Дуэль двух сердец

– Неплохо… для барышни, – дразнил он.

– Если бы я не была такой уставшей…

В этот момент Степан Аркадьевич воспользовался вниманием Клэр к клинкам, подошёл ближе и приставил кинжал к её животу.

– Это нечестно!

– На войне умирают, потому что устал, потому что задумался, потому что возомнил, что сильнее врага. Самоуверенность и невнимательность могут стоить солдату жизни. Ведь когда ты уверен в себе, то не цепляешься за жизнь. Ты должна смотреть не только на саблю. Смотри по сторонам, наблюдай за тем, что позади и впереди. И самое главное – не полагайся на честь, в бою её нет.

Переводя дыхание, Клэр не отрывала глаз от кинжала. Принять то, о чём говорил Степан Аркадьевич, то есть жестокость и бесчестье, было гораздо сложнее, чем ей казалось.

На лице учителя расцвела снисходительная улыбка. И без того мягкий заботливый взгляд сделался по-отцовски ласковым, точно любое слово или действие Клэр приводило его в состояние полного умиления.

– Давай ещё разок. Чего нос повесила? Всему тебя обучим! И стрелять, и колоть метко будешь. Ко всему прочему ты должна знать, как ухаживать за оружием… Я подчеркну: у-ха-жи-вать, – почти пропел Степан Аркадьевич. – Сабля для гусара – вторая женщина; ей забота нужна!

– Как скажете, Степан Аркадьевич.

– Ах, Константин! – покачал он головой. – Редко вижу, как ты улыбаешься…

– Значит, не столь часто случаются поводы для искренней радости.

– Право слово, чудная ты барышня. Давно узнать хотел, есть ли жених у тебя?

– Не знаю, можно ли назвать его женихом. Ко мне он не сватался; да и не к кому… Родителей ведь у меня нет. В любви клялся, а на деле… – Клэр понурила взгляд, не то от досады, не то от обречённости. Хрупкие воспоминания теперь ощущались стеклянной крошкой на зубах. Внутри заныло. Мерзко, болезненно.

В чертах девичьего лица отразилось смятение, когда она задумалась над тем, в каком опасном положении оставил её князь Равнин. На что он надеялся, когда отправлял её, юную девушку, одну на корабле, полном незнакомых людей, а в особенности матросов, у которых на уме могло быть всё что угодно? Столько времени минуло, а он так и не отыскал следов рыжеволосой беглянки.

– Почему ты не с ним? – пересилив неловкость, спросил вахмистр. – Ему вообще известно, где ты сейчас и с кем связалась? Ему ведомо, какую жизнь ты ведёшь? – Клэр взглянула на гусара с невыразимой тоской, едва сдерживая слёзы. – Извини. Не стоило мне спрашивать…

– Нет, всё в порядке. Он обещал найти меня, да только всё ещё не нашёл, как видите… Кажется, мне уже давно пора было сказать, что вы с ним знакомы.

– Знаком? – Степан Аркадьевич удивлённо вскинул бровь.

– Вечером, когда мы с вами только прибыли в полк, вы с товарищами обсуждали князя Равнина.

– Голова моя бедовая. Помилуй бог!.. Михаил? – горячо воскликнул Степан Аркадьевич, на что Клэр лишь стыдливо закивала.

Некоторое время они простояли в молчании. Посреди леса оно казалось особенно громким. Вахмистр сделался угрюм и стал тревожно оглаживать мундир по швам. Клэр тёрла окоченелые, покрасневшие на морозе руки и никак не могла для себя решить, стоит ли ей рассказать Степану Аркадьевичу больше, чем уже успела.

– Не моё это дело, да и лезть тебе в душу, голуба, я не стану. Ситуация весьма… необычная. Одно лишь могу сказать. Я Михаила Александровича давно знаю. Лет шесть как. И могу заверить в следующем: если он пообещал, что найдёт тебя, то слово своё сдержит, будь покойна! Если до сих пор не нашёл, значит, и причина тому веская имеется.

– Хочется верить, что так оно и есть.

Вечером того же дня все господа принялись переезжать. Кто на квартиру к Корницкому, кто в съёмное жильё. За пару недель Клэр сблизилась с некоторыми офицерами и даже вошла в круг их друзей. Поначалу она решительно хотела искать жильё со Степаном Аркадьевичем, но упрямый штабс-ротмистр всё же убедил её опекуна отпустить Клэр с ними. Она полагала, что её настойчивый отказ может вызвать подозрение, потому после недолгих уговоров была вынуждена согласиться. Сам Корницкий был из очень знатной и богатой дворянской семьи. Его родовое имение располагалось недалеко от Москвы, в то время как в столице родители приобрели ему достаточно просторную квартиру на Мойке. Наведываясь в Петербург, он и вся их весёлая компания часто устраивали в этом жилище настоящие вакханалии.

Сборы. Господа с особой аккуратностью складывали нижнее бельё, мундир и прочую одежду. Прачка находилась в соседнем доме всё на той же набережной Мойки, но была не самой лучшей. После неё, как правило, можно было недосчитаться пуговицы на мундире, обнаружить неотстиранное пятно или, напротив, дыру от слишком усердного трения. Офицеры прибегали к ней только в экстренных случаях. Потому и заботились о своей одежде самостоятельно и с особым трепетом.

На руках уже были бумаги, которые позволяли всей компании покинуть полк, и единственное, что оставалось, это подготовить к дороге лошадей. Каждый осмотрел своего четвероногого товарища, накормил, протёр уши, оседлал. Клэр во все глаза смотрела на остальных и втайне копировала порядок их действий.

– Степан, а ты же как? Давай с нами! – Корницкий отвлёкся от рыжего коня, повернулся к вахмистру и дружелюбно, с какой-то дурацкой мечтательной улыбкой, продолжил: – И твоему мальцу сподручнее будет. Ты крайне редко жалуешь меня своим визитом, – обиженно припомнил он.

– Благодарю за приглашение, Гриша. Да только ведомо мне, какие вы там игрища устраиваете изо дня в день. Я для таких дел не пригоден. Только мешать буду. А мой сконфуженный вид будет вас только сердить.

– Это какие ещё игрища? Всё в рамках приличия, да и никто из наших не жаловался, – засмеялся молодой человек, затягивая кожаные ремни на седле.

– Видно, в вашем возрасте слово «приличие» понимается иначе, чем в моём.

– Будет тебе, Степан Аркадич!

– В гости-то зайти можно, но как только вы…

– Так и быть, пощадим мы твои седины, дорогой друг! – Корницкий радостно высмотрел стоящего за Степаном Аркадьевичем юнкера. – Ну а ты что?

Всё внимание Клэр было сосредоточено на седле, которое она никак не могла закрепить должным образом.

– Костя? – позвал Корницкий настойчивее.

– Что? – рассеянно пропищала она.

– Считаешь ли ты, что удовольствия могут быть постыдными? Будет ли душа моя обречена на божью кару за любовь, которую бесконечно желает получить грешное тело?

– Любовь – это прекрасно, разве можно за неё карать? Однако если этой любовью причиняется вред другому…

Клэр не успела закончить свою мысль, как резко разразившийся смех заглушил звук её голоса.

– Вот тебе раз! Послушай, Лесов! – крикнул Корницкий, нарушив ночную тишину окончательно. – У нас ещё один философ появился. Теперь, мой друг, тебе не будет так одиноко.

Клэр с любопытством подняла глаза на поручика. Его лошадь была уже осёдлана; он вёл её прочь от стойла в непроглядный мрак вдоль казарм. Никита с сомнением взглянул на юнкера. На издёвку Корницкого он ничего не ответил, по всей видимости привыкши к подобному его поведению. Клэр попыталась снова поймать ледяной взгляд поручика, но не смогла. Лесов безразлично проехал мимо.

Наконец все были готовы к отъезду. Стояла глубокая ночь. Кругом тишина. Ни ветра, ни метели. Лишь гулкое ржание да довольное фырканье коней. Необычайно яркая луна, повисшая в усеянном серебряными стёклышками небе, была похожа на перламутровую раковину в морской глубине. Наверное, каждый из офицеров оставался крайне рад, что для отъезда назначили именно этот день. На постой у Корницкого оставались Лесов, братья Соболевы, Габаев, Фелицин, Котов, Степан Аркадьевич и Клэр. Все офицеры были примерно одного возраста, за исключением, конечно, Степана Аркадьевича и Котова. Присутствие же последнего Клэр никак не могла себе объяснить.

Он выглядел старше большинства мужчин, вёл себя сдержанно, почти ни с кем не разговаривал, а когда разговаривал, складывалось ощущение, что он делает это наперекор своим желаниям. И только потому, что наступала та самая неизбежная необходимость говорить. На вид ему было больше тридцати. В светлых волосах можно было разглядеть свинцовые пряди. Взгляд поручика казался лишённым малейшей радости; совершенно потухший и безжизненный. К слову, хмурым он мог выглядеть во многом из-за густых и тёмных бровей. Клэр решила, что он из влиятельного дворянского рода и его поведение – лишь результат заносчивости, присущей знати. Порой Котов смотрел на Клэр испытующе и даже с укоризной. Она читала на его лице признаки недоверия. Нет. Он не мог догадываться о её секрете. Это просто паранойя.

По дороге в столицу Клэр молча изучала товарищей. Они трещали наперебой, и порой за их весёлостью Клэр не слышала даже собственных мыслей. Невзирая на холод, ехали бодро. Кто-то даже не прятал уши под шарфом, чтобы на фоне остальных казаться красивее. Корницкий всю дорогу выкрикивал пошлые анекдоты, вызывая смех у товарищей. Клэр прежде нигде не слышала таких изощрённых ругательств, как среди своих новых друзей.

Путь показался намного короче, чем пару недель назад, когда Клэр проходила по этой дороге со Степаном Аркадьевичем. И то ли большую роль сыграла компания, то ли шли они совершенно иной тропой, и девушке только казалось, что она примечала знакомые пролески и постоялые дворы, что текли по разным сторонам.

Выглянули первые рыжие огоньки уличных фонарей. С радостным свистом колонна всадников заметно ускорилась. От холода Клэр с трудом разгибала пальцы, обвитые поводьями. Новость о том, что они вот-вот окажутся в тепле, бесконечно радовала: девушка выглядела и чувствовала себя ужасно уставшей.

– Прошу, господа! Прошу, проходите, места всем хватит, – поторапливал Корницкий низким голосом, пропуская своего денщика в узкий коридор, который вёл на второй этаж. Тощему бедолаге с тяжёлой сумкой в руках, которую он едва смог снять с навьюченной лошади, ещё требовалось на ходу отыскать ключи от квартиры, чтобы его дорогой Григорий Александрович ни минуты не ждал у двери.

Клэр едва поспевала, пытаясь в толпе пройти длинный пролёт с крутыми ступенями и не покатиться кубарем. Несколько раз чьи-то локти больно врезались в её бока, и она молча морщилась, хотя удары были довольно болезненными.

– Mon cher, ne retardez pas les autres. Allez, allez![4] – повторял хозяин дома.

Клэр боролась со своими предубеждениями относительно Корницкого. Как в одном человеке могли уживаться и гордыня, и простота? Услышав его речь где-нибудь на улице, легко можно было определить, что он из высшего общества. Он от всего сердца желал видеть в своём доме как можно больше друзей, но преподносил это в такой манере, словно снисходил до них. Это раздражало и воодушевляло одновременно.

Наконец все протиснулись в узкую дверь квартиры и с ликованием швырнули тяжёлые сумки на паркет. Денщик метнулся к печке, которая находилась в соседней комнате, оборудованной под столовую, чтобы разжечь огонь. Когда у него это наконец получилось и квартиру озарил свет зажжённых свечей, Клэр наконец огляделась. Не пёстрый дворец, не богатая усадьба, но для дежурной квартиры, в которой бывают не так уж часто, весьма достойно. Прекрасная меблировка, чудесный обеденный стол, за которым без особого труда могли поместиться все члены компании, высокие арочные окна и небольшая хрустальная люстра, которая, несмотря на всё количество подвесов и бус, не могла похвастаться блеском из-за толстого слоя пыли и паутины.

– Пожалуйте! Занимайте места, какие больше приглянутся. Лесов, знаю, на тебя та комната с окнами, выходящими на набережную, в прошлый раз произвела сильное впечатление.

– Скорее не комната, а вид из неё, – поправил молодой человек.

– Насколько помню, ты не отрывался от той актриски из театра Казасси. – С губ Гриши сорвался смешок. В ту же секунду кто-то присоеднился к нему из соседних комнат. Было в этих усмешках что-то тёмное и порочное.

– Ты и сам остался не без дела.

За всё время их знакомства Клэр впервые заметила на лице Лесова широкую улыбку, показавшуюся ей странной и даже противоестественной.

– Две прекрасные польские сестрички, – сладко протянул Корницкий, точно говорил о хорошо приготовленном жарком, а не о женщинах.

– Слыхали, братцы? Как-то захожу к себе в назначенный час с прехорошенькой девицей. К тому времени все должны были уже освободить дом. Открываю дверь, а там картина… Корницкий держит за ляжку светленькую fille[5] и стонет, да так сладострастно, словно сонет выдавить пытается. – Глаза Лесова вдруг загорелись. Желание одержать верх в словесной перепалке побуждало его действовать решительно и жёстко. – И пока вторая лежала на кровати с кислой миной, он из последних сил пытался ублажить ту, что помоложе. По всей видимости, бедняжка думала, что дело чем-то кончится…

– Я думал, что смогу осчастливить и её! – сконфузившись, тут же попытался оправдаться Корницкий.

– Право, право, господа! Вам непременно нужно было видеть её лицо в тот миг! Лица всех троих. – Лесов мрачно рассмеялся.

Клэр была поражена. Кому после таких обидных слов придёт в голову смеяться?

Однажды она стала свидетелем того, как за дерзкую шутку в адрес одного чиновника поручика Лесова отправили на гауптвахту. Она не знала деталей, да только по заверениям остальных подобные безрассудство и грубость были их товарищу не в новинку. И теперь Клэр опасалась того, как бы самой не встать у него на пути и не сделаться объектом его злых насмешек.

– Она буквально молила вытащить её из-под тебя. Сколько ты ещё пытал ту бедняжку?

– Заткнись уже! А я ещё называю его другом… – посетовал Корницкий, явно не планируя раскрывать подробности своих любовных утех.

– Не ты ли первым припомнил ту актрису?

– Ещё бы не припомнить, – обиженно процедил штабс-ротмистр. – Она же потом сумасшедшей прикидывалась.

– Я не ослышался? – крикнул из соседней комнаты Габаев. Клэр стояла рядом с Сергеем и так же, как он, с жадным вниманием ожидала продолжения.

– Именно что сумасшедшей!

– Не думаю, что она была сумасшедшей. Скорее, тяжело влюблённой и доверчивой. – Лесов продолжил смотреть на Корницкого.

– Однажды мы пришли с прекрасными дамами в их театр. Так вот эта девица, не прошло и половины спектакля, сорвалась со сцены и накинулась на нашего Лесова. Пыталась его целовать, сжимала в объятиях, била себя в грудь, плакала так горестно, что смотреть нельзя было… Сердце разрывалось!

– И чем же всё кончилось? – спросила Клэр, невольно выдернув поручика из задумчивости. Лесов обернулся и встретился с ней взглядом.

– Я сказал, что не знаю её, – холодно отрезал он. – И не солгал. Я действительно не делил с ней ничего, кроме постели. Я не давал никаких клятв, не обещал ей того, чего сделать бы не смог, но о чём она без конца грезила.

Клэр содрогнулась. Сердце, казалось, остановилось и готово было рухнуть от страха ей под ноги.

– С чего тогда она так сохла по тебе? – Сергей Габаев погрузился в кресло, достал бриаровую трубку и закурил.

– Чёрт её знает.

– А я уж думал, скажешь, что в любви тебе не было равных. – Корницкий вновь стал весел, словно забыл про колкости в свой адрес.

– Что стало с той девушкой? – спросила Клэр, продолжая вжиматься спиной в стену.

– То не моё дело, да и, по правде, мне всё равно.

Клэр опустила глаза и больше ни о чём его не спрашивала.

– Братцы, предлагаю отметить наш приезд! – Габаев выдохнул и махнул рукой перед собой. Густое облако дыма в то же мгновение расползлось вокруг.

– Поддерживаю. А не посетить ли нам нашего прелюбимого Демута?

– Что за Демут, Степан Аркадьевич? – Клэр заметила, как он раскладывает в соседней комнате вещи, и решила устроиться рядом, пока место не занял кто-нибудь другой.

– Трактир такой. Хороший трактир, большой. Иногда там можно и концерт какой-никакой увидеть.

– Так и будем языками чесать? Или наконец станем выдвигаться? – недовольно прохрипел Котов и подошёл к двери.

Клэр за молчанием поручика совершенно забыла о его присутствии.

Улицы родного Петербурга. Скользкие, пустынные. Клэр понадобилось много усилий, чтобы перебороть внутренний страх и выйти со всеми в город. Ей по-прежнему казалось, что агенты императора Александра могут выследить её, узнать или, не дай бог, привести прямиком к государю. Неспособная совладать с волнением, она шла и тревожно оглядывалась по сторонам. Держала под контролем всё – от своего голоса и манер до мыслей, – проговаривала про себя детали выдуманного прошлого, о котором могли бы спросить. Это бесконечное напряжение изнуряло даже сильнее, чем занятия в манеже.

Ночные дороги и здания были хорошо освещены. Фонари стояли у каждого моста. Немного привыкнув к новой роли, Клэр попробовала расслабиться. Шутки Корницкого сделали своё дело. Молодой юнкер не заметил, как стал смеяться вместе с остальными. Исай завидел нужную вывеску и протиснулся вперёд, с капелькой подхалимства открывая перед компанией дверь. Его старший брат тут же шутливо отозвался о такой учтивости и скривил испещрённое неглубокими рубцами лицо.

Пока друзья устраивались за одним из столов, обольстительный штабс-ротмистр отправился на поиски хозяина или хозяйки, чтобы заказать выпивку. Клэр вела себя сдержанно: села рядом со Степаном Аркадьевичем и зареклась на протяжении всего вечера не отходить от него.

Почти все места в трактире были заняты. Запахи жареного мяса, приправ и крепких напитков больше душили, чем пробуждали желание приступить к трапезе. Стучали столовые приборы, звенели бутылки, шаркали стаканы. В этом невзрачном на первый взгляд месте кипела такая жизнь, словно не Зимний дворец в ту минуту был центром столицы, а этот трактир, объединивший в своих стенах самых разных людей. За столиками сидели мужские компании, а услуживали им пять или шесть женщин возрастом от двадцати до тридцати лет. Периодически некоторые из них пропадали, затем вновь появлялись в зале и расхаживали меж гостей. Сперва Клэр приняла их за подавальщиц, однако вскоре поняла, что они ни разу не притронулись к посуде или к подносам. Платья этих дам были крайне вычурными, а вид – небрежным. Ни головных уборов, ни перчаток, ни полагающейся длины подола. Клэр вздрогнула и отвернулась, когда наконец поняла, кто это. Женщины веселились и вызывающе громко смеялись, ни на минуту не забывая о работе.

– Успокойся, – сказал Степан Аркадьевич, заметив, как Клэр нервно вглядывается в каждую засечку и в каждое липкое пятнышко на столе.

Корницкий вернулся, едва удерживая на подносе выпивку. Взгляды молодых людей тут же устремились к поставленным на стол бутылкам мадеры и лучшего в трактире вина. Стол был небольшим, и места хватало с трудом, поэтому все сидели на лавках, прижимаясь друг к дружке плечами. Клэр с опасением посмотрела на объём алкоголя в протянутом ей стакане. Вино?.. Его крепость не вызывала сильного беспокойства, но вот мадера… От одного лишь запаха этого напитка ей становилось дурно.

– Ну что же… господа, – начал Корницкий. Глаза его искрились безудержным весельем. Тем самым весельем, что способно увлекать за собой в опасность и побуждающее совершать поступки, за которые позже будет непременно стыдно. – Заслуженный отпуск должен сопровождаться прекрасным обществом, и нет компании лучше, чем ваша! Надеюсь, каждый из нас погуляет на славу и с чистой душой вернётся в полк к исполнению своих обязанностей. За вас, братья мои! Ура!

– Ура, господа! – Крик вмиг разлетелся по трактиру и смешался с прочими голосами и рукоплесканиями.

Клэр подхватила этот хриплый и тёплый возглас и вслед за друзьями в красных мундирах опустошила стакан.

Сперва огонь обжёг язык, затем растёкся по горлу, точно раскалённое добела железо. Гортань сжалась, лицо, вопреки попыткам сохранять непоколебимость, исказилось. Терпкий запах забродившего винограда ударил в нос. Клэр попыталась набрать в лёгкие воздуха, но лишь сильнее раскашлялась.

– А я погляжу, ты знаешь толк в выпивке, – съязвил Исай, сидевший напротив.

– Посмотрите-ка на него, – прыснул его брат Костя и треснул младшего по затылку. – Сам впервые пробует что-то крепче вина, а всё туда же.

Исай обиженно поджал губы, однако перечить не осмелился.

– Нет, он прав, – вмешалась Клэр, вертя пустой стакан в руках и оценивающе разглядывая пустое донышко. – Такой крепкий напиток я пробую впервые.

– Ну и как? Понравился? – поинтересовался Габаев, разливая новую бутылку.

– Недурно.

– Смотри, малец. Случись что, то твой дядька будет тебя тащить до квартиры, – с лёгкой и добродушной улыбкой продолжал ротмистр, поглядывая то на юнкера, то на весёлого Степана Аркадьевича.

– Вот-вот! Так что будь любезен меру знать. И тебя, Исай, это тоже касается.

– Сказал Корницкий, который каждую пьянку превращается в мясной мешок без памяти.

– Так я же об этом и говорю, господа! Вы-то, будучи заняты доставкой моего тела, второй мясной мешок вряд ли сдюжите.

Клэр искренне улыбнулась. Его выходок и шуток она ждала как спасения от робости и страха.

– Хозяин, ещё бутылку! – неожиданно гаркнул Лесов, и, что удивительно, крик долетел до ушей управляющего. Требовательный, нетерпеливый. Он всё так же, несмотря на всеобщее веселье, выглядел отстранённым. Как и Котов, который опустошал один стакан за другим. Вот кто действительно пришёл сюда исключительно за тем, чтобы напиться до беспамятства.

– Кажется, Лесов желает пополнить наши ряды мясных мешков.

– Это вызов, Гриша?

Штабс-ротмистр не ответил, но так лукаво блеснул светлыми глазами, что, казалось, все вокруг, кроме Клэр, поняли, что за буря грядёт.

– Господа-а, прошу бутылки! – Корницкий вытянул длинную руку и, нащупав бутыль, протянул её через весь стол. – На что играем?

– Впрочем, как и всегда… на фант, – бесстрастно предложил Лесов.

– Без меня, – едва различимо с конца лавки буркнул Котов, выставив левую ногу так, чтобы мелькающие поблизости женщины даже не думали приближаться к его персоне.

– Мы знаем, любезный друг, что ты никогда в этом не участвуешь. Что до остальных?

Клэр застыла. Котов отказался, Степан Аркадьевич до сих пор молчал.

– В чём суть игры? – спросила она наконец.

– Наши дорогие друзья должны выпить каждый по бутылке рома. Как только они это сделают, то… – начавший объяснять правила Фёдор вдруг зарделся и замолчал.

– То должны будут провести время с одной из этих девиц, – подхватил Корницкий. – Сложность заключается в том, что чаще всего после бутылочки хорошего рома тяжело не то что сдержаться от подступающей тошноты, но и просто дойти до нужного места.

– Кое-кто не сдержался в прошлый раз.

Взъерошенные головы разом обернулись к старшему Соболеву.

– Мой позор до конца дней, – с шутливой иронией проговорил он, глядя на Клэр.

– И какой приз? – с таким же любопытством, какое возникло у Клэр, поинтересовался Исай.

– Да, вы же на что-то играете? Так что достанется победителю? – Клэр перевела взгляд с Корницкого на Лесова.

– Степан, неужто твой племянник на ухо туговат? Уже ведь было сказано… Фант! – повторил он с раздражением. – Вступивший в игру делает ставку на одного из нас. В случае проигрыша каждый проигравший должен победителю фант. Любое желание, которое загадает победитель, должно быть тотчас исполнено. – Никита пристально взглянул на Клэр, встревожив её и без того боязливое девичье сердце. Ужас и сметяние накрывали Клэр всякий раз, когда их глаза встречались. Было в них что-то притягательное и в то же время леденящее душу. Улыбка, что изредка появлялась на его лице, казалась доброжелательной, но глаза… Глаза оставались холодными.

– Итак, ваши ставки? – Габаев, Соболевы и Степан Аркадьевич поставили на победу Лесова.

– Я поддержу Гришу, – робко выдавил Фёдор и получил в ответ низкий поклон от польщённого друга.

– И я ставлю на победу Корницкого, – ответила Клэр, заметив оскал Лесова.

– Начнём? – Никита вскрыл бутылку, и Корницкий поторопился догнать товарища.

Губы плотно обхватили горлышко бутылки. Гусары пили жадно, неосторожно, проливая липкий яд на стол. Капли, не попавшие в рот, стекали по подбородку и шее. Клэр засмотрелась. Эта мужская дикость привлекала её и вызывала чувства, прежде незнакомые.

Компания загудела. Радостно засвистела, затопала сапогами по грязному полу. Соперников поддерживали выкриками и всякого рода ругательствами. И только Котов оставался не у дел – молчал и со скучающим выражением лица наблюдал за происходящими шалостями, скрестив руки на груди.

Корницкий, переживая очередной позыв тошноты, на секунду прервался, а затем снова поднёс стеклянное горлышко ко рту и сделал последние тяжёлые глотки.

Лесов оказался первым. Грубый крик, вырвавшийся из его груди, заполнил зал. Поручик поморщился, сжал челюсть и вытер усы и лицо от капель рома. Глаза его сразу сделались стеклянными, и он принялся искать женщину. Одну из тех, что всё ещё ходили по залу. Всё равно какую. Он неуважительно прикрикнул, подозвал к себе. Клэр смерила его недовольным взглядом, но Никита сделал всё, чтобы его не заметить. На глупого юнкера ему было так же плевать, как и на многих других в этом трактире.