И день прошёл, и день грядёт

И день прошёл, и день грядёт

Ветшает человек, проходит человек, но небо и земля – извечно те же.

М. Волошин

«Идиоты! Да они ведь для нас только идиоты, а не для себя и Бога. Дух их своим путём растёт. Может статься, что мы, мудрые, окажемся хуже идиотов».

Святитель Феофан Затворник Вышенский

ЧАСТЬ I

1.

Будто предчувствуя близкий и предсказуемый конец своей короткой жизни, с первого своего дня февраль 2021 года дерзко и отчаянно стартовал крепкими морозами и сумбурными снегопадами, словно вспомнив своё старое славянское имя – лютень. Обречённо скалясь, он упрямо разгонялся, наливаясь холодной силой. Уже на середине дистанции, в Сретенье, когда приход весны был уже совсем близок, он ещё не желал сдаваться и продолжал отчаянно и яростно отстаивать свой колючий и капризный норов.

Официальная встреча зимы с весной в этот раз явно была не в пользу весны. Но, кажется, старик февраль всё же немного подустал, и хотя по-прежнему основательно лютовал, а три дня назад даже обрушил на столицу кошмарный снегопад, он позволил себе передышку: в Москве весь этот день стояла ясная безветренная погода с чистым небом и сонным озябшим солнцем.

Такие прекрасные зимние дни отрада для глаз и сердец людей, уставших от скверных проказ нашей долгой зимы, радостное предвкушение близости весны, тепла и душевного оттаивания.

***

Вокзалы находятся в так называемой зоне отчуждения, это вытекает из правил землепользования и правовых установок. О слове отчуждение словарь говорит: «Отчуждение – состояние, при котором человеку кажется, что он сам, его интересы, потребности, ценности или установки не похожи на интересы, потребности, установки и ценности окружающих». Не происходит ли с людьми на вокзалах нечто подобное? Они отчуждённо молчат, напряжены, суетливы, толпясь у своих вагонов; слышен разноязычный шум, каждый погружён в свои мысли: они о расставании с любимыми, будущих встречах в новых местах, сугубо деловые, горестные и радостные. И лишь когда сталкер-машинист выводит поезд из зоны отчуждения, пассажиры оживают – знакомятся, говорят, откровенничают, рассказывают свои жизненные истории, даже находят свою любовь.

«Невский экспресс» отходил в Санкт-Петербург в середине дня. Под перронным навесом порывами озорничал кусачий и пронизывающий сквозняк. От бетона несло промозглой сыростью и казалось, что на перроне холоднее, чем на открытых пространствах столицы. День был будний, рабочий – понедельник. Ажиотажной давки, которая обычно случается на вокзале по пятницам, сейчас называемой новомодным уикендом, не было. Вдоль перрона растянулась цепь озябших людей, улыбчивые проводницы проверяли документы споро, очереди рассасывалась быстро. У вагона в хвосте состава стояли рядом двое молодых мужчин. Один с наплечной спортивной сумкой, второй – с модным кожаным рюкзаком за спиной с множеством карманов. По всему незнакомые, они не переговаривались. Мужчина с рюкзаком был худощав, высок и строен, но при широких развёрнутых плечах как-то плосок, словно под курткой вдоль плеч у него закреплена жёсткая направляющая, которая резко и строго фиксирует их ширину.

Для зимы он был одет довольно легко и, мягко говоря, скромно. Спортивная куртка, шерстяная чёрная водолазка с воротом под горло, голубые потёртые джинсы и стоптанные кроссовки на тонкой подошве составляли его совсем не зимний гардероб. На голове фасонисто сидел слегка заломленный на правую сторону берет а-ля спецназовец, но не «Военторговский» продукт, а модный, замшевый, с вшитым чёрным кожаным пояском по низу. Он очень шёл к его чистому белому лицу, придавая некую «чегеваристость». Тёмные слегка вьющиеся волосы, подстриженные с затылка под каре, со лба были уложены под берет, шли к его облику и короткая мягкая бородка и реденькие «подростковые» усики. Ему можно было бы дать не больше лет двадцати семи-восьми, но в бородке уже робко поблёскивали седые нити. Девушки и даже дамы с любопытством поглядывали на него, он отвечал им смущённой улыбкой. Стоял он спокойно, с интересом рассматривая людей живыми светлыми глазами.

Его соседа Бог не обидел ни ростом, ни крепким телосложением. Это был короткостриженный, без головного убора, спортивного вида молодой человек с прямой спиной, широкими плечами и крепкой шеей, явно из так называемых нынешних «прокаченных» молодых людей не равнодушных к тренажёрным залам. Хмурое лицо покрывала рыжеватая недельная щетинка, оттопыренные уши покраснели, пряный дух парфюма витал рядом с ним и, кажется, он был не совсем трезв. Несколько раз он бросал быстрые и короткие взгляды на соседа, один раз бегло оббежал его с головы до ног, задержав взгляд на непрезентабельных кроссовках. Недоумение отразилось на покрасневшем от мороза лице, сменившись быстрой усмешкой тонких губ. Хмыкнув, он с равнодушным видом быстро отвернулся.

Утеплился он отлично: на ногах нубуковые ботинки на толстой подошве, на крепком торсе отлично сидела куртка-дублёнка с меховым воротником, под ней белоснежный свитер с воротом под горло. Уже у подножки вагона, у которой молодые люди оказались рядом, он чертыхнулся, досадливо глянув на соседа, надевшего маску. Глаза их встретились, сосед улыбнулся, достал из кармана маску.

– Возьмите. Я догадался на вокзале купить десяток.

Парень раздражённо и резко разорвал упаковку, буркнув: «Спасибо», надел маску. Так случилось, что и в вагоне они оказались рядом: их места были у окна друг перед другом. Закинув сумку на полку, «прокачанный» парень раздражённо сорвал с лица маску, небрежно сунув её в карман. Снимая дублёнку, не глядя на соседа, он раздражённо бросил:

– Пандемия, блин, гиподинамия! Все болячки с женскими именами, чёрт бы их побрал, папашка мой на этих масках стопудово круто успел навариться.

Повесив куртку и присев, он протянул руку соседу.

– Захар.

– Сафрон, – приподнимаясь улыбнулся сосед и крепко пожал руку узкой и тонкокостной ладонью с длинными пальцами. Он не раздевался, только снял рюкзачок и положил рядом с собой – места рядом были свободны.

Захар с минуту смотрел в окно на стремительно убегающий заснеженный город.

– Ты, что ж закаливаешься? Дубняк дикий, а ты в такой худой куртке? – повернулся он к соседу, с болезненным видом потирая висок, грубовато добавив, – Севера с Югами попутал?

– Точно сказано, попутал. Совершенно не предполагал, что может быть так холодно, у нас в Баку в этом году снега практически не было. Конечно, вы правы, нужно было вспомнить о том, что Россия большая и разная, подсуетиться, прикупить что-нибудь потеплее, но у меня всё как-то сумбурно вышло, вот и вышел вояж, как у Одиссея на пути к Итаке. Я, собственно, думать не думал, что могу в Питере оказаться. Две недели отогревался под солнышком Кисловодска, а когда уже собрался возвращаться домой, меня звонком неожиданно позвали в Санкт-Петербург. Билетов на самолёт не было, пришлось до Москвы добираться не скорым поездом, но мне понравилось. Смотрел в окно на просторы России, с людьми говорил, в Москве успел только по Арбату побродить и на Красную Площадь сходить, – охотно объяснил Сафрон.

Захар задумчиво качнул головой.

– Сафрон… никогда не слышал такого имени. Акцент у тебя вроде хачиковского, слова как-то тянешь, ты не русский?

– Русский, Тихомиров Сафрон Игоревич. Это бабушка, она древней историей зачитывалась и всем имена придумала. Своего первого сына, моего отца, Игорем назвала в честь князя Игоря, второго сына, от отчима моего отца, – Филимоном, его все Филом звали, дочь – Даной. Имя Сафрон происходит от греческого имени Софроний. Бабушка собиралась меня Софроном наречь, но в районном ЗАГСе секретарша записала меня Сафроном, не ведая того сама, что придала моему имени вполне русское звучание, ведь имя Сафрон раньше часто употреблялось в России. Так и в паспорт перетекло с её лёгкой руки, – пространно проговорил Сафрон улыбаясь.

– Блин, ну, и круголей же ты накрутил, Кавказ проехал и пол России, – зевнул Захар. – Проще было бы в Египет слетать, погреться. В Питере дела, родственники или просто оттянуться решил? И слушай, давай уже на «ты».

– С радостью, – быстро согласился Сафрон, помолчал и продолжил. – В Кисловодске я по нужде был – здоровье подправлял. Мой школьный друг Самир созвонился с отцом, главврачом санатория, тот пригласил меня. Знаешь, как на Кавказе – друг твоего сына, друг отца. А родственников прямых у меня в России нет, но вот неожиданно обнаружилась одна и в Питере, пригласила, я о ней слышал в семье, но никогда не видел…

– Серьёзно болен? – вяло перебил его Захар и опять зевнул. Он явно был чем-то удручён, а говорил лишь от того, что ничего другого не оставалось, ведь ехать молча четыре часа незавидная перспектива. Но, по всему, ему не очень нравилась словоохотливость и подробность ответов попутчика, а наморщенный лоб, тусклые глаза и рассеянный сонный вид могли говорить о том, что задавая вопросы, он о чём-то всё время думает.

Но его попутчик, кажется, ничего этого не замечал, отвечал ему охотно и радушно.

– Мелочи жизни, так…нервы, – засмеялся он, – это ты верно подметил, что у большинства болезней женские имена, у моей тоже, впрочем, болезнь ли – это вообще? Справочно – не заразная и не смертельная, но распространённая сейчас. Бессонница, быстрые смены настроения, утомляемость, частые депрессии, тахикардия, сон сбивается. В таких случаях полезно поменять обстановку, не помешает и лечение, а я к врачам не ходок, годами не ходил, но вот подпёрло, да и оказия подвернулась.

Он опять засмеялся.

–Думаю, попасть в крепкие объятия психиатров-буквоедов запросто может любой молодой человек нынешнего компьютерного поколения. Они, как пауки, плетут хитроумные сети странными вопросами, под которые подбивают базу заболевания. Мне было смешно, но я честно отвечал на них. Как тебе такие, к примеру, вопросы: сколь долго вы можете терпеть голод? Исчезает ли у вас неожиданно желание продолжать разговор с собеседником? Боже мой, если собеседник хам, кому захочется с ним говорить?! Или: часто ли бывает у вас настроение свернуть горы, но неожиданно возникает апатия, пропадает желание сдвигаться с места? Да это же сплошь и рядом у всех! И вишенкой на торте – самый глубокомысленный вопрос: влияет ли на вас смена сезонов? На кого же она не влияет?! А дальше по списку: часты ли у вас смены настроения, тра-та-та, тра-та-та, ля-ля-ля.

Глаза Захара ожили, губы тронула ироническая усмешка.

– Круто. С такими вопросами врачи в психотерапевне смогут настричь бабла с любого че́ла, как шерсть с овец: депрессуха-то сейчас модна, молодняк экспериментирует и нюхает, и колёса глотает, колется, ну и тёлки по ходу. И как лечили? Сильно обули медики-шкуродралы?

– Нет, разумно, без особого кавказского, х-мм, гостеприимства, – весело начал Сафрон. – Сестричкам на процедурах небольшое денежное поощрение, шоколадки и, естественно, официальная плата за курс. А лечили… лечили на совесть, г-мм, по книжкам, повезло, что в них опечаток не было. Таблетки, капельницы, циркулярный душ, нарзанные и грязевые ванны, терренкур. Вот это классно было! Гуляешь себе часа три по парку, солнце, белочки милые на деревьях, с рук едят, воздух горный – не надышишься, после аппетит ого-го. Городок гористый, местные жители определяют его, как «бугор-яма», Эльбрус в ясную погоду виден, красота. В Кисловодске замечательно! – опять рассмеялся Сафрон. – Отец Самира, Акиф Салманович прописал мне курс лечения, таблетки всякие, мы с ним будем поддерживать связь в сети.

Сафрон продолжил говорить, задумчиво глядя в окно.

– Он очень хороший человек. Мы с его сыном Самиром ровесники, соседи, родились в один год, в одном месяце, жили и живём в одном доме, учились и закончили одну школу. Родились, правда, в смутные времена распада СССР, страха и крови – первая Карабахская война, Сумгаит, войска в Баку, беспредел бандитский, исход населения, не весело было… не хочется вспоминать…

Сафрон скомкался, замолчал, глядя в окно, а Захар в этот раз заинтересованно спросил:

– Знаю, буча тасм была сильная. Гнобили азеры вас тогда?

– У вас так азербайджанцев называют? – повернулся к нему Сафрон. – Как-то это, Захар, нехорошо и некрасиво, прозвища навешивать народам. Нации – не породы лошадей или собак, темнокожих в Америке давно уже нигерами не зовут, за это там схлопотать можно. Избирательное человеколюбие известно из истории к чему…

– Ты прямо мать Тереза, – криво ухмыльнулся Захар, не дав ему договорить, – не видел, как в моём Питере твои земляки борзо себя ведут, да и хачи не лучше.

– Хачи – это армяне, надо понимать, – пытливо на него посмотрел Сафрон.

– Одни других не лучше, – раздражённо отмахнулся Захар.

Сафрон с минуту пристально и молча смотрел на него, вздёрнулся.

– Если бы не соседи азербайджанцы, прятавшие и русских и армян, неизвестно живы бы мы были. Акиф Салманович прятал у себя нашу семью и двух девочек армянок, у которых убили отца. Там тогда царил страх и ужас, никому не желаю жить в такие времена. И кстати, многие русские, уехавшие из Азербайджана в России, вернулись – Мачеха-родина не для всех оказалась матерью. Между прочим, среди коренного бакинского люда до сих пор жива ностальгия по советскому времени, даже поговорка существует: есть такая нация – бакинцы.

– Ладно, ладно, проехали, – заёрзал на скамье Захар, отводя глаза в сторону. – Ну, ты философ, блин, сколько буковок наговорил.

– А те, про которых ты говоришь, не бакинцы, сельский неграмотный народ, торговцы, они … – смущённо начал Сафрон, и не окончив, отвернулся к окну. За ним нескончаемой мутной и тёмной стеной убегали заснеженные леса. Неожиданно он повернулся к Захару, пылко воскликнув:

– Какая же она огромная Россия! Азербайджан можно на машине за день проехать. А я, представь, в России первый раз! Мне так хочется её узнать, русского человека увидеть!

Захар присвистнул.

– Да, ладно! В натуре? Тебе сколько лет-то?

– Старый, – четвёртый десяток размениваю, тридцать три стукнет в этом году.

– Я думал лет двадцать семь, двадцать восемь, хе-хе, хорошо сохранился. Ну, Колумб! Первооткрыватель России, блин, занятный ты мужик. Насмотришься скоро наших российских аборигенов и туземцев, встретишь и с кольцом в носу, и русалок с синими волосами, мальчиков, х-мм, с подведёнными глазками, анархисток в чёрных пальто до пят, солдатских ботинках и в шляпе из бабушкиного комода, «синих» в магазинах в шлёпках на босу ногу, расчленителей, людоедов даже. Им тебя понять трудно будет, ты на каком-то другом русском говоришь, умно больно и гладко, акцент странный. Иди сюда, присядь, – с озорно блеснувшими глазами Захар приглашающе постучал ладонью по скамье.

Сафрон присел рядом с ним, а он, озираясь, вынул из сумки плоскую бутылку коньяка, свинтил крышку, лукаво подмигнув, наклонился.

–За знакомство выпьем, Колумб.

Сафрон испуганно отпрянул.

–Так ведь оштрафуют, высадят.

– Где высадят? В Питере только, поезд идёт без остановок. Глотни, согрейся, штрафы копеечные, – хмыкнул Захар.

Сафрон мотнул головой.

–Не хочется, не обижайся, не буду.

– Как знаешь, а я выпью для тонуса, тоску разогнать. Принуждать не буду, я сам не большой охотник до выпивки, но бывает тормоза отказывают в хорошей компании и с девчонками, – подмигнул Захар и надолго припал к бутылке.

Выпив почти пол бутылки, он сунул её в сумку и достал из кармана телефон.

–Деффчонок-то я люблю, пушистеньких, вот глянь. Вот с этой красой я в Сочи сейчас отвязывался, – придвинулся он к Сафрону с телефоном, – глянь, ничего краса?

Сафрон с интересом посмотрел, молоденькая девушка с прекрасной фигурой в обольстительной позе изогнулась у ажурных кованых перил дугообразного мостика.

– Пушистенькая кошечка, а?

– Довольно мила, – улыбнулся Сафрон.

– Смотри всю мою коллекцию, – сказал Захар и, показав Сафрону ещё несколько снимков девушек, блаженно улыбаясь закинул руки за голову и сладко потянулся.

– Ничего так, да?

Сафрон ответил не сразу, немного помедлив, с хитро блеснувшими глазами.

– В самом деле, г-мм, ничего. Спора нет, но я такую красоту, как бы это поопределённей выразить… они красивы сегодняшней красотой, под копирку, деланой, вот! Настоящая красота женщины не подвластна веяниям моды, это, как аристократизм, который виден в человеке, в его осанке, голосе, манерах, он не исчезает из человека. А эти…такое чувство, что все эти деффчонки собраны из одного набора лего. Только цвета одежды менялись и позы, да и они не сильно различалась, – акцент на попе у всех. Моя бабушка иногда грубо шутила: показно отклячивая попу, девушка уже теряет девственность. Не обижайся, но ты как филателист, что собирает марки одной серии.

Захар оживился, удивлённо посмотрел на него, расхохотался и стукнул по плечу – коньяк, по всему, уже взялся за работу.

– Вау! Да ты, брат, Кашпировский! Слушай, я и сам иногда примерно так же думаю о них. Ловко ты обозначил! Это правда, они все сейчас, в натуре, одной масти, типа, я ж девочка, сразу подавай ей кабак, ухаживание. Держи карман шире, дура! Известное дело: закажет самое дорогое шампанское, жратвы немерено, потом в торговый центр тянуть станет, что б сумочку ей купили тыщ за пятьдесят. Консуматорша на консуматорше, да где ж других-то взять? А тебе какие нравятся?

В этот момент мимо них прошла улыбаясь немолодая проводница в парике и Захар не дал ответить Сафрону. Провожая её взглядом, толкнул локтем в бок, ухмыляясь.

– Памела Андерсон на минималках. Плывёт, баржа! Не первой свежести, а тоже отклячивает, вертит тем, чего бог не дал! Папашка мой таких тёток в париках называл посудомойками из ресторана «Корюшка». Терпеть не могу баб в париках! Чёрт знает что, может быть у них под ним, у меня одна такая была противная.

–На минималках? – рассмеялся Сафрон, – Не слышал такого выражения. Но ты же понимаешь, всем женщинам хочется выглядеть привлекательно, а при нынешней скорости жизни и дефиците времени парик выручает.

– Ну да, парик нахлобучила, подмазалась, джинсы натянула, ноги в кроссовки сунула и поскакала, – хохотнул Захар, откинул голову на сиденье, закрыл глаза, продолжая, – папаня…тот ещё кобель был, ни одной юбки не пропускал. Семью в строгости содержал, совок. Бюджет семьи лично планировал, за каждую копейку отчитываться требовал, мать обижал, а на «мочалок», знаю, не скупился. Облике морале, жлобяра.

–Ты об отце довольно странно говоришь, словно в прошедшем времени и как-то нелестно. Он не живёт с вами или умер? – укоризненно покачал головой Сафрон, удивлённо глядя на него.

–Так чего я из Сочи в Питер-то сорвался-то, не успев даже в отель устроиться?! – дёрнулся тот. – Сеструха позвонила, мол, папашку инсульт хватил, при смерти лежит, пришлось возвращаться. Чёрт! Может уже и лыжи откинет, когда приеду.

– Мне очень жаль, – скомкано пробормотал Сафрон.

– Да погоди ты – жаль! – возбуждённо заговорил Захар, придвинувшись к нему. – – У меня часто башню срывает, когда психану. Вот и в этот раз вкривь и вкось всё пошло. Короче, меня из института отчислять собрались за прогулы и вообще. Отец выволочку устроил: тунеядец, мажор, лентяй, бабник, на мои деньги учишься, ешь, пьёшь одеваешься, гулеванишь, вместо того, чтобы мозги прокачивать, бицепсы накачиваешь, понёс пургу, кричал, слюной брызгался. Грозил, мол, своё немалое хозяйство, что горбом наживал, дочери отдаст, а меня проклянёт. Он последнее время дико Соньку зауважал, забыл, гад, сколько она плакала в детстве от его придирок и жлобства. Ну, Сонька-то – хитрая лиса, с отцом в обнимашки давно поигрывает. Замуж собралась за делового козла из спекулянтов биржевых. Мерзкий тип – купи-продай, я таких терпеть не могу. Липкий, медовый, к папашке с поклонами, изгибается, кисель усатый! Папашка в девяностые старшим мастером пахал на «Электросиле», да бросил цех родной в девяностые, завертелся, заматерел, с бандитами ладил, с выжившими и сейчас нормально общается, лис старый. Поднялся он тогда на сигаретах, пиве, спирте «Роял», окорочках, везде успевал. Да и сейчас с сигаретами левыми завязан помалу, в аптечном бизнесе тормознулся – дело беспроигрышное и прибыльное. Короче, кричал, кричал и докричался – Скорая, врачи, все вокруг его постели вертятся, а я под шумок нырнул в его комнату, а на столе две пачки тысячных… короче, скоммуниздил, ключи от машины прихватил и слинял. Не в добрый час, – с мрачным видом закончил он.

Сафрон оторопело смотрел на него с приоткрытым ртом.

– Рот закрой – муха залетит, – не очень весело хохотнул Захар. – Да, да, нехорошо, нехорошо, знаю, знаю, а дальше вообще триллер…

От неприятных воспоминаний недавних событий он вошёл в раж, стал говорить торопливо, сбивчиво, порой бессвязно, нервно похрустывая пальцами.

–Понесло меня… папаня тачки часто менял, сейчас у него БМВ Гран-Купе, шестьсот лошадей под капотом, почти двенадцать лямов отдал за тачку, из Германии перегоняли, апгрейдированная. В гараже у него чудо стоит – 21-я «Волга» золотого цвета, тоже бабла вбросил в неё, апгрейд сделал, чуть ли не американский Кадиллак шестидесятых из него сотворили питерские умельцы. Выезжал старик на нём с российским флагом раз в год на 9 Мая, патриот, блин. Мастерам, патриот, между прочим, не доплатил, хай устроил, судился. Моя «Октавия», разбитая в ремонте, на такси не люблю ездить. Короче, завёл БМВуху, – пропадать так с музыкой, – и двинул, куда глаза глядят. Нашёл в клубе подругу пушистую и по ночному Питеру поехали рассекать. Дура пушистенькая разнылась – дай красавицей порулить, права мне показывает, два года стажа. Порулила! Педали перепутала, обняла бетонный отбойник, передок в хлам, тачку бросили, оба бухие, ну и в Сочи слиняли…

Захар достал из сумки коньяк, скривившись, сделал глоток, опустил голову на грудь. Сафрон смотрел на него пристально, с недоумением и жалостью, нервно сцепив пальцы.

–Моя бабушка говорила, что у плохого дела, всегда плохой конец, – сказал он тихо.

Захар вскинулся.

–Да ладно тебе! Какая бабушка? И ты туда же – облике морале. Тоска! Тут один жизненный вопрос ножом теперь к горлу приставлен: оставит папашка мне что-нибудь, если помрёт? А как Андрей Платонович выполнит свою угрозу? Сонька-то, глаза завидущие, со своим пройдохой усатым запросто может зехер хитрый придумать, я с ней никогда не ладил…

Тут у него звякнул телефон, он глянул в него, прочитал сообщение, выключил, сказал громко и мрачно, стукнув кулаком по колену:

– Аут! Приехали! Врачи сказали час от силы проживёт, был папаня Андрей Платонович Расхожин, да весь вышел.

Сафрон собрался было сказать ему слова утешения, но тут произошло нечто, неожиданно прервавшее разговор молодых попутчиков. На соседней скамье лицом к ним сидел господин, по виду из нынешних чиновников или каких-нибудь начальствующих типов в тёмно-синем костюме, белой рубашке и галстуке.

Таких господ нетрудно определить по дежурному выражению лица с застывшей маской собственной значимости, а также привязанности к дорогим костюмам непременно синего цвета, на которых эффектно смотрится значок депутата. Непременными аксессуарами таких господ являются дорогие часы, сногсшибательный перстень на безымянном пальце правой руки – сногсшибательный, поскольку золота на него часто истрачено такое количество, что он вполне может использоваться, как убийственный метательный снаряд.

Таких людей скопом можно увидеть в Государственной Думе, на всяких крупных важных сходках, форумах, на прямых линиях Президента, или на его ежегодных посланиях этому синклиту синекостюмных. Когда камера показывает сверху крупный план такого зала, он похож на васильковое поле, местами пробитое разноцветьем женской части таких собраний. Пожилые и безвкусно одетые дамы-лютики с лицами изуродованными скальпелем пластических хирургов-шарлатанов, прикрывающие поредевшие и поседевшие головы невообразимыми шиньонами, париками; стройные спортсменки-чемпионки с кокетливыми причёсками в дорогих нарядах от кутюр; артисты-патриоты с лицами сутенёров, старые коммунистки с ироническими оппозиционными улыбками и прожжённые боевые либералки – борцы за толерантность, весь это цветистый луг как бы должен олицетворять демократическое равенство полов и разнообразие политических взглядов народных избранников.

Занятно, что пожилое васильковое большинство таких форумов патрициев упорно рядится в эти новомодные коротковатые и дорогие пиджачки, которые очень выпукло обрисовывают их изнурённые хорошим питанием брюшки и согбенность стана, а коротковатые брючки на артритных негнущихся ногах, забывших педали велосипедов и зады, просиженные в мягких креслах, только подчёркивают их старость. Впрочем, пример таких значительных собраний вовсе не обязателен. То же самое можно увидеть в любом муниципальном командном органе страны, в паспортном столе или в жилищной конторе. Тренд, однако!