Дуэль двух сердец

– Сергей Николаевич! Тамара Васильевна! Благодарю за приём, – прощебетал Корницкий с ласковым взглядом, а после крепко расцеловал.

– Голубчик, вы всегда наш желанный гость. И ваши друзья, разумеется, тоже, – добавил граф минутою позже. – Да вот в салон графинюшки тоже давным-давно не заглядывали.

– Служба, любезный граф, служба! Наш удел – прозябать в глухом лесу, терпя различные лишения. А сердце тоскует по столице, по этим величественным мостам и набережной! По обществу, в конце концов!

– Мы искренне рады, что вы сможете немного отдохнуть у нас и насладиться нашей компанией, – ответила Корницкому хозяйка, только он успел договорить. – Как поживают ваши папенька с маменькой?

– Благодарю, оба здравствуют и пребывают в чудеснейшем расположении духа. Вот решаются ехать за границу, в Италию, кажется. Всё собираются, да никак не соберутся.

– Как любопытно! В последнем своём письме Александр Григорьевич об этом не упоминал.

Корницкий театрально приложил ладонь к губам и изобразил ту удивлённую мину, которую обыкновенно изображают в попытке придать случайной оговорке немного иронии.

– Стало быть, я только что проговорился. Молю, только не выдайте моей неосторожности!

– А вы всё ёрничаете, любезный! – сказал Сергей Николаевич с лёгким упрёком.

– Григорий, будьте добры, представьте нам наконец своих дорогих товарищей! – со жгучим любопытством воскликнула Тамара Васильевна, как бы невзначай коснувшись руки дочери кончиком веера. – Кажется, мы не со всеми имеем честь быть знакомы.

– О, разумеется! – Он, согласно неведомой иерархии, произнес имя и фамилию каждого из своих друзей. Клэр он назвал последней, забыв поначалу её фамилию. В иной раз девушка демонстративно закатила бы глаза, но сейчас и виду не подала.

– Рады вам, господа. Друзья Григория Александровича – наши желанные гости. Позвольте представить нашу младшую дочь Марию.

Нежная, в розовом платьице с лентами и цветами, она выглядела по-детски милой. Чёрные волосы, заколотые множеством шпилек, теперь были немного растрёпаны от танцев и весёлых игр. Лицо пухленькое, ладненькое, словно у поросёнка. Свои и без того тонкие губы в минуту смущения она поджимала ещё сильнее. Голубые глаза против желания то и дело поднимались на офицеров, а когда встречались с их воинственными взглядами, тут же вновь кротко опускались. И не ясно было, кокетничала ли она или же всерьёз робела перед красавцами-гвардейцами.

– Мари, это действительно вы? – запел Корницкий и с почтением поклонился – Вы так повзрослели за этот год.

Девушка неловко кивнула, хлопнула ресницами и покрылась едва заметными багровыми пятнами. Офицеры чуть ли не в один голос ахнули.

Клэр покосилась сперва на одного своего товарища, затем на второго, третьего, пока не оглядела их всех. И хоть её спокойное лицо не выражало ровным счётом ничего, внутри всё кипело от непонимания того, как такой глупенькой девочкой можно заинтересоваться.

– Ну же, проходите, голубчики, в залу. Довольно мы держали вас на пороге. Наслаждайтесь вечером! – Хозяйка бросила недовольный взгляд на дочь и мягким жестом указала гостям на комнату, откуда доносилась музыка.

Тамара Васильевна излучала такую всеобъемлющую любовь и доброту, что невозможно было не любоваться ею. Только морщинки у губ и глаз выдавали возраст графини. Во всём остальном она напоминала беззаботного и радостного ребёнка. Глядя не неё, Клэр невольно вспомнила о своих родителях. Хоть они и остались в другой жизни, впервые за столь долгое время ей захотелось ощутить тепло их объятий, захотелось обнять этого незнакомого человека. Это желание, которое непременно вызвало бы недоумение со стороны любого здравомыслящего человека, девушка тут же заглушила.

Пока остальные с зачарованными взглядами передвигались по зале в поисках хорошей компании, вина и закусок, Клэр сделалась мрачнее грозовой тучи. Слишком уж её терзали воспоминания о том, какой её жизнь была прежде. Осознание того, что той Клэр больше нет, врезалось острым кинжалом в сердце. Что делать? Смириться? Образы родителей ещё долго не выходили из головы, а товарищи будто и не замечали потухших, полных грусти глаз друга.

Габаев коснулся кончиками пальцев плеча Клэр и о чём-то спросил её, однако за грохочущей музыкой, шумом голосов, цоканьем каблуков и шелестом платьев девушка не расслышала и только стремительнее зашагала вперёд. Ничто теперь не могло вывести её из задумчивости.

Подошёл к концу полонез, прямиком за ним ещё два танца, и целая орда восторженных гостей ринулась в залу, где расположился домашний театр. Сегодня давали ту самую новомодную итальянскую оперу. Пока актёры готовились, гости не теряли зря времени в волнительном ожидании. Так, проходя мимо небольшой группы молодых людей, гусары услышали, как один из них читает стихи – воодушевлённо всплёскивая руками, в надежде привлечь как можно больше внимания, в особенности совсем юных дам. Лесов остановился первым и невозмутимо принялся наблюдать за декламирующим франтом. Рука в белой перчатке элегантно поднялась к лицу и подпёрла подбородок.

Незнакомец, заметив пристальное внимание компании офицеров, посчитал уместным довести этот фарс до крайней своей точки. Он тут же сделался ещё более важным и громким, выкатил грудь колесом и чудно́ вскинул голову.

– Тьфу, опять Байрона читают. – Одна и та же фраза с усмешкой сорвалась с губ Габаева с Корницкого, и от схожей мысли они весело переглянулись.

– Да и если бы ещё читали хорошо, – сухо подметил Лесов. – «Английские барды и шотландские обозреватели»… Кажется, их любили рассказывать года так два назад. Право, слышал их так часто, что уже на дух не переношу, – добавил он, не сводя ледяного взгляда с замершего в потрясении юноши.

– Вот в толк не возьму, что нашла молодежь в этой аглитской утке, – посетовал Костя Соболев.

– «Перо моё, свободы дар бесценный! Ты – разума слуга неоцененный. Ты вырвано у матери своей, чтоб быть орудьем немощных людей…»[8]. – Незнакомец попытался вернуться к своему занятию, сделав вид, будто не расслышал.

Однако больше дамы не вздыхали от стихов известного иностранного поэта. В центре внимания оказались гусары лейб-гвардии. Узоры золотых шнуров богато блестели на огненно-красных мундирах. Уверенные и непроницаемые взоры были обращены вперёд, а не бегали от волнения, как у многих юношей на этом вечере. Офицеры казались решительными, мужественными и неприступными, а потому ещё больше разжигали любопытство прекрасного пола. Клэр лучше других подмечала мятежные и томные переглядки дам и завистливые перешёптывания мужчин вокруг бравых товарищей.

– Ну полно, любезный! Мы все прекрасно поняли, что вы считаете Байрона своим кумиром. Но прошу, давайте мирно дождёмся оперы? Желательно в тишине. Ни к чему портить хорошие стихи такой неумелой декламацией.

Юноша вспыхнул от возмущения. Смял в руке листок с выписанными отрывками, который до сих пор держал в руке. Слова Никиты прозвучали слишком честно. Прямолинейно. Язвительно. Услышав их, Клэр вытаращила глаза и задержала дыхание, ожидая реакции. Все подумали об одном, но никто не решался сказать об этом во всеуслышание. Лесов смог. Он сделал это нарочно, пытаясь уколоть, спровоцировать оппонента. Несчастный чтец молча сцепился с ним взглядом.

Лесов ликовал. Это было заметно по весёлым искоркам в его глазах, по почти хищному оскалу. Он был доволен. Поражённый дерзостью, юноша никак не мог прийти в себя и подобрать слова, чтобы ответить офицеру.

– Разве Байрону под силу рассорить русских? М-м-м?.. Глубина русской души постижима разуму лишь русского поэта, – смеясь, сказал Корницкий, возникший как чёрт из табакерки. Он встал между раскрасневшимся юнцом и самодовольным товарищем, удовлетворённо облизывающим губы. – Ни к чему нам ссориться, господа. Лучше занимайте места! Тамара Васильевна убедила меня, что совсем скоро на сцене появятся актёры и долгожданная дива. Ну же! Ну же, идёмте!

Клэр не сводила с Лесова негодующего взгляда. Грозовые тучи и то казались менее мрачными, чем её лицо в этот момент. В душе что-то встрепенулось, затрещало и неприятно царапало изнутри. Юноша хоть и глубоко оскорбился на слова Лесова, но всё же оказался мудрее. Или трусливее. Он ушёл к своим друзьям, не оглядываясь на человека, который только что задел его честь.

Клэр вдруг сделалось мерзко от выходки Никиты. Что заставило его так унизительно оборвать крылья этому мальчику? Степан Аркадьевич отзывался о нём хорошо, кривить душой и оправдывать подлеца вахмистр бы точно не стал. Тогда что? Ради чего Лесов старался быть хуже, чем есть на самом деле? Неужели поручика пугали излишние доброта и участие, а забота о нём со стороны других делала его зависимым и слабым?

Стоявшие рядом гости воспользовались предлогом и покинули это лобное место. Каждый опасался, как бы его голова не попала следующей под беспощадный топор палача.

Никита очень быстро сделал вид, что забыл о случившемся, и как ни в чём не бывало продолжил веселиться, не обращая внимания на осуждающие переглядки.

Стоит ли ей опасаться этого человека? Никогда не угадаешь, что он выкинет…

– А по правде сказать, господа, на нашей земле есть немало русских, с которыми таким, как Байрон, тягаться не по зубам. – Костя Соболев деловито поправил усы указательным пальцем и знающе дёрнул густой бровью.

– Извольте, любезный, кто же, по вашему мнению, может соперничать с таким английским гением? – тут же возразил кто-то из толпы, но Клэр не успела обнаружить источник голоса. В эту секунду она слишком внимательно рассматривала лицо Лесова.

– Пожалуйте, среди гусар есть такой умелец! Это всеми нами любимый Денис Васильевич Давыдов.

Оппонент старшего из Соболевых вдруг брезгливо поморщился, но, заметив сердитые взгляды лейб-гвардейцев, тут же сделал более приятную физиономию.

Клэр слышала эту фамилию прежде. Кажется, она даже что-то помнила про этого человека из школьной программы. Гости зароптали. Голоса смешивались один с другим, и разобрать что-либо в этой куче было просто невозможно. Дамы кокетливо прятали глаза за кружевными веерами. Мужчины ревниво обменивались колкостями про этого человека. Давыдов явно имел неоднозначную репутацию, раз одно его имя произвело такое впечатление на присутствующих гостей. Клэр продолжала наблюдать за происходящим, как если бы она была соколом, который выслеживал свою добычу.

– Куда же адъютанту великого князя соперничать с самим Байроном? – наконец сказал кто-то. – Его… гхм, так называемую басню по сей день никто не забыл. Видано ли, царя высмеивать дерзнул! Уж Байрон лучше.

Клэр сделалось до жути забавно. Едва она не сорвалась на смех. Непроизвольную улыбку она поспешила прикрыть рукой. О чём был этот спор? Взрослые мужчины с обидой в голосе заступаются за царя, словно оскорбили их самих. Спор о поэтическом таланте, словно каждый из них является самим Байроном и чувствует, будто это его честь задели. Абсурдно и до грусти смешно.

– Скажу вам так! – Никто не заметил, как к скопившейся кучке раздражённых гостей подошёл хозяин дома. Клэр с любопытством поднялась на цыпочки, выглядывая из-за голов своих приятелей. – Когда государство наше начнёт равняться и подражать всему иностранному, то перестанет Россия-матушка являть свету новых гениев русских. Когда любить станем всё то, что нам чуждо, тогда уж совсем забудется и культура, и история, и вот – стихи русские, – сделав шаг вперёд, сказал Сергей Николаевич. Одёрнул сюртук и спрятал одну руку в карман. – Не подумайте, что я призываю вас, молодых, отказаться от иностранных книг. Изучать да познавать дело нужное, но никогда жителю соседних государств не понять, что любо русскому сердцу. Оттого и мнение моё таково: не могут быть стихи, пусть даже самого прославленного английского поэта, полезнее для русской души, чем стихи наших родных умов.

Гордая, до последнего слова патриотическая речь тут же нашла отклик среди гостей. Даже те, кто сперва хотел возразить, сейчас поддерживали хозяина дома.

Ох уж эта лесть.

Оглядев своих друзей, на лице лишь одного из них Клэр заметила то же возмущение, которое переполняло её саму. Лесов отвернулся, видимо, не в силах больше быть частью этого маскарада. Лицо его застыло в неприязненной гримасе, а в глазах загорелся такой огонь, что, казалось, будь его воля, он испепелил бы это место и каждого, кто здесь находился.

Хозяйка дома призвала всех приготовиться к представлению. Пылкие, жадные взгляды устремились к сцене, на которой уже стояла большая золочёная арфа. Клэр и не заметила, как осталась одна в окружении незнакомцев. Парочка молоденьких девиц несколько раз стрельнула глазками ей вслед. Другой кавалер непременно обратил бы на них внимание. Поприветствовал, попросил бы его представить. Клэр же в ужасе направилась на поиски места вблизи своих, убегая от нежелательного внимания как от огня.

Увидев пару свободных мест рядом с Фёдором и Сергеем, она ловко пробралась через щебечущих гостей в надежде успеть занять хотя бы одно. В сторону друзей проворно скользнуло розовое платье с белыми кружевными оборками: младшая дочь хозяев дома села секундой раньше Клэр. Было бы глупо отказываться сесть с ней рядом, когда Клэр уже стояла у свободного стула. Её встретили большие глаза, настолько голубые, что казались прозрачными. Устоять перед их жалостливым видом было невозможно. Клэр кротко улыбнулась и молча опустилась на деревянный стул, бережно поправляя золотые шнуры на ментике. Девушка же уже без стеснения и прежней кротости рассматривала юнкера. Куда делась её застенчивость? В парадной подле родителей Мэри показалась смущённой и нерешительной, но только не теперь.

– Я позабыла ваше имя.

Клэр опешила.

– Моё?

– Князя Корницкого я уже знаю довольно долго, некоторых его сослуживцев тоже. Но вас вижу впервые, – шёпотом произнесла девушка, игриво наклонившись к Клэр.

– Константин Ефременко, сударыня.

– Ах да! Конечно, Константин. Я такая рассеянная. Прошу вас, зовите меня Мэри. Меня все друзья так называют.

– Как вам будет угодно, Мэри. – Клэр старалась не сводить глаз со сцены и декораций. Всем своим видом она показывала интерес к предстоящему представлению.

– Любите оперу?

– Мне крайне редко удаётся её слушать, но каждый раз волнителен, как первый. Поэтому думаю, что мой ответ скорее «да».

– Сейчас будет моя любимая! Я нарочно попросила maman, чтобы играли именно её.

– Значит, мы сможем скоро насладиться ею вместе.

Барышня нравилась Клэр куда больше, пока притворялась тихоней и скромницей, стоящей за спиной у маменьки. Маленькая графиня глупо и намеренно громко вздыхала, вертелась на месте, разгоняла веером воздух, от чего пряди её вьющихся волос вздымались и раскачивались. Изредка, через сидящую рядом Клэр, она обращалась к Фёдору и Сергею, а затем снова начинала мучить расспросами.

Вскоре заиграла музыка, а из-за кулис вышла женщина средних лет, пышногрудая, с чёрными густыми локонами, спадающими на плечи. Она была в образе римской патрицианки, в белоснежной тунике, складки которой делали её бюст ещё больше, чем он в действительности был. Глаза тёмные, под стать волосам, а лицо – такое белое от пудры, что издали могло показаться, словно на певице надета маска.

– История рассказывает нам о временах, когда в городе Помпеи произошло извержение вулкана. Девушка – это жрица, которая умоляет богов вернуть время назад и предотвратить гибель множества людей, – поспешила пояснить Мэри, но Клэр, увлечённая предстоящей красотой, прослушала половину. – Константин, Константин! – Вдруг её дернули за рукав доломана. Клэр недовольно закатила глаза, сдерживая порыв раздражения и послушно обернулась к Мэри. – А вон, вон там, через три ряда справа сидит моя старшая сестра. Вы ещё не успели с ней познакомиться. Её зовут Катрин, с ней как раз сейчас разговаривает один из ваших друзей.

Клэр лишь из учтивости всмотрелась в разноцветные головы впереди, на которые указывала одетой в перчатку ручкой неугомонная девушка. Среди прочих она разглядела Лесова. Никита и вправду вёл беседу со старшей сестрой Мари, и, казалось, не был таким суровым и безучастным, каким его привыкла видеть Клэр. Старшая дочь Тумасовых была красивее Мари. Правильные черты худого лица, высокий лоб, пухлые коралловые губы и угольные волосы, собранные на макушке. Салатовое платье с узорами из золотой нити и пайеток изящно подчёркивало её статную фигуру.

– Действительно, наш Лесов, – сказал Габаев, подслушав их разговор.

– Дама сердца? – невзначай спросила Клэр, не зная, что ответить.

– Дамой сердца она была бы, если отвечала бы взаимностью, а так… Он уже второй сезон появляется в свете лишь ради неё. Как правило, ему не нужно прилагать усилий, чтобы влюбить в себя женщину. Есть в нём что-то такое, что вызывает в женщине чувства неизъяснимые. Но Катрин… До сих пор она отвечала ему отказом. – Сергей говорил крайне тихо, почти на ухо, опасаясь, что Мэри услышит и обо всём расскажет сестре. Его длинные каштановые усы щекотали висок Клэр, когда он нагибался ближе..

– Как нехорошо, что моя сестра украла одного из ваших друзей, и теперь он не сможет насладиться этим дивным представлением. – Клэр приняла заинтригованный вид, чем и побудила глупенькую девочку рассказать об этом как можно подробнее. – Катрин как-то сказывала мне, что ей льстят ухаживания поручика Лесова. Кажется, он даже посвящал ей свои экспромты. Однако с недавних пор она помолвлена. Не знаю, скажет ли она ему об этом сегодня.

– О помолвке ему давно известно. – Вновь мягкие усы защекотали девичий висок. Клэр вздрогнула, поёжилась от неожиданности, но снова придвинулась ближе к губам Сергея. – Понимаешь, Лесова никогда такое обстоятельство не сдерживало и не страшило. Напротив, можно сказать, что это его ремесло.

– Ремесло?

Сергей многозначительно кивнул:

– Призвание расстраивать чужие свадьбы, даже если это обрекает девушек на немилость их родителей, позор и осуждение света.

– Ты говоришь об этом с такой лёгкостью, словно в том нет ничего предосудительного.

– У каждого из нас есть изъяны, с которыми приходится мириться. – Низкий и проникновенный голос звучал мягко, словно рассказывал не о сознательной подлости, а о неизбежности человеческой природы. Клэр впала в задумчивость.

Музыка со сцены полилась громче. Девушка с облегчением порадовалась тому, что теперь юной графине будет куда труднее докучать ей пустыми расспросами. Вдруг актриса издала такой резкий и громкий звук, что Клэр от неожиданности подскочила. И как только хватало этой женщине воздуха в лёгких, чтобы так глубоко и пронзительно возбуждать слушателей своим голосом?

Рождаемые ею звуки раздавались эхом в зале и проникали глубоко в сердце. Слова на итальянском сливались в единую упоительную колыбельную. Нежные и грубые, громкие и едва уловимые, незнакомые, они цеплялись друг за друга, вызывая хоровод восторженных чувств. Клэр слушала с замиранием сердца, сосредоточенно и с таким благоговением, точно они срывались с губ святой. Внимала каждому взмаху рук, каждому звуку арфы.

Зрители погрузились в транс. Завораживающий голос словно обращался к каждому присутствующему, рассказывая трагичную историю о городе и судьбах, навсегда погребённых под пеплом.

Клэр не понимала ни слова, пропетого устами этой черноволосой незнакомой женщины, но чувства, которые они вызывали, были живыми, трепещущими и понятными сердцу. Они ранили, кололи грудь, затем раздули пустоту, как если бы стало возможным проглотить воздушный шар. Дыхание перехватило. Руки затряслись. Было в этом голосе, в этих словах и музыке что-то пророческое. Что-то, чего Клэр сама не могла себе объяснить.

Любопытство раздирало и допытывалось ответа от разума.

Ответа не было. Лишь слёзы.

Просто внешний мир достучался до души.

Овации. Сколько они длились? Клэр очнулась вместе с оглушающими хлопками и быстро провела ладонями по щекам, в надежде, что никто не заметит влажные дорожки, а после зааплодировала в знак благодарности за прекрасное представление.

Примечания