Граница с Польшей. II часть

XX Подземка

Когда я проснулся, собаки уже не было. Внутри намечалась тревога, и чем больше времени проходило после пробуждения, тем яснее она ощущалась. Она была похожа на самозакручивающийся кокон, увеличивающийся в размерах в каждую секунду. Нервно откинув от себя одеяло, я приподнялся на постели и ощутил острый приступ головной боли. Она поражала затылок и височные доли, заражая болью весь череп. Я посмотрел на часы. Два часа дня, ни больше, ни меньше. Я оторвал себя от постели и поплелся на кухню выпить лекарство. По дороге я поставил джаз, а именно Чарли Паркера и его тот самый альбом «Jam Session», которому я еще ни разу не изменял. Первую композицию я я не любил и всегда ждал «What is this thing called love?». Но чтобы ее услышать, мне вечно приходилось ждать. Так было и сейчас. Сначала заиграла первая, а в это время я был на кухне и разбавлял водой порошок, после чего поставил чайник и закурил. Этим утром мне страшно хотелось чая, а не кофе. Такие дни случались довольно редко, надо сказать, почти никогда.

В окне все светилось от солнца. Деревья были настолько насыщенными цветом, что мне хотелось перевести взгляд на какой-нибудь темный предмет в моей кухне. Смотря на них вот так, я заметил, что многие деревья незаметно для меня, и я думал, что и для них самих тоже, постепенно выгорали и сливались с солнечным светом. Дерево рядом с домом соседа даже полностью пожелтело и уже начало опадать. Опавшие ярко-желтые листья лежали на траве за оградой и рядом с самой оградой внутри участка, кое-где на головках цветов. Река блестела, горы на горизонте были желто-серыми и стояли вокруг нее прочной стеной. Я заварил себе чай, добавил в него три ложки сахара, умыл лицо, и прихватив с собой полотенце, направился на веранду. Первым делом я проверил ящик с почтой, внутри которого помимо газеты оказалось еще два письма. Я решил открыть их чуть позже, когда мне, может быть, все-таки удастся привести себя в чувство. Вместе с газетой я оставил письма на облезлом столе, где была только моя крышка-пепельница и Маркина книжка для взрослых.

Расположившись на шезлонге, я отпил немного чая и тут же стянул с себя одежду. Я знал, что стоит мне хоть немного поплавать, как все мои субстанции сразу же придут к общему знаменателю, и все станет если не как прежде, то хотя бы похоже на то. Сверху песок был теплый, а внутри, из-за того, что солнце грело уже не по-летнему, оставался холодным. Я привычно повесил полотенце на ветвь коряги на берегу и постепенно стал входить в воду, не отрывая взгляда от сияющих горных вершин. Вода была холодной до ужаса, но я не сопротивлялся и упрямо шел прямо в нее. Когда мое тело привыкло к ее температуре, я лег на спину и поплыл дальше, примерно на метров десять от берега. Но на этом река, безусловно, не заканчивалась. Во время плавания мне все время казалось, что в своей протяженности она была бесконечной. Сколько бы я ни плыл и как бы ни уставал, переплыть ее полностью у меня ни разу не получалось.

Солнце напекало макушку, а тело было будто бы скованно во льдах. Ледяная пучина реки обратным течением выносила меня на берег к коряге, а я невозмутимо продолжал плыть, чувствуя, как мой разум деревенеет вместе с конечностями. Не проплыв и пяти минут, я решил отдохнуть и остановился, повиснув на поверхности воды, между небом и землей. Отсюда хорошо было видно что наш участок, что дом старика, что остановку, к которой в это время приближался автобус. То, что осень наступила, и наступила она давно, было ясно только издалека. Отсюда глаз видел то, что не сразу видел впритык – природа увядала, стремительно теряя свой колорит.

Не знаю сколько я так проплавал. Предвосхищая то, как будет холодно по выходу из воды, я старался как можно дольше там пробыть, попеременно всплывая и отдыхая на поверхности, пялясь в синее небо и облачка. Целесообразнее, конечно, было бы вообще там остаться. По жизни я скорее был рыбой, чем человеком, просто, наверное, не сразу это понял. В воде, где не было людей и прочих поводов для беспокойства, я чувствовал себя лучше всего. Тревоги развевал ветер, уставшую от мыслей голову остужала вода, а песок под ногами всегда придавал уверенности. Все же, жалко, что я не родился рыбой. Видимо, где-то на небесах произошла ошибка. Ну а может, никакой ошибки и не было. Рыбы, скорее всего, своего счастья не понимают. Так, впрочем, они могли думать и про людей. И вполне себе могли бы быть правы.

Выйдя из воды, я скукожился от холода и накинул на себя полотенце, после чего тут же сел у коряги и допил свой холодный чай. В этот день мне совсем не хотелось думать о всяких вещах, поэтому я всячески игнорировал все, что приходило мне в голову. В те моменты оно приходило и сразу же уходило, а я не заострял на этом внимания. Я сидел, свободной рукой оперевшись на корягу, и смотрел на горные вершины. Курить и пить, как ни странно, сегодня хотелось меньше всего. Я бы так и сидел, сырой и в полотенце, если бы окончательно не окоченел.

Дома кругу продолжала крутится пластинка. Это была вторая композиция, та самая «What is this thing called love?». Я подумал, что в этот раз мне даже не пришлось ждать. Достаточно было просто поплавать и вернуться домой, чтобы ее услышать. Сев на пол рядом с проигрывателем, я прослушал эту часть до самого конца, после чего остановил дорожку и оделся в чистое белье. На завтрак были два яйца и салат с тунцом, который я намешал вместе с остатками овощей. Я позавтракал в тишине и выпил стакан молока с медом. В ванной проделал то же самое, что и каждое утро – сполоснул тело, побрился и умылся лосьоном, избегая смотреть в лицо в отражении зеркала, убрал с пола тряпки, что лежали там из-за неосторожных умываний жены и уже начали протухать. Включил стиральную машину и не глядя выбросил тряпки в мусор. Видимо, она не планировала возвращаться. Но сегодня меня это практически не беспокоило. Бог ей судья. Я оделся в пляжные шорты, рубашку с длинным рукавом и вышел из дома.

Их участок, как и час назад, был пуст. Нина видимо прислушалась к моим словам о поливке цветов и поэтому перестала делать это так часто. Я практически машинально справился с механизмом калитки, звякнув болтиком, и подумал, что уже давно не видел их маленькую собачку, с которой они втроем частенько гуляли вдоль берега. Странно и то, что я никогда не видел ее в доме, пока находился у них в гостях. Но думал я об этом не долго. Стоило мне пересечь тропинку и клумбы с розами, как я довольно привычно снял обувь, поднялся наверх, преодолел две лестницы и перед входом в дом настроился на беседу о своем путешествии, о котором все утро старался не вспоминать.

Открыв дверь, я вызвал мощный поток воздуха, застрявший между дверной щелью и моими ногами. Закрыв дверь, я тут же порезал его пополам и без свиста этого ветра в прихожей сразу стало безумно тихо. Я осторожно шагнул в коридор и уже потом в саму кухню, пытаясь не вызывать лишних звуков, и окинул глазами все, что было вокруг. На столе стояли две чашки из чайного сервиза. Я подошел поближе. В левой на самом дне чернели остатки густо разведенного чая, а в правой в куче пепла плавала недокуренная сигарета, сломанная пополам. По той сигарете и второй чашке мне было понятно, что до определенного момента здесь был посторонний. Да и запах на кухне чем-то все же отличался от привычного. В целом, он был почти такой же, но все равно не такой как всегда. Окно было открыто и занавеска легонько подпрыгивала на ветру, подавая мне в лицо излишне свежий осенний воздух. Картина художника Хасэгавы Тохаку висела на своем прежнем месте. На ней цапли все еще были черными, а вороны белыми. Рядом с горшками с фиалками стояла небольшая синяя лейка, вода в которой, я проверил, была комнатной температуры, что означало, что она была налита достаточно давно и за это время уже успела отстояться. Дверь в соседнюю комнату была не заперта и в ней тоже никого не оказалось. Встав посередине комнаты около пианино с закрытой крышкой, я в нерешительности почесал голову и уставился на желтое дерево за окном, с которого ветром сдувало на землю все больше и больше листьев. Это было то самое дерево, на котором я заострил свое внимание тогда, стоя на кухне.

Куда делся старик с внучкой и почему входная дверь осталась незапертой? Высунув голову из окна, я еще раз осмотрел весь участок, но ничего кроме деревьев и своего одинокого дома там не увидел. Солнце все еще ярко светило, река громко наслаивалась на берег и снова уползала сама в себя. Помимо инвалидной коляски, кровати, комода и шкафа в комнате той девочки ничего не было. Сам не зная зачем, я раскрыл деревянные дверцы шкафа, выполненные из светлого дерева и покрытые помутневшим от времени лаком, и стал рассматривать все, что попадается на глаза. На вешалках висели платья разных цветов, некоторые из которых мне уже довелось видеть на Нине. Внизу стояли несколько пар туфель и сапог и какие-то запечатанные металлом деревянные ящики, к которым я не решился прикоснуться. А в выдвижных ящиках под шкафом скрывалась целая куча носок и чулок, а также драгоценности и монеты, а под всем этим пряталась связка писем, объемом во все томы книжек, написанных мной за всю жизнь. Кое-какие письма были почерневшие и обветшалые по прошествии лет, какие-то совсем новыми, а некоторые из них по состоянию бумаги находились где-то посередине. Должно быть, это была регулярная переписка или история писем от разных людей, отсортированных от дальних к ранним. Я завис над письмами, ощущая, как учащается мое сердцебиение в голове и далее передается всем моим органам. Если бы тут кто-нибудь был, он бы уж точно увидел, как от этих толчков шевелятся волосы на моей голове.

Оглянувшись по сторонам, я снова увидел в окне то желтое дерево и услышал шум реки. Здесь, безусловно, никого не было даже поблизости, потому я схватил несколько первых попавшихся писем, рассовал их по карманам, вернул все как было и выдохнул, немедленно покинув ту комнату. Зачем мне были нужны эти письма, я и сам толком не знал. Рука самопроизвольно к ним потянулась. Да и к тому же, успокаивал я сам себя, это были просто письма, и возможно, самые что ни на есть бытовые и бессмысленные для постороннего человека. Да, это были всего-лишь письма и никто ничего не узнает, если мне удастся как можно скорее вернуть их на место.

Сев на ближний табурет, я повис в тишине дома. Она обволакивала меня целиком и полностью, так, что мне становилось понятно – жильцов этого дома не было на месте не менее целого дня. Такой тишиной могла быть только тогда, когда в ней долго никого не было и от переизбытка пустого пространства, она, что называется, обрастала самой собой, становясь только плотнее и тяжелее. Я посмотрел на часы, потом посмотрел на плиту и заметил, что подача газа по какой-то причине была приостановлена – стрелка механизма-выключателя была направлена горизонтально. Это только больше укрепило меня в догадках о том, что старик с внучкой заранее знали о своем долгом отсутствии. В то мгновение я решил, что постараюсь найти что-нибудь еще, пока они не вернулись оттуда, куда ушли. У меня до сих пор не было целостной картины происходящего, да и скорее всего, старик что-нибудь все-таки от меня до сих пор скрывал.

Сидя на том стуле я планировал свои дальнейшие действия и пялился на сигарету, плавающую в остатках чая. Тишина давила мне на на плечи и под ее тяжестью меня чуть не победил сон. Вокруг ни то чтобы никого, а вообще ни единого звука. Я снова посмотрел на картину и спустился ниже к фиалкам, после чего обратил внимание на пестрый линолеум. Крупные треугольники, обведенные в квадрат, повторяющиеся друг за другом сотни и тысячи раз. Пол был ровный, только кое-где был чем-то прожжен, и в тех местах были почерневшие углубления, в которые я мог запросто засунуть фалангу своего пальца. Рассматривая линолеум, я даже не сразу заметил, что ближе к плите он был разрезан на четыре равные части, сложенные по форме квадрата. А стыки между материалом были подгаданы таким образом, что узор сохранялся и выглядел почти как целый кусок, что на первый взгляд об этих разрезах можно было даже и не догадаться.

Я приподнялся со стула, чтобы рассмотреть этот участок линолеума получше. Когда я прикоснулся к этим полостям, стало понятно, что этот кусок был не просто какой-то заплаткой. Это была самая что ни на есть крышка люка, под которой под землей что-то скрывалось. Но никакого механизма, который мог бы эту крышку подцепить и поднять наверх, что-то вроде крючка, кольца или ручки, ничего из этого под рукой не оказалось. Я покрутил головой по сторонам в поисках хоть чего-нибудь, что может помочь мне туда попасть, и случайно наткнулся на выключатель, расположенный прямо под часами на стене. Я из стороны в сторону им пощелкал и когда ничего не произошло, осознал, что он, вероятно, не относился к освещению в самой кухне. В коридоре, как я помнил, рядом с календарем их было две штуки. Один, может статься, включает свет на кухне, а другой в самом коридоре. А значит, этот выключатель имел отношение именно к той подземной комнате, потому ничего не происходило, когда я нажимал на него, ведь тот люк был очень плотно закрыт, что даже комар носа не подточит.

Я остановился и прислушался к тишине, разглядывая инвентарь на полках. Тут были тарелки, пластмассовые миски, спички, вантуз, фольга, терка, кухонные весы и заточка для ножей. Я остановил на ней свой взгляд и понял, что мне нужно искать. В ящиках была целая куча полиэтиленовых пакетов и приправ, вилки и ложки, а вот самих ножей я нигде не нашел. Пробежавшись по полкам снизу вверх, я все же нашел нечто похожее на нож. Это было шило, но вот что оно могло делать на кухне, мне было непонятно. Я взял его за круглую деревянную ножку в правую руку и пролез лезвием между стыков линолеума, стараясь подтянуть правый край наверх. Сначала все мои действия были полностью бесполезными, пока я не решил поменять свою тактику. Я до конца воткнул острие шила в приоткрывшееся отверстие и с силой подковырнул плиту снизу в вверх, как бы крючком цепляя ее за самое основание. И вот тогда у меня все-таки получилось. Прилагая всю свою силу, я таки смог поднять деревянную плиту на себя. Весила она, конечно, порядком. Под собственной тяжестью та без затруднений отъехала в сторону и облокотилась на крышку стола.

Я встал с колен и перевел дух, после чего осторожно заглянул в люк. Дневной свет немного попадал внутрь и высвечивал лишь только поверхностный фрагмент темноты, из которой торчал кусок широкой деревянной лестницы. Я догадался воспользоваться выключателем и тогда лестница предстала мне целиком, как она есть, до самой земли. Оказывается, длина этого подземного помещения была просто удивительной, метров двадцать в длину и пока не известно сколько в ширину. Стоя вот так над квадратным люком, я подумал о том, что второго шанса у меня, вероятно, не представится. Засучив рукава, я пристроился к лестнице и с осторожностью полез вниз, прощупывая ногой каждую следующую ступеньку. Благо, на лестнице по бокам были небольшие перила, за которые я мог хвататься руками и быть уверенным в том, что не сделаю какое-нибудь неловкое движение и не скачусь вниз, пересчитав копчиком все ступеньки. На середине пути я все же решил перекрыть доступ в подземку на тот случай, если старик с внучкой неожиданно вернутся домой. Закрытая дверца люка хоть и не давала гарантий того, что я останусь незамеченным, но так мне было куда спокойнее.

Итак, я опустил крышку на место и спустился вниз. На вид это место напоминало обыкновенный погреб – кое-где были набросаны клубни картофеля, а у стены в одном месте были в ряд выставлены стеклянные банки с соленьями. Сначала я подумал, что это и был обыкновенный погреб, пока не обошел территорию целиком. Оказалось, что в длину подземка распространялась куда дальше, чем я мог представить. Старенькие и замотанные со всех сторон паутиной лампочки, следующие друг за другом примерно каждые метров пять, показали мне длинный коридор, делающийся с каждым шагом все уже и уже. Когда я вошел в него, то увидел, что в самом его конце стояла вагонетка, и логично, что под ней же начинались и рельсы. Я в растерянности остановился, пытаясь прикинуть, куда эти пути могли быть проложены. Не имея ни одной догадки, я все же решил пойти дальше и узнать это сам.

И действительно, под вагонеткой были проложены рельсы, уже довольно старые и ржавые. Коридор впереди углублялся и делился на несколько частей, поэтому, логично было предположить, что этой вагонеткой можно было как-нибудь управлять. Я решил пойти пешком, дабы уберечь себя от возможных происшествий – о том, что вагонетка могла быть неисправна, я мог лишь догадываться, но играть с судьбой все же не стал. Я перелез через ту металлическую кабину и вступил на рельсы, к этому моменту ощутив, что дышать здесь становится все тяжелее. Продвинувшись немного дальше, я заметил, что ответвлений пути было куда больше. В общей сложности я насчитал десять штук. Я остановился и решил прислушаться к себе, чтобы выбрать нужный мне путь, дабы не зайти куда-нибудь, где мне уж точно не следовало оказаться. И недолго думая, я пошел по самому крайнему по правой стороне коридору. Он был самый узкий, и что-то мне подсказывало, самый короткий из всех. Впрочем, так оно и оказалось.

Я прошел всего метров двадцать пять. На пути мне встретился только один поворот, а потом почва пошла сильно вверх и мне пришлось подниматься уже в гору. Вскоре расстояние между потолком и рельсами стало значительнее сужаться, и мне в конечном итоге пришлось опустить голову, а потом и вовсе ползти. Разница между стенами стала в два раза меньше меня самого. В конце концов, преодолев весь этот путь, я увидел, что лампочки вдруг закончились и ближайшие метров десять проглотила тьма, вот только… Если не брать в счет отдаленный источник света, сильно похожий на свет из окна. Чем ближе я к нему приближался, тем он все больше и больше походил на солнечный свет, а это значило, что я приближался к цели. Когда я дополз до конца, я не сразу понял, что предстало перед моими глазами.

Впереди была металлическая решетка с вертикальными прутьями, между которыми я мог отдаленно рассмотреть очертания чьей-то комнаты, плавающей в белом свете. Я догадывался, что эта решетка была заколочена снаружи, ведь то, что я и мог увидеть, было весьма ограниченно. Мне пришлось подойти еще ближе, касаясь лбом холодного металла, и прищурить один глаз, чтобы сфокусироваться на чем-то одном. Оказалось, тот свет, что показался мне издалека, шел из какой-то продольной щели, какие бывают между дверцами шкафа. Вероятно, это он и был. Продолжая прищуриваться, я поводил головой по сторонам, пытаясь извлечь из доступного мне изображения все, что я мог. Я мог увидеть кровать, что частично мешала обзору, пол, чем-то похожий на пол в моей комнате, пятнистые стены, указывающие на недоделанный ремонт, сломанную розетку и кусок картины, показавшейся мне чем-то знакомой…

Я инстинктивно отполз назад, но ударился лбом об окаменелые земляные выступы. Внезапное озарение поразило меня с такой силой, что я бы ни за что не смог вспомнить ни одного похожего случая. Руки подрагивали, тело постепенно набирало температуру, пока со спины и со лба не потек нервный пот. От него я совсем не мог пошевелиться в этом узком проеме. Дышать здесь становилось все невыносимее и невыносимее. Все то было похоже на бредовый сон, в котором я бы ни за что не захотел оказаться вновь.

Я не помню как выбрался. Видимо, на фоне увиденного меня совсем переклинило и к тому моменту я уже слабо понимал что мне делать и действовал так, как получалось. Наружу я выбрался в мыле и с ободранными локтями, к слову, болеть они стали только спустя какое-то время – наверное, полз что есть силы, лишь бы покинуть это место и больше не видеть ту металлическую решетку, которую я ошибочно всегда принимал за вентиляционный ход. Я быстро поднялся по лестнице, закрыл люк и даже не проверив место на наличие следов своего пребывания, поспешил поскорее сбежать. Выбежав на мостовую, я босиком прошелся по ковру, не думая о том, что могу запачкать его землей из подземки, быстро нырнул в свои ботинки и вышел, закрыв за собой калитку так, как было. Я на секунду остановил свой взгляд на доме и тут же скрылся за деревьями, идя по каменистой дорожке к своему участку. Тогда я не обратил внимания ни на реку, ни на корягу, ни на фасад своего дома. Я шел и тупо смотрел себе под ноги, наблюдая, как от каждого шага на моих ботинках формируются, а потом разглаживаются поперечные заломы.

Войдя в дом, я не разуваясь прошел к шкафу, как обезумевший распахнул дверцы и нырнул головой прямо туда, где была металлическая решетка. Глядя на эту картину уже изнутри, я ощутил на себе то же, что настигло меня в том в узком земельном проеме, в котором я долго не мог пошевелиться. Решетка была ничем не загорожена и от того из нее можно было рассмотреть и подслушать все, что хочешь, только если дверцы шкафа были распахнуты как сейчас. Я взял какие-то коробки из-под обуви, поставил их в ряд и полностью загородил мнимую вентиляцию. И в себя я пришел, видимо, только в тот момент. Мне стоило большого труда осознать, что те удушающие ощущения страха и ужаса, от которых стыла и одновременно закипала кровь, так и остались в подземке. Я поднялся, закрыл дверь веранды на ключ и прикурил, раздумывая над тем, что могло скрываться в остальных девяти тоннелях, если их, конечно, было не больше. Мне было непонятно, пользовался ли старик этим подземельем или все-таки нет. Однако, наличие настроенного выключателя и горящих лампочек в самих коридорах, ни одну из которых не требовалось заменить, все то говорило о том, что секретное подземное помещение было в ходу, и что им пользовались регулярно. И в том, что мой сосед в качестве своего компаньона выбрал именно меня, при том имея возможность вести за мной наблюдение из своего странного подземелья, была странная взаимосвязь. У меня это все, все-таки, отказывалось хоть как-то помещаться в голове.

Я направился на кухню и хотел налить себе грамм пятьдесят коньяку, но вовремя остановился и вместо этого подогрел чайник, планируя немного отвлечься и почитать забытую мной утреннюю почту. Остановить мысленный поток было довольно сложно. Все внутри было напряжено и натянуто до предела, как надутый воздушный шар. Если в него набрать хоть еще немного воздуха, как тот не выдержит и лопнет. Я заварил себе кофе, пробежался глазами по газете и решил оставить ее – все, о чем там говорилось, сразу же выходило у меня из головы, что мне приходилось перечитывать одну и ту же строчку по нескольку раз. Сделав глоток, я решил все-таки переодеться. И как только я засобирался снять шорты, как меня осенило. Я полез в карманы и нашел в них четыре украденных письма, два из которых оказались весьма древними, а остальные два были из более светлой бумаги, наверное, поновее. Стоя посреди нашей спальни, я достал из уже вскрытых конвертов исписанные листы бумаги. Все четыре письма были написаны на неизвестном мне языке, похожем на тот язык, что я видел на вывесках и табличках на Границе с Польшей. Текст писем был написан карандашом, видимо для того, чтобы написанное после прочтения можно было легко стереть, ну а почерк был один и тот же. Значки были выведены под наклоном и одним и тем же слабым нажимом на карандаш, как я понял, для того, чтобы написанное ни в коем случае не образовывало обратных следов на бумаге. Сказать, что я был раздосадован, было ничего не сказать.

Я сложил письма обратно в конверты и убрал их в ящик письменного стола. Тогда меня настигла мысль, что мне обязательно нужно будет туда вернуться. Понятное дело, вернуть эти бесполезные письма, а потом, глядишь, найти чего-нибудь еще. Тем более, я забыл про одну деталь, которой удалось укрыться от моего взгляда. Дверь, из которой на ужине выходил официант, и в которой, по словам девочки Нины, ее дед запирался вместе с Мистером Оленем, в те редкие дни, когда тот посещал их дом. Действительно, эту дверь я и упустил, но вот только, удастся ли мне попасть в нее так же просто, как в подземный коридор? Я сел за кухонный стол и обнял себя за плечи, гуляя взглядом по всем углам в поисках каких-нибудь щелей и отверстий, из которых за мной можно было вести наблюдение. Иногда правда лучше не знать некоторых вещей. И видимо, старик придерживался того же мнения, раз так тщательно маскировал свои подземные пути, и все же мне удалось туда проникнуть. Настолько ли тщательно он их маскировал? Что могло бы случиться, если бы я всего этого не узнал? Что-нибудь… необратимое? Вдруг оно уже происходит, только я об этом не знаю? В голове вспышками появлялись слова моего соседа о том, что он присматривался ко мне, наблюдал за мной издалека, и что я сразу ему понравился. Эти мысли заставляли мое сердце биться чаще. Наконец прогнав их от себя, я решил вернуться к утренней почте, дабы хоть чем-то занять свой разум. В такие моменты мне помогал лишь джаз, физическая работа, и на удивление, разговоры с людьми – одним словом, то, что качественно забивает мозги и не требует излишней мыслительной деятельности. И все-таки, плохо, что жены не было дома. Так бы я хоть немного отвлекся от происходящего.