Под иностранным флагом
Все действующие лица, описанные в книге, даже похожие на реальных являются плодом воображения автора, а все совпадения случайны.
Перемены в Китае происходят последовательно и неспешно. Потому что китайцы не любят жить в эпоху перемен. А мы что, любим? Не могу сказать ни да, ни нет. С одной стороны, вроде, тоже не любим. С другой, у нас даже времена года меняются четыре раза в год. И мы во всем этом живем. Мы готовим сани летом, а телегу зимой. Эти перемены погоды даже на национальный характер влияют. Не успеет зима начаться, как уже хочется, чтобы поскорее закончилась. Хватит кататься на лыжах. Даешь купание в озере! Так и с политикой. Не можем мы последовательно проводить реформы. Нам надо все и сразу.
Конец 91-го года выдался тяжелым. Перестройка, начавшаяся так лихо и весело, зашла в тупик. Осталась одна гласность, благодаря которой мы узнали много нового о товарище Сталине и о других вождях пролетариата. Тем временем Горби развалил Варшавский договор и мотался по европейским столицам, где его радостно приветствовала западная политическая элита. Но в экономике никаких позитивных тенденций не наблюдалось, только усиливалась инфляция и самые обычные товары неожиданно пропадали с прилавков. И хотя демократия победила после августовского путча, что же будет дальше оставалось неясным. А в начале декабря в Беловежской пуще еще и Советский Союз распался, и на подсознательном уровне стало ясно, что можно ожидать от таких лидеров, которые развалили страну в угоду личным политическим и финансовым интересам, не считаясь с итогами недавнего референдума, на котором большинство высказалось за сохранение СССР. Центробежные тенденции и вооруженные конфликты на границах после этого только усилились. Я смотрел по телевизору, как красное знамя сползает по флагштоку Большого кремлевского дворца, а вместо него поднимается российский триколор, но никакого воодушевления при этом не испытывал.
Город стоял холодный и мрачный. Старые здания были покрыты пылью, которую не убирали, наверное, со времен Октябрьской революции. В телефонных будках были выбиты стекла и оборваны телефонные трубки. Позвонить из телефонной будки куда-либо стало просто невозможно. У оставленных у дома машин воровали щетки стеклоочистителя, отбивали ногами зеркала заднего вида и вырывали с проводами автомагнитолы. Все это выглядело как протест жителей на неуклюжие реформы властей.
На кухнях все чаще обсуждались такие вопросы, как выезд из этой страны куда подальше. В микрорайоне, где мы жили, он назывался Ржевка-Пороховые, откуда ни возьмись появились мормоны. Это были вежливые и хорошо одетые молодые люди, говорившие на хорошем русском языке почти без акцента и призывавшие вступать в их общину, что, по их словам, должно было привести к всеобщему счастью. Однажды они и меня остановили на улице и спросили, знаю ли я что-нибудь о Великой книге Мормона. Чтобы отвязались, я ответил, что может и знаю, но книжки читаю только будучи сильно пьян, поэтому потом ничего не помню. Мормоны посмотрели на меня с уважением, но сразу же отстали. Одна знакомая пара, жившая в соседнем доме, в мормонскую общину вступила. Они давно хотели выехать из страны и целенаправленно на это работали. В конце концов мормоны организовали им выезд, забрав в обмен их квартиру. Поселились они в городе Солт-Лейк-Сити, расположенном посреди пустыни Невада. У мормонов там было гнездо. Писали, что у них все хорошо, а глава семьи устроился на работу водителем грузовика, дальнобойщиком. По специальности он был инженер-океанолог. И я подумал, – До чего надо довести людей, чтобы они были готовы в пустыню сбежать из Северной Венеции, бывшей столицы Российской Империи.
А мы в это время еще и взяли собаку – двухмесячного щенка колли, веселого, энергичного и забавного. Щенок был очень красивый, пушистый, черный с белой грудью, белой широкой полосой на носу, белыми лапами и белым кончиком хвоста. Он с лаем носился по квартире, все хватал зубами, излучал счастье и не проявлял никакого желания покинуть страну. Нина кормила щенка всякими кашами, сваренными на молоке. Молока в магазинах не было, но по утрам на угол дома приезжала молочная бочка. Очередь за молоком выстраивалась длинная, и место надо было занимать заранее, чтобы на твою долю хватило. Я вставал в четыре утра, подгонял на угол машину, занимал очередь, а потом сидел в автомобиле с работающим двигателем, грелся. Пускал погреться и других людей, стоящих в очереди. Высотные дома в районе, построенном в середине восьмидесятых, стояли на значительном расстоянии друг от друга, в результате чего он продувался всеми ветрами насквозь. Просто стоять в очереди и ждать – было очень холодно. Я сидел в теплых «жигулях» и почему-то думал о блокаде Ленинграда.
В начале следующего 92 года правительство приступило к шоковой терапии. Это когда отпускают цены и просто ждут, что же из этого выйдет. А что из этого может выйти? Скачок инфляции и обвал курса рубля, только и всего. Вот тогда все рублевые сбережения и обесценились. Правда, надо признать, что прилавки быстро наполнились товарами и продуктами. Что было, то было. Вот только покупать это все уже было не на что.
Однажды, просматривая газету «Шанс» с рекламными объявлениями о работе, я наткнулся на объявление о наборе моряков на иностранные суда. Экипажи набирала кипрская фирма «Интерориент». Это была известная серьезная крюинговая (от английского слова «crew», что значит «экипаж») контора, и я решил туда съездить и пообщаться. Филиал кипрской фирмы располагался в старом здании на Литейном проспекте. Молодой человек из бывшей комсомольской номенклатуры с почтением взглянул на мой капитанский диплом и заявил, что если я пройду тест на знание английского языка, то у меня есть все шансы уже в скором времени заключить договор и отправиться работать на немецкое судно на полгода. Но только в должности второго помощника капитана, потому что немцы осторожничают и русских капитанов пока не нанимают. Но зарплата в 1800 долларов США превышала валютную часть моей российской зарплаты в пятнадцать раз. Упрашивать меня было не нужно, я давно хотел попробовать поработать под иностранным флагом, да и денег заработать уже не мешало. Из Пароходства увольняться, правда, не хотелось. Но у меня как раз накопилось не отгулянных выходных дней примерно на полгода, и я надеялся договориться в Отделе кадров, чтобы мне их дали отгулять все, а я бы в это время сходил на иностранный контракт.
Суровый инспектор Отдела кадров выслушал меня с интересом, но заявил, что на иностранный контракт – только через увольнение. Я выразил желание подумать и вышел из кабинета, но через пять минут вернулся, сказал, что уже подумал и написал заявление об увольнении. Было несколько волнительно уходить из родного Балтийского пароходства, но, как говориться, «охота пуще неволи». Уговаривать остаться меня никто не стал, только председатель профкома Пароходства воскликнул, – Ну вот, уже старпомы уходят по собственному желанию!
Через пару недель, подписав контракт, я уже летел в вольный город Гамбург на Боинге-737 авиакомпании «Люфтганза». Перед вылетом я купил учебник немецкого языка, словари и даже посмотрел по телевизору несколько уроков немецкого. Почему-то запомнились следующие фразы:
– Entschuldigen die Frage, wie alt ist der kleine Muk?
– Er ist zweihundert Jahre alt.
(Извините за вопрос? Сколько лет Маленькому Муку? – Ему двести лет.)
В Гамбурге меня встретил суперинтендант судовладельца, отвез на какую-то очень нестрогую медкомиссию, а затем в контору капитана порта, где мне выписали немецкую Книжку моряка, куда должны были заноситься сведения о работе на судах. На обложке книжки был изображен немецкий готический орел. Свастика, правда, отсутствовала. После этого, мы вместе с судовладельцем и суперинтендантом поехали на автомобиле в Роттердам, куда должен был прийти теплоход «Франкоп».
«Франкоп» был совершенно новым контейнеровозом вместимостью 380 контейнеров в двадцатифутовом эквиваленте. Подавляющее большинство западных коммерческих судов работают под удобными флагами, такими как Кипр, Панама, Либерия, Сент-Винсент и флагами других экзотических островов Карибского моря. Так судовладельцы избегают уплаты высоких налогов. Но в Германии существовали субсидии на строительство новых судов, стимулирующие развитие национальной судостроительной промышленности, а условием получения такой субсидии был год работы под немецким флагом. «Франкопу» года еще не было, и он все еще продолжал ходить под флагом Федеративной Республики Германии.
Как я уже сказал, судно было новым и напичканным множеством разнообразного современного оборудования: носовое подруливающее устройство, машина с автоматическим управлением с мостика, автоматические швартовные лебедки, вместо спасательных шлюпок на корме стояла спасательная капсула, сбрасываемая в воду по небольшой аппарели. Много всего. На мостике стояли два самолетных кресла, вокруг которых располагалась консоль со всеми необходимыми кнопками управления и двумя цветными радарами. Правда, отделка и обивка помещений были явно бюджетными, полусинтетическими. Оно и понятно – не пассажирский лайнер, а обычный рабочий контейнеровоз.
Экипаж насчитывал тринадцать человек. Четверо немцев – капитан, старпом, старший механик и старший матрос, восемь филиппинцев – матросы и повар и второй помощник капитана – ваш покорный слуга. Мотористы отсутствовали как класс. Если надо было провести какие-то работы в машинном отделении, то их выполняли матросы. На каждом судне, в том числе и на советском, имеется Международное свидетельство о минимальном составе экипажа, которое определяет количество человек на борту, минимально необходимое для выхода в море. Так вот на иностранных судах, в отличие от наших, экипаж никогда этот обязательный минимум не превышал. Никаких тебе буфетчиц, уборщиц, докторов и тем более комиссаров. Сказано в свидетельстве – тринадцать человек, значит будет тринадцать и не больше. Деньги любят счет, господа. Построить пароход нынче дорого. Как, впрочем, и было всегда.
Фамилия капитана была Хайзе и легко рифмовалась с самым распространенным немецким ругательством «шайзе», что означает «дерьмо». Не то чтобы он полностью соответствовал такому определению, но слово «шайзе» употреблять очень любил. Это было самое часто употребляемое слово в его словарном запасе. Мастер был очень худым, скорее даже тощим. Со своими вечно растрепанными светлыми волосами он внешне напоминал очень исхудавшего Пьера Ришара. Нервы у него явно были расшатаны в результате продолжительного пребывания на судах и необходимости ими командовать. Больше всего он нервничал во время швартовых операций. Судно работало на линии Роттердам – Белфаст – Корк со строгим расписание. Рейс занимал неделю. Понедельник, вторник – Роттердам, пятница – Белфаст, суббота – Корк (это порт на юге Ирландии). В Роттердаме мы еще грузились и выгружались в трех разных районах порта, так что швартовых операций хватало. Во время швартовок Хайзе нервно курил свой «Camel» без фильтра одну сигарету за другой, и все пепельницы на мостике переполнялись окурками. А после того как пароход благополучно становился к причалу, он садился в кают-компании на диван, выпивал банку пива и потихоньку успокаивался, но курить не переставал, и пепельница перед ним опять быстро наполнялась окурками.
Деду по фамилии Вайрих было уже за пятьдесят. Он все время ходил в застиранном красном комбинезоне и первую половину дня пропадал в машинном отделении. Выходил он оттуда только на обед и на ужин. А после ужина садился в кают-компании к телевизору, выпивал строго шесть банок пива и затем шатающейся походкой направлялся в свою каюту. Стармех следовал своему распорядку дня с немецкой педантичностью – машинное отделение с перерывом на обед, ужин, телевизор, шесть банок пива, сон. Согласно его рассказам, в отпусках он все время ездил отдыхать в Португалию, причем каждый раз в одно и то же место. Мне почему-то кажется, что на отдыхе у него тоже был строгий распорядок дня. К примеру, завтрак, пляж, обед, пляж, ужин, телевизор, шесть банок пива, сон. Что еще нужно, чтобы встретить старость!
Старпом, которого звали Дитрих, тоже ходил в красном комбинезоне, но не таком застиранном, как у Деда. Красные комбинезоны почему-то считались атрибутом командного состава. Филиппинская команда носила желтые комбинезоны с эмблемой компании «Интерориент», а мне заказали темно-синий. Такой комбинезон был на пароходе у меня одного, и я даже этим отличался и от команды, и от немецкого комсостава. Но вернемся к старпому. Дитрих был восточным немцем примерно моего возраста из Дрездена. Он, в отличие от первых двух, был не замкнутый, не высокомерный и открытый. Охотно помогал мне разобраться с незнакомыми приборами и относился доброжелательно. Если мне что-то было непонятно, я, как правило, обращался к нему.
Но самой яркой личностью среди немцев был старший матрос Уве Гэртнер. Высокий, ярко-рыжий, с такими же рыжими веснушками по всему телу, он казался великаном, особенно среди низкорослых филиппинских матросов, которыми он лихо командовал. Филиппинцы слушались его беспрекословно. Несмотря на молодость, Гэртнер казался суровым и строгим, но стоило ему улыбнуться, как сразу становилось ясно, что за внешней суровостью скрывается добрая и простая душа. Когда мы знакомились, моя рука просто утонула в его гигантской лапе. Все морские работы, такие, например, как крепление контейнеров, он выполнял со знанием дела, четко и быстро. А выброску он кидал просто виртуозно. Выброска – это тонкий кончик с грузом, который привязывают к швартовному концу, сворачивают в бухту и бросают на берег при подходе судна, чтобы швартовщики могли за него вытянуть и положить на кнехт швартовый конец. У нас, когда кидают выброску, обычно кричат «Берегись!», предупреждая швартовщиков, чтобы груз на конце выброски не долбанул кого-нибудь по голове. Уве не знал слова «берегись» и, кидая выброску, орал что есть мочи: «Achtung!» Это всегда меня веселило, и вспоминалась фраза из старого советского кино про войну: «Achtung! Achtung! Russische Luftwaffe in der Luft! Feuer!» (Внимание! Внимание! В воздухе русская авиация! Огонь!). Когда вокруг много немцев, и они говорят на своем картавом языке, мне всегда кажется, что я нахожусь в окопе на Курской дуге или в партизанском отряде, окруженном фашистами. Советское патриотическое воспитание даром не прошло.