Вне кадра

Это был он.

Парень из коридора. Тот, с кем я столкнулась в школе, уронив учебники.

Это был Алекс.

Чёрт.

Я уставилась на экран, перечитывая его сообщение снова и снова.

«Сегодня был чумовой день. Я чуть не снес девочку в школе, когда вылетел из кабинета. Кажется, она испугалась меня больше, чем я её».

Да, Алекс. Это была я.

И мне понадобилось несколько минут, чтобы просто… дышать.

Какое совпадение. Слишком странное, слишком точное. Моя первая мысль была: это какая-то ловушка. Проверка. Кто-то что-то знает обо мне. Может, журналисты? Может, мама всё же просекла, что я веду какую-то жизнь в интернете и решила проверить, насколько далеко я зашла.

Но чем дольше я смотрела в монитор, тем больше понимала: он не врёт. Он не играет. Просто… случай. Просто мир, в котором ты внезапно сталкиваешься с кем-то, кто не должен был появиться.

Но я не умею вот так сразу верить.

Может, потому что у меня никогда не было примера, как это – любить и быть любимой. Как доверять.

Ибо воспитала бабушка. А мама… мама выбрала не меня.

Она много лет была в браке. У её мужа – деньги, власть, слава. Он её продюсер, её сцена, её имя на афишах. Я не знаю, была ли у них любовь – или просто тандем. Но однажды, где-то между гастролями и фотосессиями, мама изменила ему. С моим отцом.

У моей матери долгое время был роман с ним. Не просто мимолётный роман или случайная интрижка, а именно бурный, затяжной роман, такой, в котором чувства переплетаются с болью, а страсть – с невозможностью быть вместе. Он не был её мужем. Мама тогда уже жила с другим – с тем, кого знала ещё со студенческих времён, кого выбрала для "карьеры", как потом сказала бабушка. А этот… Этот был совсем другим. Говорят, он был мягкий, но упрямый. Горячий в душе, но спокойный в словах. И он по-настоящему любил её.

И я появилась именно по любви. Не по расчёту. Не по графику. Я – результат самой настоящей человеческой привязанности, страсти, вины и, возможно, даже счастья… короткого, украденного у реальности.

Этот роман длился не одну неделю. Не один месяц. Годы. Они встречались тайком. Проводили ночи в мотелях, прятались от камер, скрывались от знакомых. Он хотел, чтобы она ушла от мужа. Но мама боялась – не только за карьеру, но и за свою репутацию, за свои контракты, за образ «идеальной семьи» на обложках журналов.

Я – результат этой измены.

Когда её муж узнал об измене, он поставил перед мамой жёсткий ультиматум, который нельзя было проигнорировать. Он сказал, что если она не избавится от меня – то раскроет всем правду о её измене, разрушит её репутацию, кардинально уничтожит всю ту картинку, которую она так долго строила для публики. Он пообещал, что никто больше не посмотрит на неё без осуждения, что её имя станет грязью.

Мама была запугана, но аборт сделать не могла – её убеждения не позволяли. Вместо этого она родила меня и сразу отдала бабушке, словно пытаясь спрятать меня от мира и от мужа.

Сказала, что я – опасность для её жизни, её карьеры, её имени. Скрыла. Удалила. Как ненужную ошибку.

А бабушка приняла. И с тех пор я живу в этой скрипучей квартире на третьем этаже, где пахнет пылью и мятой. Я и бабушка.

А моего отца больше никто не видел. Может, ему заплатили. Может, его просто убрали из жизни – не физически, конечно, а… репутационно.

Бабушка говорила, он не из богатой семьи, и я не злюсь на него. Может, он просто не мог иначе. Может, принял деньги, чтобы молчать. Чтобы выжить.

Но иногда мне хочется – совсем чуть-чуть – узнать, какой он. Умеет ли он улыбаться, как смеётся, любит ли дождь.

А теперь вот Алекс.

И я не знаю, что с этим делать.

Я так долго пряталась, что даже не уверена, как живут на свету.

Но я уже в разговоре с ним. Уже вижу его в чате. Уже чувствую, как сердце начинает стучать быстрее, когда вижу его ник в чате.

Боюсь, но не могу остановиться.

Может, впервые за много лет мне правда хочется, чтобы кто-то увидел – не легенду, не маску, не Сиеру… А меня.

– Ха, интересно. Наверное, та девочка была в шоке.

Так безопаснее. Так проще.

Притвориться, что я в этом не участвую.

Притвориться, что я – просто "Сиера", как и всегда.

Он отправил смеющийся смайлик, потом добавил:

– Надеюсь, она не подумала, что я псих. Просто день у меня странный.

– У меня тоже, – написала я.

И это была правда. Вроде бы.

Мы говорили ещё около часа. О каких-то фильмах, о вкусной еде, о том, как странно иногда чувствовать себя живым в таком уставшем мире.

Я смеялась. Иногда.

Отвечала быстро, потом медленно.

Писала, потом стирала и начинала сначала.

Но каждый раз, когда его сообщения появлялись, что-то внутри будто бы тихо щёлкало.

Я ловила себя на том, что ищу в его словах больше, чем нужно.

Что всматриваюсь.

Прислушиваюсь.

Как будто это могло что-то изменить.

Нет, это не могла быть просто случайность.

Что-то в этом слишком… тонкое.

Слишком точное.

Когда я, наконец, закрыла ноутбук, за окном уже начинало темнеть. Комната окуталась полутенью, а на потолке качались мягкие отражения уличных фонарей.

Бабушка позвала ужинать – её голос всегда звучал спокойно, почти мягко, но в нём чувствовалась тревога. Она всегда немного тревожилась обо мне. Даже если ничего не говорила.

Глава 6. Слова без лица

Я проснулась ещё до того, как раздался будильник. За окном было серо, не то рассвет, не то остатки ночи. Ветер то ли бился о стёкла, то ли шуршал в ушах – я лежала на спине и просто слушала тишину. Не город, не дом, не бабушку – тишину в себе.

Кажется, я не спала вовсе. Просто несколько часов смотрела в потолок, прокручивала вчерашние слова в голове. И голос. Его голос.

Тихий. Тёплый.

Алекс.

Он сказал, что рад, что мы общаемся. Что ему легче, когда я рядом. Даже если это просто сеть. Просто слова.

Но для меня это не «просто». Для меня – всё сложно.

Потому что я умею выживать.

Притворяться.

Отдаляться.

Но не верить. Не приближаться.

Я лежала с открытыми глазами и думала: может, лучше исчезнуть? Просто снова раствориться, больше не писать, не открываться.

Слишком тепло – значит, будет больно.

Я встала тихо, чтобы не скрипнула кровать. Ноги касаются холодного пола. Тело двигается почти автоматически: кофту накинуть, волосы собрать, лицо умыть. Я не думаю. Просто делаю.

На кухне пахнет овсянкой и кофе. Бабушка уже сидит за столом, с привычной утренней газетой в руках и очками, съехавшими на кончик носа.

Я присаживаюсь напротив. Мы обычно не говорим по утрам. Но сегодня она смотрит на меня чуть дольше обычного. Чуть внимательнее.

– Ты поздно легла, – произносит она, не отрывая взгляда.

Молчу. Пью воду. Смотрю в чашку, будто там что-то интересное.

– Опять в интернете сидела?

Я вздыхаю.

– Уроки… ну и да. Немного болтали в чате.

Она морщит лоб, но не строго, а скорее… встревоженно. Я знаю этот взгляд. Он про то, что она боится. Не за меня как школьницу – за меня как девочку, которую ей однажды оставили на руках и велели спрятать.

– Ты осторожна там, да? – мягко спрашивает она.

– Конечно, – почти шепчу.

Она хочет сказать что-то ещё, но передумывает. Просто кивает. Возвращается к своей газете, как будто разговор окончен. Но я знаю: она думает. Чувствует. Всегда чувствует, когда во мне что-то сдвигается.

Я быстро доедаю, убираю за собой тарелку и прячусь обратно в свою комнату.

За закрытой дверью – снова моя крепость.

Но на сегодня она кажется хрупкой. Потому что внутри – тревожно. Слишком многое хочется сказать. И слишком страшно сказать хоть что-то.

Я долго не притрагивалась к ноутбуку. Просто сидела у окна, наблюдая за тем, как в капле дождя отражается улица, а в моей голове – всё снова и снова крутилось вчерашнее.

Я сдалась только вечером, когда за окном потемнело и бабушка ушла в ванную. Села за ноутбук, поставила чашку чая рядом и включила Дискорд. Алекс был онлайн.

Его ник подсвечен зелёным. Эта крошечная зелёная точка будто бы бьётся пульсом у меня в груди.

И тут он сам написал:

– Привет. Как день?

Я смотрела на эти слова, как на что-то хрупкое. Как будто они могли раствориться, если я подойду слишком близко.

Что сказать? Что у меня в голове хаос? Что я не знаю, кто я, даже под ником? Что я боюсь, как ребёнок, даже улыбнуться ему по-настоящему?

– Усталый, – ответила я наконец.

– Но ты – вишенка на торте.

Он поставил смешной стикер. Потом написал:

– О, так я десерт? Чувствую ответственность.

– Не подведи, – написала я.

И, сама того не заметив, улыбнулась.

Мы болтали обо всём. Сначала – легко:

– Какие запахи тебе нравятся?

– Свежий хлеб. Книги. Дождь.

Он смеялся:

– Ты книжный маньяк.

– Зато не опасный, – писала я.

Потом разговор стал тише.

Он рассказал, что иногда чувствует себя не на месте. Что бывает тяжело говорить вслух, даже если ты один. Что у него есть чувство, будто весь мир смотрит и ждёт ошибки.

– У меня тоже, – ответила я.

Потом добавила:

– Но с тобой… чуть тише внутри.

Он не ответил сразу. Минуты две ничего.

А потом пришло голосовое.

Я боялась нажимать.

Но всё же включила.

«Ты знаешь… я рад, что мы общаемся. Серьёзно. Даже если это просто буквы на экране. Даже если ты прячешься за ником. Мне как будто легче в те дни, когда ты рядом. Я не знаю, как это объяснить. Просто… спасибо тебе.»

Моё сердце сжалось.

Я положила голову на руки, уткнувшись в клавиатуру.

Мне хотелось плакать. Кричать. Или просто быть рядом.

Что со мной происходит?

Я, которая никому не верит. Я, которая привыкла молчать.

За всё это время, что мы общались с Алексом, я поняла одно: его не нужно разгадывать быстро. Он раскрывается постепенно, как вечерний свет – мягкий, не торопясь. В нём нет шума. В нём нет пафоса.

Я почти ничего не знаю о нём на бумаге.

Только то, что он живёт в моём же городе. Что он учится – вроде бы в том же выпускном классе. Что он играет на гитаре, хотя не считает себя музыкантом. Что он обожает кофе с миндальным сиропом, хотя называет это «странным женским выбором» и каждый раз смеётся над собой.

Я знаю, что он иногда замолкает на полуслове, потому что боится сказать лишнее.

Что он предпочитает переписку звонку, но всё же не отключается, если я просто молчу в микрофон.

Я знаю, что он не любит толпу. Что в школе сидит ближе к стенке. Что у него есть младшая сестра, и он ей тихо поёт, когда она плохо спит.

Я знаю, как он смеётся. Не громко, не резко, а так, будто смех – это воздух, которого он сам не замечает.

Я знаю, что он не давит. Никогда. Даже когда я пропадаю, он не спрашивает, почему. Просто пишет: «Я здесь. Если что – просто дыши».

Я знаю, что он умный. Не из тех, кто хвастается. А из тех, кто замечает, если тебе плохо, даже по паузе между сообщениями.

Я почти не знаю его внешности. Но я чувствую, будто знаю его душу.

И это страшно.

Потому что именно к таким людям – привыкаешь.

А потом не можешь отпустить.

Я открыла окно голосового сообщения.

Смотрела на кнопку записи, будто она могла укусить.

Сделала глубокий вдох.

И прошептала:

– Я тут.

Это было всё. Но это было много.

Для меня – почти подвиг.

Через пару секунд он ответил:

– Я тоже здесь.

И мы просто молчали. Но в этой тишине было… что-то.

Как будто впервые за долгое время мне не нужно было убегать.

После того как голосовые стихли, чат остался открыт, но я больше ничего не писала. Просто сидела, смотрела на экран и слушала, как тикают часы.

Внутри было… странно.

Будто я немного дышу.

Будто кто-то слегка приоткрыл крышку старого, пыльного сундука внутри меня – и оттуда начали вылезать вещи, которые я годами прятала под замком.

Я закрыла ноутбук, встала и прошлась по комнате, не включая свет. Села на пол у стены. Там, под книгами, между папками, лежал старый блокнот. Обычный, в тёмно-синей обложке. Почти пустой. Только одна страница исписана. Почерком кривым, но сильным.

Это письмо.

Письмо, которое я однажды написала – своему отцу.

Не для того, чтобы отправить. Просто чтобы сказать.

Я взяла блокнот и открыла на той странице.

«Привет. 

Ты не знаешь, как я выгляжу. И, возможно, не хочешь знать. 

Ты, наверное, даже не уверен, была ли я когда-то реальной. 

Но я есть. 

Я родилась, потому что ты однажды кого-то полюбил. Или… подумал, что полюбил. 

Я знаю, тебе и твоей семье, скорее всего, заплатили, чтобы вы молчали. 

Я не злюсь. 

Если бы мне предложили тишину взамен на безопасность – я бы тоже выбрала её. 

Просто… я всё равно чувствую, что хочу знать тебя. 

Не как отца. 

Как человека, который был. 

Который стал частью меня – пусть даже случайно. 

Иногда я представляю, что ты пишешь мне в день рождения. Или спрашиваешь, как у меня дела. 

Иногда я рисую тебе лицо. 

Я не знаю, что ты потерял, когда ушёл. Но я точно знаю, что я потеряла – возможность не быть одной. 

Спасибо, что хотя бы не был жесток. 

Мне этого достаточно». 

Я перечитала это письмо, словно впервые. Тогда, когда писала, мне было шестнадцать.

Сейчас – почти восемнадцать.

И мне всё ещё не всё равно.

Может, я никогда его не встречу. Может, он уже далеко, женат, с детьми, и думает, что я – просто забытая история.

Но я живая.

И его половинка – внутри меня.

Иногда я думаю: может, он был бы не против узнать. Просто… боится так же, как и я.

Письмо я положила обратно.

В тот же ящик. В ту же тишину.

Я легла на кровать, но не могла уснуть. Письмо всё ещё жгло изнутри, хотя я и спрятала его.

Снаружи моросил дождь – тот самый, с которым я росла. Мягкий, колючий, спокойный. Он всегда был рядом, когда не было никого.

Я снова взяла ноутбук.

Он был всё ещё онлайн. Алекс.

Я могла просто лечь спать. Могла притвориться, что всё в порядке.

Но не хотела.

Потому что после всего, что звучало в моих мыслях, мне нужно было сказать что-то живое.

«Ты там?» – написала я.

Он ответил сразу.

«Всегда. Что случилось?»

И вот она – пауза. Вечная пауза между тем, что ты чувствуешь, и тем, что осмелишься сказать.

«Ничего особенного. Просто хотелось знать, что ты не исчез».

Он написал:

«Я никуда не собираюсь. Если тебе комфортно – я здесь. Не давлю. Просто рядом».

От этих слов у меня защипало в груди. Не от боли. От неожиданности.

"Просто рядом" – это ведь то, чего мне всегда не хватало.

Не громких обещаний.

Не героических жестов.

А тихого, надёжного "я здесь".

Я не знала, как на это отвечать.

И, пожалуй, не надо было.

Я нажала на микрофон и тихо, почти шепотом, сказала:

– Спасибо, что не задаёшь вопросов.

Он ответил голосом – тише, чем обычно:

– Спасибо, что не убегаешь.

Мы молчали ещё минут десять. Просто были онлайн, просто дышали в наушниках. Это была не дружба, не влюблённость. Это было человеческое соприсутствие, почти физическое, почти невозможное.

Перед тем как лечь спать, я закрыла окно чата, выключила экран, укрылась пледом до подбородка. И впервые за долгое время уснула не с тревогой, а с ощущением, что кто-то всё-таки остался рядом, пусть даже где-то по ту сторону сигнала.

Глава 7. Первый протест

Утро началось как обычно: с противного писка будильника и тяжести в голове. Я злилась на себя за то, что снова засиделась до поздней ночи в чате. Но там хотя бы была жизнь. Здесь, в четырёх стенах моей комнаты, всё казалось застывшим. Я включила ноутбук, открыла электронный дневник. Алгебра, английский, химия. Всё на экране. Всё одинаково скучно и пусто.

Я сидела, машинально решая уравнения, и чувствовала, как будто задыхаюсь. Даже слова учителя в записи казались не голосом, а механическим шумом. Я закрыла ноутбук и взяла телефон – обычная привычка, когда устала от «правильной» жизни.

Открываю ленту, и вот оно – лицо, которое я ненавижу и которое всё равно всегда перед глазами. Моя мать. В новом посте. В очередном «идеальном кадре». На фото – она и её муж. Счастливая семья, сияющая улыбка, подпись о «верности, доверии и настоящей любви». И тысячи комментариев в духе: «Вы пример для нас!», «Ваша история вдохновляет», «Самая красивая пара!».

Да, я знала, что сама виновата – ведь никто не заставлял меня заходить на её страницу. Но я заходила снова и снова. Как бы больно это ни было, я следила за ней. Мне казалось, что если я перестану – будто вообще перестану существовать. Что оторвусь от этой ниточки, пусть и гнилой, но связывающей нас хоть как-то. Каждый её пост был как пощёчина, но я всё равно читала, вглядывалась, пыталась понять: а есть ли хоть тень правды в этой улыбке?

И всякий раз находила только фальшь.

Так сжала телефон в руке, что костяшки побелели. Хотелось что-то разбить, закричать, ударить по столу. Вместо этого я просто села перед зеркалом и долго смотрела на своё отражение. На ту самую девочку, которой «не должно быть».

И вдруг пришла мысль. Дикая, пугающая и одновременно сладкая.

А если я покажу, что я есть?

Не напрямую. Не крича: «Я – её дочь». Просто… дать понять миру, что я существую. Не как тень. Не как пустое место.

Я открыла ящик стола и достала косметичку. Она всегда лежала там, пылилась, почти как ненужный атрибут чужой жизни, ведь у меня не было поводов краситься. Но сегодня… сегодня что-то внутри требовало перемен. Мне хотелось взглянуть на себя и увидеть не загнанную девочку, которая всю жизнь прячется в тени, а хоть на секунду – девушку, которая имеет право быть.

Сначала рука дрогнула, когда я взяла в руки подводку. Я даже усмехнулась: странно, будто я собиралась не стрелки нарисовать, а подписать важный договор, от которого зависит моя судьба. Провела тонкую линию по веку, и взгляд стал резче. Ещё одно движение – и глаза обрели глубину, словно в них действительно можно было утонуть.

Тушь легла на ресницы тяжёлыми чёрными каплями, и я моргнула несколько раз, глядя на отражение. Мне вдруг показалось, что я стала другой – не той серой тенью, которую никто не видит, а кем-то более уверенным, кто осмеливается смотреть прямо.

Пудра слегка приглушила усталость на лице, спрятала бессонные ночи, выровняла тон. А румяна на щеках добавили тепла – я словно ожила.

Я собрала волосы в высокий хвост, и это движение показалось символичным. Как будто я собрала в кулак всё, что во мне копилось: злость, обиду, желание хоть раз выйти из-за кулис. Волосы натянули кожу на висках, и от этого ощущения подтянутости я вдруг ощутила, что могу держать голову выше, чем обычно.

Потом открыла шкаф. Внутри – всё то же самое: майки, худи, старые джинсы. Я перебирала одну вещь за другой и чувствовала раздражение: всё казалось не тем. Майка слишком простая. Худи слишком домашнее. Джинсы какие-то обыденные. Всё напоминало о моей «невидимой» жизни, где я должна растворяться в фоне.

И вдруг взгляд упал на чёрный свитер с широким воротом. Он был простым, без лишних деталей, но когда я провела пальцами по его мягкой ткани, мне стало спокойнее. В нём было что-то утешающее, словно он обещал спрятать меня, защитить, но в то же время позволял чувствовать себя цельной.

Я натянула его через голову и посмотрела в зеркало. В отражении стояла уже не девочка, которую можно проигнорировать. Я видела девушку, чьи глаза говорили: «Я есть».

И это было страшно.

И одновременно невероятно сладко.

Я достала телефон и включила камеру. Сердце бешено билось, руки дрожали. Сделала несколько снимков в отражении окна. Лицо частично скрыто светом, но глаза видно отчётливо. Я смотрела прямо в камеру, и впервые мне показалось, что я смотрю не как «невидимка», а как человек. Настоящий.

Фото вышло странным. И слишком честным.

Я долго сидела, глядя на него.

Выставить или нет?

Я знала, что у меня нет подписчиков. Я только что создала этот аккаунт. Но от одного факта – что я выкладываю себя в сеть – мне становилось страшно. Страшнее, чем когда-либо.

Я написала подпись:

«Иногда тяжело молчать. Но я есть».

И нажала «Опубликовать».

В груди сразу всё упало. Я бросила телефон на кровать и прижала ладони к лицу. Словно прыгнула в воду и не знаю, выплыву ли.

Прошло несколько минут. Экран мигнул – лайк. Потом ещё один. Я осторожно открыла. Алекс. Конечно. Он всегда замечал то, чего другие не видят.

«Красивый свет», – написал он.

Я усмехнулась. Он понял, что это я, но не стал задавать вопросов. Только добавил ещё одно сообщение:

«Иногда важно просто напомнить себе, что ты существуешь. И это окей».

Я впервые за день улыбнулась. Пусть маленькой, но настоящей улыбкой. Но вдруг меня как пробило током. Черт, мы же встречались в коридоре в школе. Он меня может узнать. Я совсем про это не подумала и уже поздно что-то менять. На удивление Алекс либо не узнал меня, либо сделал вид. Хотя, наверное, скорее не узнал. Алекс доверял мне полностью и обязательно озвучил бы, если бы меня узнал. Как же меня терзает мысль, что я не могу довериться так же сильно и ему.

Пока мои мысли были забиты этим день сменился на вечер, и я уже сидела с бабушкой на кухне. Она готовила чай, а я листала тетрадь, делая вид, что учу формулы. Всё было спокойно, пока её телефон не завибрировал на столе. Она взяла его, прочитала сообщение и резко побледнела.

– Опять она? – спросила я, голос прозвучал жёстче, чем я хотела.

Бабушка не сразу ответила. Просто выдохнула и швырнула телефон на стол. Экран вспыхнул, и я успела увидеть: «Никаких фото. Напоминай ей, кто она и кто я».

– Ты понимаешь, что натворила? – резко сказала бабушка. – Зачем ты это сделала?

– Потому что я устала прятаться! – сорвалось у меня. – Я тоже человек, я тоже имею право быть!

– Право быть? – бабушка ударила ладонью по столу, так что чашка подпрыгнула. – Ты хоть понимаешь, чем это закончится? Она не остановится! Ты думаешь, она позволит тебе разрушить то, что строила годами?

Я почувствовала, как в груди закипает. Слова сами рвались наружу.

– А мне плевать, что она строила! Она строила ложь, понимаешь? И ты всё это время покрывала её! Ты думаешь, я не вижу, как ты боишься её сообщений? Как будто она какая-то богиня, а мы должны падать перед ней на колени!

– Я не боюсь её ради себя, – бабушка повысила голос так, что мне стало страшно. – Я боюсь ради тебя! Она может уничтожить твою жизнь, Стэлла. Одним словом. Одной статьёй. Одним звонком.

– А сейчас у меня что, есть жизнь?! – крикнула я. – Сижу в четырёх стенах, как преступница, только потому что у неё карьера и мужик, которому правда глаза колет!

В комнате повисла тяжёлая тишина. Мы обе тяжело дышали, смотрели друг на друга, как враги. Я впервые видела бабушку такой: не тихой, не усталой, а разъярённой и уставшей до боли.

Она прошептала, почти срываясь:

– Ты не понимаешь… если ты продолжишь, она тебя уничтожит.

Я отвернулась, потому что почувствовала, что сейчас заплачу. И от злости, и от бессилия.

– Лучше пусть уничтожит, чем я ещё десять лет буду жить как призрак, – сказала я тихо и ушла к себе, громко хлопнув дверью.

Захлопнув дверь, я едва держалась на ногах. Сердце ещё стучало, а глаза жгли слёзы, которые я так и не успела сдержать. Медленно прошла к своему ноутбуку, села на кровать и закрыла лицо руками, пытаясь собраться. Пальцы дрожали, когда я открывала чат с Алексом.

– Сегодня… был странный день, – написала я, еле удерживая слёзы.

– Что случилось? – моментальный отклик на экране, и я почувствовала, как внутри всё сжимается.

Как объяснить то, что нельзя объяснять? Как рассказать о ссоре с бабушкой, если любое слово может стать вопросом, на который я не могу ответить? Каждое предложение, которое появлялось на экране, казалось слишком большим, слишком правдивым.

– Ну… с бабушкой немного поссорилась… – написала я, а пальцы дрожали так, что почти сбились с клавиатуры. – Но не могу сказать почему.