Переливы Парсеваля, вальсирующего на ледяном рояле

Художник из Киева, рисующий соком огородной бузины, уверял, что поэт и читатель должны разделить труд выражения смысла. Впрочем, к сгусткам словесной массы лучше отнестись как к ничего не значащим, но красивым пятнам палитры. Признанный Экклезиаст в постмодернистском радиусе, он словно Сириус зацепит вас путанным узором слов и созданных разрушением образов. Он заставит вас ощутить что-то новое, уничтожив старые органы чувств.

Какую меру ответственности выбрал он для себя? Нулевую. А для вас? Никакую. Грацильный, чище ключевой воды и тоньше стебля Бискайской рюмки, он гарцует на грани луча и отыскивает слова не чтобы стало понятно, а чтобы стало приятно. Он утверждает, что, прочитанный без ЛСД, порождает сто тысяч вселенных. Он слышит, как пепел маршалов перестукивается в кремлевской стене.

Под шкурой овцы у волка может быть ещё, и не одна. Наука насчитывает пять миллионов слоёв. Но даже они не превратили волка в овцу. Всякий раз, лишь спросит учитель, сколько это – дважды два? Неизменно отличник получит пять.

№ 10

Созвездие Карабаса с извечным и чванным воем воюет с созвездием Бармалея, испуская лучистые струи серебристых берсерков в новом фонарном свете отважных манжеток. Тут, в будуарных трубах и мыльных пальмах лефортовских бань, посреди палисандровых пылесосов и раскидистых палисадов, ты упражняешься на тромбоне в дружелюбии альбигойцев. Ты сам себе непонятен. Я же – капитан своего корабля. Возможно, и ты станешь юнгой парусника клюки и бумаги. Тогда ты соскользнёшь в аристово пространство между листов и там затаишься. Но станешь ли на меня похожим, если я есмь Трезвость и Трон Трезубца?

Пошлёшь тебя за продуктами – ты купишь весь магазин. Вот и вчера, открываю двери – а там, оседлав мясорубку, летает лютующий Люцифер с полевыми цветами и запахом сена. А что? Он бывает и синим. И всяким.

Через пару часов орбита Земли разрежет Евразию пополам, а мы запускаем чайные блюдца по зеркалу озера Рица, созерцая как дивно от нас наклонён параллакс в аллюзию палеозоя. В Женеве уже две феминистки в рваных колготах и топлес пилят ногу трёхногому стулу. Посмотри внутрь глубже, возможно, прямо за паранойей и ты заметишь гебефрению танцующей бензопилы.

Вот зачем тебе коготки. Знай же, милый котёнок, враги – это очень, очень плохие люди. Потому что плохие люди – это враги хороших людей. Вот и Ленин, и Бармалей, всё делали правильно, а всё равно постарели. Теперь, прострелянные и пристыженные, они лежат в нашем саду, и мы поливаем их лейкой. Но мы-то умыты с тобой и стоим на холме. Нам видно, что вспыльчивость пыли под топотом потных копыт играет с лучами в театр теней. Давай притаимся в сарае, ты – в бочке, а я – за тазами. Может, и пронесутся над нами и рядом с судьбой оглобли обглоданной воблы и вандалы галльской Валгаллы?

Вон, посмотри, в лунном цирке триумвират пармезана уже нарезает на разные части ордена лысых и патчи для глаз. Вдохни вместе со мной салями морского бриза. Вот и Торквато Тассо с мадам Баттерфляй бросают в молочные реки молочные зубы. Пора бы и нам сплетать нейронные сети и латать старый баркас матчастью. Ты, конечно же, снова забыл смолу хвойных лесов и спред балтийского мёда? Тогда послушаем колокольцы – хрустальный старлинк сегодня играет несколькими постояльцами льда в белый стерлинг. А помнишь, мы надели бутсы Бутусова и сыграли в подводный футбол с Макфолом? Он ещё смешно надувал щёки? Усами он запутался в водорослях для взрослых и стал королём копипасты.

Дума приказывает веселиться и развешивает по улицам веселящие знаки. Новый год – это власть, и если ей не подчиниться, тебя выключат из розетки. Был тхэквондо, а станешь диминуэндо. Новогодняя депрессия напирает? А ты не сдавайся, утверждай, что её нет – её и не будет. Пьеро обвязал себя бубенцами, но разве так станешь весёлым? Нет в тебе гебефрении, дружок. Вот и танцы твои как пожарные вёдра.

Верблюды уже приближаются, унылые и терпеливые. Они тащат рождественские сани Санни Клаузевица по тонкому льду. Динь-динь, бульк-бульк… Посмотри, на кого ты похож? На комету Когоутека. На гербарий мумии фараона. На каки макаки. Тоже мне, капиталист! Твои глухонемые сумы одиноко обходят молчаливые лесопосадки. А где-то в Лас Вегасе фейерверк рассыпает трафальгарские портсигары… Я буду любить тебя вечно и никогда не прощу.

№ 11

Пять утра. В глазах стоит божья роса. На костылях, голый и белый, ковыляет алкогольный калека с серпом Луны, зажатым подмышкой. Он ходит по краю пилы, скрючив наружу тонкие пальцы ног. На лбу у него государственный герб. Толстый хобот волочится позади как бетонный батон. Впереди с фонарём движется словно корабль офигенный Афиноген. Цацки болтаются под плафоном, бомбошки, символы атрибутов и пачки купюр, перевязанные бикфордовыми шнурами. Как Иоанн, он поднимает палец к небу и произносит истину истин. Алкоголь стоит дорого неспроста – это праздник надежды, что хорошим напитом догонишься до обгона себя собой же, но с рогами тюленя и хоботом крокодила. Мы назначили встречу возле груды разбитых корыт у кучи сухих черепов. Ты, скрюченный и скособоченный, принесёшь мне в корзине сочный зеленый ресурс – я раскушу его и сожру с зимним хрустом.

Мы тонем в полночи. Потаённая темнота черным дымом сочится сквозь щели в полу, а ты сидишь на штыке и компостером пришиваешь зарплаты мне на рубаху. За окном по прозрачному льду скользят стеклянные люди. То ли одни и те же, то ли очень похожи?

Колёса и пятна вязкого ила, сжиженного чернозёма из трубопровода любви помогут понять нам, как прогрызаются сквозь наши ладони могильные черти. Что делать нам с глупостью твоей, Антонина? На твой полосатый тюрбан слетелись как воробьи арабески фортуны. И вот уже патриархальный тигр, прищурившись, словно перехлёсты подвесок клеста, молчаливо и мраморно созерцает морозный узор ярко-красной зари Заполярья.

Отвернись, не смотри, как они пропивают все песни, пропитываясь формалином, попав в колесо долголетия посреди пряных запахов южной степи. Я слышу тяжелые всхлипы бельевых сбережений в твоей туго набитой груди. Если ты будешь уверена, что твой обман не раскроют, ты сможешь окровавленным ртом писать на стене поцелуи не только сейчас, но и несколько дней. Утром в прохладе Приморья ветер играет халатами на дворе, и прицельно намоленный богомол сквозь пыльцу ловит игольчатый луч левым глазом. А правый пронзает до дна царственная биссектриса. Скажи мне, малиновый кардинал, зачем ты надел свой крамольный камзол? Ты готовишься к железным капканам казни? Ты меня не обманешь ботинками, не загипнотизируешь татуировкой. Мне расскажет об истинной жизни животных бутоньерка испанского итальянца, и я не смогу не поверить ему. Он вышил гламурными нитками на моей груди орден Чести.

Инструктор принес нам раскидистую аркебузу, расшитую перьями Императора. Вот порадовал так порадовал! Теперь нарядным парадом мы будем маршировать в шароварах, с венками триумфаторов на головах, с пением гимнов Священной Весне под гипнозом синопсиса и МАГАТЭ.

Почему-то в последнее время я стал вспоминать мрак той зимней ночи в общаге. По коридорам мела позёмка. В комнате раскачивались фонари. По нашей кровати ходил заблудившийся школьник. Собака у ножки стула справляла нужду. Кто-то обходил наш стол, а кто-то проходил насквозь. А мы были увлечены революционной беседой. Раздвинув ламели жалюзи из пятерых повешенных декабристов, вернулся из туалета П.И.Тарасов. Он научил нас не только правильно пить креозот, но и восходить к высокой степени безумства. Помнишь, мы завернули его в конкретный пакет копировальной бумаги, и уже к вечеру он стал негром с ароматным негоциантом во рту, полном ртути?.. Это было так давно, а кажется, так недавно.

О, отнимите у меня этот яичный сбитень! Я с детства не умею глотать напитки, монеты, биткоины и ручки от самоваров. Меня как бы покрыла туманная хмарь дурноты и болотного смрада. Я вчера утонул в глинозёмном аду Ленинграда. Я видел, как бросил на берег весло искалеченный линчеватель воды. Теперь колесованный вор возрадуется: он получил по заслугам. И, кстати, его простительный дождь стекает по руслам сусальных скул. Так что он умирает с улыбкой.

№ 12

Каждый второй был богом на обезьяньем шасси, когда мимо проносилось скоростное шоссе, увлекая следом причёски. Нас послала сюда на прогулку по лесу шестов и болотных могил квантовая флуктуация поля и причудливая игра аминокислот. Нас водили кругами, обновляя память забвением, и лес стал бесконечным, хотя занимал лишь средних размеров квартал. Но что-то пошло не так, когда на тропе ты увидел расползающуюся болтовню, которой не было тут ещё минуту назад.

Ты родился в доме, но, возможно, этим домом был ты. Сколько в нем этажей? Предположим, что сто, но кто даст гарантию, что его не надстроили, пока ты спал? Резиновая образина, вздорная, как взрыв цветочного магазина, разбила окно, потому что ты не сходил к окулисту. Теперь в наказание ты ослеп и выхода нет.

Стук по трубе означает: в доме есть кто-то ещё. Редакция лунных камней напомнит нам, что смысл измеряется в долларах, а доллары сами в себе – как вещи имманентного Канта. Стук означает, что он ничего не значит. Он ничего не стоит. Он не был товаром, значит, он не был и смыслом. Человек ли стучал по трубе или это стук постучал сам себя человеком? Ты не видел соседа, следовательно, он невидим. Был только стук, так говорит тебе память, и голос её тише день ото дня, и вот уже не память, а так говорил Заратустра. Завтра ты спросишь уже не её, а его, и он не ответит, потому что он – не она. Значит, кто-то стер (спёр?) твою память специально.

Не иначе, это был дух. У него не было признаков, а их отсутствие и есть признак духа. Знаю! Это был Пантелеймон. Почему? Это просто. Ни почему. А если ни почему, то это и есть причина считать его Пантелеймоном. Кто обещал тебе, что, выпив кофе, ты не становишься этим кофе? Именно, что никто. Значит, это был Пантелеймон, что невозможно. А раз невозможно, то это лишь имя для микролептонной структуры Вселенной, образующей её единую информационную сеть.

Этот стук был реальностью, но реальность – только сон Вишну, а сам он – квантовый сознательный фактор вакуума между молекулами воздуха. Кстати, объем вакуума между молекулами воздуха превышает объем молекул раз в десять. Ты дышишь пустотой на 90%. А на гравитационной границе атмосферы дистанция между молекулами составляет 5842 метра. Чем выше – тем больше духа!

Но это только кажется невыносимым, потому что невообразимо. Однако, это просто понять. Собака виляет хвостом, но хвост не виляет собакой. Арбуз полосат не потому, что лежит на бахче. Он останется полосатым и в магазине, и у тебя на столе. Ему всё равно, где именно быть полосатым. Согласен? Хотя поэт пишет строки карандашом, карандаш не пишет стихов. Хотя ты всё видишь глазами, сами глаза не видят. Это понятно? Значит, раз у тебя нет против этого аргументов, это был Пантелеймон. Согласись, ведь если это был Пантелеймон, значит, это был именно он.

Древний ветер сменил направление слева направо на снизу вверх. Ходят слухи, что на войне трупы врагов варят, пока не отвалится мясо. Мясом кормят бойцовых собак, а скелеты рассылают по школьным биологическим кабинетам. Ночью на сквозняке скелеты стучат своими костями о свои кости. Опять этот стук!

Допустим, и ты стукнешь по трубе, но что будет значить этот ответ? Возможно, что стук по трубе вовсе не был вопросом. Тогда станет ли твой стук ответом? Он ничего не значит, кроме того, чем ты сам его посчитаешь. Но важно не то, чем его посчитаешь ты, а чем считал его тот, кто стучал первым. Алкоголики неизлечимы по той же причине, что и шар кругл. Следовательно, стук был стуком и означал только стук.

Надо бы договориться о коде, тогда мы сможем понять, кто этот Пантелеймон? Но как уговорить его договориться? К тому же не исключается и возможность, что Пантелеймон – это я. Ведь я живу в доме, который является мной. Эту гипотезу так никто и не опроверг, значит, она всесильна, и, следовательно, верна.

№ 13

Фролову, продувному, как февральские трубы БАМовского тоннеля, стоит (хотя бы ради притворства раскаянным) протеплить дыханием снежную скорлупу на трамвайном окне. Он увидит: слева – расплавы золота, справа – раскалено до красна. В сумерках проступает смирение виселиц пополам с вопросительными пилигримами, согбенными во вретищах, сгорбленных капюшонах и рогожных мешках на опущенных головах. Их караван бесконечен, босые ступни их стоптаны как бифштексы. Электрическое точило, что они тянут как бурлаки, вынуло искры из жала кинжала – теперь он блистательный, наконец! Отсечение искр завершилось и окончательно отделено от влекущей силы неизреченной воды.

Фролов одинок как отвесный клок афиши сгоревшего цирка, хлопочущий на ветру патриархальным прахом. Он родился случайно от пары аллелей на переливах лунных лучей в поверхностной плёнке озера Брахмапутры. Почта Соединенных Штатов штемпелем юбилея забросила его на студёный полустанок измерять полоумие лун в содрогнувшейся полынье. И всё бы шло своим чередом, если бы не вмешался треск метательного устройства. Фролов вспыхнул голову и увидел: летчик ловит пули, вдаль летящие вдоль у кабины, и складывает в мешок для бочонков лото. Долгими зимними вечерами он будет, сунув руку в мешок, перебирать богатство счастливо избегнутой смерти. Когда прохладным апрелем бризантный дождь стучит по зонту, а по луже растекается бронза бензина, он вспоминает воздушный поток набегающей авиации, и слеза проступает оскоминой на скомканных старостью веках.

В декабре дед Мороз дыханием рисует на жизнерадостных стёклах льдистую ДСП и обрезки безумных созвездий. Старое слово змеящегося языка он награждает медалями нового смысла. Яркое утро яростного января выльет томительную праздность на истому гудящей с полуночи наковальни. Так много было всего, чтобы вспомнить, что ничего и не вспомнить. Забавы вина в реках забвения – это забавы забвения в реках вина.

В новогоднюю полночь лисы, кроты и верблюды станут разумны как люди. Им будет невыносимо, как событию, которого нет, а его заставили быть. Отец грузчиков и землекопов говорил нам, что праздники очень вредят вечной жизни, потому что расчленяют её по суставам. Праздник – это такой ай-я-яй, сатанинский проказник!

Двери в апреле отпадают как аппарели в оглушительные капели. Теперь ты – земной шар, так что теперь тебе вздрагивать на бугристой орбите и вопить итоговое игого вместо тройки, врезаясь в лебединое озеро непуганых звёзд. Сбавь обороты, охлади этот медленный мёд. Детство кончается резко, скабрезно и похабно.

Новый год был вчера. И вот – опять! Странно, день длится век, а год – меньше дня. Пьяные внучки Снегурочки украшают рыбьи снега рыгом обрыдливой рвоты. Да взовьются ракеты вверх! Да низвергнутся вниз фонтаны! Купание в легкой смерти посреди спасательных лодок Харона смешит дураков уже нынче, лишь представят больные головы утром первого января. Смех над собственной глупостью, что они осознают завтра, входит в состав веселья уже сегодня. Новый год заколесил колесо Сансары и, взвинченное, оно вот-вот сорвется с небесной оси, и убьёт, как Гингему, сурка в его день рожденья. А дальше? А дальше бесчисленно нудные дыры будут всасывать его внутрь как бесконечной длины спагетти.

Бен Гурион со святым Николаем растворили в рекламных снегах магазин фейерверков, чтобы ракетами поджечь атмосферу и заставить богов служить своим слугам. Теперь заимодавец удавится в нищете, а должника назначат генеральным банкротом новогодней коллегии министерства. В гирляндах ржавых консервных банок он исполнит для судей танец поверженного громовержца. Сам Кашпировский в зеркальном халате из чёрных зерцал и ночных созерцаний приходит к нему за эликсирами Кащенко и микстурой Кощея. Больше на празднике Времени не помешает он новому году. Теперь старый лётчик будет подбит навсегда.

№ 14

Согласно собранной в 1863-ем году статистике самоубийств среди чувашей, 4 процента причин покончить с собой составляла т.н. «задумчивость». По сравнению с пещерой Платона сознание чувашина более благоустроено. Это маленький чулан с отдушиной у потолка, вдоль которой издевающиеся татары носят на головах картонные силуэты. Но если греки носили силуэты знакомых предметов, например, амфор с вином, гетер и красивых мальчиков, то чувашам показывают вообще не понять что. Детали турбин, расплющенные прессом пионерские горны, клочья афоризмов, приседающие параллелограммы, горние устремления аскетов духа, хихикающих воробьев, отраженные в реке пентаграммы кремлёвских башен, превращённые рябью в говорящие козлиные морды, по шевелящимся губам которых можно читать атеистические брошюры 1947 года издания. Так что задумчивому чувашину есть отчего покончить с собой.

На сельхозработах Барабаш развлекал горожан гипнозом. У впавшего в транс старшины милиции спросил, чего тот хочет больше всего? «Выпить!» Гипнотизёр внушил стакан «Наполеона». Старшине не понравилось: «Лучше водку!» Тогда Барабаш превратил воду в водку. Старшина опьянел, впал в буйство и в местном детском саду сломал три кроватки. А утром, прочтя этикетку пива «Рыцарь Приморья», милиционер оторвал водоотвод водосточной трубы и пытался надеть на ногу как доспехи. Группе загипнотизированных лиц Барабаш внушил, что может ходить по воде. Группа была не на шутку поражена, а Петр Тимофеевич Лебедев, заведующий отделом научного атеизма общества «Знание», решил идти за учителем, сделал шаг и присел на пол, стал кашлять, словно бы захлебнулся. В общем, Барабаш повторил все чудеса Иисуса, включая собственное распятие и воскрешение. За каждый сеанс разоблачения евангельских чудес в обществе «Знание» Барабашу выплачивали 18 рублей 24 копейки. Но, что вселяет в нас мистический ужас – когда Барабаш внушил кассиру перевести эту сумму в серебряники, тот насчитал 30. Вера сильнее любого гипноза!

На следующий день чувашин и чукча уже плыли на оморчке по Волге в большой обморок Ледовитого океана, а впереди по путеводной воде шел ортогонально отвесный Барабаш. Он бил в полковой барабан, нёс знамя гордо развивающийся Олимпийской сборной и горном издавал сигнал к бдительности, атаке и отступлению от правил грамматики и техники безопасности. Ложкой он ел свекольный салат из барражирующих боеприпасов и глухомани елового леса. Время рвануло стоп-кран – ему удалось всё это делать сразу и только одной рукой. Как это бывает в приличных пещерах Платона, наша находится в черной дыре за горизонтом событий.

Наши ладони смазал тюлений жир, но мы держимся за ускользание в манящую ось на кремлёвских курантах конькобежных иллюзий то ли Илии, то ли Ильи. Ответь мне, внутри меня или снаружи мелькает равносторонний растр фонарного снега? «Это время стоит», – отвечает мне потустороннее эхо. «Поэтому и остановились часы твоего ослепшего снега».

Ты пашешь золотыми плугами на лунных полях горизонтальное серебро. Мы лишь монеты внутри слот-машины, с ужасом ждущие выигрыша Барабаша. Слепцы спотыкаются чаще чем надо о ботинки банно-банановой батьковщины. Треск информации перебегает по бровям из барабанных дробей в бомбардировочный гул, и тональность моторов взвивается в визг ультразвука. Взгляни-ка на чудо: как казуальные линзы и лупы вспухают мозоли на нашей с тобою хрустальной ноге. Встанем на стеклянные костыли, побредем тропою тростей и калек слушать на скалах Аскольда поющую вьюгами Кали-Югу.

Эта полярная ночь видит кочегарные сны глазом тлеющего в черноте Сатаны. А мы смотрим с трибун как великанские крысы играют в бильярд нашими отрубленными головами. Компрачикосы плюют косточки персиков и абрикосов, но приглядись, увидишь – не косточки это, а наши глаза. Мрачный вид? Не, будет хуже!

№ 15

Когда что ни день на координатах трясёт краеугольные конгломераты, вряд ли в 2:47 тебя спасёт переключение диапазона на точке доступа. Здесь нужнее салазки на линзах, чтобы за камнепадом рок-оперы тихими перьями пепла соскользнуть по льду в звездопад.

Ночные снега опадают, оглушая и без того одинокую тишину, на холодные лица двухсотых. Тиха украинская ночь. До утра оловянные генералы, молча и тайно таскали ящики с химическим оружием, отчего на снегу проступала зелёная соль. Как мы обходились без синих иллюзий лесного искусства, в которых нынче живём как в обилии Мадагаскара? В последние времена телевизионные льды превратили нас в реалити-шоу. Если бы не грохоты стройки и крики чужестранных прорабов, мы бы и не ощущали толчеи в расщелине перелома времён.

Мы не можем дождаться, когда рояльная плоскость угольного пианиссимо вымоет саблю звёздных дождей до черного блеска. Замороженный в могилах полярной тундры смех исследователей Амундсена с января 2025-ого превращает незарегистрированных стрелков, стрижей и пользователей швейных машин в покойников, а потом – в электрических беспокойников. Они ненавидят нас по важной причине, но это мы не находим в себе, хотя оно круглосуточно как бесперебойные стуки в котлах.

А на лесных озёрах роутеры лудят рыбу, обливая её серебром братской стали. Вечереет. В траве щебечет и юркает политика, возбуждая смыкающийся рефлекс у фарфоровых олеандров. Лоскуты пепельной темноты собираются в первые группы. Ты безнадежно жалеешь, что ночь неизбежна. Обратись к тому, кто настраивает природу, возможно, это он желтеющими вечерами отменяет функцию белого списка, когда, введя неверный пароль и протокол безопасности, протыкает настройки мёрзлым моржовым клыком. Безразличие – это перехват управления плотной загрузкой диапазона. Например, в батискафе телефон конфликтует с убегающим в телескоп телепатом, а микроволновка волнует микробов. Рекурсия сбоя в программе! Лучше отпразднуем юбилей: сегодня ровно сто тысяч лет со дня первого опьянения человека спиртным этанолом. Тем более, скоро на аритмично вибрирующих небесах засеребрится мерцательная сеть странствий.

Вот и в одновременной воде выскальзывает из тьмы одноименное мыло. Неиспользованная неизвестность растягивает диапазоном устройство колыхающегося орга́на в огромное фа диез. Потом всё стихает, и порезы осоки проступают лягушечьим соком. Змеи шуршат и шипят внутри раскалённых в костре черепов. В чаще источники синеокого света раздают звуки ночи, ручьями сливающиеся в чёрный шлюз. Там неподвижные и абсолютные капли свисают с клюва заколдованной цапли. Что нельзя поцеловать никогда? Сам поцелуй.

Жанна не понимала английского языка, но любила группу "Секс пистолс". Понимание не так уж и важно для дружбы. Судя по репликам на социальных порталах, отсутствие понимания не только не затрудняет нас, но и способствует развитию отношений. А понимание? Даже вредит. Трудно, знаете ли, будет жить рядом со всадником Апокалипсиса, если понимать его в электромагнитном смысле. Особенно, если он разрушает себя напоказ, а мы ничего не можем поделать. Даже восемь колоратурных родителей от него отреклись, только мама иногда плачет.

Нехватка мощности сигнала скорее приводит к любви. Неуверенный прием позволяет дополнить нами непонятое – своим пониманием, отчего мы вплывём в иллюзию единства народа и партии с партией и народом. Камалу Харрис учили многочисленно произносить непонятную хрень. Сам факт говорения перед аудиторией в миллиард человек потрясает больше любого смысла, вложенного в говорение. Мы любим тебя, потому что ты там одна, а нас много здесь, о, Камала! Камлание не нуждается в понимании. Оно нуждается в непонимании.

№ 16

Он отвечает только "да" или "нет" на хорошо сформулированные вопросы, но ответственности на себя не берёт. Морда монстра раскрашена кислотными красками, светится изнутри и похожа на смерть. Так что ясно, кого твоя дочь избрала тотемом своим. Яркий, странный, зловещий и привлекательный психопат. К счастью, он глуп, стоит только включить GPТ. Осенью в его рту совьёт гнездо зяблик, а к августу череп его облюбует живая верёвка.

Стюардесса пропустит этот сюжет, и продолжит бесцельно качать на цепочке ключи от адреса, который потому и забыт, что был слишком родным. Мы идём в никуда, уверенные, что куда-то. Бериллиевый сугроб глотает провалы до вдоха и пыльного праха, пока в тёмной котельной нательный палач стелет простыни операционного снега. Спустя семь секунд он нальёт в светло-синий бокал валериановые глаза, и вдали за полустанком таёжной кометы серебристым огнём полыхнёт ангарская Маргарита. И железная анорексия сдвинет оцепеневший состав в покатую холодную тишину. Мы услышим из-под колёс злое шипение белой кошки. К счастью, мы снова будем внутри.

Из намыленных рук выскальзывает аксолотль Пантелеймон, чтобы стать привидением напольных часов, сосущим сок жизни из блеска латунной луны. Мы пропустим начало забытого сна, слушая гипюровыми нервами стоп перкуссию песочной тропы. Если бы не петли гипер-опеки, на которой я горел как костровая ракета, расшвыривая выстрелами пеплы Попокатепетля, я не оставил бы за собой ломаный ледокол холодных колоколов. Больше слушай тёплую глупость весны, а не зимний ледяной ум. Потому что сразу после ещё слишком рано наступает уже слишком поздно. Теперь смотри из-за стекла как сцепился на саблях взвизгивающий полицейский с циркулярной пилой. Но утешиться сможет даже слепой: сны – это жизнь. И выдумки – жизнь. И всё действительное – желаемо, и все желаемое – действительно.