Краткое предисловие автора
Эту историю написал один человек, по фамилии Небылицын. Автор нескольких неопубликованных литературных произведений. Трудно сказать, вымышлены ли события, описанные в ней, или правдивы. В любом случае история представляется мне достойной своего прочтения. А дальше – слово Небылицыну.
0
Я понимаю – всё уже сказано и не по одному разу. Я осознаю – мои слова ничем не отличаются от миллиардов других, даже сочетания их одинаковы, ибо мы говорим штампами. Это на уровне подсознания – так проще, сразу вытаскиваешь готовый ответ, не нужно сильно напрягаться.
И всё же я пишу. Ещё одну строчку, ещё одну повесть. Без веры в чудо, что это кто-нибудь прочтёт. Без надежды на успех. И даже без особенной любви к читателю – невозможно любить того, о ком ни черта не знаешь.
У одной известной писательницы я нашёл фрагмент, что жизнь – это выхваченные мгновения, запечатлённые в памяти. И довольно всего 5-6 таких фрагментов, чтобы дать представление о жизни того или иного человека. Наверное, она права. Траектория судьбы каждого предопределена и проходит через несколько точек, которые невозможно избежать. Через которые воленс-ноленс придётся пройти, так как фарватер уже размечен, и нет другого пути.
До некоторого дня я полагал, что какие-то прежние ошибки могли бы вовсе не случиться в моей жизни, что я был способен их избежать. Но потом понял – изменить главные жизненные моменты (не терплю слово «судьбоносные», потому что всё в мире судьбоносно) не выйдет ни у кого, как ни старайся. Если тебе уготовано быть обаяшкой, можешь не сомневаться, благодарная аудитория найдёт тебя сама. А уж если ты родился тем, кто всегда где-то на краю, придётся смириться с одиночеством, явно ощущаемым даже в переполненной казарме.
Или, к примеру, чувство вины. Оно сродни таланту – либо есть, либо его нет. Поэтому глупо совестить лишённых этого чувства – кстати сказать, таковых среди моих современников большинство – апеллировать к их состраданию. С чувством вины жить сложнее. В эпоху прекрасной юности моей, когда я только заимел семью и начал самостоятельную жизнь, мать периодически набирала мой номер, когда же я снимал трубку, вместо приветствия начинала с упрёков, что я никогда не звоню ей первый.
– Ты же мой сын, ты всегда должен помнить о родителях. То есть, обо мне. И звонить без напоминаний, – сердито выговаривала она.
А я готов был провалиться сквозь землю и виновато бубнил неубедительные оправдания. Ведь мать была совершенно права – я нечуткий и невнимательный сын. Действительно, она звонит мне гораздо чаще. Какой же я плохой! Шло время, подрос мой собственный сын, уехал учиться в другой город. И моя мать, ставшая бабушкой, снова принялась названивать мне с упрёками:
– Почему ты не звонишь Павлику? Ему же так одиноко в другом городе. Ты ведь отец, ты всегда должен помнить о детях!
И опять я краснел и маялся, чувствуя глубокую вину за свою бессердечность. Кстати, сам Павлик позвонил мне всего пару раз. Один из них, чтобы попросить деньги.
Прошло ещё больше времени, у Павлика появился собственный отпрыск. И вот однажды поднимаю я трубку, а оттуда голос моего сына. Раздражённый такой, обиженный:
– Почему ты нам не звонишь? Совсем не интересуешься внуком. А ведь ты дед. Мог хоть иногда набрать нас и поговорить со Степулей. Без напоминаний!
И вновь я на ватных ногах, с неистово колотящимся от осознания вины сердцем. Просто какое-то дежавю. Начинаю думать, что когда сын или внук придут на мою могилу, тоже скажут нечто вроде:
– Лежишь тут себе. Совсем нами не интересуешься! А ведь ты дед, отец, скоро будешь прадедом…
Но я отвлёкся. Итак, каковы же мои мгновения? К счастью, для тех, кто заинтересуется этими строками, их далеко не семнадцать, гораздо меньше.
1
Пожалуй, начну я с события, произошедшего со мной, ещё когда я ходил в детский сад. Было мне лет пять, не больше, но помню я этот день, будто произошло всё только вчера. В то время мы приятельствовали с Женькой – шлялись с ним по стройкам, окружившим наш дом, играли в машинки и вместе по утрам спешили в садик, в то время детей запросто отпускали одних на небольшие расстояния.
Но в группе Женька почти всегда забывал о моём существовании и держался вместе с другими мальчишками – более бойкими и шаловливыми – которые всегда кучковались вместе. Эта стайка вечно задирала нас, одиночек, норовила исподтишка сделать нам какую-нибудь гадость: толкнуть; пнуть, чтобы воспиталка не заметила; намазать стул клеем. Женька с радостью включался в эти забавы, был в первых рядах «шутников». Вероятно, стремился набрать очки в глазах лидеров, чтобы те считали его своим в доску и закрывали глаза на тот факт, что он со мной идет утром в садик и играет во дворе.
В день, о котором я вспоминаю, Женькина компания распалась – кто-то заболел, кого-то родители оставили дома. В общем, на прогулке мы оказались с Женькой вдвоём. Залезли на крышу декоративного домика – единственного развлекательного сооружения на площадке, не считая пары веранд, потому что качели были давно сломаны, а в песочнице отсутствовал песок – и стали наблюдать за девчонками, притащившими на веранду своих кукол. Женька что-то похабно комментировал, каждый раз наклоняясь к моему уху и жестикулируя в сторону девчонок, чтобы не услышала воспиталка – он давно знал наизусть все матерные слова. А я слушал, стараясь не выразить открыто свою неприязнь, потому что уже в те времена не любил мат, но и обижать пасмурным лицом Женьку тоже не хотел. Приятель всё-таки, почти друг.
И тут у меня полились сопли – извечная проблема с самого детства. Я поторопился вытащить платок, чтобы вытереть нос, но Женька с гаденьким смехом выбил кусочек ткани у меня из рук, а потом ещё наподдал ногой, чтобы платок скатился с крыши на землю. Наверное, в его представлении это было очень смешно, потому что ржал при этом мой приятель как ненормальный. А дальше в моём сознании возникла гулкая зияющая пустота, перед глазами натянулась и замерцала какая-то розовая пелена, голоса с веранды отступили и отдалились, я словно оказался в некоем коконе.
Пришёл в себя я от дикого рёва, раздающегося откуда-то снизу. Это был Женька, который корчился и извивался на земле точно дождевой червяк, от которого лопатой отхватили половину. Глаза у Женьки от ужаса были как блюдца, лицо бледное и заплаканное, он старался не смотреть в мою сторону. А я отрешённо сидел на крыше домика и наблюдал как ко мне со всех ног спешит воспиталка, а чуть в отдалении от неё опасливо приближаются девчонки.
Постепенно мне удалось воссоздать картину произошедшего. Это произошло, когда я мрачно топтался в углу веранды, куда меня с яростью запихнула испуганная донельзя воспитательница. Кажется, я впервые в жизни познал, что такое бешенство. И одним движением столкнул Женьку с крыши домика. Соскальзывая вниз по доскам, тот зацепился спиной за торчащую шляпку гвоздя и приобрёл внушительную царапину. Других повреждений у Женьки не было. И орал он даже не от боли, а от страха и ещё больше – от неожиданности. Мой друг даже представить себе не мог подобной реакции, оттого и пребывал в шоке.
Впрочем, я и сам не ожидал от себя такого. И тоже пребывал в шоке. Потому что явственно ощутил всем сердцем тот ужас, который испытал Женька от моего поступка. «Я искалечил Женьку», – вертелось у меня в голове. И это осознание было кошмарным. Прошли десятилетия, умом я понимаю, что ничто страшное с Женькой тогда не случилось. Банальный испуг. Зато что-то в тот миг случилось со мной.
До сих пор, когда я, вольно или чаще всего невольно, делаю человеку больно, я вижу перед собой извивающееся Женькино тело, и гнев мой моментально проходит. Ибо невыносимо видеть страдания другого. Даже если эти страдания по делу или просто показные.
