Киоко. Милосердие солнца

Эпоха Сотворения окончилась с рождением Кагуцути и смертью Идзанами. Он помнил, как явился в мир и увидел её – спокойно принимающую собственную участь, сгорающую в его всепоглощающем пламени, а затем пеплом взмывающую к равнине высоких небес.

Так началась эпоха Разрушения.

Идзанаги – его отец – не смог принять участь супруги, как не смог принять и сына, сотворившего с ней подобное. Обозлённый, он заточил Кагуцути на крошечном островке посреди Драконьего моря.

Долго, бесконечно долго Кагуцути пребывал в темноте и одиночестве, запертый в Огненной горе. Поначалу он пытался выбраться, извергался лавой, кипятил вокруг себя море, но оно неизменно остужало его пыл.

Первой иссякла ярость, с какой он пробивался наружу каждый раз. За ней потухло желание, порождающее эту ярость. Следом пришло смирение. Пусть он не был согласен со своей участью, но поделать ничего не мог. Тогда Кагуцути уснул, и сон его длился столетия. И продлился бы ещё дольше, если бы Ватацуми не поднял дно своего моря близ Огненной горы.

Кагуцути почувствовал движения самой земли – и пробудился. А пробудившись, ощутил, что сон сберёг и скопил его силы. Тогда Кагуцути сделал ещё одну попытку, ещё один рывок – и освободился из плена. Но, увы, и это продлилось недолго. Море тут же подхватило его, и вокруг заклубился пар.

– Давно тебя не было видно. – Из тумана выглянула голова дракона. – Разбудил?

– Выпусти меня, – взмолился Кагуцути. – Разве я недостаточно долго отбывал наказание? Разве не заслужил свободы?

Ватацуми пролетел мимо и устремился к клочку суши, оторванному от основного острова, который он только что создал.

– И посмотри, что ты наделал. Тут и так остров небольшой, а теперь стал ещё меньше.

– Он не стал меньше, просто теперь их два.

– Три, – поправил Ватацуми. – А с твоей тюрьмой так четыре. Но кто захочет селиться близ бога, плюющегося огнём?

Кагуцути насупился, весь сжался и затаился на дне своей горы. Дракон прав: никто не захочет такого соседства. Вот и выпустили бы его, чтобы он сам разобрался, где ему жить.

– Я могу поговорить с отцом? – тихо спросил он из утробы вулкана.

– Боюсь, никто с ним поговорить уже не может. – В этот раз голос был женский, и Кагуцути с любопытством выглянул, чтобы посмотреть на богиню.

– Инари, ты откуда в чужих владениях?

– Пришла помочь с заселением, – улыбнулась она, и Кагуцути увидел на склоне своей горы первые побеги зелени.

В тот же миг всей своей ками он ощутил страшный голод, какого не испытывал, не осознавал до этой поры. Не успевая осмыслить собственные действия, он метнулся к свежим побегам и вмиг их слизнул, но это лишь раздразнило его.

– Ты уверен, что это хорошее соседство для наших детей? – обратилась Инари к Ватацуми. – Ты знаешь, я терпима, но к своим кицунэ его бы не подпускала.

Тут же налетел ветер – Сусаноо наверняка помог, – и с востока поднялась огромная волна, каких Кагуцути ещё не видел.

– С-с-стой! – тут же зашипел он. – Я не буду их трогать, не буду никого трогать, пожалуйста!

Он понимал, что стоит волне обрушиться на Огненную гору – и он не просто растеряет свою силу, но ещё долго, очень долго не сумеет вернуть былую мощь, что копилась столетия его сна.

Ветер утих, и волна медленно опала обратно в море, не достигнув берега. Зелёные глаза богини были всё так же прикованы к месту, где совсем недавно стелилась трава.

– И ты ему веришь? – спросила она, в голосе её сквозило сомнение. – Непохоже, что он способен себя контролировать.

– Он голоден. – Может, Кагуцути показалось, а может, брат и правда испытывал к нему сочувствие, которое слышалось в его голосе.

– Жизнь не способна его прокормить. Всё живое умирает лишь на время, чтобы возродиться. Всё живое движется в круговороте, а огонь рушит закономерность, убивая навечно.

«Убивая навечно» – это она о матери? Кагуцути хотел бы не убивать, но, раз он был рождён, значит, и он для чего-то нужен? Он не верил, что был ошибкой Творца, что стал роковой случайностью. Если он был рождён, значит, таков порядок мироздания. Они должны это понимать.

– Но он может питаться смертью, – заключил Ватацуми.

– Смертью наших детей?

– Как твои кицунэ питаются смертью моих детей.

Тогда Кагуцути ничего не понял, но именно эти слова дракона положили начало его новой – сытой – жизни. Люди – дети его брата – жили совсем недолго, быстро чахли и умирали. Они приняли своего бога-соседа как очистителя, дарящего покой окончившей свой путь ки, как освободителя ками. И чем дольше жило человечество, чем дальше пускало свои корни, тем больше пищи было у того, кому отдавали плоть погибших.

А самое сытое время пришлось на затяжную войну людей и ёкаев. Не все были отданы Кагуцути, но мико исправно исполняли ритуалы каждую ночь перед восходом Аматэрасу. Множество, множество ритуалов в разных концах Шинджу. И Кагуцути благодарно улыбался Хатиману – своему внезапному союзнику, разжигавшему в людях чувство чести и долга, чувство необходимости служить своему правителю и богу войны, то есть добровольно идти на верную смерть.

К тому времени некоторые из людей уже бежали подальше от запада: через залив Комо на остров Дзифу. А самые отчаянные, ищущие уединения – на Огненную Землю.

Так у подножия Огненной горы вырос храм, а позже – монастырь. Сначала Кагуцути привычно облизывал всё живое, что пыталось облепить его тюрьму и его убежище, но позже люди смекнули, что, если бога исправно подкармливать, он может проявить милосердие. И теперь в начале каждого времени года ему отдавали жизнь. И это было не в пример вкуснее еженощной трапезы смертью. Ради этих редких подношений он позволил людям остаться у вулкана.

Теперь у него была еда. У него было внимание. И, как у всякого бога, у него даже было почитание. Единственное, чего Кагуцути всё ещё не имел, – это свободы. Всё, чего ему оставалось желать, – освобождения от заточения, в котором он пребывал тысячи лет.

Тору действительно завизжал, и этот визг ласкал слух Чо нежнее маминых колыбельных, жаль только, не было времени насладиться. Пока он отчаянно лупил вокруг себя чем ни попадя, пытаясь пришибить Норико в образе сколопендры, Чо шмыгнула внутрь старой полуразвалившейся постройки, в которой шиноби обычно удерживали редких пленных.

– Разве уже время обеда? – услышала она оживлённый голос Ёширо и облегчённо выдохнула. Живой, уже хорошо.

– Ш-ш-ш, это я, – прошептала она.

– Чо?

Ёширо был привязан к столбу спиной к входу и не мог её видеть. Она прошмыгнула вперёд и одним движением перерезала верёвки, стянувшие запястья кицунэ.

– Да, – улыбнулась она, когда он обернулся и удивлённо уставился на свои теперь свободные руки. – Надо уходить. Только тс-с-с, Тору рядом.

Чо осторожно подошла к выходу и выглянула.

– Как-то это невежливо, – пробубнил Ёширо, но куноичи его уже не слушала. Тору куда-то исчез. Не было ни визгов, ни его самого. Неужели Норико дала себя поймать?

– Жди здесь, – скомандовала она и вышла, стараясь держаться тени здания.

Сзади послышалась возня.

– Я же сказала ждать. – Чо обернулась и увидела, как Ёширо с растерянным видом ловко уворачивается от попыток Тору его схватить. – Что за…

– Мне же нельзя дать ему себя поймать, да? – уточнил кицунэ, подныривая под руку Тору. Во второй руке шиноби блеснул клинок, и, пока Ёширо выныривал у него за спиной, тот успел крутануть кистью.

Ёширо уставился на своё левое плечо, там на травянистого цвета кимоно стремительно разрасталось тёмное пятно крови. Чо тут же метнула сюрикэн, тот врезался в левое запястье Тору, заставляя выронить оружие. Шиноби выругался.

– Нельзя, – ответила Чо Ёширо.

– Да, я уже понял. – Он вздохнул и отразил замах Тору. Чо уже собиралась метнуть второй сюрикэн и обезоружить Тору окончательно, но ноги вдруг перестали держать и подкосились. Всё тело потяжелело. Руки, голова, шея – всё стало неподъёмным и тянуло её вниз, впечатывая в землю.

Так вот каков в действии этот яд. Чо и не думала, что ей когда-нибудь удастся почувствовать его на себе. Стать жертвой собственного творения… Как глупо всё получилось.

За тяжестью последовала боль. Резкая и отупляющая. Этого сознание выдержать уже не смогло.

Вся сила созидания, какой наделила её Инари, восставала против этой сделки. Он разрушает, сеет смерть, оставляя после себя лишь пустоту. Но именно это ей и было нужно. Жестокость не победить чистосердечием, как бы ей того ни хотелось. Отец был милосердным правителем и слепо верил своему советнику – и к чему это привело?

Киоко не допустит такой ошибки. Она не станет полагаться на силу убеждения и здравомыслия там, где на неё нацеливают стрелы. Неважно, насколько ты прав и честен, если в конечном счёте лежишь с пронзённым сердцем.

– Не в моей власти подарить тебе свободу, Кагуцути, – осторожно начала она, мысленно ощупывая каждое слово перед тем, как его произнести, пробуя его на вкус, предугадывая его влияние на ход беседы. – Твоя тюрьма выбрана твоим отцом. Разве смертным под силу её разрушить?

«Смертным под силу меня призывать».

Киоко подняла перед собой руку и почувствовала то же, что происходило тогда, во дворце Лазурных покоев. Тело пронзила внезапная боль, словно вместо крови по жилам заструился чистый огонь. Но она не успела даже вскрикнуть – огонь оставил нутро и вырвался наружу, заиграл языками пламени над её ладонью.

«Мико совершают обряды, жертвуют мне свои ки на время, позволяя обрести форму за пределами Огненной горы. Тебе же не нужны ни танцы, ни музыка. Твоя ки, рождённая для удержания божественной ками, гораздо сильнее прочих. Ты одна справляешься с задачей нескольких служительниц храма, а ведь ты ни дня не посвятила служению. – Он перебрался с ладони на землю и жадно ухватился за сухую ветку, тут же её поглотив. – Я уже пытался проделывать подобное раньше. Никто не выжил, они просто сгорали».

Киоко вдруг сделалось очень жарко. Осознание, на какой бездумный риск она пошла, призывая тогда во дворце Кагуцути, заставило лоб покрыться испариной. Её смерть могла оказаться вполне настоящей.

«Не переживай, маленькая правительница, – усмехнулось пламя, вновь заползая ей на руку и перебираясь на плечи. На миг она испугалась за волосы, но Кагуцути, судя по всему, не собирался ей вредить. – Видишь, тебе достаточно лишь захотеть призвать меня. И вот я здесь. Могу остаться, могу уйти. Могу перебраться куда угодно. Любой уголок Шинджу мне открыт: от севера до юга, от запада до восточных островов».

– И что ты будешь делать с этой свободой? Всем известно, что твоё рождение ознаменовало начало конца. Я намерена спасти Шинджу, но не для того, чтобы ты потом уничтожил мою страну.

«Не переживай, – зашептал он, лизнув горячим воздухом ухо, – я жажду свободы, а не разрушений. Еды у меня достаточно. К тому же Хатиман крепнет, честь и жажда славы вновь утверждаются в людских сердцах, а значит, скоро пищи станет ещё больше».

Его голос улыбался, и Киоко это не нравилось. Где-то здесь таилась загвоздка. Где-то здесь было что-то, чего она не видела. Но она никак не могла разглядеть подвох.

– Мы вернёмся к этой беседе, – пообещала она, не осмеливаясь ни согласиться, ни отказать. – Я призову тебя.

«Я ждал тысячи лет. Что для меня ещё несколько месяцев?» – Он спустился по позвоночнику и рассыпался искрами у самой земли.

Кагуцути исчез, но оставил после себя тянущую тревогу за будущее. Что с этим делать, Киоко не знала, но, по крайней мере, у неё было время на принятие решения. Обсуждать это с Норико или Иоши не хотелось. Она знала, что скажет бакэнэко. И тем более знала, что ответит осторожный император. Зато её наверняка поддержала бы Чо…

С этими мыслями Киоко поднялась и поспешила во дворец. Солнце почти скрылось, до стражи лисы ещё было время, но тревога внутри разрасталась, охватывая уже не только туманное будущее, но и настоящее, перебрасываясь на то, с чем можно было сделать хоть что-нибудь.

Боль была последним, что она ощутила перед потерей сознания, и первым, что ощутила после пробуждения. Этот яд был просто ужасным, но где-то внутри она очень гордилась тем, что создала его.

– Невероятно глупо. – Слова иглами пронзили сознание, вызвав приступ ещё более яростной острой боли. Чо поморщилась. – Я сказал тебе прийти, а не тайком пробраться в деревню и выкрасть своего друга. Зато ты доказала, что действительно предала нас. Разве наша Чо сделала бы что-то подобное? Разве стала бы скрываться и действовать исподтишка?

– Тору, – выдавила она, пытаясь отвлечься от того, что её череп словно дробили на части.

– Что? – В его голосе вдруг прозвучало участие, но насквозь фальшивое. Она знала, что он улыбается.

– Ты идиот. – Чо не видела, но ярко представила, как улыбка спадает с его лица, превращаясь сначала в недоумение, а потом в маску злобы. – Мы все всегда действуем исподтишка. И если хочешь поговорить – дай мне отвар.

– Отвар? – Он засмеялся. – Нет уж, терпи. Ты это заслужила.

Чо застонала. Иша-сан всегда давал отвар пленным. «Они уже повержены собственной гордыней» – так он всегда говорил. Нет смысла заставлять их страдать.

– Где Иша-сан? Позови, я буду говорить с ним.

Чо почувствовала тяжёлое дыхание – Тору приблизился.

– Нет уж, говори со мной, – выплюнул он ей в лицо. – Теперь я здесь закон и власть. И я буду решать, что с тобой делать.

– Да решай, сколько влезет, – бросила она. – Я просто хочу поговорить с наставником. Ты можешь стать предводителем, но ты никогда не заменишь его. – Боль усиливалась с каждым словом, но она заставила себя договорить: – Ты мне не командир. Ты – сопляк, с которым я сражалась на занятиях.

– И которому всегда проигрывала! – закричал он, и Чо откинулась назад. Голова взорвалась острым приступом боли.

– Иди в Ёми, Тору, – устало выдохнула она. – Ты хороший боец, но человек туповатый. Позови Ишу-сана, я имею право поговорить с тем, кто привёл меня в клан.

– Ты имеешь право заткнуться.

Послышались шелест одежды – Тору встал – и удаляющиеся шаги. Чо хотела его остановить, но сил кричать не было. Она лишь понадеялась, что он выполнит её просьбу.

– Мы можем укрепиться вот здесь, с запада. – Иоши поставил фигурку на карту и вдруг понял: что-то не так. Тревога – чужая, неясная – расползлась по телу, и он уже не мог стоять на месте. – Прошу прощения, Кунайо-доно, давайте вернёмся к этому обсуждению позже.

Не дожидаясь ответа, он вышел из павильона Совета и быстро пересёк сад, спеша к дворцу Правления. Что-то было не так, но он никак не мог уловить, что именно его тревожит.

– Иоши? – Обеспокоенная Киоко встретила его у входа. Она сидела на крыльце, но, увидев его, тут же поднялась. – Что-то случилось?

– С тобой всё хорошо? – Он подбежал и осторожно взял её за руки, ощупывая, чувствуя тепло тела.

– Конечно. Почему ты спрашиваешь?

– Не знаю, я просто… Просто вдруг стало очень тревожно.

Киоко нахмурилась, и он, смущённый собственным поведением, выдавил из себя улыбку.

– Но раз с тобой всё хорошо, то, наверное, не о чем беспокоиться. Не понимаю, что на меня нашло. Я ощущал нечто подобное, когда ты пропала из рёкана.

При упоминании рёкана глаза Киоко вдруг округлились.

Notes