Переливы Парсеваля, вальсирующего на ледяном рояле

Нет смысла искать смысл в словах неистовых пропагандистов, надо ориентироваться только на цифры, но и цифры нацифицированы и продырявлены бандерилью Бандеры. На жовто-блакитном стяге проступают полоски и звездочки. Картина исковерканного карантина с точки зрения директрисы выглядит пессимистичной – нет ни рецептов, ни инструментов. По прогнозу Нацбанка, ВВП упадет на 40%, восстановление ожидается на 4% в год.

Кошка бросила кошкин дом, мыши пустились в пляс, и с тех пор пляс не отпускает их ни на секунду, и они умирают от пляски. Все умирают от пляски, которую выдумал Витт. Он, обжегшись на горячей фазе войны, окунёт руки в азот заморозки конфликта. Но чтобы ничего не зхабылось, исходная информация была специально перезаписана путем замены фрагмента ДНК-мишени в инфоплазмиде фрагментом ДНК донора. Так что мы уже обречены.

Негритёнок с кожей цвета жожоба ждал сорок лет, думая: жалобы его не слышны небесам. Но его ламентации лились потоком из лилий на сердце Иеремиады. Они зажигали звезды, и звезды жалели себя. А когда он растворился зевком в расширяющемся зеве Вселенной, архангел воззвал его казначеем самых грустных уголков рая. И вот музыка всех жалоб мира льется потоком из свежесрезанных лилий на его сердце, и сердце плачет, и радость, радость… и вечность.

№ 36

Можно вывезти девушку из России, нельзя вывести Россию из девушки. Она даже умрет в день масленицы от ностальгии, удушив себя заграничными кольцами золотого колье. И пусть Вучич идет дорогой слонов в чавкающие болота Камбоджи, где сапоги причаливают к жиже, так что вынимаешь ногу – а сапог тонет в черной жизни с микроорганизмами и резиновыми рессорами топи. По распутице, по грязи, по броду дорог всюду твои сапоги всасывают поцелуи земельной родины нашей. Так что врастай, состоящий из расстегаев, кишащий кашей и тронутый соломенной крышей. Здесь на весах унция перевесит опцию с тихим звоном военной смерти. У качающегося военкомата на грани морали тебя проводит возможность, сжав руку до хруста и коснувшись зубами твоих звонких зубов. Иди и смотри на витающую за облаками штаб-квартиру с роялем и клавишами, превращенными, лишь приглядись, в бочонки лото.

Вращающие вниманием обращали внимание на головокружение и пляски ласок по сладким сосцам, обрекая тебя на крестовый поход в похоть паха. Семь раз выезжала команда тушить полтергейст, самое страшное, что я видел – это как лёд на волокнах расплакался каплями, начал тлеть сам по себе, и вдруг вспыхнул. В ночном лесу мы видели свет, яркий до боли в глазах, это не мог быть лесовоз, не мог. И я почувствовал такой страх, что хтонический ужас. Мы бежали, ужас гнался. Валерий задел висящий мешок еще горячего пепла, посыпались монеты, зола, и снова монеты. Посыпалась наша с тобой оборона, рваный забор во рву, и тебя рвёт от страха и вида трупа. Предсказываю тебе плохой шорох змеи и разинутый зев, в который ты выстрелишь встречей злобной стрелы.

Пластилиновый Кулеба играл Колобка в спектакле детского сада, когда на него указала перстнями унизанная длань Рудольфа. А он не замечал, и выплясывал не в такт сучки и задоринки, и взломанный пол провалился. Ведьма распалась на дым и песок, и все поняли мудрость пророка: война кончится через семь лет всеукраинским референдумом шиферных крыш и пахнущих супом домохозяйств, когда не только Донбасс, но все области Украины ответят ООН на вопрос: хотят ли вернуться в Россию? Государство в регалиях и почете алмазных подвесок и орденских планок возвысит свой трубный глас, и слоны войны вострубят о наступлении мира весны: сугроб, улыбнись, и станешь ручьём.

Государство в гиперпространстве изобилует золотом и выбросами перспектив, фонтанирует фейерверками, заглушающими сквернословие новой брани блистательных новобранцев. Из гиперпространства выглядит дело так: стоят друг перед другом две армии и матерно ругают своего визави, кто переорет, тот победил в схватке выжатой клизмы, облив соперника струями матерной влаги.

Гуцулы целуют флейты, Карпаты бездомно дымятся. На утренней паутине туман сгустился в капли прелести. И тот, что без страха и упрека, спросит меня, как я жил? Со страхами и упреками, господин, утекла жизнь моя. Со страхами и упреками воробьев и ссыпаемого ручьем щебня утекла жизнь моя, господин. Я только слышал, как этажом выше по моему потолку маршировали батальоны поротно, и приторно пели: «Развевайтесь знамена коврово, я сегодня в атаку пойду! Говорить не хотел кто с Лавровым, говорить будет завтра с Шойгу». И мысли мои заглушали, да кому нужны эти мысли, соскальзывающие с кренящихся ледников перпендикулярной шизофрении? Вглядись в следы мамонта на снегу: в последний момент истины искрящегося в электричестве экзистенциалиста ты всё поймешь, но есть ли смысл всё понимать?

№ 37

В пыльном июле на чердаке до звона высушенных стропил и геометрии лучевых плит НБУ прогнозирует грозы из влажных роз и росного бисера на листьях осоки. Послевоенное обнажение сабель и восстановление пуль в патроннике маузера вырастет лишь на мизерные 5%. Показатели роста обломят указки о сказочную труху белых пчёл. Приглядись, и увидишь: закованные в никель рыцари на кафельном поле играют в футбол ядром старой мортиры. Маркиза ангелов мне призналась, что любит мужчин за промышленный рост и экономический потенциал. Голос ее колышется как листовая сталь, духи ее с ароматом бензина сводят с ума игроков. И вот уже грохот орудий обрушил на противника небо. Армия наступает как подступает рвотный рефлекс, щелчок контактора – и жижа течет по модели изъятия кредитных ресурсов из реального сектора экономики.

Галактик в небе – что песка в песчаном карьере, и всё это сделал Аллах последним усилием воли. И вот тараканы просят Аллаха послать хоть корочку хлеба. Аллах отказывает: больше нет сил даже внятно произнести отказ. Истощение и утраты анонсирует национальный банк, пустой как стук перепуганной банки. В ананасе не пустота, там хтонический ужас и бездна. Так бывает с забывчивым, если дверью задеть в темноте пустую канистру. Вмешательство бога сиюминутно, как свист ветра в игольном ушке или шелест вмешательства листьев. Когда душа видит Глаз, твой атеист наблюдает сучок в доске. Кстати, поэт обещал за лихом божественный лик. Выход из игр им найден в окне двадцать первого этажа. Пожалуй, он прав: слишком странный поэт для двадцать первого века. Странные лю никогда не решали жить жизнями странных людей.

И вот Аллах посылает тебе пару брюк, точный размер, рост, даже цвет – как ты любишь. Кстати, это девятые твои брюки. Умный поймет, а ты, говорят, умный. Большие деньги – нервная вещь. Болит голова, руки трясутся, рубли рубят души. Иисусу нравятся дауншифтеры. Таковых небесное ца. 30% учетной ставки – это от дьявола, отца вашего. Невозможно любить экономику, ВВП и долгосрочную перспективу. Экономика только пьянеет, икает, шарит руками и наступает на собственные очки, сделанные из процента Гознака. Банки делают новые деньги в герметичной системе между собой, размещая ликвидность в сертификатах Нацбанка. Депозиты натягивают арбалеты и пускают звонкие стрелы по кругу в иридиевом бублике Токамака. Стрела обрастает золотом и вывозится в США двухсоттонными «Геркулесами».

Вот что по-настоящему странно, так флешка на ДНК. Система плазмид умеет хранить, читать и перезаписывать текст, изображения и книги кодов. Например, можно внести в генетический код «Бурю» Шекспира, и тёща твоя будет отчасти пьеса. Можно закодировать в ДНК кошки «Записки кота Мура», а из «Таракана» Чуковского сделать странную как бы зверюгу. Раньше шпионскую информацию татуировали на голове мальчика, он обрастал, на месте прибытия его снова брили. Теперь татуировать на ДНК можно речи Брежнева на ХХlV съезде, и даже его портрет.

Нищенство – способ зарабатывать на самой бедности. Чем беднее – тем богаче. Поэзия – это игра поэтов, и чем пронзительнее выражена неизбывная жалость к себе, тем больше сочувствия достанется в виде славы. Чтобы иметь значение, поэты уходят сами. Чтобы зайти за смысл жизни, надо выйти из жизни. Респираторные лисы перелистывают страницы копировальной бумаги, психическое здоровье подорвано булькающими в животе химическими водолазами, когнитивные когти тупы и уже не цепляют обивку.

Перед тем, как начать войну, греки спорили, сто голов, сто умов, и, устав разногласно, соглашались в одном: надо спросить мнения у сумасшедших. Например, обратись к гороскопу, телескопу и стетоскопу. Безумие успокаивает, от ума устаёшь. Да и игры проиграны, один бог в остатке и по фиге в каждом кармане успокоительных брюк. Не мало, если подумать. Немало…

№ 38

Глядя на пастораль тополиного сердца, серьги в носах кораблей, причальные, венчальные кольца и золото овражных низин, Моргенштерн на закате двух солнц заявил общественному телевидению, что линейки изогнуты, полоски натянуты криво, и что именно Татьяна Марковна Хлыст, в то время девочка восьми лет, 17 марта 1988 года помешала ему пронзить жизнь копьём мгновения, чтобы стало мучительно гордо. Свидетелями тому – глухие скиты с сенной ватой в ушах, замотанные в полотенца снегов, и лохматая злоба на себя самого, которую называл «самозлобой», хотя была жалостью к себе, вывернутой мехом внутрь, заставлявшей его рыдать в детстве и еще пять лет после детства в фейерверках супружества, орденах почета и глубокого уважения.

«Ты просто раб чужой воли. Не можешь встать и уйти! Поэтому только ноешь и ноешь, вдыхая горечь донецких развалин и дым тополей ядовитого Мелитополя». Кто в твоей голове пишет доносы? Похоже, тот же, кто доносит на всех, доносит и на тебя. Доносительство развивает человека через камингаут. «Я русский. Сделайте мне гадко и стыдно!» Так пьянство делает из русских мальчиков настоящих мужчин, если дьявол вцепится в карусель. Карусельный пароксизм вот-вот завершит окружение булькающих мозгов всех этих пьяных голов, их сдуют с плеч как пух одуванчика, бросят в кипящий батальон, приправят розмарином, красной солью земли и подсластят справедливостью. Разумные повара будут целовать огонь с ложек, пробуя боеготовность капсюлей, а интеллектуал аммонала – глыбами и кусками.

Сумасшедший танцует, закусив свешенный с неба канат. Вверх втягивает вакуумная воронка. Власть дождя хлещет пощечинами горячие тротуары июля. Дождь не кончается уже триста лет, так что ботинки обросли водорослями и ластами. Иногда, одинокий инок, ты подсказывающий талисман. Я видел, как заползшие камни закрывают глаза мертвецам. Но в ком селится беспризорный пророк, отравляет исток и источник. Он вмешивается в чистоту, и вот ты замешан, ты становишься смесью гриба, мха и осиновой мухи. Он отвлекает доску забора, чтобы облечься во всосанный пылесосом платок. Смерть – это поцелуй пустоты. Ты исчезнешь раньше, чем покажется, что исчез. Ты поймешь только ржавую жалобу жёлоба на измены воды. Но Сизиф перекатывает предикаты громкого неба, где чёрная туча вздыбливает горы шерсти и высекает шесть электричеств за пару щелчков.

Не верь мне, я только ребенок, придумывающий дымный смысл колеблющимся словам. Как водка обжигает нёбо, так залпы оббивают небо, сыплется штукатурка и известь небес. Лови ее ртом, станешь статуей на постаменте. Разбитость колена, хаос зевка, мягкая лень, болезнь, лезвие шелеста сонной осоки, беспорядок квадратов и единиц, смерть заскорузлой крови, запекшейся в могилах на детской площадке, распад фортепьяно, гниение злобных помоев, споткнувшийся крах, крушение сухаря, тление похоти, чихание праха, жадная грязь, подлодка секретной энтропии будут учителями для твоих дочерей.

Не смотри на улыбки гордых обножек. Соблазн – первое, что делает с тобой негодяй. Он заговаривает мечтами: хочешь иметь мерседес? А коттедж в девять комнат? Реклама – это игра, в которую ты проиграешь. Ты родился для разорения. Это тёмная карма полночи. Смотри в лики хаоса, там морды истины. Свиньи лезут в твое корыто прикрыто и неприкрыто. Молодые ежи с азартом воришки, тырящего монеты в школьной раздевалке, хотят доить из твоих сосцов золотой расплав ауруса. Слушай хаос. Наполни им сердце. Смирись. Мир дому твоему. Мир свалке. Восьмое мая 2007 года будет длиться тысячу лет. Лучшее, что оставишь – стиль твоей внутренней жизни. Музыку временной вечности. Но ясные, знающие все сюжеты, будут просить историй с ясным призывом к добру.

№ 39

Любимая, ты понимаешь, что я у тебя в руках? Ты сознаешь, что именно в руках у тебя? Или будем и дальше шутить? Я беззащитен, хватит, останови окровавленный перфоратор любви. У людей, имеющих блат, особые галстуки и общий тайный дантист. «Она нашла во мне прелести, сволочь!» Мало любит меня. Надо ёмко и всесторонне. Ночной клуб, если подумать, это фабрика сумасшедших: звук за уровнем баротравмы, выжигающий свет стробоскопа и минутные браки с незнакомыми людьми. Красота – реклама девушки, причём, не сомневайся: только на продажу страшно дорого. «Дорого и страшно» – сказал мальчик Потап. Деньги, вы являетесь мне в шкурах зверей с масками морд, вы – тени всемирной игры, в которую я проиграл, но из нее не вышел.

Не люблю я глупых детей, взрослые – куда не шло, вытерпеть можно. Не всё, к чему прикасался Мидас, превращалось в золото сразу. Одежда, к примеру, становилось золотом только к вечеру, так что слугам приходилось освобождать от нее царя, отгибая края щипцами, зубилом и молотком. Опять же моча, ударяющая в унитаз, его не делала золотым…

Арктический дождь насытит правдой полярный вечер, высекая скандальные искры из глубоководных могил. Хладнокровные мертвецы замерзнут на страже кристаллов стужи, их саблезубые отблески не увидит никто. Стоит стать святым – в дьявола превращаются все, даже всё: дыхание, сердцебиение, мысль, само дерзновение к святости. Чтобы остаться собой, надо перестать оставаться. Кто-нибудь чем-нибудь, остановите меня, засыпьте порохом мой пожар, залейте его керосином. И вот уже утром потягивающийся сельдерей протирает глаза, и факелы новых людей пахнут газом. Бутан пропал – пропан пропил. Нет ничего пошлее, чем личная жизнь. Не войны делают нас героями, а рассказы о войнах.

Военный обозреватель обозревает войну. Взрезаны вскрытые консервные банки молодых грудных клеток. Гаубица-мясорубка рубит новое мясо и его пожирает земля. С кошачьим визгом скоростит по тротуару осколок. Ограниченный червь чернозема исходит чадом сгоревшей почвы. Кроты требуют прекратить карусель головы, вовлеченной в отчаянный водоворот нисходящих событий. Они хотят внести ненависть к русским в фотоальбомы: вот мой дядя, погибший на войне укрэльфов с русорками. А вот тётя. Её изнасиловал русский орк. Ракеты всасывают носоглоткой пространство, каждый снаряд спонсирует чавкающий фейерверк ворвани, льющейся каплями ада с небес. По лицам милиции сползают тени и принципы. О твоём подвиге вспомнит некто изъятый из жизни, изрытый навзрыд взрывами этого августа, текущего мёдом с прицельного перекрестья.

Главнокомандующий хлопает транспарантами о транспаранты. Хлопушка поднимает фасолевый ветер, и в небо взлетает фланелевый стяг младенческой пелёнки Джо. Обнищавшие европейцы в куриных перьях и ловеласах на голую ногу крепят октябрятские звездочки на матрасы ради подобия американскому флагу. Возле дома как часовой прохаживается усатый джихад, он убивает всё, что напоминает шайтана. Сам же шайтан похож на всё, чем заблагорассудится его представить. К примеру, на нелепый ком глины, не упомянутый в укорах Корана.

Больше мы не продлим удовольствие от продовольствия. Мы прекратим перекрытый кран крепко, так что скрежет услышат комары в трубах внутренней тундры. Бритиш Петролиум, одетый в водолазный скафандр, чертит воронку шпагой гуманистической сатисфакции и тонким шилом вчиняет тебе кисло-сладкую конфискацию. И ты, изовравшись и изорвавшись, распотрошивши и раскошеливши, в рванине утянутых ко дну рублей, пустишь свои пузыри как подводный упырь. Значение не имеет имущества, имущество не имеет значения. Ты не так уж и любишь детей, чтобы дать им по два миллиона на лимонад и полоскание тела в бассейнах. Вместо финансового консультанта приходит финальный инсульт. И вот ты думаешь о сульфидах и перхлоратах на Марсе, чтобы не помнить, что проиграл. Кстати, проиграй грампластинку назад: бессмыслица наоборот может обрести смысл, если армия ангелов идет на армию дьяволов, считающих ровно наоборот.

№ 39

Любимая, ты понимаешь, что я у тебя в руках? Ты сознаешь, что именно в руках у тебя? Или будем и дальше шутить? Я беззащитен, хватит, останови окровавленный перфоратор любви. У людей, имеющих блат, особые галстуки и общий тайный дантист. «Она нашла во мне прелести, сволочь!» Мало любит меня. Надо ёмко и всесторонне. Ночной клуб, если подумать, это фабрика сумасшедших: звук за уровнем баротравмы, выжигающий свет стробоскопа и минутные браки с незнакомыми людьми. Красота – реклама девушки, причём, не сомневайся: только на продажу страшно дорого. «Дорого и страшно» – сказал мальчик Потап. Деньги, вы являетесь мне в шкурах зверей с масками морд, вы – тени всемирной игры, в которую я проиграл, но из нее не вышел.

Не люблю я глупых детей, взрослые – куда не шло, вытерпеть можно. Не всё, к чему прикасался Мидас, превращалось в золото сразу. Одежда, к примеру, становилось золотом только к вечеру, так что слугам приходилось освобождать от нее царя, отгибая края щипцами, зубилом и молотком. Опять же моча, ударяющая в унитаз, его не делала золотым…

Арктический дождь насытит правдой молекулярный вечер, высекая скандальные искры из глубоководных могил. Хладнокровные мертвецы замерзнут на страже кристаллов стужи, их саблезубые отблески не увидит никто. Стоит стать святым – в дьявола превращаются все, даже всё: дыхание, сердцебиение, мысль, само дерзновение к святости. Чтобы остаться собой, надо перестать оставаться. Кто-нибудь чем-нибудь, остановите меня, засыпьте порохом мой пожар, залейте его керосином. И вот уже утром потягивающийся сельдерей протирает глаза, и факелы новых людей пахнут газом. Бутан пропал – пропан пропил. Нет ничего пошлее, чем личная жизнь. Не войны делают нас героями, а рассказы о войнах.

Военный обозреватель обозревает войну. Взрезаны вскрытые консервные банки молодых грудных клеток. Гаубица-мясорубка рубит новое мясо и его пожирает земля. С кошачьим визгом скоростит по тротуару осколок. Ограниченный червь чернозема исходит чадом сгоревшей почвы. Кроты требуют прекратить карусель головы, вовлеченной в отчаянный водоворот нисходящих событий. Они хотят внести ненависть к русским в фотоальбомы: вот мой дядя, погибший на войне укрэльфов с русорками. А вот тётя. Её изнасиловал и убил русский орк. Ракеты всасывают носоглоткой пространство, каждый снаряд спонсирует чавкающий фейерверк ворвани, льющейся каплями ада с небес. По лицам милиции сползают тени и принципы. О твоём подвиге вспомнит некто изъятый из жизни, изрытый навзрыд взрывами этого августа, текущего мёдом с прицельного перекрестья.

Главнокомандующий хлопает транспортирами о транспаранты. Хлопушка поднимает фасолевый ветер, и в небо взлетает фланелевый стяг младенческой пелёнки Джо. Обнищавшие европейцы в куриных перьях и ловеласах на голую ногу крепят октябрятские звездочки на матрасы ради подобия американскому флагу. Возле дома как часовой прохаживается усатый джихад, он убивает всё, что напоминает шайтана. Сам же шайтан похож на всё, чем заблагорассудится его представить. К примеру, на нелепый ком глины, не упомянутый в укорах Корана.

Больше мы не продлим удовольствие от продовольствия. Мы прекратим перекрытый кран крепко, так что скрежет услышат комары в трубах внутренней тундры. Бритиш Петролиум, одетый в водолазный скафандр, чертит воронку шпагой гуманистической сатисфакции и тонким шилом вчиняет тебе кисло-сладкую конфискацию. И ты, изовравшись и изорвавшись, распотрошивши и раскошеливши, в рванине утянутых ко дну рублей, пустишь свои пузыри как подводный упырь. Значение не имеет имущества, имущество не имеет значения. Ты не так уж и любишь детей, чтобы дать им по два миллиона на лимонад и полоскание тела в бассейнах. Вместо финансового консультанта приходит финальный инсульт. И вот ты думаешь о сульфидах и перхлоратах на Марсе, чтобы не помнить, что проиграл. Кстати, проиграй грампластинку назад: бессмыслица наоборот может обрести смысл, если армия ангелов идет на армию дьяволов, считающих ровно наоборот.

№ 40

Флаги на крепостной башне фыркают, как натянутые перепонки бандитов. Барабанные бойцы прыгают из батута в барабанный бой. Звонкая пустота в бою станет звенящей колокольчиками тишиной. Он не квасной патриот, он крепче. Водочный патриот. Вот ты не пьешь, не куришь, можно сказать, вообще не живёшь. Порой я запрещаю себе даже думать, что вокруг – фестиваль идиотов. У главного – фамилия Лихолет-Кукушкин и глиняный пистолет с деревянными пулями, вставленными наоборот. Но факт твоего отчуждения не означает твоего превосходства. Во тьме шуршащих копировальным листом математиков ты тоже лишняя амблистома.

Почему ты худой? Дым угасшей свечи, обгорелый фитиль. Запрокинь голову, чтобы не стекли слезы. Думал: политика не постучит в твою дверь. Она стучит в кошелек. Черт бы побрал США. Я-то при чём в их параноидальной войне?! Хилая лодка моя склеена из холодных дыр, сквозящих щелей, скважин, отверстий и сквозняков. На мачте носок папы Карло. Иногда я мыслю детской обидой, типа того: чтобы быть нужным всем, надо, чтобы никто не был нужен тебе. Так думать нельзя. Тебе следует заниматься трепанацией черепа в день хотя бы по часу. Вот чего не хочу, так это вернуться к реальности заостренной воды на рояле асфальта. Там воздух штрихует графитом тропический ливень, автомобили подобно кингстонам загребают уловы вод. Из фонарей льет, как из душевой лейки. Кроссовки чавкают, хлюпают, тяжелы, холодны. С углов зонта свисают болтающиеся струи. Барабанит. Полагается нервничать, но я спокоен. Слишком. Завтра на тротуарах увидим намытый ливнем песок.

Ник говорит, что девушка нужна временно, постоянные женщины невыносимы. Одиночество с книгой и тишиной. Так проведу остаток дня, да и жизни. Сегодня в затоне мы видели настоящую утку. Пытались кормить. Нырнула. Исчезла. Чтобы быстро плыть, не мешай скорости, стань обтекаемым, насколько сможешь, скользи, пока не остановишься. Так и в жизни с людьми.

Госпиталь украшали идеологически правильные статуи советских больных. В перестройку их свергли изверги, а потом варвары изуродовали друг друга, располосовав рожи кривыми ножами. Помнишь звон пружины? Такими при коммунизме притягивали двери в подъездах? Вот так звенят мухи в снайперской тишине. В бронежилете жарко, аж ждешь обстрела, чтобы забыть, что истекаешь проливным потом, – рассказывал мне Повар. Двадцать лет он гравировал «Манифест коммунистической партии» на рисовых зернышках, чтобы читать под микроскопом. Зачем? Дети не поняли, всё съели. Но судьбы растений имеют еще меньше смысла.

Начальники тоже плачут. Рассказывал: «Перед сном в постели вспоминаешь прошедший день. Приснится же такое! Абсурд». Семья есть? Нет? Тогда не поймешь. Печально рассматривай капли дождя на стекле: шарики, косточки, гантельки, а, вот одна не вынесла и протекла слёзной дорожкой. Я еще не был начальником, чтобы понять консерваторов. Не давай им рассиживаться, не давай разнеживаться и разлёживаться. Если не стал начальником – считай, зря прожил жизнь. Береги уши от болтуна. Береги взгляд. Таись и мерцай в одиночестве. Тайна – от слова «таять». Все хотят отнять ее у тебя. Жемчуговые зубы твои, озеровидные глаза твои, о, любимая! О! «Ну что ж, если этот мужчина хочет меня больше всех, это любовь. Пожалуй, я предоставлю». И вот зеркальные очи твои блещут в гуще кустов лунным отблеском. Чужое – оно ничьё. Не юношам решать, что я сделаю психологией ранней юности. Что сделаю – то ею и будет. Дающий имена пустоте всегда прав. Культ чайника? Религия каменного пирога? Верование сердца Данко? Да что угодно. Любой каприз на наши общие деньги.

У нас в подвале стоят бетонные вазоны сталинского ампира. Всем мешают, кто редко заходит. Никто не может их выбросить, даже сдвинуть. И жалко: вдруг пригодятся? Искусство!..

№ 41

Трёхколёсный велосипед волочит тень с косыми колесами. Пятками вперед пацан жмет педали, как бы отпихиваясь ногами от будущего, уготованного ему. Ворчание, камлание, радение и прочие формы томления мотыльков выпадают как ветхий пепел Семипалатинска на полуостров Диксон. Завтра снова диссидент в отделении будет строить нервнопаралитические гримасы. Мы хотели взрастить мальчика мужественным, а вырос кто? Хилый шизоид, часами рассматривающий через лупу ногти левой ноги. Мы не знаем, что выйдет. Мы не делаем, что хотим. Мы стараемся никогда и никак не понять, чего мы хотим – страшно признать, что хотим обижать, грабить, убивать, сводить с ума, истреблять этот социальный нарост, который назвали семьёй. Мы еще живы, что странно среди крокодилов, мечтающих стать чемоданами, и дубов, мечтающих стать табуретками. Выбери себе смысл жизни, или выберут за тебя чемоданы и табуретки.