Приключения бога. Книга четвертая. Бремя бессмертия
- -
- 100%
- +
– Ценой принятия естественного цикла жизни и смерти, – парировал Сайрен. – Они не боятся конца. Они его принимают. Это и есть высшая форма гармонии.
– Или высшая форма пофигизма, – фыркнула Стелла. – Ладно, не буду портить тебе настроение перед экскурсией в рай. Куда приземляемся? В столицу, я полагаю? Хочу посмотреть на этих просветленных зомби в их естественной среде обитания.
Столица Кеоса, носившая имя Элирион, с высоты выглядела как гигантская, сложнейшая мандала. Кольцевые проспекты расходились от центрального Храма Забвения, уступами спускаясь к аккуратным жилым кварталам. Архитектура была низкой, приземистой, без стремящихся ввысь шпилей или башен. Все линии были плавными, обтекаемыми, словно обточенными водой за миллионы лет. Материалы – естественного происхождения: отполированное дерево, светлый камень, керамика. Никакого блеска металла, никаких мерцающих голографических дисплеев. Тишина и покой, воплощенные в камне.
«Знамение», замаскированный под обычный, хоть и передовой, научно-исследовательский корабль, приземлился на предназначенной для этого площадке на окраине города. Процедура была быстрой и без лишних вопросов. Таможенники, одетые в простые серые одежды, были вежливы, но не подобострастны. Их интересовало лишь отсутствие опасных патогенов и оружия. На их технологиях Стелла, осмотрев сканеры, позже язвительно заметила: «Уровень развития – где-то между паровой машиной и ранней термоядерной эрой. Мило и безобидно».
Когда они вышли из корабля, воздух ударил в лицо своим… нейтралитетом. Он был чистым, свежим, но в нем не было ни аромата цветущих растений, как на других мирах, ни едкой примеси промышленных выбросов. Он был стерильным, как воздух в системе фильтрации «Знамения». Температура – идеально комфортной. Даже свет солнца, пробивавшийся сквозь слой высоких облаков, был мягким, рассеянным, не дающим резких теней.
Город жил своей жизнью, и эта жизнь была поразительно спокойной. Люди двигались по улицам не спеша, их движения были плавными, осознанными. Не было слышно громких разговоров, смеха, криков. Лица прохожих выражали не радость и не печаль, а некое глубокое, безмятежное принятие. Они общались друг с другом тихо, с легкими, почти незаметными улыбками. Дети играли в немудреные игры, и даже их возгласы были приглушенными.
– Боже, – прошептала Стелла, оглядываясь вокруг. – Да тут даже мухи не летают и не жужжат. Я чувствую себя слоном в посудной лавке. Боюсь чихнуть – развалю весь их хрупкий карточный домик гармонии.
Сайрен же, напротив, чувствовал некое странное успокоение. Этот мир был антиподом Олимпа. Здесь не было этой вечной, изматывающей гонки, этого шума, этой суеты. Здесь был покой. И он исходил не от технологий, а от самих людей.
Их проводник, молодой человек по имени Элиан, с таким же безмятежным лицом, объяснил, что сегодня как раз проходит одна из еженедельных церемоний «Ухода в Забвение» в центральном храме, и они, как гости, могут стать ее свидетелями, если, конечно, это не нарушит их собственных представлений о приличиях.
Храм Забвения был таким же приземистым и величественным, как и весь город. Внутри пахло древесиной, воском и легким, едва уловимым ароматом успокаивающих трав. Свет лился из скрытых источников, освещая главный зал – просторное помещение без окон, в центре которого стоял единственный объект: простой каменный саркофаг с откидной крышкой. Вокруг собралось несколько десятков человек. Но это не была толпа скорбящих.
Люди стояли небольшими семейными группами. Их лица были спокойны. Не было слез, не было рыданий, не было даже намека на траурные одежды. Наоборот, многие были одеты в светлые, мягкие тона. В воздухе витала атмосфера… благодарности. Глубокой, искренней благодарности.
В центре одной из таких групп стоял пожилой мужчина. Его лицо было изборождено морщинами, но глаза сияли тем же безмятежным светом, что и у остальных. Он не выглядел больным или изможденным. Он выглядел… готовым. Рядом с ним стояли люди разных возрастов – его дети, внуки, правнуки.
Церемония была простой и лишенной всякой театральности. Жрец, одетый так же просто, как и все, произнес несколько тихих фраз. Судя по переводу, который шепотом давала Стелла, сканируя их язык, это были не молитвы, а слова благодарности за прожитую жизнь, за оставленное наследие, за любовь. Затем старший из семьи, сын уходящего, подал отцу небольшой керамический кубок. Тот принял его с легкой, почти незаметной улыбкой.
Он окинул взглядом своих близких, кивнул, словно подтверждая какое-то соглашение, и поднес кубок к губам. Выпил медленно, одним глотком. Ни судорог, ни боли на его лице не отразилось. Он просто передал кубок обратно сыну, и его взгляд стал чуть более отрешенным.
С помощью родственников он лег в приготовленный саркофаг. Устроился поудобнее, сложив руки на груди. Его глаза были открыты, он смотрел вверх, на свод храма, но взгляд его был уже обращен внутрь себя. Через несколько мгновений его веки медленно сомкнулись. Грудь плавно поднялась и опустилась в последнем, тихом вздохе.
И все. Тишина. Никаких рыданий. Никаких причитаний. Члены семьи переглянулись, и на их лицах расцвели те самые легкие, умиротворенные улыбки. Они наклонились, поцеловали уснувшего в лоб, погладили его руки. Это было прощание, но прощание светлое, полное любви, а не горя.
Жрец мягко закрыл крышку саркофага. Церемония завершилась. Люди стали тихо, не спеша расходиться, переговариваясь между собой шепотом.
Сайрен стоял, завороженный. Он видел смерть много раз. Насильственную, мучительную, нелепую. Но никогда – такую. Такую… красивую. Такую осмысленную. Это был не конец, а финальный, совершенный аккорд в симфонии жизни. В его душе, истерзанной воспоминаниями о хаосе, который он сеял, эта сцена отозвалась щемящей, почти болезненной жаждой чего-то подобного. Не для себя – для них. Он хотел подарить им вечность, чтобы они могли откладывать этот аккорд снова и снова.
– Иллюзия, – тихо, но отчетливо произнесла Стелла рядом. Ее голос был лишен привычного сарказма. Он был холодным и аналитичным.
Сайрен обернулся к ней. – Что?
– Все это. Иллюзия. – Она не отводила взгляда от саркофага. – Социальные сканеры зафиксировали всплеск. Не окситоцина. Не серотонина. А чего-то другого. Биохимического агента, который я не могу сразу идентифицировать. Что-то, что подавляет центры страха и горя в лимбической системе и одновременно стимулирует зоны удовлетворения и покоя. Этот кубок… он не просто усыпляет. Он программирует. Он заставляет их чувствовать себя счастливыми в момент смерти. Это не принятие, Сайрен. Это химически индуцированная эйфория. Их лишают права на подлинное горе. Их лишают права на подлинные чувства.
Она наконец посмотрела на него, и в ее глазах он увидел не насмешку, а нечто похожее на научное отвращение.
– Их гармония, их умиротворение… они сфабрикованы. Это не духовное достижение. Это хорошо отлаженный биологический механизм. Ты хочешь дать вечную жизнь людям, которые даже свою смерть не могут пережить по-настоящему?
Сайрен снова посмотрел на родственников, которые теперь уходили из храма. Их улыбки казались ему уже не такими безмятежными. Они казались… запрограммированными. Стелла была права. Здесь что-то было не так. Но разве это меняло суть? Они были счастливы. Их общество было стабильным. Они не знали войн, страданий, мучительных сомнений.
– Может быть, в этом и есть их мудрость? – тихо сказал он. – Они нашли способ избежать страданий. Пусть и искусственный.
– О да, – Стелла кивнула, и ее сарказм вернулся, но на этот раз он был острым, как скальпель. – Они избежали страданий. И, похоже, заодно избежали и всего остального, что делает жизнь жизнью. Поздравляю, Сайрен. Ты нашел не общество мудрецов. Ты нашел идеальных потребителей для своего «дара». Они даже не станут возмущаться, когда ты все у них отнимешь. Они просто улыбнутся и поблагодарят тебя за беспокойство.
Она развернулась и пошла к выходу, ее ботинки гулко стучали по каменному полу, нарушая идеальную тишину храма.
Сайрен остался один в полумраке, глядя на закрытый саркофаг. Его миссия, еще несколько минут назад казавшаяся ему столь ясной и благородной, вдруг обрела тревожный, двойной донный привкус. Он собирался подарить им жизнь. Но что такое жизнь без права на подлинную смерть? И что такое смерть, которая является лишь химически индуцированным сном?
Он вышел из храма на безмятежные, ахроматичные улицы Элириона. Покой этого мира больше не казался ему умиротворяющим. Он казался зловещим. Готовый к концу мир вдруг предстал перед ним не как филиал рая, а как гигантская, безупречно функционирующая клиника, где пациентам вместо лечения предлагают вечный, счастливый покой. И он, Сайрен, собирался выписать им вечную выписку. Бессмертие.
Он не знал, было ли это спасением. Или самой изощренной формой проклятия, которую только можно было придумать.
Глава 4: Аудиенция у Хранителя
Дворец Верховного Хранителя Ториана не стремился поразить воображение. Он не был ни готическим замком, впивающимся шпилями в бледное небо Кеоса, ни хрустальной пирамидой, сияющей неземным светом. Он был продолжением города и философии его обитателей – приземистый, широкий, сложенный из того же светло-серого камня, что и все остальные здания. Его мощные стены, лишенные украшений, дышали спокойной, незыблемой силой. Это была не цитадель власти, а скорее обитель мудрости, убежище для того, кто нес бремя знания, а не меч.
Сайрен, облаченный в простые, функциональные одежды, которые его системы наноассемблеров создали по местным лекалам, чувствовал себя немного не в своей тарелке. Его тело, этот шедевр технологий Олимпа, было сжато, приглушено, чтобы не нарушать своим совершенством хрупкую гармонию этого мира. Рядом, как тень, двигалась Стелла. Ее летный комбинезон сменился на такое же серое, неприметное платье, но осанка, цепкий взгляд и легкая, насмешливая кривая губ выдавали в ней чужака с первого взгляда.
– Напоминаю, ты – ученый-антрополог, – шепотом просипела она, пока их вел через просторные, залитые мягким светом залы тот же самый Элиан. – Увлеченный исследователь культурных практик. А не мессия, не бог и не разносчик волшебных пилюль. Попробуй сыграть эту роль хоть бы пять минут.
– Я знаю свою роль, – отрезал Сайрен, но его мысли были далеко.
Он видел в этих стенах не камень, а воплощение того самого порядка, который он жаждал взломать. Тихая, размеренная жизнь этих людей, их принятие конца… это была идиллия, но идиллия, построенная на отказе от борьбы. Они смирились. Они покорились. А он ненавидел покорность. В его мире, мире технобогов, покорность была синонимом смерти. Только борьба, только стремление вперед, к новым горизонтам, к новым вершинам, давало право на существование.
Их провели в просторный кабинет. Здесь не было ни золота, ни драгоценных камней, ни голографических карт галактики. Были стеллажи с древними, бережно сохраняемыми бумажными свитками, стол из темного, отполированного до зеркального блеска дерева и у большого, но такого же ахроматичного окна, стоял человек.
Верховный Хранитель Ториан был стар. Не дряхл, а именно стар, как стары горы. Его лицо было похоже на рельефную карту его долгой жизни, каждую морщину на которой, казалось, вырезали время и мудрость. Его глаза, цвета выцветшего неба Кеоса, смотрели на мир с тем же безмятежным спокойствием, что и у его подданных, но в их глубине таилась неизмеримая глубина, которой Сайрен не видел у других. Он был одет в простые серые одежды, ничем не отличающиеся от одежд его слуг. Единственным знаком его статуса был небольшой, невзрачный каменный амулет на груди.
Элиан склонился в почтительном поклоне и удалился, оставив их одних. Тишина в кабинете была густой, насыщенной, почти осязаемой.
– Говорят, вы изучаете наши обычаи, – голос Ториана был тихим, но не слабым. Он был подобен шелесту страниц древнего фолианта – мягкому, но полному значения. – Добро пожаловать в Элирион, странники. Надеюсь, наш мир не показался вам слишком… скучным.
– Напротив, Ваше Сиятельство, – Сайрен сделал легкий, вежливый поклон, который его системы этикета сочли уместным. – Его гармония и умиротворение вызывают глубокое уважение. В галактике, полной хаоса, такие островки стабильности – большая редкость.
Ториан мягко улыбнулся, его морщины разошлись лучиками от глаз.
– Стабильность… Да, мы ценим ее. Но стабильность – это не отсутствие движения. Это равновесие. Как у древнего дерева, чьи корни уходят глубоко в землю, а ветви спокойно переносят любые бури. Вы наблюдали нашу церемонию?
– Да, – кивнул Сайрен. – Это было… впечатляюще. Глубоко.
– Многие извне видят в этом лишь смерть, – продолжил Ториан, его взгляд стал отстраненным. – Они не понимают, что это – кульминация жизни. Акт благодарности. Акт любви к тем, кто остается. Мы уходим, чтобы освободить место новым росткам. Чтобы наше бремя не легло на плечи детей. Это наш дар будущему.
Сайрен почувствовал, как Стелла за его спиной слегка напряглась. Он знал, о чем она думает. О химически индуцированном покое. О сфабрикованной гармонии. Но глядя на Ториана, на эту воплощенную мудрость, ему было трудно поверить в эту теорию. Этот человек не был запрограммированным зомби. Он был… просветленным.
– Ваша философия восхитительна, – сказал Сайрен, выбирая слова. – Но позвольте задать вопрос. А если бы был способ… обойти эту необходимость? Если бы можно было дарить не просто достойный уход, но и вечную молодость? Чтобы опыт и мудрость таких, как вы, не уходили в забвение, а служили своему народу вечно?
Тишина в кабинете стала еще глубже. Ториан не ответил сразу. Он внимательно посмотрел на Сайрена, и в его выцветших глазах мелькнула тень… не тревоги, а скорее, печального понимания.
– Вечная молодость… – произнес он наконец. – Это мечта всех детей, которые боятся темноты. Но взрослея, мы понимаем, что темнота – не враг. Она – часть целого. Что вы предлагаете, ученый-антрополог?
Это был момент истины. Сайрен понимал, что стандартные подходы здесь не сработают. Он не мог явиться в сиянии славы, не мог громыхнуть громом и молнией. Этот мир был слишком спокоен для таких методов. Ему нужен был иной, более тонкий ключ. И этот ключ лежал не в силе, а в восстановлении. В возвращении утраченного.
– Я предлагаю вернуть то, что у вас когда-то было, – мягко сказал Сайрен. – То, что у вас отняла природа, время или случайность.
Он окинул взглядом кабинет и заметил на одной из полок небольшой прозрачный ларец. Внутри, на бархатной подушке, лежала горсть блеклого, рассыпающегося праха и несколько крошечных, сморщенных крупинок – древние споры. Рядом лежала табличка с изображением невероятного цветка с лепестками, переливающимися всеми цветами радуги, которых не было на Кеосе. Подпись гласила: «Солнечный Звон – вымер в эпоху Великого Отступления».
– Что это? – спросил Сайрен, указывая на ларец.
Ториан взглянул на него, и в его глазах вспыхнула старая, давно затушенная боль.
– Память. Память о том, каким был наш мир, когда солнце пробивалось сквозь облака. «Солнечный Звон». Его лепестки пели, когда на них падал свет. Он был… последним всплеском красок в нашем мире. Мы сохранили его последние семена, но сила жизни покинула их. Теперь это лишь прах и память.
– Память – это много, – сказал Сайрен. – Но ее недостаточно.
Он подошел к ларцу. Ториан не остановил его, лишь с печальным интересом наблюдал. Сайрен взял в руки ларец. Он был тяжелым, холодным. Стелла, стоявшая сзади, прошептала: «Сайрен, что ты задумал? Не надо цирка».
Но он ее не слушал. Он сосредоточился. Его «Хронометр» на запястье, невидимый под манжетой, издал едва слышный, высокочастотный писк. Это был не просто телепорт или генератор голограмм. Это был инструмент, способный на время переписать локальные физические законы, манипулировать материей на фундаментальном уровне.
Он открыл ларец. Воздух вокруг его руки заструился, заискрился крошечными, невидимыми для обычного глаза, всполохами энергии. Это была не магия. Это была наука, столь продвинутая, что ее невозможно было отличить от чуда. Он не просто ускорил рост. Он сканировал деградировавшие ДНК в пыльце и спорах, восстанавливал поврежденные цепочки, создавал идеальные условия для мгновенного прорастания и цветения, манипулируя временем и пространством в микроскопическом объеме.
Прах и споры в его ладони вдруг зашевелились. Из них проклюнулись тончайшие, изумрудные ростки. Они извивались, тянулись вверх, на глазах у изумленного Ториана набирая силу, объем, форму. Стебли стали толще, покрылись листьями сложной формы. Затем появились бутоны – плотные, переливающиеся перламутром.
И вот, они раскрылись.
Это был взрыв цвета в монохромном мире. Лепестки «Солнечного Звона» сияли всеми оттенками заката и рассвета, которых Кеос не видел тысячелетия. Алый, золотой, сапфировый, изумрудный. И затем раздался звук. Тихий, подобный хрустальному перезвону крошечных колокольчиков. Лепестки, вибрируя в потоке воздуха, рождали мелодию – чистую, пронзительную, полную такой тоски по свету, что у Сайрена, бессмертного и всесильного, сжалось сердце.
Он протянул цветущее чудо Ториану.
Хранитель застыл. Его безмятежное лицо исказила гримаса глубочайшего потрясения. Его рука дрожала, когда он принял цветок. Он прикоснулся к лепесткам, и по его морщинистой щеке скатилась слеза. Он не плакал от горя. Он плакал от встречи с чем-то, что считал навсегда утраченным. От прикосновения к своей собственной, давно похороненной молодости.
– Вы… вы вернули ему жизнь, – прошептал он, и его голос сломался. – Вы вернули ему песню.
– Я могу вернуть вашим людям то, что у них забрала природа, – повторил Сайрен, и на этот раз в его голосе зазвучали стальные, мессианские нотки. Он не мог их сдержать. Вид этого старца, плачущего над цветком, был его триумфом. Он ступил на ту грань, где ученый-антрополог уступал дорогу богу. – Я могу вернуть им молодость. Силу. Я могу освободить их от необходимости умирать. Они смогут жить вечно, наслаждаясь красотой, которую вы забыли. Они смогут творить, любить, исследовать – без страха перед концом.
Ториан долго смотрел на цветок в своих руках. Он слушал его хрустальную песню. Слезы медленно высыхали на его щеках. А потом он медленно, очень медленно поднял на Сайрена свой взгляд. И в его глазах не было ни благодарности, ни восторга. Там была все та же старая, бездонная печаль.
– Вы предлагаете вернуть песок в песочные часы, – тихо сказал он. – Но не спрашиваете, зачем он там был.
Сайрен почувствовал, как почва уходит у него из-под ног. Он ожидал чего угодно – отказа, основанного на догме, страха перед новым, даже гнева. Но не этого. Не этой пронзительной, философской метафоры, которая била прямо в цель.
– Я… я предлагаю дать вам больше времени, – попытался парировать Сайрен, но его уверенность дала трещину.
– Зачем? – спросил Ториан, и его голос вновь обрел силу. – Чтобы накопить еще больше песка? Чтобы наблюдать, как он пересыпается, снова и снова? Вы вернули цветку его краски, его песню. Но вы не вернули ему его места в цикле. Он цветет здесь, в моих руках, чужеродный, одинокий. Он поет песню, которую никто, кроме нас, не услышит. Он не опылит другие цветы, не даст семян, не умрет, чтобы дать жизнь новым росткам. Вы подарили ему вечность в вакууме. Это не дар, странник. Это самая изощренная форма пытки.
Он бережно, с невероятной нежностью, положил цветок на свой стол. «Солнечный Звон» продолжал тихо звенеть, его песня теперь звучала горько и одиноко в строгом, ахроматичном кабинете.
– Наша смерть – это не пустое место, которое нужно заполнить, – продолжал Ториан. – Это пространство, которое мы оставляем для тех, кто придет после нас. Это акт любви, последний и самый важный. Вы хотите лишить наших детей их будущего, их права на свой собственный путь, свою собственную мудрость, свой собственный Уход. Вы предлагаете нам вечно сидеть за одним и тем же столом, пить одно и то же вино и слушать одни и те же истории. Даже самая прекрасная песня становится фоновым шумом, если ее повторять вечность.
Сайрен стоял, пораженный. Все его аргументы, вся его логика разбивались об эту простую, неоспоримую истину, изложенную старым Хранителем. Он смотрел на цветок, на это воплощение вернувшейся красоты, и вдруг видел в нем не триумф, а уродство. Изоляцию. Нарушение великого, космического порядка.
– Я… я принес вам чудо, – глухо произнес он, и это прозвучало как жалкая, детская отговорка.
– Вы принесли нам ностальгию, облаченную в силу, – поправил его Ториан. Его лицо снова стало безмятежным, но теперь это была безмятежность человека, видящего бурю, но знающего, что его корни уходят глубоко. – И сила эта опасна. Я благодарен вам за этот миг. За возможность в последний раз увидеть краски моего детства. Но я должен отказаться от вашего дара. Для меня. Для моего народа. Наш путь – вперед, через финальные врата, а не бег по кругу в золотой клетке.
Он повернулся к окну, к своему блеклому, спокойному миру.
– Церемония моего Ухода назначена на следующее полнолуние. Я встречу ее с миром в душе и благодарностью в сердце. И я прошу вас, уважайте наш выбор. Не пытайтесь починить то, что не сломано.
Аудиенция была окончена. Сайрен и Стелла молча вышли из кабинета. За спиной у них остался старый Хранитель, смотрящий на свой мир, и хрустальная, одинокая песня вымершего цветка, которому подарили бессмысленное бессмертие.
Стелла, выйдя на улицу, глубоко вздохнула.
– Ну что, великий садовник? Понял, наконец, что некоторые растения не нужно пересаживать? Они прекрасно себя чувствуют в своей родной почве, даже если она серая и скучная.
Сайрен не ответил. Он смотрел на свои руки, которые только что творили чудо. И впервые за долгое время он почувствовал не уверенность в своей правоте, а сомнение. Глубокое, разъедающее сомнение. Ториан был непреклонен. Но разве его народ, эти умиротворенные, улыбающиеся люди, действительно разделяли его мудрость? Или они просто следовали программе, как предполагала Стелла?
И если это так, то имел ли он, Сайрен, право нарушить эту программу и дать им то, в чем они, возможно, тайно нуждались, даже не осознавая этого?
Путь бога, как он понял, был вымощен не благими намерениями, а тяжелейшими этическими дилеммами. И он только что провалил первый же экзамен. Но сдаваться он не собирался.
Глава 5: Генетический Фундамент
Воздух в главной лаборатории «Знамения» был холодным и стерильным, пахшим озоном, антисептиком и едва уловимым ароматом перегретой кремниевой платы – запахом работы мысли, доведенной до предела. Это святилище науки представляло собой три уровня, соединенных ажурными лестницами, залитое голубоватым светом, исходящим от самих поверхностей. Повсюду мерцали голографические интерфейсы, висели объемные модели молекул и генетических спиралей, тихо гудели анализаторы, способные за секунды разобрать биологическую сущность на атомы и собрать обратно.
И в самом центре этого технологического хаоса, этого храма разума, царила Стелла. Она сидела, вернее, почти лежала в своем кресле-коконе, окруженная десятком проекционных экранов. На ее голове была надета легкая нейрошлем-гарнитура, от которой к консолям тянулись тонкие, светящиеся нити проводков. Ее пальцы порхали по голографическим клавиатурам, вызывая водопады данных, схем и биологических симуляций.
Сайрен стоял чуть поодаль, прислонившись к стойке с биологическими сенсорами. Он наблюдал за ней. После аудиенции у Ториана в нем бушевала странная, знакомая буря. Глубокое, унизительное поражение, нанесенное старым Хранителем, смешалось с упрямым, раскаленным добела желанием доказать свою правоту. Ториан был мудр, да. Но он был стар. Он был продуктом своей системы, своим собственным, идеально откалиброванным песочными часами. Он не видел дальше своего цикла. Сайрен же видел вечность. И он был убежден, что вечность – единственная достойная цель.
– Ну что, оракул? – нарушил он наконец тишину, и его голос прозвучал чуть громче, чем он планировал. – Нашла ли ты фундамент для их иллюзии?
Стелла не обернулась. Она сделала резкое движение рукой, и одна из сложных молекулярных моделей на главном экране замерцала и рассыпалась на составные части.
– Иллюзия, говоришь? – она наконец сняла гарнитуру, откинулась на спинку кресла и с силой потерла переносицу. Ее глаза были красными от напряжения. – Ох, Сайрен. Если бы. Это было бы так просто. Нет. Их «Уход в Забвение»… он имеет под собой самый что ни на есть материальный, биологический фундамент. Твой «ген Забвения» – не миф. Он существует.
Она щелкнула пальцами, и на центральном экране возникла невероятно сложная, двойная спираль ДНК. Она была помечена миллиардами светящихся маркеров.
– Смотри, – ее голос стал лекторским, сухим и точным. – Это не один ген. Это сложнейший генетический кластер, вплетенный в саму основу их генома. Он невероятно древний. И он… искусственный.