Господин Великий Новгород

Елизавета старую одежду в рогожную кошёлку кинула, мастеру благодарно поклонилась и выскользнула из мастерской. Вместо того, чтобы бежать домой, ноги понесли её к реке, почему-то захотелось посмотреть на своё отражение в спокойной воде Волхова. Роскошное, розово-голубое небо огромным шатром раскинувшееся над городом и рекой, обещало погожий день. На берегу среди молодой зелени травы девушке как-то уж очень жизнерадостно подмигивали розовыми звёздочками полевые гвоздики.

Девушке в эту весну, а уже наступил весенний месяц цветень, исполнилось двадцать лет и она давно уже считалась перестарком. Она подошла к самой воде, а ранним утром, как правило, река всегда спокойна, ветра нет и вода будто ещё спит. Елизавета слегка наклонилась к водной глади и сама себя не узнала: из спокойного зеркала речной воды на неё глянула синеокая красавица с пышной светлой косой и гибким станом.

Девушка сорвала ровно девять гвоздик и положила цветы к подножью старого дуба, который издавна рос в этом месте и считался у молодёжи города священным. Дубу этому было не менее восьми веков и он считался священным ещё у язычников Славгорода при князе Буривом. Давно ещё Елизавете старая карга, ворожея Агриппина, рассказывала, что девятка означает устойчивость мироздания в девяти небесных сферах и цифра эта священна. По древним, ещё языческим поверьям, полевые гвоздики считаются у славян символом чистоты помыслов любой девушки и именно эти цветы, а ещё синие васильки вплетает в свой венок богиня Лада. Несмотря на то, что мать Елизаветы Дора христианка, но всё ж каждую пятницу кладёт на специальную полочку в коровнике девять ромашек для покровителя скота бога Велеса, приговаривая при этом: «Прости, Господи, мою душу грешную…».

Елизавета, особенно в ясную погоду, проводив коров в стадо, часто приходила сюда, к старому дубу, встречать рассвет. Вот и сейчас она смотрела на спокойную воду реки, слегка подёрнутую утренним туманом, на тёмную гребёнку хвойных лесов за рекой. И теперь вот в своём новом платье она смотрела на порозовевшее небо, где с восточной стороны, в охристо-пепельной дымке над тёмно-синей полоской горизонта медленно всходило розовое, будто только что умытое речной водой, круглое блюдо солнца. Елизавета, как родному, поклонилась дневному светилу и мысленно пожелала ему доброго утра. А, всплывшее над синим горизонтом солнышко, тем временем, как-то незаметно смахнуло с речной поверхности розовато-белые ленты тумана и зеркало воды чётко отразило пронзительно-чистую синеву неба. У девушки дух захватило от такой звонкой чистоты цвета. Елизавета видела такую картину раннего утра не впервые, но всякий раз её поражала эта непередаваемо-дикая краса природы. Душу девушки переполнило радостное чувство единения с величием такого необъятного неба, с рекой и солнцем, а старый дуб, казалось, что-то ласково нашёптывал ей…

*****

Как и предвидел, умудрённый жизнью, прозорливый Степан Колода, но пущенный им специально слух о богатом приданом для своей племянницы, возымел действие: уже через полторы недели после собрания в Совете в дом к Доре к обеду явились на смотрины сваты, и даже с женихом. И сваты оказались непростые: сам боярин Григорий Кот с супругой Аксиньей, да свояченицей Марфой, и даже сына Фёдора, почему-то, прихватил, хотя обычно на смотрины родители сына-жениха не берут.

В руке боярина Григория был деревянный посох, обвитый красной лентой, которым он постучал в створку ворот хотя калитка было полуоткрыта. Степан Колода с сыном Петром как раз пришли на обед и умывались во дворе, поливая друг другу воду из бронзового кумгана. Увидев процессию возле ворот, Степан, поспешно вытер руки и лицо рушником, перебросил его на плечо сыну и деловито скомандовал:

–– Петра! Иди, встречай гостей, а я, пока они тебе заздравные псалмы петь будут, хоть рубаху чистую надену, да Дору с Лизаветой предупрежу, чтоб оделись прилично.

Пётр пошёл к воротам и действительно, пока гости степенно вошли во двор, да пока Пётр с гостями многократно раскланивались, да пока друг другу здравия желали, перебирая всех родственников. Сторожевой пёс растерянно смотрел то на гостей, то на Петра, не зная, то ли гавкать на пришедших, то ли приветствовать по-собачьи. Картина для пса сложилась очень уж необычная: гости празднично разряженные в парчу и красные рубахи, распевают здравицы, да и хозяин приветлив к пришедшим, тоже чего-то нараспев им говорит, да кланяется, значит надо помалкивать, да хвостом вилять.

В доме же творилась суета: стол в горнице мигом накрыли белой скатертью, понаставили чашек с гречневой кашей, блюдо с кусками жареной свинины, кувшин с медовухой и кружки и всё это украшение стола сопровождалось спешным переодеванием в чистую и даже праздничную одежду. В другое время без суеты эта процедура заняла бы час, а то и более, но в данном случае, всё собирание стола и одевание хозяев заняло две минуты. Гости в дом вошли и начались опять раскланивания, здравицы и разные пожелания. После чего боярин Григорий запел привычную присказку:

–– У нас есть купец, а у вас, говорят, хороший товар, надо бы посмотреть, да прицениться.

–– Садитесь за стол, гости дорогие, – заговорил Степан, – обеими руками указывая на пристенные лавки, накрытые коврами ручной работы с юга. – Закусите, чем Бог послал, поговорим, поторгуемся.

–– Ты, Степан, нам зубы не заговаривай, – приговаривал Григорий, улыбаясь в поседевшие усы и бороду, а, усевшись за стол, добавил, – товар давай, показывай.

–– Наш товар долго не залежится, – добродушно гудел Степан, разливая медовуху по кружкам и расставляя их перед каждым гостем.

–– Люди говорят, что товар свой ты, Степан, уж шибко долго в сундуке держал, может, его уже моль побила, – шутливо съёрничал боярин.

Но Степан Колода калач тёртый, его просто так, без хрена, не укусишь.

–– Ты ведь, Григорий, мужик опытный, матёрый, – заговорил он, хитро улыбаясь, – и должон знать, что добрый товар выдержки требует, чтобы цена на него поднялась, а спрос повысился. Аль не ведаешь?

В это время Дора вышла в другую комнату и вывела оттуда дочь в нарядном платье из голубого шёлка с цветами и меховой оторочкой по рукавам и воротнику. Стройная красавица с завораживающими глазами и пышной светлой косой явно поразила гостей. Они с некоторой оторопью уставились на синеокую деву и потеряли на какое-то время дар речи.

Наконец, Фёдор, сын боярина и кандидат в женихи, поднялся и на деревянных ногах шагнул к красавице, встал рядом и родня залюбовалась красивой парой. Пётр, взглянув на жениха с невестой, удивился тому, что высокая, как ему всегда казалось сестра Елизавета, выглядела в этом случае даже чуть ниже длинного и мосластого Фёдора.

–– Хороши! – выдала реплику свояченица Марфа. – Ей Богу хороши!

–– Лизавета у нас и хозяйство домашнее вести умеет, – подхватил Степан, – и стряпуха, и рукодельница знатная, а уж как песни поёт, тако петухи дворовые и те замолкают.

–– Торговцы, знамо дело, всегда свой товар восхваляют, – бросил Григорий. – Надо ещё твой товар, Степан, в работе посмотреть.

–– Ну, что она тебе, Григорий, – отбрёхивался Степан, – вот прямо сейчас тесто будет заводить? Ну и сиди тут, покуда это тесто подойдёт, да покуда девка пироги тебе испечёт, сутки просидишь истуканом. У моей дорогой племянницы всё есть: и постели с подушками, и посуда кухонная, и скотина, и дом в Люблино с дворовыми постройками, и двести десятин земли при нём, хозяйствуй – не хочу.

Степан хорошо знал, что у Григория Кота четверо сыновей, да пять дочек и всех пристроить надо для жизни самостоятельной, а силы финансовые у боярина уже на исходе.

–– Примаком-то, Степан, моему сыну несподручно у тебя быть, – затянул, было, Григорий.

–– Не примаком, а хозяином твой Фёдор будет! – оборвал боярина Степан Колода. – Люблино на реке Мсте и поместье, что я за Лизаветой даю, от Нова-города в сорока верстах – вот пущай Фёдор там и хозяйствует. Я в его дела лезть не сбираюсь, у меня, сам ведаешь, дел в Ладоге выше крыши, да здесь, в Нове-городе у меня торговая лавка с приказчиком. Торговлишка у меня с заграницей, с ганзейскими купцами, партии товара большие, я ведь мелочью не торгую, у меня торговля оптовая, я на Балтику, в земли германские, кажную навигацию по пятнадцать-двадцать лодий гоню. Так-то вот, сват! И ещё добавлю: время наступило грозное, давай смотрины эти и сватовство совместим. Некогда мне тут торчать, вот московские полки дождёмся и я прямиком в Ладогу уеду, а там как Бог даст, ему видней. Так что давай, порешим со свадьбой сразу. Предлагаю свадьбу с венчанием на Рождество, может к зиме-то шведа выгоним.

–– Дай-то Бог! Да я согласен, сват Степан, – начал, было, Григорий, но осёкся, взглянув на жениха с невестой.

Степан, перехватив взгляд Григория, догадался, что он хочет что-то сказать, но при молодых нельзя.

–– Ребятки, Фёдор, Лизавета, – заговорил он просяще, – выйдите во двор, поговорите там недолго.

Жених с невестой послушно вышли, а Степан, повернувшись к боярину, предложил:

–– Говори, сват, без стеснения, я всё пойму.

Боярину было неудобно рассказывать торговцу, который в социальном смысле был всё-таки рангом ниже его, что устраивая в жизни своих повзрослевших детей, он изрядно поиздержался, но говорить всё же надо.

–– Понимаешь, Степан, – начал он, – мы с тобой знакомы давно, вот и в Совете заседаем…

–– Да говори, чего уж там, – подстегнул торговец.

–– Я дочек троих замуж отдал и троих сыновей женил и всё это за два года. Фёдор у меня младшенький, четвёртый сын, ты ведь знаешь. Поиздержался я с этими свадьбами, приданым за дочками и прочее, За Фёдором только двух коней могу дать – вот это меня и смущает, сват. А он ещё вчера с утра ко мне пристал, мол, пошли сватать вашу Лизавету и всё тут.

–– Зря ты затеял этот разговор, сват Григорий, – успокоил собеседника Степан. – То, что я даю за племянницей, тако и хорошо, заводить ничего не надо, а поместье на реке Мсте всё одно без хозяина. Тамо у меня арендаторы орудуют, а им ведь похрену чужое хозяйство, сам ведь знаешь к чужому добру сердце не лежит.

–– Но ты же знаешь, Степан, что по покону дедов наших жених должон привести жену в свой дом, который он сам построил.

–– Знаю, сват, но время не терпит, – бросил Степан. – Лизавета, да и сын твой Фёдор уж немолоденькие, а тут вот война ещё.

Дора увела женщин в другую комнату показывать дочерино приданое в виде постельного белья и различного рукоделия. Боярин Григорий, проводив взглядом женщин, придвинулся к Степану и приглушённо заговорил:

–– Вот что, сват, я, честно говоря, не верю, что полки московские к нам в помощь придут.

–– Чего так? – поднял брови Степан.

–– А то, сват, что у князя Симеона Гордого отношения с Ольгердом литовским совсем плохи. Ольгерд хочет великое княжение над всеми землями, русскими и литовскими, на себя перетянуть.

–– Понимаю, – задумчиво протянул Степан. – Если Ольгерд сместит князя Симеона Гордого и получит от Орды ярлык на великое княжение в русских землях, то Господин Великий Новгород окажется в кольце врагов: с севера – шведы, с запада Тевтонский орден, а с юга Орда с Литвой.

–– Да, сват, – подхватил боярин, – над Господином Великим Новгородом тучи сгущаются тяжкие. Может мы зря с жениховством-то тут, свадьбы затеваем, а вокруг вороги головы подняли.

–– Да ты погоди, сват Григорий, тучи-то нагонять, – оптимистично заговорил Степан. – Мы, русичи, вечно в войне пребываем, так что теперь и свадеб не играть, хлеб не сеять? Нет уж, назло ворогу и ратоборствовать будем, и свадьбы играть будем, и жито сеять – жить будем. Так Богу угодно, он силу нашего духа испытывает…

*****

Во дворе, куда вышли Фёдор с Елизаветой, к ним подбежал пёс и, ласкаясь к девушке, с любопытством принюхивался к парню. Фёдор осторожно взял в свои руки ладошку Елизаветы и она не отняла, а он с умилением разглядывая чистую, белую руку девушки, нежно поглаживал её. Взглянув ей в глаза, с сожалением заговорил:

–– Неужто, Лиза, такие рученьки здесь прорву работы делают? Прям-таки, грех ведь.

Девушка, кротко взглянув на смутившегося жениха из-под длинных ресниц, с улыбкой ответила:

–– Любую работу на пользу людям грехом считать разве можно?

–– Удивляюсь я, Лиза, как такую красавицу женихи-то не приметили? – волнуясь, заметил Фёдор.

Елизавета медленно обвела глазами широкий двор с постройками для скота и птицы, тихо ответила:

–– Хозяйство у нас с матерью большое, на вечорки ходить было некогда, – заговорила Елизавета. – С раннего утра и до позднего вечера сплошные хлопоты по дому, по двору, да ещё огород. Мои сверстницы уже по два ребёнка имеют, увидят меня посмеиваются, мол, до старости в девках проторчишь с хозяйством своим.

Фёдор решительно посмотрел в глаза девушке, сказал твёрдо:

–– Жить вместе будем, я работниц по хозяйству найму, Лиза, а ты только петь будешь, да, может, рукодельничать для души. Я тебя на руках носить буду, милая.

Девушка зарделась и опять тихо ответила:

–– Я с детства привыкла всё своими руками делать, Федя. Чужие руки ведь не свои.

Фёдор с чувством сжал руки Елизаветы, заговорил как-то извиняюще:

–– Ты не подумай, Лиза, что я на приданое твоё польстился, позарился? Я ведь и не знал ничего. Мало ли что люди своими языками чешут.

–– Да я и не думаю.

Парень помялся немного, но всё же решился сказать:

–– Я вот позавчера рано утром пошёл на реку, да и увидел тебя вот в этом платье красивом. Ты раскинула руки, будто хотела обнять весь мир, и показалось мне, что это сама Русь обнимает всё вокруг – вот тогда и запала ты мне в душу, и накрепко запала, милая.

–– А я тебя не заметила, – совсем смутилась девушка.

–– Ты меня не могла видеть, Лиза, я стоял за кустом верболозы, что на берегу за дубом священным.

Фёдор обнял девушку за гибкую талию и слегка привлёк к себе, она несмело прижалась к нему и губы их слились в нежном поцелуе. Оторвавшись, девушка, оглянулась вокруг и, смущаясь, заметила:

–– Увидит ещё кто.

Парень же, вдруг, сказал:

–– А пусть видят, я ведь не притворно. Должен тебе сказать, Лиза, я ведь в дружине новгородской состою. Совет Старейшин постановил: все боярские дети, особливо кто не женат, в войске ратном состоять должон. Завтра уходим к Ладоге, там общий сбор.

Елизавета доверчиво припала к груди суженого.

–– Я буду ждать тебя, милый, – прошептала она.

–– А, ежли война затянется надолго? – как бы невзначай спросил Фёдор.

–– Я всё равно буду ждать только тебя, милый…

*****

Королевский военный флот уже две недели стоял у острова Берёзовый, что притулился у берегов Карелии в устье Невы. Солдаты с кораблей выгрузились, разбили большой лагерь на берегу, жгли костры, варили на них еду, отсыпались и бездельничали. Король Магнус, пребывая на флагманском корабле, галеасе «Святая Бригитта», посматривал на этот армейский бивуак с большим неудовольствием, но не решался что-либо изменить, он ждал вестей от посланных в Великий Новгород монахов. В большую каюту галеаса, постучав, вошёл фаворит Беннет Альготссон. Король пригласил молодого человека присесть, а сам, о чём-то думая, расхаживал по каюте. Беннету надоело ждать, когда Магнус, наконец, что-то скажет, а потому он раздумья короля решительно нарушил:

–– Магнус! Чего ждём? Лето уже началось, а мы всё торчим тут в устье Невы, и не туда, и не сюда. Солдаты скоро сожрут все запасы продовольствия и тогда жди голодного бунта.

–– А что ты предлагаешь? – оживился король.

–– Предлагаю высадить войска по обе стороны Невы и начинать планомерную экспансию, – заговорил фаворит. – Надо строить укрепления на ижорской стороне и в землях карелов, то-есть оседлать Неву полностью, разрешить проход торговым кораблям и собирать пошлину.

–– Вот и маршал Сёдерстрём то же самое мне говорил ещё в Упсале, – рассудительно произнёс Магнус, – а маршал Карл Людендорф предлагает приступить к осаде крепости Ореховец, но там, сзади нас, на южном берегу Финского залива, в землях народа водь стоит новгородская крепость Копорье с сильным гарнизоном и они могут ударить нам в спину. Ты не подумал об этом, друг мой?