Грибник. Научно-фантастический роман

Но самым удивительным и необъяснимым чудом для Петровича был столярный инструмент, который предоставила ему для работы хозяйка. Что это был за инструмент: топорики разной величины и формы для резьбы и вытачивания, с разными формами лезвия и удобными гладкими топорищами, ладно ложащимися в огромные руки мастера. Стамески, пилки, молоточки. Но главное – в инструменте было качество материала и то, как этот инструмент работал. Вначале, когда Петрович взял топор в руки и, как обычно, хотел проверить, как он заточен, он чуть не отхватил себе палец. Легонько проведя по лезвию, он был удивлен каплям крови, выступившим сразу же из пореза. Оказалось, что инструмент был заточен до такой остроты, что и бритвенное лезвие казалось по сравнению с ним тупым обычным куском металла. Все острые кромки инструмента были заточены до толщины чуть ли не атома. И, разумеется, резал, строгал и колол этот инструмент просто фантастически. Твердое сухое дерево можно было обычным топором резать как по маслу. Само собой, вырезать фигуры и ладить поделки было сущим удовольствием. Более того, инструмент не тупился. Как и почему это происходило, Петрович не понимал.

Он потом долго допытывался у Агуши, где она такое чудо взяла, а она не понимала, что тут необычного, инструмент как инструмент, ей брат его принес, да у всех такое добро есть, почитай, в каждом доме. Его с работни в Волость привозят, там, скока надо, стока и есть. И инструмент у нее самый запростецкий, ну зачем женщине мужское оборудование? Где эта Волость и как побывать на работне, было теперь для Петровича заветной мечтой. Но он понимал, что так сразу просить у Агушеньки знакомства с ее миром неучтиво и невозможно. А мир этот был настолько фантастическим, что вначале Петрович подумал, что все это просто сон. Тогда, когда он в первый раз попал в этот мир, он так и считал, что спит и все это ему снится. Только это тогда позволило ему успокоиться и не свихнуться, грубо говоря, от тех знаний, которые на него свалились. Произошло это в одну из вьюжных холодных декабрьских ночей, когда он, запозднившись с заготовки дров, решил пройтись через непролазник; срезав путь от своих заготовительных мест до дома, он заплутал. Как это ни парадоксально и непостижимо, Петрович, который знал всю местность на многие километры вокруг своего жилища и которому чуть ли не каждое деревце, полянка, овражек были знакомы, тогда заплутал. Непролазник, конечно, тогда не был им достаточно изучен, он, как и все жители, не очень любил туда забредать, но уж заплутать в нем Петрович никак не предполагал. Он тогда не испугался, подумаешь, в нескольких километрах от дома, ему все это поначалу даже было смешно. Но, увы, он плутал уже несколько часов, и ветер и снег только усиливались и превратились просто в какой-то ураган. То тут, то там заваливались сухие деревья, с треском, заглушаемым ветром, падающие деревья представляли опасность. Небо и звезды – все было скрыто, и полнейшая темень с ревущим, режущим лицо и глаза снежными крошками месивом – рвало и хлестало все, включая лицо человека. Петрович был полностью обескуражен. Он не представлял, что такое возможно. Он прекрасно представлял, где деревня и куда нужно идти, но каждый раз выходил в новое незнакомое место. Он решил прекратить поиск и переночевать в лесу. Нужно было только найти что-то наподобие какого-то укрытия. Он начал обследовать наиболее заваленные и заросшие можжевеловые заросли, корневища старых деревьев, где могло быть образование, в котором можно было укрыться, искать что-то подходящее для ночлега. Одет Петрович был тепло, и, несмотря на мороз и ветер, при наличии укрытия от ветра до утра он бы протянул, не замерзнув. Ну а утром он точно бы выбрел, даже если бы эта круговерть и не закончилась. Уже порядком подустав, Петрович нашел небольшой овражек и на самом его краю стоящее огромное старое дерево, в основании которого было огромное дупло, которое было прикрыто от ветра земляным навесом овражка и поэтому не было полностью завалено снегом. Петрович быстро очистил вход и забрался внутрь чрева этого исполина. И почувствовал себя очень уютно. Ветер не хлестал его больше крошками льда. Завывая и злясь где-то снаружи, ураган не доставал человека, и вот уже через некоторое время жилище было засыпано, и только расщелина, тянувшаяся кверху по стволу, давала приток воздуха. Петрович заснул, укутавшись в полушубок, в котором всегда ходил в лес, зная, что после работы нужно тепло для согрева мышц. Вот тогда и произошла первая встреча с неведомым. Проснулся Петрович уже в другом мире, выбравшись из своего укрытия в осенний лес, так непохожий на его родной непролазник.

И вот уже несколько лет Петрович – частый гость в этом сказочном мире.

От воспоминаний оторвал шорох за спиной, Петрович обернулся, у входа во двор стояла Агуша с деревянной кружкой в руках.

– Заработался, поди, на-ка вот, – Агуша подала Петровичу освежиться напиток, а сама с интересом разглядывала творчество гостя. – Кочетки-то какие хорошие, – погладила женщина ладно вырезанных Петровичем петушков, обращенных друг к другу и расположенных по верхней планке дверки загона. – Сам такое придумал, у нас таких нет, – констатировала Агуша, с удовольствием поглядывая то на изделие, то на мастера.

– Дек вот кочетки-то у тебя знатные, так и место им тут.

Петрович с удовольствием пил морс из ягод, так кстати принесенный хозяйкой.

– Может, пора и отдохнуть, скоро трапеза, – Агуша посмотрела на Петровича так, что перечить и не захотелось. В избе было прохладно, летний зной не пробирался сквозь толстенные стены дома. Восходящие расплавы нагретого солнцем воздуха, поднимавшиеся от дороги, говорили о полуденном зное. – Завтра надо в Волость везти добавок. Если что, поехали, – женщина посмотрела на гостя. Петрович оживился, он не раз уже намекал хозяйке в предыдущие визиты, что хотел бы посмотреть, как живут люди в ее мире. Но до этого получал вежливый отказ. Хозяйка ссылалась на запрет от старейшин. – С тобой дедушка Ясинь поговорить хочет, – Агуша улыбнулась, показывая, что в этом есть что-то хорошее, которое пока было неведомо Петровичу. А Петрович как мальчишка был рад в душе и не мог этого скрывать, стал улыбаться и чесать затылок, а потом громко несколько раз чихнул и рассмеялся во весь голос, чем также рассмешил хозяйку.

Поднялись до петухов, еще не рассветало. Нужно было подоить Матку, накормить другую живность, загрузить в повозку шары сыра, масло, творог, молоко. Когда все было погружено, поклажи обложили холодом: большими ледяными комьями, взятыми из ледника. А поверх всего навалили сено. Быстро позавтракав, двинулись в дорогу. Собачонка Чаруня отказалась ехать в повозке и весело бежала впереди повозки, иногда срываясь в лес и потом выскакивая на дорогу или перед повозкой или сзади нее.

Воображение Петровича рисовало, как могла выглядеть деревня или поселок под названием Волость. Волостью, как он понимал, называли места, где жили сообща несколько семей, причем количество семей могло быть разным: от нескольких дворов до десятка, а то и трех-пяти десятков.

Устройство этого неведомого мира, в который попадал Петрович, было удивительным. Растения, животный мир, люди – все вокруг было настолько чисто и первозданно, что казалось просто нереальным. Во-первых, все было несколько больше обычных земных размеров. Порой казалось, что какой-то невидимый распорядитель просто взял и несколько изменил масштаб реальности, оставив пропорции всего окружающего, но позабыв увеличить самого Петровича. Только Агуша была не так разительно изменена. Но на это она объяснила Петровичу, что она считалась недомерком и была отлична от всего вокруг. Братья и сродники называли ее младшенькой недомерочкой, за что ее больше всех любили и берегли. И одна Агуша жила на выселке по своей воле, супротив желания рода. Ну да при тех чудесах и возможностях жителей этого мира, о которых дальше мы расскажем, жить в любой глуши было совершенно несложно. Телега поскрипывала и неторопливо катила по лесной дороге. Лошадь Цветочек везла ее с легкостью, несмотря на солидный груз. Нужно сказать, и Цветочек была ничуть не меньше размерами – с обычного земного огромного лося или верблюда. Но, конечно же, красивая и пропорционально сложенная, как и подобает здоровой, крепкой рабочей лошади.

Везли добавок, как называла свой груз Агуша. Из ее рассказов Петрович знал, что добавок – это продукция Агушиного хозяйства. Сыры, творог, молоко, производством которого Агуша занималась и который она отвозила в Волость людям. Отвозила и передавала в молочные дворы, которые были у ее братьев. Оттуда продукты раздавались всем, кому были необходимы. В Волости были разные дворы. Дворы инструмента, дворы одежды, дворы рассады, дворы хлебные, дворы, в общем, всякого того, без чего не прожить.

Все это не покупалось и не продавалось, все это бралось согласно необходимости и, что больше всего удивляло Петровича, бралось не в обмен, а просто по необходимости, по достаточной разумной необходимости. Каждый двор, в свою очередь, производя что-то, совершенно не считался, сколько он произвел и сколько взял чего-либо необходимого. Каждый старался произвести своей продукции как можно больше и как можно лучшего качества. Ехали молча, Петрович представлял, как может выглядеть поселение и как его встретят там, да и масса других вопросов вертелась в голове, на которые он не мог дать себе какой-либо вразумительный ответ. Петрович взглянул на Агушу, та ехала в передней части повозки и откинулась спиной на сено. Глаза были закрыты, и женщина чему-то улыбалась. Вожжи были в руках, но лошадка сама шла по знакомой ей дороге, не требуя какого-то управления. Агуша открыла глаза и посмотрела на Петровича.

– Ну да уж спрашивай, чего томишься?

Петрович отвел взгляд засмущавшись.

– Скажи, Агушенька, ты вот объясняла, что вы возите в город… – Петрович замялся и поправился: – В Волость добавок: каждый то, что производит и кто в чем мастер. Это мне понятно, понятно и то, что там обмениваете на все необходимое – каждому по потребности. Но как вы знаете, сколько произвести какого товара, вообще, как определяете необходимость и спрос на товар? Кто вам сообщает, что нужно, в каком количестве.

– Ну вы дети неразумные прямо, – Агуша повернулась к Петровичу и подперла рукой голову, глядя на вопрошавшего и разглядывая его. – Во-первых, городов у нас нет. Это в вашем мире города. Места смерти и тоски. Во-вторых, мы живем родами, и роды связаны между собой. Порой разные роды имеют сродников в дальних временах. Мы живем вместе в одном мире. Понимаешь ли? – Петрович пожал плечами. – Ну вот вы, например, бывает, чувствуете, что с кем-то из близких что-то случилось. Это вы называете интуицией. Это у вас происходит в различных особенных обстоятельствах. У нас чувство рода не эпизодическое, а постоянное. Мы чувствуем своих постоянно. Причем не только в экстремальных ситуациях, а во всем. Понимаешь ли, мы живем в сердце рода и наши сердца не разобщены, мы не разучились слышать сердце, – Агуша наклонила голову, рассматривая Петровича, как будто определяя, как ее слова, дошли ли до него.

– А откуда тебе известно, как у нас бывает? – Петрович с интересом взглянул на собеседницу. – Вы что, наш мир знаете?

– А как же, конечно, знаем, знаем ваш мир, – Агуша посмотрела на Петровича с жалостью в глазах и даже непроизвольно погладила Петровича по руке. – Бедные вы, бедные детки.

Петрович совсем опешил и растерялся. В этот момент телегу тряхнуло и Петрович чуть не свалился с телеги, так как сидел, боком свесив ноги, а Агуша опрокинулась на мягкую соломенную гору, наваленную на телеге. Оба рассмеялись. Петрович залез в телегу, улегся рядом с Агушей и решил расспрашивать ее до победного. Он хотел полностью понять, где он оказался и что это за такие необычные люди тут живут.

– Я все-таки плохо понимаю, как это – в сердце рода, что это значит и почему у нас не так.

Агуша улыбнулась:

– Тебе это трудно будет уяснить, ты не видишь нити мирозданья, но попытаюсь. Понимаешь, человек мудр своим сердцем, а не умом. Умом он размышляет, а сердцем знает. У вас, бедных деточек, паразиты разрушили связь ваших сердец с сердцем вашего человеческого рода, сердца бьются порознь. Боль и страдания, войны, личный эгоизм и порой, как у вас называется, бессердечие закрыли от вас видение нитей ткани мирозданья. Все ваши человеческие чувства искорежены, и часть из них просто отсутствует. – Агуша еще раз посмотрела на Петровича. – Ну, по-вашему, все ваши психические центры разбалансированы и спят.

Петрович почесал висок:

– Я где-то читал, что есть какие-то центры в человеке. Этому индусы вроде учат, йоги называются, – Петрович как-то растерянно посмотрел на своего учителя. – Но я и так понимаю. Наш мир бессердечен.

Агуша опять улыбнулась и как-то нежно погладила Петровича по руке:

– Да ты не расстраивайся, у вас много людей хороших, и сердца у них не умерли. Вам только… – Агуша замолчала, видимо, обдумывая, что сказать. – Вам помочь нужно и понять, что дальше-то погибель. У вас уж не раз разрушалось все, но все-таки опять возрождалось. Вашим Кощеям пока не по зубам одолеть человека.

– Но вы-то откудаво знаете все о нас и, вообще, где вы? Ну, то есть мы сейчас в какой части Земли-то находимся?

Агуша опять рассмеялась своим звонким, как колокольчики, смехом:

– Да ты никак думаешь, что ты на Земле, вот только забрел невесть куда.

– Ну а где же я? – Петрович уставился на собеседницу, не понимая, о чем ему говорят.

– Эх, ты не на Земле, и не на Марсе вашем, и не на… вообще, не где-то там, где у вас мог бы быть. Ты в другом мире, понимаешь ли? В другом мире. Здесь другая Земля, другой Марс, Солнце другое, все другое.

Петрович опешил и как-то даже оробел, он представлял, что путем каких-то невиданных сил попал на Землю, в какое-то невиданное место с невиданными людьми. Но то, что он вообще невесть где, он и представить не мог. Петрович перекрестился для спокойствия и как-то автоматически:

– Ну а Бог-то тут наш ли?

Агуша покачала головой:

– Бог-то, Он один, милой мой, Он все сотворил: и ваш, и наш мир. И еще столько миров, о чем ты, Васята Петрович, и представить-то не можешь. И к вам приходил Сынок-то Его, вас из погибели вызволял. Вы его Спасителем-то не зря называете. И наши дедки к вам приходят иной раз помогать. И ваши добры люди, кто за Спасителем пошли, трудятся. Но да все пока не исправить. Слишком уж у вас сильно… – Агуша опять не находила слово.

– Так мы на Земле ли али где? – несколько растерянно задал вопрос своей чудной собеседнице Петрович. – Вы-то люди вроде, как и мы, такие же.