перед великим князем, штобы мир учинить.
Давид посмотрел на них с жалостью.
– Я великому князю обскажу усё как есть. А вы здеся ожидайте его воли. Пошли, Михаил Борисович, – обернулся он к воеводе.
Утром шестерых рязанских князей в цепях под усиленным конвоем повезли во Владимир. Роман Глебович с волокуши со смурым видом обратился к Михаилу Борисовичу:
– Дозволь напоследок с великим князем словом перемолвиться?
Воевода отмахнулся.
– Ты што жа хошь, штобы я головы лишилси. Або не ведашь норов княжеский? Он запретил мне даже подходить к нему с любой жалобой от вас. – Михаил Борисович тяжело вздохнул: – Може, усё обойдётси. – Он кивнул стражнику: – Вези, да потчевать пленников не забывай.
Волокуши тронулись в путь. Роман бросил взгляд на шатер, из приоткрытой полы выглянул Глеб. У него в памяти всплыли детские образы. Как они с братом, будучи в гостях у отца Глеба и Олега, затеяли игру в палицу. Надо было подкинуть её высоко вверх и умудриться поймать за рукоятку. Конец дубинки с утолщением был утыкан острыми шипами. У него это получалось ловчее всех. Когда он в очередной раз подкинул дубинку, Глеб бросил ему в лицо горсть песка. Палица острыми наконечниками больно ударила по плечу, и рана долго не заживала. Отец тайком возил его к волхвам, которых князья недолюбливали, и те заговорили рану. С самого детства старшие дети князя Владимира отличались хитростью и желанием власти.
Михаил Борисович перекрестил рязанцев и поспешил к великокняжескому шатру.
Ослеплённый ненавистью за якобы имевшую место измену, Всеволод поменял свои планы, развернув войско в сторону Рязанского княжества. Судовая дружина с припасами поплыла по Оке к Ольгову, а он двинулся к Пронску.
Кир Михаил к этому времени с небольшой свитой уехал к тестю в Киев. Жители Пронска, оставшись без князя, собрали Вече и постановили обороняться до последнего. Терпеть владимирских тиунов4 желающих не нашлось. Они призвали к себе Изяслава – младшего брата Глеба и Олега Владимировичей, отказавшегося принять сторону доносчиков, и взялись за подготовку к долговременной осаде.
Великокняжеское войско подступило к городу, имевшему существенный недостаток в обороне – все источники с водой находились за крепостными стенами. Запас питьевой воды был невелик. Сын Всеволода Константин встал на горе с восточной стороны. У других ворот стал второй сын князя – Ярослав и у третьих – Давид с муромцами. Сам князь расположился за рекой на Половецком поле. Три недели прончане держали оборону. По ночам делали вылазки за водой. На исходе третьей недели жажда сделала своё дело, и они открыли ворота, чтобы после крёстного целования принять власть Всеволода.
Всеволод взял с собою жену пронского князя Веру Всеволодовну, его бояр с имуществом и, оставив править в городе Давида Муромского, пошёл к Рязани, по пути разоряя рязанские земли. У села Добрый Сот на Проне он сделал большой привал, начав подготовку к переправе. У реки появились рязанские послы с повинными головами. Епископ Арсений подошёл к Всеволоду, гордо восседавшему на белом жеребце, и низко поклонился.
– Здраве буде, великий княже!
– Здравь будь, Арсений, – благодушно ответил Всеволод.
Арсений с поклоном проговорил: «Господин, великий князь, ты христианин, не проливай жа крови христианской, не опусташай честных мест, не жги святых церквей, в коих приносится жертва Богу и молитвы за тебя жа, а мы готовы исполнить усю твою волю»5.
Всеволод был человеком глубоко верующим и в этот день в хорошем настроении. Он даже улыбнулся.
– Лады, токо князей усех остальных ко мне пришлёте и жён ихних, а градом вашим мой человек с сей поры управляться будеть! – Он обернулся к воеводе. – Михаил Борисович, разворачивай дружину. До дому пойдём!
На переправе через Оку Арсений повторно нагнал князя. Тот с войском был уже на другой стороне. Начался сильный дождь, снег и ветер – был конец октября. Священнику удалось выпросить у местных лодку. Сев на весла, проламывая кое-где образовавшийся тонкий лед, он переплыл на другой берег. Низко поклонившись, еле шевеля посиневшими от холода губами, священник промолвил:
– Всеволод, пощади ты князей рязанских, отпусти усех из полону. Они будуть служить тебе верой и правдой.
На этот раз тот встретил его с хмурым видом.
– Покуда усе оне со мной будуть. Так оно понадёже буде, – а ты до дому ступай и за безбожников не заступайся. Усе, разговор окончен. – Он повернул коня и поскакал вслед уходившему войску.
Рязанцы на Вече в суровом молчании выслушали рассказ епископа и приняли условия владимирского князя. На княжение в город приехал Ярослав. Представители от народа клятвенно целовали перед ним икону, обещая полное повиновение.
За поход Всеволод особенно поблагодарил новгородцев, отличившихся воинской выучкой и дисциплиной. Он собрал их отдельно от остальных и объявил:
– Возвращаю вам права людей свободных и усе уставы князей древних! А вы ужо обещайте мне помогу в случай чево и службу справную!
– Обещаем! Мы тебя, князь, не подведём! – на разные голоса ответили они ему.
Обрадованные новгородцы тронулись домой. Среди них давно зрело недовольство поставленными над ними владимирскими тиунами. Великий князь со всей жесткостью своего характера всё же понимал, что в крепкой узде он их держать долго не сможет. Заручившись обещаниями в поддержке, он был вынужден вернуть городу прежние вольности более под давлением обстоятельств, нежели по собственной прихоти. Новгородцы немедленно воспользовались этим и по возвращению в город, собравшись на Вече, постановили: тиунов из города изгнать, дома их сжечь, а имущество поделить.
На рязанской земле в то же самое время закипала очередная смута. Глеб и Олег рассчитывали на благосклонность владимирского князя, но, не получив ни одного удела в управление, наняли половцев и пошли к Пронску. Под стенами города их встретил Давид Муромский. После обмена взаимными приветствиями Глеб заявил:
– Пронск приходится нам отчиной, а не тебе! Почто сидишь на нашем месте!
Давид возражать не стал.
– Я сам, што ли, напросился на сей град? Меня Всеволод посадил. Я к себе поеду.
Давид собрал нехитрые пожитки и уехал в Муром. Довольные Глеб и Олег заняли княжеский терем. Но их ждала неприятность: вскоре в Пронск вернулся Кир Михаил – законный наследник престола. Жители города встретили его с подобающими почестями. Самозванцам пришлось ретироваться. Олега по пути в Рязань с расстройства хватил удар, и он скоропостижно скончался.
Ярослав, поставленный на княжение в столицу Рязанского княжества, начал устанавливать в городе свои порядки. Приехавшие с ним тиуны взялись описывать имущество каждого дома. В сопровождении верных людей он обошёл город. Шёл новый князь, не торопясь, заглядывая по пути в приглянувшиеся усадьбы.
Худой и тощий гончар Нишата выскочил из мастерской встречать важного гостя.
– Здрав будь, князь! – поприветствовал он Ярослава.
Вместо ответного пожелания здоровья раздалось:
– Ты хто таков?
– Гончар я, Нишатой ключуть, – ответил мастер и стал показывать своё хозяйство. Ярослав молча прошёлся по двору и, уже выходя за ворота, небрежно бросил:
– Сколь в княжеску казну платишь?
– Две гривны, княже, даю.
Ярослав с недовольным видом выговорил:
– Мало! С нонешнего дня будешь платить ишо столько жа!
Нишата поморщился, но промолчал.
В усадьбе у кузнеца Олешки всё повторилось. Осмотрев кузню, Ярослав с недовольным видом спросил:
– Сколь в казну княжеску мыто платишь?
– На Вече затвердили по две гривны князю давати, – пожал широкими плечами Олешка.
Ярослав хмыкнул:
– Мне твое Вече не указ. Мало платишь, с нонешного дня будешь ишо столько жа платить!
– Княже, помилуй, а на што жа мне самому-то жити?!
Ярослав тут же указал дружинникам на Олешку. Те скрутили и посадили кузнеца вместе с женой Всеславой в специально выкопанный накануне сырой погреб, где держали без еды и питья несколько дней. Жестокий и самовлюблённый, он не считался с мнением горожан, чем вызвал открытое недовольство, переросшее в восстание.
Перед Спасским собором с идеальными пропорциями, декоративными кокошниками, закруглёнными углами, взметнувшимся золочёными крестами высоко в небо, собралась большая толпа. Стоял не стихающий возмущённый гул. Люди обсуждали кичливые повадки нового князя и непомерную выплату дани.
Со степени6, тряся бородой, вещал крепко сложенный купец Святогор, по второму имени Лаврентий:
– Братия, што ету за напасть наслал на нас Всеволод проклятый, продыху нету от его тиунов!
К нему поднялся тысяцкий Никита Андреевич. Тот прокричал:
– Невозможно боле таково терпети! Сын явойный Ярослав мыто повышаить чуть ли не кажны день! Злой на язык и скорый на расправу!
– Итить надо слуг его в цепи заковать, да в поруб побросать, как он нашего кузнеца воли лишил! – послышались крики из толпы. – Пошли их воли лишать! Да и награбленное добро заодно отымем!
Оставшийся не у дел князь Глеб, чувствуя настроение народа, стал одним из самых ярых противников владимирского князя. Толпа двинулась к усадьбам тиунов Ярослава. Того сразу же оповестили о настроениях в городе, и он послал гонца к отцу. На остальных его помощников были надеты оковы, а особо рьяных засыпали в том самом погребе. Самого Ярослава полностью отрешили от власти. Город задышал вольной жизнью.
Всеволод, получив известие от сына, во главе дружины поспешил в Рязань. На этот раз войско встало уже под стенами города. Навстречу с князем вышли выбранные на Вече рязанцы. Всеволод встретил их в окружении многочисленной охраны.
– Вы пошто беззаконие сотворили?! Крестное целование ишшо нарушили! – без обычных приветствий выкрикнул он в лицо делегации. – Буйны речи ведёте, сыну мому непокорствуйте!
На что Разя – крепкий бородатый мужик из простых горожан, имевший небольшую косторезную мастерскую, с кривой ухмылкой ответил:
– Ты нам не указ! У себе рапоряжайси! Наш енто град и мы в нём хозяева, а от твоих псов роздыху нету!
– Пошли вона отселя! – вскричал разъярённый Всеволод.
Он приказал вывести из города всех жителей, разрешив захватить с собой только то, что они могут унести с собой. Красавец-град на высоченном берегу широкой полноводной реки, украшенный нарядными теремами и избами в изящных кружевных наличниках, с тремя каменными храмами: Успенским, Борисоглебским и Спасским – на месте которого ещё совсем недавно стоял высокий бородатый деревянный четырёхликий идол, словно всматривавшийся в сказочную даль, был отдан на съедение пламени. Почти вся деревянная часть города сгорела. Немало труда и пота потребуется рязанцам, чтобы он вновь предстал в былой красоте. Но через время он станет ещё краше. Сам князь, удовлетворённый наказанием, повернул домой, расселив самых непокорных рязанцев в Суздальской земле.
…Прошло четыре года без присущих тому времени стычек. Всеволод занемог. Последнее время он всё чаще вспоминал свою первую жену Марию, подарившую ему двенадцать детей. От второй супруги Любавы детей у него не было. Перед смертью Мария собрала всех своих чад и мужа. Они окружили высокое ложе.
– Живите в мире и согласии, – тихо промолвила она. – Помните словеса Ярослава Мудрого, что междоусобица губит и сродников, и отечество. – Мария слабой рукой погладила самых младших и поцеловала каждого. Последним простился с ней Всеволод. Даже у него на глазах выступили слёзы.
Незадолго до своей болезни он замирился с Черемным. Тот вымолил себе полное прощение и выдал свою старшую дочь за его сына – Юрия Всеволодовича. Киевский митрополит Матвей добился освобождения рязанских княгинь, но сами князья всё ещё оставались в неволе. Митрополит пытался усовестить великого князя тем, что тот с детских лет воспитывался в Константинополе и должен бы быть милосердным. Но Всеволод остался непреклонным, ответив на все уговоры одной фразой:
– Для них наука ишо не закончена!
Предчувствуя свою скорую кончину, он вызвал старшего сына Константина и, считая его наследником, начал давать поручения: