Полмесяца счастья: Крым

Глава 1. Лето 2025. Берега, виноградники и дом на краю обрыва, где море не шумит – а помнит

«В Халонге мир говорил шёпотом.

В Шарме – молчал, ожидая, пока заговоришь ты.

В Кёто – уже сказал всё.

В Исландии – дышал.

В Марракеше – пел.

А в Крыму…

Он возвращается.

Не как воспоминание.

Как прилив, который ты узнаёшь не по волне —

а по тому, как замирает сердце —

за секунду до того, как вода коснётся ног».

Часть I. Прилив (дни 1–6)

Где отлив – не утрата. Он – пространство для возвращения.

Документальная основа: лето 2025 года в Крыму – сезон умеренных температур (+26…+29°C у моря, +21°C в горах) благодаря восстановленным лесополосам и возрождённой системе «сухих арыков» – древних каналов для сбора росы и талой воды. Туристический поток – не «массовый». Приоритет – локальные инициативы:

– «Дома у моря» – частные гостевые дома, построенные без бетона, с соломенными крышами и глиняными полами;

– «Карты без дорог» – навигация по звуку волн, запаху степных трав и следам козьих копыт;

– и – «Хроники прилива» – ежедневные записи местных жителей о ритме моря, а не о погоде.

Артём и Мария приехали не из Москвы.

Из Марракеша – через Стамбул, где провели неделю в тишине парка Эмирган, учась одному:

не бояться, когда возвращение становится плотным – как глина перед обжигом.

1. Дом на краю обрыва: где стены – из соломы, а потолок – из памяти

Утро. +24°C. Воздух – не «сухой». Насыщенный: полынь, шалфей, соль моря и – аромат старого винограда, созревающего на лозах у дома.

Железнодорожный вокзал Симферополя.

Их встречает не гид.

Камень.

Лежит в сумке такси – не гранит.

Крымский известняк, с прожилками кварца, как жилы света.

На нём – одна надпись, вырезанная не резцом, а пальцем:

«Ты не приехал.

Ты вернулся —

туда, где море помнит твоё дыхание».

Такси везёт их не в Ялту.

В дом «Сурьма» – «Прилив» – у мыса Ай-Тодор, в 8 км от Гурзуфа.

Построен в 2023 году – не из бетона.

Из глины, соломы и переработанного виноградного жмыха.

Нет забора.

Нет ворот.

Только – тропа из морской гальки, ведущая к арке из дикого винограда,

и на пороге – камень:

тот самый, из такси.

С выемкой – не от ладони.

От сердца.

Хозяйка – Людмила, 69 лет, бывшая учительница биологии, ушедшая из школы в 2014-м, когда отказалась называть море «чужим».

Она не здоровается.

Она кладёт руку – не на плечо.

На солнечное сплетение Артёма.

Там, где – мы.

– «Здесь. Не здесь.

Ты уже был».

Дом – не интерьер.

Организм.

Стены – толщиной 50 см.

Не «прохладные».

Дышащие.

Внутри – +22°C, снаружи +24°C – но никакого кондиционера.

Только – ветер с моря, проходящий через малакфу из старых парусиновых полотен.

– «Глина не держит прохладу.

Она помнит, как быть тенью.

А солома – как быть крышей без тяжести».

В комнате – алтарь.

Не полка.

Углубление в стене, выточенное руками.

Внутри:

– глиняная чашка кintsugi (та самая – из Марракеша, привезённая Фатимой через Танжер);

– хобз из пещеры «Тизи» (с выдавленным «Мы – проход»);

– горшочек без дна (от Лейлы);

– и – новый предмет:

бутылка без горлышка, из переработанного стекла, с закатным светом внутри, запечатанным в янтарь.

На ней – надпись углём:

«Ветер проходит. Песня – остаётся».

– «Это – Дынья – „Хранитель Ветра“.

Он не держит.

Он напоминает:

даже в самом открытом месте —

есть место, где вы – уже прилив».

Обед – одно блюдо:

Крымский баклажановый долма – с виноградными листьями, рисом, мятой и крошкой красной глины («для связи с землёй»), с каплей воды из колодца Святой Екатерины («Ахмед прислал через моряка из Танжера»).

– «Ешьте медленно.

Каждая ложка – не еда.

Это – вопрос:

„Что вы готовы вернуть – чтобы остаться целым?“»

После обеда – первое задание.

Не «сходите в Ласточкино гнездо».

Не «сфотографируйте Никитский ботсад».

– «Сядьте у обрыва.

Смотрите на море.

Когда заметите движение – не в волне.

В себе – поднимите руку.

Я подойду».

Артём садится.

Мария – рядом.

Не касаясь.

Но – в такт дыханию.

Море – Чёрное.

Не «тёмное».

Серебристо-синее, с прожилками света – как жила в известняке.

Волны – не «бьются».

Дышат.

Ровно.

Как андандрöтт Стрейкюра.

Как пульс глины у Лейлы.

Проходит 17 минут.

Ничего.

Только ветер.

Только дыхание.

И вдруг – Артём чувствует:

не в груди.

В ступнях.

Как будто что-то возвращается.

Не больно.

Освобождающе.

Как будто ноги, о которых он забыл, только что вспомнили – как стоять на родной земле.

Он поднимает руку.

Людмила подходит.

Не улыбается.

Она кладёт ладони под его ступни.

– «Это не твои ноги.

Это – прилив.

И он узнал тебя».

Она уходит.

Возвращается с двумя предметами:

– кусок крымского известняка, тёплый («вынут из-под обрыва сегодня утром»);

– лист бумаги, не белый.

Серо-голубой, с вкраплениями кварца, как звёзды в ночи над Синаем.

– «Напишите.

Не что вы чувствуете.

А – где вы чувствуете – что вы – уже прилив».

Артём берёт камень.

Кладёт на ладонь.

Он – не сухой.

Тёплый.

Как лава в Исландии.

Он закрывает глаза.

И – пишет.

Не пальцем.

Дыханием.

На серо-голубой бумаге остаётся след влаги:

«В ступнях – не земля.

В груди – не стена.

Между ними – мы».

Мария пишет рядом:

«Не „мы“.

Возвращение».

Людмила смотрит.

Кивает.

Берёт бумагу.

Кладёт в углубление в стене – к чашке, хобзу, горшку и бутылке.

– «Теперь – Дынья знает ваши имена».

Вечером – купель у обрыва.

Не из бетона.

Из вытесанного известняка.

Вода – +23°C, с добавкой:

– соль из Сабхи («Хасан»);

– лепестки шалфея («с нашего склона»);

– и – крошка крымского известняка («для связи с землёй»).

Людмила оставляет на краю два предмета:

– бутылку без горлышка (ту самую, из алтаря);

– кусок хобза (с выдавленным «Мы – проход»).

– «Опустите в воду.

Пусть знает: расстояние – иллюзия.

Связь – в течении».

Артём опускает бутылку.

Ветер проходит сквозь неё – и звучит.

Низко.

Глубоко.

17 Гц.

Как jökuldráttur.

Как пульс Стрейкюра.

Мария – хобз.

Он не размокает.

Плывёт – как «Сафина» в Шарме.

Они сидят в воде.

Молча.

Но в тишине – звуки:

– треск глины в стенах («она дышит, когда остывает»);

– далёкий крик чайки – каждые 17 секунд,

– и – два дыхания, сливающихся в один ритм.

Артём смотрит на ноги Марии в воде.

На ступнях – не мозоли.

Следы.

От песка Синая, гравия Рёандзи, лавы Исландии, глины Марракеша.

Теперь – кварц крымского известняка.

Всё – один узор.

Она следует его взгляду.

Улыбается – не губами.

Всем телом.

Позже, в комнате, он открывает блокнот.

На последней странице – две ладони, пульсирующая линия, спираль и надпись «Мы – проход».

Он берёт кусок известняка, макает в воду – и проводит по бумаге.

Не рисунок.

Отпечаток возвращения.

Под ним – одна фраза.

На русском.

Он пишет – не впервые.

Но – без дрожи:

Прилив не берёт.

Он – возвращает.

Того, кем ты уже был.

За окном – закат над мысом Ай-Тодор.

Но в груди – уже не прозрачность.

Возвращение.

Готовое к следующему полмесяцу.

Глава 2. Виноградник у Соколиной скалы: где лоза не цепляется – а доверяется

Эта глава – не «романтическая экскурсия в винодельню».

Это – урок доверия к ветру, потому что в Крыму они поняли:

«Мы не держимся за берег.

Мы учимся – отпускать вовремя, чтобы прилив смог вернуться».

Документальная основа: летом 2025 года у подножия Соколиной скалы (южный склон горы Кошка, близ села Малый Маяк) действительно работает частное хозяйство «Ышык» («Тень» на крымскотатарском), основанное в 2022 году семьёй Куртбаевых – возвращённых из Ташкента после 30 лет отсутствия. Они не используют ирригацию, химикаты или шпалеры из металла. Вместо этого:

– «Мягкие подвязки» – из пеньки и шерсти крымских овец;

– «Сухие арыки» – для сбора росы и талой воды с гор;

– и – «метод доверия»: лозы не натягивают вверх, а побуждают расти вдоль каменных гряд, где ветер – не враг, а учитель баланса.

Их девиз, вырезанный на входной каменной плите:

«Лоза не борется с ветром.

Она учится – дышать с ним».

2. Виноградник у Соколиной скалы: где лоза не цепляется – а доверяется

Утро. +25°C. Воздух – не «сухой». Насыщенный: полынь, шалфей, соль моря и – аромат молодого винограда, смешанный с запахом тёплого камня.

Людмила не ведёт их на машине.

Она идёт вперёд – босиком, по тропе из мелкой гальки, как будто земля подсказывает шаг.

– «Сегодня – не день для глаз.

Сегодня – день для спины».

Дорога – 35 минут.

Не по асфальту.

По следу.

Не ноги.

Следу овец, пасущихся на склоне.

Их копыта не «топчут».

Они массируют землю – чтобы корни дышали.

У подножия Соколиной скалы – не ворота.

Арка из дикого винограда, переплетённого с лозой «Каберне Совиньон» и «Красностопа ЗО».

На пороге – камень.

Крымский известняк.

С выемкой – не от ладони.

От спины.

Из тени выходит мужчина.

Не в фартуке.

В простом х/б халате, с заплатой из переработанного паруса (цвет – не белый. Серебристо-серый, как морская галька).

Волосы – седые, коротко стриженные.

Руки – не «грязные».

Покрытые смолой винограда и пылью кварца.

– *«Дмитрий», – говорит он. – *«Не имя.

Напоминание:

Дмитрий – „посвящённый Деметре“,

но по-крымскотатарски – „тот, кто помнит землю“».

Я – не виноградарь.

Я – слушатель лозы».

Он не здоровается.

Он кладёт ладонь на спину Артёма.

Не на плечо.

Между лопаток.

– «Здесь. Не здесь.

Ты уже знаешь, как доверять».

Он ведёт их вглубь виноградника.

Не по рядам.

По промежуткам.

Там, где – ветер.

И – он поёт.

Не голосом.

Лозой.

Каждый побег – не привязан к шпалере.

Он лежит на каменной гряде, как будто отдыхает.

Когда ветер дует – лоза не трепещет.

Она дышит.

Гнётся – но не ломается.

Возвращается – но не «в исходное».

В новое равновесие.

– *«Металл учит лозу бороться, – говорит Дмитрий. —

Пенька – доверять.

Потому что пенька – не тянет.

Она держит – пока лоза не научится держать себя».

Он берёт секатор.

Не стальной.

Из переработанного морского стекла (собранного у бухты Ласпи), с ручкой из оливкового корня.

Отрезает один побег.

Подаёт Артёму.

– «Подержи.

Не как ветку.

Как диалог».

Артём берёт.

Побег – не хрупкий.

Эластичный.

Как пульс.

Как андандрöтт Стрейкюра.

Он закрывает глаза.

И – чувствует:

не «я держу ветку».

Я – в резонансе.

Смола на пальцах – не липкая.

Тёплая.

Как лава в Исландии.

Как глина у Лейлы.

Мария подходит.

Кладёт ладонь поверх его.

Там, где следы песка, гравия, лавы, глины и кварца – вибрация усиливается.

Побег отвечает:

пульс – не в такт их сердцам.

А – между ними.

Как третий ритм.

Дмитрий смотрит.

Впервые – улыбается.

Не губами.

Глазами.

– *«Вы думали, что держитесь.

А оказались – теми, кто умеет отпускать».

Он ведёт их к каменной гряде – не гладкой.

Покрытой бороздами:

– одни – от дождя (2023),

– другие – от росы (каждую ночь),

– третьи – от пальцев (его собственные, за 3 года).

– «Это – Китаб-ы Табиат – „Книга Природы“.

Не для чтения.

Для прикосновения».

Он берёт кусок известняка (тот же, что вчера у Людмилы).

Макает в росу, собранную в керамическую чашу до рассвета.

И – пишет на камне:

**«Лоза не цепляется.

Она – доверяется.

И в этом – её сила».*

Потом – отдаёт Артёму.

– *«Теперь – ваша очередь.

Напишите не что вы несёте.

А – что вы готовы отпустить – чтобы прилив вернулся».

Артём берёт камень.

Касается росы.

И – пишет:

– волну (Лан Ха),

– верблюжий след (Синай),

– 14 точек (Рёандзи),

– пульсирующую линию (Стрейкюр),

– горшочек без дна (Марракеш),

– и – пустоту в центре.

Мария добавляет – не линию.

Три точки.

Как три чёрные крупинки.

Как три саженца.

Как три жизни, вплетённые в одну.

Дмитрий смотрит.

– «Хорошо.

Теперь – оставьте камень здесь.

Пусть ветер прочитает».

Он кладёт камень на гряду.

Не в тень.

В поток ветра.

И – уходит.

Возвращается с двумя предметами:

– гроздь винограда – не спелая. Зелёная, с восковым налётом, как морская галька;

– бутылку без горлышка – ту самую, из алтаря у Людмилы.

– «Съешьте.

Не как еду.

Как обещание».

Артём берёт ягоду.

Кожица – не горькая.

Терпкая.

С привкусом соли, кварца и чего-то древнего – как будто в ней растворена память моря.

Он жуёт – не быстро.

Медленно.

Как маття в Кёто.

Как сок у Мустафы.

И – чувствует:

не «я ем виноград».

Я – часть цикла.

Лоза – камень – море – ветер – мы.

Всё – одно дыхание.

Мария берёт вторую ягоду.

И – останавливается.

Не на косточке.

На вкусе.

Она смотрит вдаль – на море.

Дмитрий не называет цену.

Он берёт бутылку.

Наливает росу.

Ветер проходит сквозь горлышко – и звучит.

17 Гц.

Как jökuldráttur.

Как пульс глины.

Как дыхание лозы.

– *«Вы уже заплатили – вниманием», – говорит он.

– «Нет, – отвечает Мария. – Мы – вернулись».

Тишина.

Но в ней – звук:

ветер в лозе – 17 Гц,

дыхание Артёма – в том же ритме,

и – пульс в земле.

Позже, уходя, Артём оборачивается.

На каменной гряде – камень с надписью.

Ветер уже сдвинул пыль – и теперь буквы – не чёрные.

Серебристые.

Как свет над морем.

А на земле – след.

Не ноги.

Две спины, прижатых к камню.

Свежий.

От них.

Вечером Артём открывает блокнот.

На странице – отпечаток возвращения от известняка.

Теперь он добавляет поверх – контур грозди:

не идеальный.

Немного согнутый – как лоза на ветру.

Под рисунком – одна фраза.

На русском.

Он пишет – не впервые.

Но – без дрожи:

Доверие – не отсутствие страха.

Это – готовность отпустить вовремя,

чтобы прилив смог вернуться.

За окном – закат над Соколиной скалой.

Но в груди – уже не возвращение.

Доверие.

То, что рождается не от контроля —

а от готовности быть – гибким, даже когда ветер сильный.

Глава 3. Бухта Ласпи: где море не бьётся – а касается

Эта глава – не «романтика на пляже».

Это – ночь без палатки, где прилив становится не явлением природы, а внутренним ритмом, потому что в Крыму они поняли:

«Мы не ждём возвращения.

Мы готовимся к нему – каждой клеткой, каждым вдохом, каждым отпущением».

Документальная основа: бухта Ласпи (южный берег, между мысами Ай-Тодор и Плака) в 2025 году – зона «тихих практик»:

– запрещены громкие динамики, дроны, моторные лодки ближе 500 м от берега;

– разрешено ночевать прямо на гальке – но только по системе «Трёх К»: Камень, Коврик, Крыло (камень для отметки места, коврик из переработанного паруса, крыло – лёгкий хлопковый навес от росы);

– и – «Час Прилива» – с 4:17 до 5:03 утра, когда уровень воды поднимается не на 15–20 см (как летом обычно), а на 33 см – из-за редкого совпадения лунной фазы, атмосферного давления и подводных течений из Босфора. Местные называют его «Сурьма-вахты» – «Прилив Возвращения».

И да – у самой кромки воды действительно стоит бочка из-под вина, перевёрнутая вверх дном, с выжженной надписью:

«Море не берёт. Оно – возвращает. Того, кем ты уже был».

3. Бухта Ласпи: где море не бьётся – а касается

Полдень. +26°C. Воздух – не «жаркий». Лёгкий: шалфей, соль, и – аромат нагретой гальки, как будто камни дышат.

Людмила не ведёт их на автобусе.

Она даёт один предмет:

– камень.

Тот самый, что Артём написал у Соколиной скалы – с росой, пылью и надписью «Лоза не цепляется…».

– «Возьмите.

Не для защиты.

Для памяти».

Дорога – 40 минут на электровелосипедах (заряжены от солнечных панелей на крыше «Сурьмы»), по тропе у обрыва, вымощенной плоской галькой – так, чтобы подошва чувствовала каждую.

У входа в бухту – не вывеска.

Круг из морских камней, как у ледника, у Стрейкюра, у пещеры «Тизи».

В центре – бочка из-под вина, перевёрнутая.

На ней – выжженная надпись углём:

«Море не берёт. Оно – возвращает.

Того, кем ты уже был».

Внутри бочки – три предмета:

– коврик из переработанного паруса (серебристо-серый, как морская галька);

– крыло – лёгкий хлопковый навес, с вышитым «Qayt» угольной нитью;

– и – конверт без марки.

Внутри – одна фраза, написанная соком винограда:

«Ночуйте без стен.

Пусть прилив знает: вы – не гость.

Вы – возвращение».

– Дмитрий»

Людмила улыбается – не губами.

Глазами.

– «Сегодня – не день для сна.

Сегодня – день для касания».

Она показывает место – не «лучшее».

Правильное.

У самой кромки, но не на песке.

На плоской гальке, уложенной в спираль – не человеком.

Прибоем.

За годы.

Каждый камень – на своём месте.

Как 14 камней Рёандзи.

– «Лягте.

Не головой к морю.

Сердцем».

Артём расстилает коврик.

Мария – крыло, но не натягивает.

Оставляет открытым с морской стороны.

– *«Пусть ветер проходит», – говорит она.

– «Как бутылка без горлышка», – отвечает он.

Они ложатся.

Не рядом.

Вплотную.

Спиной к спине.

Как две лозы на каменной гряде.

День – не проходит.

Опускается.

Мягко.

Как ладонь на плечо.

Закат – не «огненный».

Серебристо-розовый, как свет над Марракешем.

Море – не «чёрное».

Серебристо-синее, с прожилками – как жила в известняке.

И – тишина.

Не «отсутствие звука».

Присутствие внимания.

Как в пещере паломников.

Как в саду Рёандзи.

Как в чайной церемонии.

Артём закрывает глаза.

Слушает:

– дыхание Марии (в такт его);

– треск гальки под спиной («она дышит, когда остывает»);

– далёкий крик чайки – каждые 17 секунд;

– и – пульс в земле.

В 22:00 – первый прилив.

Не «волна».

Касание.

Вода подходит – не резко.

Мягко.

Как будто стучится.

Касается гальки у их ног.

Остаётся – на 7 секунд.

Уходит.

Мария не шевелится.

Она чувствует:

не «вода у ног».

Прилив – внутри.

В солнечном сплетении – тот самый лёд, о котором он писал в Исландии, – растаял.

В груди – не стена.

Проход.

Как в Марракеше.

В 2:30 – второй прилив.

Сильнее.

Вода поднимается выше.

Касается их ступней.

Тёплая.

Как слёзы без боли.

Артём не открывает глаза.

Он берёт её руку.

Кладёт на своё солнечное сплетение.

Там, где – мы.

И – чувствует:

не «я касаюсь её».

Мы – касаемся мира.

Через кожу.

Через гальку.

Через воду.

Через всё.

В 4:17 – «Сурьма-вахты».

Небо – не чёрное.

Серебристое, как рисовая бумага.

Вода – не поднимается.

Поднимается внутри.

Артём не спит.

Он возвращается.

Не в прошлое.

В то состояние, когда он впервые сказал «А что, если не возвращаться?» – в пещере Небесного Зеркала.

Но теперь – без вопроса.

С уверенностью.

Вода касается их коленей.

Тёплая.

С привкусом соли, кварца и чего-то древнего – как будто в ней растворена память моря.

Мария поворачивается.

Не к нему.

Внутрь.

И – шепчет:

– Я вернулась.

Не на русском.

Не на крымскотатарском.

На языке прилива.

Там, где волна и тишина – одно.

Артём не отвечает «и я».

Он берёт её руку.

Кладёт на своё сердце.

И – сжимает.

Не «я тоже».

А – «я уже».

В 5:03 – прилив отступает.

Не «уходит».

Оставляет.

На гальке – не мокрое пятно.

След:

две спины, прижатых к земле.

Свежий.

От них.

На бочке – новый конверт.

Внутри – одна фраза, написанная соком винограда:

«Вы не ночевали у моря.

Вы спали в его пульсе.

И оно узнало вас».

– Людмила»

Утро. +21°C. Роса на гальке – не капли.

Серебристые шарики, как капли воды из колодца Святой Екатерины.

Артём открывает блокнот.

На странице – контур грозди, согнутой на ветру.

Теперь он добавляет вокруг – спираль из точек:

17 точек.

Как 17 секунд между криками чайки.

Как 17 минут в чайной церемонии.

Как 17 Гц jökuldráttur.

Под рисунком – одна фраза.

На русском.

Он пишет – не впервые.

Но – без дрожи:

Прилив не приходит снаружи.

Он – поднимается внутри,

когда ты перестаёшь бояться —

быть касаемым.

За горизонтом – первые лучи.

Но в груди – уже не доверие.

Возвращение.

То, что рождается не от воспоминания —

а от готовности быть – касаемым, даже когда всё шумит.

Глава 4. Арык у Фороса: где вода идёт не вниз – а вглубь

Эта глава – не «инженерный экскурс».

Это – урок росы, потому что в Крыму они поняли:

«Мы не ждём дождя.

Мы учимся – собирать то, что даётся тихо».

Документальная основа: в 2024–2025 гг. в районе Фороса (южный берег, западнее мыса Ай-Тодор) возрождена сеть «сухих арыков» – древних каналов, построенных ещё таврами, а позже усовершенствованных греками и крымскими татарами. Их принцип:

– не отводить воду, а собирать её – росу, туман, конденсат ночного охлаждения;

– не использовать насосы или трубы, а полагаться на градиент глины, уклон камня и ритм ветра;

– и – «ночной сбор»: с 3:00 до 5:00, когда разница температур между воздухом и землёй максимальна, – вода сама стекает в глиняные цистерны-«къуш».

Инициатор – Эмин Умеров, 72 года, бывший гидрогеолог, вернувшийся в Крым в 2023 году после 35 лет в Ташкенте. Его девиз, вырезанный на входной плите у первого арыка:

«Вода не спешит. Она созревает» —

цитата из чая у учительницы на острове Титоп в Халонге – но здесь – уже не метафора. Физика.

4. Арык у Фороса: где вода идёт не вниз – а вглубь

Ночь. 2:45. +18°C. Воздух – не «прохладный». Плотный: шалфей, полынь, соль моря и – сладость конденсата, как будто дышит не человек, а земля во сне.

Людмила не будит.

Она кладёт камень на подушку Артёма – тот самый, с надписью «Лоза не цепляется…».

Холодный.

Влажный.

– «Пора.

Роса не ждёт».

Дорога – 20 минут на электротележке (заряжена от солнечных панелей), без фар.

Только – фонарь с солярной батареей, закрытый красной тканью («чтобы не пугать насекомых-«ночных сборщиков»»).

У входа в ущелье – не ворота.

Круг из гальки, как у Ласпи.

В центре – каменная плита, с выемкой – не от ладони.

От коленей.

Из тени выходит мужчина.

Не в куртке.

В простом х/б халате, с заплатой из переработанной рыболовной сети (цвет – не чёрный. Серебристо-серый).

Волосы – седые, коротко стриженные.

Глаза – не «мудрые».

Ясные.

Как вода в колодце.

– *«Эмин», – говорит он. – *«Не имя.

Напоминание:

Эмин – „надёжный“,

но по-таврски – „тот, кто слышит землю“».

Я – не инженер.

Я – ученик росы».

Он не здоровается.

Он кладёт ладони на их колени.

– «Сегодня – не день для шагов.

Сегодня – день для коленей».

Он ведёт их вглубь ущелья.

Не по тропе.

По русу.

Не высохшему.