Под иностранным флагом
Все действующие лица, описанные в книге, даже похожие на реальных являются плодом воображения автора, а все совпадения случайны.
Перемены в Китае происходят последовательно и неспешно. Потому что китайцы не любят жить в эпоху перемен. А мы что, любим? Не могу сказать ни да, ни нет. С одной стороны, вроде, тоже не любим. С другой, у нас даже времена года меняются четыре раза в год. И мы во всем этом живем. Мы готовим сани летом, а телегу зимой. Эти перемены погоды даже на национальный характер влияют. Не успеет зима начаться, как уже хочется, чтобы поскорее закончилась. Хватит кататься на лыжах. Даешь купание в озере! Так и с политикой. Не можем мы последовательно проводить реформы. Нам надо все и сразу.
Конец 91-го года выдался тяжелым. Перестройка, начавшаяся так лихо и весело, зашла в тупик. Осталась одна гласность, благодаря которой мы узнали много нового о товарище Сталине и о других вождях пролетариата. Тем временем Горби развалил Варшавский договор и мотался по европейским столицам, где его радостно приветствовала западная политическая элита. Но в экономике никаких позитивных тенденций не наблюдалось, только усиливалась инфляция и самые обычные товары неожиданно пропадали с прилавков. И хотя демократия победила после августовского путча, что же будет дальше оставалось неясным. А в начале декабря в Беловежской пуще еще и Советский Союз распался, и на подсознательном уровне стало ясно, что можно ожидать от таких лидеров, которые развалили страну в угоду личным политическим и финансовым интересам, не считаясь с итогами недавнего референдума, на котором большинство высказалось за сохранение СССР. Центробежные тенденции и вооруженные конфликты на границах после этого только усилились. Я смотрел по телевизору, как красное знамя сползает по флагштоку Большого кремлевского дворца, а вместо него поднимается российский триколор, но никакого воодушевления при этом не испытывал.
Город стоял холодный и мрачный. Старые здания были покрыты пылью, которую не убирали, наверное, со времен Октябрьской революции. В телефонных будках были выбиты стекла и оборваны телефонные трубки. Позвонить из телефонной будки куда-либо стало просто невозможно. У оставленных у дома машин воровали щетки стеклоочистителя, отбивали ногами зеркала заднего вида и вырывали с проводами автомагнитолы. Все это выглядело как протест жителей на неуклюжие реформы властей.
На кухнях все чаще обсуждались такие вопросы, как выезд из этой страны куда подальше. В микрорайоне, где мы жили, он назывался Ржевка-Пороховые, откуда ни возьмись появились мормоны. Это были вежливые и хорошо одетые молодые люди, говорившие на хорошем русском языке почти без акцента и призывавшие вступать в их общину, что, по их словам, должно было привести к всеобщему счастью. Однажды они и меня остановили на улице и спросили, знаю ли я что-нибудь о Великой книге Мормона. Чтобы отвязались, я ответил, что может и знаю, но книжки читаю только будучи сильно пьян, поэтому потом ничего не помню. Мормоны посмотрели на меня с уважением, но сразу же отстали. Одна знакомая пара, жившая в соседнем доме, в мормонскую общину вступила. Они давно хотели выехать из страны и целенаправленно на это работали. В конце концов мормоны организовали им выезд, забрав в обмен их квартиру. Поселились они в городе Солт-Лейк-Сити, расположенном посреди пустыни Невада. У мормонов там было гнездо. Писали, что у них все хорошо, а глава семьи устроился на работу водителем грузовика, дальнобойщиком. По специальности он был инженер-океанолог. И я подумал, – До чего надо довести людей, чтобы они были готовы в пустыню сбежать из Северной Венеции, бывшей столицы Российской Империи.
А мы в это время еще и взяли собаку – двухмесячного щенка колли, веселого, энергичного и забавного. Щенок был очень красивый, пушистый, черный с белой грудью, белой широкой полосой на носу, белыми лапами и белым кончиком хвоста. Он с лаем носился по квартире, все хватал зубами, излучал счастье и не проявлял никакого желания покинуть страну. Нина кормила щенка всякими кашами, сваренными на молоке. Молока в магазинах не было, но по утрам на угол дома приезжала молочная бочка. Очередь за молоком выстраивалась длинная, и место надо было занимать заранее, чтобы на твою долю хватило. Я вставал в четыре утра, подгонял на угол машину, занимал очередь, а потом сидел в автомобиле с работающим двигателем, грелся. Пускал погреться и других людей, стоящих в очереди. Высотные дома в районе, построенном в середине восьмидесятых, стояли на значительном расстоянии друг от друга, в результате чего он продувался всеми ветрами насквозь. Просто стоять в очереди и ждать – было очень холодно. Я сидел в теплых «жигулях» и почему-то думал о блокаде Ленинграда.
В начале следующего 92 года правительство приступило к шоковой терапии. Это когда отпускают цены и просто ждут, что же из этого выйдет. А что из этого может выйти? Скачок инфляции и обвал курса рубля, только и всего. Вот тогда все рублевые сбережения и обесценились. Правда, надо признать, что прилавки быстро наполнились товарами и продуктами. Что было, то было. Вот только покупать это все уже было не на что.
Однажды, просматривая газету «Шанс» с рекламными объявлениями о работе, я наткнулся на объявление о наборе моряков на иностранные суда. Экипажи набирала кипрская фирма «Интерориент». Это была известная серьезная крюинговая (от английского слова «crew», что значит «экипаж») контора, и я решил туда съездить и пообщаться. Филиал кипрской фирмы располагался в старом здании на Литейном проспекте. Молодой человек из бывшей комсомольской номенклатуры с почтением взглянул на мой капитанский диплом и заявил, что если я пройду тест на знание английского языка, то у меня есть все шансы уже в скором времени заключить договор и отправиться работать на немецкое судно на полгода. Но только в должности второго помощника капитана, потому что немцы осторожничают и русских капитанов пока не нанимают. Но зарплата в 1800 долларов США превышала валютную часть моей российской зарплаты в пятнадцать раз. Упрашивать меня было не нужно, я давно хотел попробовать поработать под иностранным флагом, да и денег заработать уже не мешало. Из Пароходства увольняться, правда, не хотелось. Но у меня как раз накопилось не отгулянных выходных дней примерно на полгода, и я надеялся договориться в Отделе кадров, чтобы мне их дали отгулять все, а я бы в это время сходил на иностранный контракт.
Суровый инспектор Отдела кадров выслушал меня с интересом, но заявил, что на иностранный контракт – только через увольнение. Я выразил желание подумать и вышел из кабинета, но через пять минут вернулся, сказал, что уже подумал и написал заявление об увольнении. Было несколько волнительно уходить из родного Балтийского пароходства, но, как говориться, «охота пуще неволи». Уговаривать остаться меня никто не стал, только председатель профкома Пароходства воскликнул, – Ну вот, уже старпомы уходят по собственному желанию!
Через пару недель, подписав контракт, я уже летел в вольный город Гамбург на Боинге-737 авиакомпании «Люфтганза». Перед вылетом я купил учебник немецкого языка, словари и даже посмотрел по телевизору несколько уроков немецкого. Почему-то запомнились следующие фразы:
– Entschuldigen die Frage, wie alt ist der kleine Muk?
– Er ist zweihundert Jahre alt.
(Извините за вопрос? Сколько лет Маленькому Муку? – Ему двести лет.)
В Гамбурге меня встретил суперинтендант судовладельца, отвез на какую-то очень нестрогую медкомиссию, а затем в контору капитана порта, где мне выписали немецкую Книжку моряка, куда должны были заноситься сведения о работе на судах. На обложке книжки был изображен немецкий готический орел. Свастика, правда, отсутствовала. После этого, мы вместе с судовладельцем и суперинтендантом поехали на автомобиле в Роттердам, куда должен был прийти теплоход «Франкоп».
«Франкоп» был совершенно новым контейнеровозом вместимостью 380 контейнеров в двадцатифутовом эквиваленте. Подавляющее большинство западных коммерческих судов работают под удобными флагами, такими как Кипр, Панама, Либерия, Сент-Винсент и флагами других экзотических островов Карибского моря. Так судовладельцы избегают уплаты высоких налогов. Но в Германии существовали субсидии на строительство новых судов, стимулирующие развитие национальной судостроительной промышленности, а условием получения такой субсидии был год работы под немецким флагом. «Франкопу» года еще не было, и он все еще продолжал ходить под флагом Федеративной Республики Германии.
Как я уже сказал, судно было новым и напичканным множеством разнообразного современного оборудования: носовое подруливающее устройство, машина с автоматическим управлением с мостика, автоматические швартовные лебедки, вместо спасательных шлюпок на корме стояла спасательная капсула, сбрасываемая в воду по небольшой аппарели. Много всего. На мостике стояли два самолетных кресла, вокруг которых располагалась консоль со всеми необходимыми кнопками управления и двумя цветными радарами. Правда, отделка и обивка помещений были явно бюджетными, полусинтетическими. Оно и понятно – не пассажирский лайнер, а обычный рабочий контейнеровоз.
Экипаж насчитывал тринадцать человек. Четверо немцев – капитан, старпом, старший механик и старший матрос, восемь филиппинцев – матросы и повар и второй помощник капитана – ваш покорный слуга. Мотористы отсутствовали как класс. Если надо было провести какие-то работы в машинном отделении, то их выполняли матросы. На каждом судне, в том числе и на советском, имеется Международное свидетельство о минимальном составе экипажа, которое определяет количество человек на борту, минимально необходимое для выхода в море. Так вот на иностранных судах, в отличие от наших, экипаж никогда этот обязательный минимум не превышал. Никаких тебе буфетчиц, уборщиц, докторов и тем более комиссаров. Сказано в свидетельстве – тринадцать человек, значит будет тринадцать и не больше. Деньги любят счет, господа. Построить пароход нынче дорого. Как, впрочем, и было всегда.
Фамилия капитана была Хайзе и легко рифмовалась с самым распространенным немецким ругательством «шайзе», что означает «дерьмо». Не то чтобы он полностью соответствовал такому определению, но слово «шайзе» употреблять очень любил. Это было самое часто употребляемое слово в его словарном запасе. Мастер был очень худым, скорее даже тощим. Со своими вечно растрепанными светлыми волосами он внешне напоминал очень исхудавшего Пьера Ришара. Нервы у него явно были расшатаны в результате продолжительного пребывания на судах и необходимости ими командовать. Больше всего он нервничал во время швартовых операций. Судно работало на линии Роттердам – Белфаст – Корк со строгим расписание. Рейс занимал неделю. Понедельник, вторник – Роттердам, пятница – Белфаст, суббота – Корк (это порт на юге Ирландии). В Роттердаме мы еще грузились и выгружались в трех разных районах порта, так что швартовых операций хватало. Во время швартовок Хайзе нервно курил свой «Camel» без фильтра одну сигарету за другой, и все пепельницы на мостике переполнялись окурками. А после того как пароход благополучно становился к причалу, он садился в кают-компании на диван, выпивал банку пива и потихоньку успокаивался, но курить не переставал, и пепельница перед ним опять быстро наполнялась окурками.
Деду по фамилии Вайрих было уже за пятьдесят. Он все время ходил в застиранном красном комбинезоне и первую половину дня пропадал в машинном отделении. Выходил он оттуда только на обед и на ужин. А после ужина садился в кают-компании к телевизору, выпивал строго шесть банок пива и затем шатающейся походкой направлялся в свою каюту. Стармех следовал своему распорядку дня с немецкой педантичностью – машинное отделение с перерывом на обед, ужин, телевизор, шесть банок пива, сон. Согласно его рассказам, в отпусках он все время ездил отдыхать в Португалию, причем каждый раз в одно и то же место. Мне почему-то кажется, что на отдыхе у него тоже был строгий распорядок дня. К примеру, завтрак, пляж, обед, пляж, ужин, телевизор, шесть банок пива, сон. Что еще нужно, чтобы встретить старость!
Старпом, которого звали Дитрих, тоже ходил в красном комбинезоне, но не таком застиранном, как у Деда. Красные комбинезоны почему-то считались атрибутом командного состава. Филиппинская команда носила желтые комбинезоны с эмблемой компании «Интерориент», а мне заказали темно-синий. Такой комбинезон был на пароходе у меня одного, и я даже этим отличался и от команды, и от немецкого комсостава. Но вернемся к старпому. Дитрих был восточным немцем примерно моего возраста из Дрездена. Он, в отличие от первых двух, был не замкнутый, не высокомерный и открытый. Охотно помогал мне разобраться с незнакомыми приборами и относился доброжелательно. Если мне что-то было непонятно, я, как правило, обращался к нему.
Но самой яркой личностью среди немцев был старший матрос Уве Гэртнер. Высокий, ярко-рыжий, с такими же рыжими веснушками по всему телу, он казался великаном, особенно среди низкорослых филиппинских матросов, которыми он лихо командовал. Филиппинцы слушались его беспрекословно. Несмотря на молодость, Гэртнер казался суровым и строгим, но стоило ему улыбнуться, как сразу становилось ясно, что за внешней суровостью скрывается добрая и простая душа. Когда мы знакомились, моя рука просто утонула в его гигантской лапе. Все морские работы, такие, например, как крепление контейнеров, он выполнял со знанием дела, четко и быстро. А выброску он кидал просто виртуозно. Выброска – это тонкий кончик с грузом, который привязывают к швартовному концу, сворачивают в бухту и бросают на берег при подходе судна, чтобы швартовщики могли за него вытянуть и положить на кнехт швартовый конец. У нас, когда кидают выброску, обычно кричат «Берегись!», предупреждая швартовщиков, чтобы груз на конце выброски не долбанул кого-нибудь по голове. Уве не знал слова «берегись» и, кидая выброску, орал что есть мочи: «Achtung!» Это всегда меня веселило, и вспоминалась фраза из старого советского кино про войну: «Achtung! Achtung! Russische Luftwaffe in der Luft! Feuer!» (Внимание! Внимание! В воздухе русская авиация! Огонь!). Когда вокруг много немцев, и они говорят на своем картавом языке, мне всегда кажется, что я нахожусь в окопе на Курской дуге или в партизанском отряде, окруженном фашистами. Советское патриотическое воспитание даром не прошло.
Как я уже сказал, команда состояла из филиппинцев. Филиппинские матросы вообще часто встречаются на западном флоте. Они христиане, по характеру покладистые и дисциплинированные, и поэтому их любят нанимать на суда. У них же, на Филиппинах, морская профессия считается престижной и высокооплачиваемой. Матрос на «Франкопе» получал около 800 долларов в месяц. Контракты у них обычно долгие, месяцев десять, а то и год, и возвращаясь на родину, они привозят кругленькую сумму. По национальности они являются малайцами иногда с примесью китайской крови. Наши матросы представляли из себя сплоченный и дружный коллектив, хотя довольно замкнутый, но вполне послушный, доброжелательный и работоспособный. Филиппинский повар готовил еду двух типов, немецкую – для кают-компании, и восточную – для команды. Основой восточной еды является рис. Без риса они за стол не садились, причем ели его и на завтрак, и на обед, и на ужин. Сами по очереди подходили к плите, накладывали в тарелку горку риса, а потом основное блюдо, рыбу или мясо. В общем неплохие ребята, одна только проблема у них стояла остро – отсутствие сексуальных отношений. Сексуальные отношения они называли словом «чики-чики». Уж не знаю, жаргон это или дословный перевод с их тагальского языка. В экзотических странах, например, на островах карибского бассейна, эта проблема легко решалась благодаря наличию дешевых проституток. Но мы работали в Северной Европе, где подобные услуги стоят недешево, да и времени свободного практически не было. Однако, наши филиппинцы и здесь умудрялись иногда вырваться на берег и, как правило, не без приключений. Однажды в Роттердаме выдался свободный вечер без грузовых операций, и команду увез в какой-то ночной клуб микроавтобус местной филиппинской общины. На следующий день, когда мы уходили из порта, один из матросов стоял на корме и печально смотрел вдаль. На вопрос, о чем он задумался, матрос ответил, что на деньги, которые он вчера истратил, на Филиппинах можно всю его квартиру уставить коробками с пивом до потолка. Смешные ребята. Общаясь с ними у меня возникало ощущение, что я разговариваю с детьми. Но дело свое они знали и выполняли его добросовестно.
Так мы и ходили Роттердам – Белфаст – Корк по кругу каждую неделю. Грузовые операции с контейнерами осуществляются быстро, поэтому времени сходить на берег практически не было. Из развлечений присутствовал только телевизор. Ну можно было взять за свой счет пиво или даже бренди, но кампания для выпивки отсутствовала. У филиппинцев свой круг, у немцев свой. Не то чтобы они меня не принимали. Я вместе с ними также сидел перед телевизором и смотрел футбол в свободное время. Тоже иногда пил с ними пиво, на судне имелся «Heineken» в банках. Но уж больно сильно это все отличалось от взаимоотношений, которые существовали в русском экипаже. Можно даже сказать, что, кроме рабочих других отношений практически не было. Изучение немецкого я быстро забросил. Немцы общались со мной на английском, и я даже почувствовал, что мое, хоть и небольшое, знание немецкого не приветствуется. Они, как бы, оставляли немецкий как язык для своего внутреннего общения. Общался я со всеми нормально, но о возникновении каких-то дружеских отношений, которые обычно возникали на наших судах, речи не шло.
А вскоре я ощутил, что мне дико не хватает общения на родном языке. Радиорубки и радистов на пароходе не было, а радиостанция стояла прямо на мостике. На морских вахтах я включал ее и слушал радио на русском языке. Обычно «Радио Свобода». Пару русских книг, взятых с собой, я проглотил залпом. На судне была библиотека – целых три коробки английских книг стояли никому не нужные под диваном в кают-компании. Я забрал их все к себе в каюту, отобрал интересные и, таким образом, обеспечил себя чтением. На стоянках в портах, если рядом случался русский пароход, я выкраивал пару часов и бежал туда пообщаться. На одном латышском судне с русской командой мне надавали латышских газет на русском языке, и я с упоением читал о новых взаимоотношениях и порядках, возникающих в Республике Латвия.
Однажды в Роттердаме рядом оказался теплоход «Нинкоп», наш sistership, то есть однотипное судно. Он принадлежал тому же судовладельцу, я знал, что там работает русский второй помощник и пошел познакомиться. Вторым там был бывший капитан Эстонского пароходства, уже несколько лет к тому времени отработавший капитаном. Он все время жаловался на свое заниженное положение и на неправильные немецкие порядки. Просидели мы у него часа три. А когда я вышел от него и спустился на причал, оказалось, что мой «Франкоп» уже ушел. И хорошо, что не из порта, а просто его переставляли на другой причал, но в другой гавани, довольно далеко от терминала Дельта, на котором мы стояли. Роттердам – очень большой порт. Пришлось вызывать такси, за которое я заплатил более восьмидесяти гульденов. Причем Хайзе знал, что я ушел, и знал куда, но не счел нужным послать кого-нибудь за мной. И мне показалось, что намеренно. Такая ситуация на нашем судне была бы просто невозможна. И тогда я понял, что фамилия Хайзе не зря рифмуется со словом «шайзе».
Месяца через три Хайзе и Дитрих ушли в отпуск. Фамилия нового капитана была Шуман. В отличие от прежнего, он был вполне уравновешенный, спокойный и даже не курил. Нового старпома звали Мартин, как гуся из сказки «Приключения Нильса с дикими гусями». И он оказался еще тот гусь. Было ему лет двадцать пять – двадцать шесть, но он постоянно старался доказать всем, в особенности капитану, что он круче и опытнее, по крайней мере, меня. Зачем, не понятно. Его очень раздражало, что моя кормовая швартовая команда работает быстрее и слаженнее, чем его носовая. По этому поводу он постоянно на швартовках орал по переносной радиостанции, чтобы мы потравили свои концы, ему мол не прижать судно. И все это с таким раздражением в голосе, призванным показать, что все вокруг тупые и ничего не смыслят. В Роттердаме как-то выдался вечер, свободный от грузовых операций, и мы с ним пошли в «Интерклуб», посидеть в баре за кружкой пива. Собеседник из него оказался еще тот. Меня он не слушал совсем, а я устал от его разговоров про то, какой красивый город его родной Гамбург. Тем более, что я так сам не считал.
Однажды в Белфасте меня будит по телефону Шуман и просит подняться на мостик, что я и сделал. В трюме стоит старпом, пилит болгаркой фитинг и бросает на меня злобные взгляды, которые говорят примерно следующее: «Вот что приходится делать из-за твоего разгильдяйства!» Причем взгляды эти предназначались не столько мне, сколько капитану. Фитинги, это такие башмаки, которые вставляются по углам контейнера, и на которые ставят следующий ярус. Они бывают одинарные и двойные. На стояночной вахте во время погрузки нужно, сверяясь с грузовым планом, следить, чтобы двойные фитинги не ставили между контейнерами, предназначенными к выгрузке в разных портах. Иначе нижний ярус просто не выгрузить. Что в данном случае и произошло. Но я точно помнил, что эту часть трюма загружали в Роттердаме на вахте старпома, а он на смене вахт был на мостике и за погрузкой не следил. О чем я тут же Шумана и проинформировал. Не знаю уж, поверил он мне или нет. Дело не в этом. Просто не привыкли мы так подставлять ближнего. Да и повод был несерьезный. Ну распилил он два фитинга пополам. Было два двойных, стало четыре одинарных. Ну выгрузка задержалась минут на двадцать. Только и всего. Никаких выговоров никто не получил, телесные наказания к тому времени на флоте отсутствовали. В общем, никто не пострадал. Но выводы я сделал.
А летом начался чемпионат Европы по футболу. И наша сборная, как назло, попала в одну отборочную группу с немецкой. И команда у нас было неплохая, сыграла вничью с Голландией. Но потом тупо проиграла шотландцам 0:3. В решающем матче с немцами немецкие болельщики даже вывесили на трибуне плакат с шотландским флагом и надписью: «Thank you, Scoltland!» Наши вели 1:0 почти всю игру, но за минуту до конца матча немцы со штрафного сравняли счет. В результате наша сборная, тогда она называлась сборная СНГ, в финальную часть чемпионата не прошла. Этот матч, естественно, смотрели все вместе. Немцы радовались, как будто они взяли Москву. А я утешался только тем, что контракт близился к концу. Достало все. Эта круговерть однообразных рейсов, отсутствие полноценного общения, скучные и часто высокомерные немцы. Даже еда их достала, особенно маринованная селедка с картошкой (ключевое слово «маринованная») или айнтопф, такое очень густое варево из бобов или гороха с сосисками и колбасками, в котором стоит ложка, и к которому не полагается второе блюдо. Да, и еще квашеная капуста, серая и невкусная, которой немцы восторгались. То ли дело наша – белая, хрустящая. Помойка – этот ваш западный флот! Но выбор был сделан, и повернуть вспять колесо фортуны не представлялось возможным.
За пару недель до конца моего контракта на «Франкопе» поменяли флаг с немецкого на яркий штандарт государства Антигуа и Барбуда. После этого из немцев остались только капитан и стармех, остальных заменили филиппинцами. А вскоре пришла замена и мне, после чего я сел в Амстердаме на самолет, теперь уже компании «KLM» и отправился домой. В самолете летела группа молодых ребят, которые возвращались из Англии, где тоже работали по контракту, собирали клубнику. Аэропорт Схипхол в Амстердаме представляет собой огромный торговый центр tax-free. Ребята набрали там крепких напитков и гужбанили на протяжении всего перелета. Видимо Англия их тоже достала. Когда выпивка кончилась, они докупали себе виски уже в самолете, расплачиваясь наличными британскими фунтами. Парни доставали пачки разноцветных купюр из внутренних карманов, и я заметил, что руки у них у всех покрыты сеткой порезов, явно от клубничных кустов. Нелегко дается валютный заработок, – подумал я.
Strawberry fields forever!