Русские парижане глазами французской полиции ХVIII века

УДК [325.2(=161.1)](091)(44)«175/179»

ББК 63.3(4Фра)51-284.6(=411.2)

Р89

Составление: Д. Кондаков, А. Строев Перевод с французского Д. Кондакова

Русские парижане глазами французской полиции ХVIII века. – М.: Новое литературное обозрение, 2025.

В эпоху Просвещения более шестисот россиян жительствуют в Париже: вельможи, дипломаты, писатели и ученые, художники и коллекционеры, масоны и авантюристы. Русские парижане общаются с Руссо и Дидро, д’Аламбером и Мармонтелем, переписываются с Вольтером, и в то же время содержат танцовщиц, играют в карты, влезают в долги и попадают в тюрьму. Полицейские донесения, собранные в книге, рисуют психологический портрет русского дворянства эпохи Просвещения и заодно позволяют проследить эволюцию французского сыска на протяжении XVIII века. Денис Кондаков – автор книг «Творчество Эжена Ионеско в контексте идейно-художественных исканий европейской литературы ХX века» (2008), «Les Russes à Paris au XVIIIe siècle sous l’œil de la police» (совместно с А. Строевым, 2024). Александр Строев – автор книг «Les Aventuriers des Lumières» (1997), «„Те, кто поправляет фортуну“: Авантюристы Просвещения» (1998), «La Russie et la France des Lumières: Monarques et philosophes, écrivains et espions» (2017), «Литературные судьбы русских писателей во Франции» (2023).

В оформлении обложки использован фрагмент иллюстрации из «Journal des Dames et des Modes». 15 октября 1806. Рейксмузеум, Амстердам / Rijksmuseum Amsterdam.

ISBN 978-5-4448-2892-2

© Д. А. Кондаков, А. Ф. Строев, составление, предисловие, комментарии, 2025

© Д. А. Кондаков, перевод, 2025

© Д. Черногаев, дизайн обложки, 2025

© ООО «Новое литературное обозрение», 2025

Денис Кондаков, Александр Строев

«Русские парижанцы» в век Просвещения

Эта книга – плод долгой коллективной работы. В 2012–2013 гг. вместе с магистрантами кафедры компаративистики Университета Новая Сорбонна мы отыскали и переписали в архиве Министерства иностранных дел Франции в фонде слежки за иностранцами все полицейские донесения, где упоминались русские (1771–1791)1. Парижские инспекторы представляли отчеты по сообщениям осведомителей, далее они редактировались, систематизировались, переписывались и обычно еженедельно, по пятницам, пересылались в МИД. Затем мы присоединили к ним разрозненные дела 1743–1747 гг. из архива МИДа, из фонда «Мемуары и документы»2. Часть донесений 1740–1760 гг. хранится в библиотеке Арсенала.

К ним добавляются донесения полиции нравов, следившей за актерками, домами терпимости и содержанками, которые инспектор Маре посылал генерал-полицмейстеру Парижа Антуану де Сартину в 1759–1777 гг.3 Это самая яркая и забавная часть, ибо полицейские инспекторы, зная, сколь король Людовик XV был охоч до пикантных историй, писали элегантно и иронично. Увы, его внук Людовик XVІ подобными материалами не интересовался, и источник вдохновения иссяк.

Третий тип документов составляют следственные дела подданных Российской империи, отправленных в тюрьму за долги и мошенничество, а также французского авантюриста, обвиненного в шпионаже4. Мы использовали только небольшую часть их, ибо они заслуживают отдельного издания.

Все вместе эти материалы дают довольно полную картину жизни русских в Париже XVIII века и заодно позволяют проследить, как менялись методы работы полиции на протяжении столетия.

Донесения полиции нравов и надзора за иностранцами, следственные дела, сохранившиеся во французских архивах, описывают повседневную жизнь более шестисот подданных Российской империи, проживавших в Париже в век Просвещения. Осведомители следят за вельможами, дипломатами и писателями, фаворитами и сыновьями императрицы Екатерины ІІ, учеными и врачами, за графами Воронцовыми, Разумовскими, Румянцевыми, Салтыковыми, Шуваловыми, Чернышевыми, Строгановыми и Орловыми, за князьями и княгинями Белосельскими, Барятинскими, Долгорукими, Голицыными, Кантемирами и Дашковыми, а также за Денисом Фонвизиным, Иваном Хемницером, Максимом Невзоровым и другими. Они шпионят за ними в частных особняках и посольствах, в салонах и литературных собраниях, в домах свиданий и загородных домах, вплоть до альковов.

Россияне водят дружбу с Дидро и Мармонтелем, посещают Руссо, переписываются с Вольтером, печатаются во «Французском Меркурии». Они представляются ко двору в Версале, посещают масонские ложи, а во время Революции – Национальное собрание. Граф Александр Строганов, семьи Шуваловых и Голицыных сами держат салоны и открытые столы, задают балы и концерты, и, благодаря полицейским донесениям, мы знаем имена их гостей. Они с восторгом погружаются в светскую жизнь, шьют наряды у лучших портных, в том числе у модистки королевы Марии-Антуанетты, наслаждаются изысканной кухней и винами, спектаклями и актрисами.

Донесения позволяют описать круг общения дипломатов Антиоха Кантемира, Дмитрия Голицына, Фридриха Мельхиора Гримма, Ивана Барятинского, знакомство Семена Нарышкина с ученым Луи-Бертраном Кастелем, Алексея Гросса с маркизом де Стенвилем, отцом герцога де Шуазеля, проследить за деятельностью Жильбера Ромма и его воспитанника Павла Строганова в начале Революции, за пребыванием в Париже вице-канцлера Михаила Воронцова в мае 1746 г. и графа и графини Северных (великого князя Павла Петровича и Марии Федоровны) в мае-июне 1782 г.

Они раскрывают с новой стороны работу парижской полиции в эпоху Просвещения. Если в начале века она предстает как хорошо отлаженная карательная машина, обеспечивающая тотальную слежку, то позднее она стремится также к исправлению нравов. Если в 1730–1740 гг. осведомители принуждены изыскивать благовидные предлоги, дабы проникнуть в дома приезжих, рискуя попасть под град палочных ударов от слуг, то затем генерал-полицмейстеры Антуан де Сартин и Жан-Шарль-Пьер Ленуар наносят визиты знатным иностранцам, иногда вызволяют тех, кто попал в затруднительные положение, и не отправляют их без раздумья в тюрьму за долги, как раньше. Полиция тесно сотрудничает с министерством иностранных дел, при необходимости советуется с русскими дипломатами и Гриммом, доверенным лицом Екатерины ІІ.

Несмотря на ошибки и неточности, донесения рисуют вполне достоверные портреты русских дворян. В первую очередь правонарушителей: профессиональных картежников (граф Дмитрий Матюшкин, полковник Гавриил Бибиков), злостных должников (Сергей Пушкин, принц Карл Курляндский), распутников (Сергей Салтыков, Кирилл Разумовский, Андрей Белосельский и др.). «Французские Лаисы» обирают приезжих по всем правилам искусства, а заодно дают им уроки парижской жизни. Другие дамы заводят более-менее постоянные связи с русскими, получают от них ренту, рожают детей, живут почти семейной жизнью многие годы, как актриса Деглан с советником посольства Николаем Хотинским.

Полиция нравов иронично и красочно описывает похождения россиян: они сорят деньгами, содержат танцовщиц, подхватывают дурные болезни, проигрываются в пух и прах, подделывают векселя, влезают в огромные долги, попадают в тюрьму. Эти донесения читаются словно романы. Мы следим за приключениями персонажей новеллы Дидро «Мистификация» князем Дмитрием Голицыным и девицей Дорне, за прототипами «Пиковой дамы» Пушкина.

Русская колония в Париже XVIII столетия – отнюдь не зеркало Российской империи. Однако она позволяет лучше понять устремления и чаяния русского дворянства эпохи Просвещения, их психологические комплексы, непростые отношения с власть предержащими на чужбине и на родине. «Русские парижанцы», воспитанные на французской культуре, сталкиваются с реалиями французской жизни, далекими от идеала. Литературный персонаж, созданный Вольтером и воспетый его подражателями, осмеянный графом Дмитрием Хвостовым и Денисом Фонвизиным, стал заметной фигурой в Париже (как свидетельствует Луи-Себастьян Мерсье) и вызвал пристальное внимание королевской власти и, разумеется, полиции.

Во французском варианте книги5 мы поместили в хронологическом порядке все сохранившиеся донесения за период с 1729 по 1791 г. и часть следственных дел из архива Бастилии. Для контекста мы добавили послание министра иностранных графа де Вержена 1782 г., письма девиц легкого поведения к графу Ивану Салтыкову, а также список русских дворян, приезжавших пить минеральные воды и лечиться в бельгийский город Спа в 1757–1791 гг., – он позволяет установить личность некоторых из тех, кто был в Париже. Мы сердечно благодарим коллег, которые щедро поделись с нами сведениями и документами: Владимира Яковлевича Береловича, Катрин Вольпияк-Оже, Рашель Кутюр, Владислава Станиславовича Ржеуцкого и, разумеется, Игоря Игоревича Федюкина, который затем отредактировал русское издание.

По договоренности с издателем русский вариант книги мы сократили и построили принципиально иначе: по персоналиям. Мы отобрали донесения, описывающие парижскую жизнь самых известных русских вельмож, дипломатов, литераторов. Подчеркнем, что и во французском варианте книги учтены отнюдь не все русские, приезжавшие во Францию, ибо за многие годы донесения не сохранились, кого-то полиция не заметила, кто-то жил не в столице, а в провинции и т. д. (мы еще к этому вернемся).

Публикация документов из архива полиции началась во время Французской революции. В 1789 г., вскоре после взятия Бастилии, авантюрист, журналист и революционер Жан-Луи Карра (1742–1793, гильотинирован) напечатал «Подлинные исторические мемуары о Бастилии», куда включил документы из следственного дела принца Карла Курляндского6. Как водится, он пересказал жизнь принца и историю России на свой лад. Самый интересный из напечатанных им документов, письмо от Джакомо Казановы к принцу об изготовлении золота алхимическим путем, пропал из архива7, тогда как копии других писем сохранились. Книгу перевели и издали в Германии и Англии8, европейская пресса перепечатала дело Карла Курляндского9. Казанова, живший в Богемии, разозлился на то, что журналисты выставили его шарлатаном, и в 1792 г. включил свой вариант этого письма в мемуары10.

Другой революционер, депутат Конвента Луи-Пьер Манюэль (1751–1793, гильотинирован), бывший полицейский осведомитель и вестовщик, издал книгу «Разоблаченная парижская полиция» (1791), также используя архив Бастилии. Он включил в нее материалы полиции нравов об актерках и девицах легкого поведения11. Манюэль отобрал понравившиеся ему донесения, переписал их на свой лад, выбросил даты и превратил в забавные истории. Источники некоторых из них мы так и не нашли, в том числе описанного им забавного происшествия с Дмитрием Матюшкиным, объявленным им поляком: «Граф Матуски спал на груди девицы Дюте, когда герцог де Дюрфор12 разбудил их обоих. Поляк бросился бежать, француз за ним. Стража, увидав его в одной рубашке, укутала его в плащ»13.

Историки XIX века Лоредан Ларше, Камий Питон и Артюр де Буалиль издавали самые любопытные донесения, а именно материалы полиции нравов14. Франсуа Равессон и Франц Функ-Брентано, хранитель библиотеки Арсенала, изучали и публиковали бастильские архивы15. Жюль Маторес использовал их в книге «Иностранцы в дореволюционной Франции: история народонаселения»16. Григорий Лозинский одним из первых занялся полицейскими донесениями о русских в Париже. В 1925 г. он посвятил три статьи Антиоху Кантемиру, в которых также использовал документы Национального архива о кончине князя17. В последние годы историки все чаще обращаются к этим источникам: назовем, в частности, превосходные работы Эрики-Мари Бенабу, Жана-Франсуа Дюбоста и Антуана Лилти18. Мы использовали работы наших предшественников, уточняя и дополняя их сведения.

В эпоху Просвещения французская полиция считалась лучшей в Европе. Усилиями ее высших чинов была создана эффективная система внешнего наблюдения, поквартальной слежки, а также разветвленная сеть осведомителей, в том числе слуг, работавших у знатных иностранцев. Однако сведения, добытые таким способом, не могут быть абсолютно полными и точными. Полицейские зачастую путают родственников (Голицыных, Салтыковых, Шуваловых). Агенты записывают русские фамилии на слух, на французский, немецкий или польский лад. Так, Фонвизин стал г-ном де Визини, а Иван Хемницер – г-ном Хенниценом. При этом последнего представили как офицера, собиравшего военные сведения в Германии и с этой же целью приехавшего во Францию19, т. е. как шпиона. А когда дело доходит до ливонцев, то полицейский, не слишком утруждаясь, переписывает одни и те же сведения.

В донесениях упоминается более шестисот подданных Российской империи, посетивших в Париж, но в действительности их было намного больше. Полиция следит в первую голову за дипломатами и аристократами, живущими подолгу в Париже, за богатыми и знатными путешественниками. Их слуги в отчеты не попадают, так же как, за редкими исключениями, мещане, купцы и студенты. Между тем многие пансионеры петербургской Академии художеств, отправленные на учебу в Париж, стали затем знаменитыми художниками, скульпторами, архитекторами.

Не найдем мы в публикуемых донесениях, увы, и имен многих русских писателей, приезжавших в Париж. Отсутствие Василия Тредиаковского, который посещал занятия в Сорбонне в 1727–1729 гг., или писателя и переводчика Ерофея Каржавина (жил в Париже с 1746 г. до начала 1760‑х), можно объяснить тем, что плохо сохранились донесения этого времени. Что до племянника последнего, писателя и авантюриста Федора Каржавина, который трижды бывал в Париже (во второй раз под вымышленной французской фамилией), то полицейские его заметили только в 1788 г. Нет в донесениях и Николая Карамзина, рассказавшего о своем пребывании в Париже в 1790 г. в «Письмах русского путешественника». Его приезд остался незамеченным, вероятно из‑за того, что после Революции слежка за иностранцами пришла в упадок (добавим, что в начале века под руководством Фуше она расцвела). Кроме того, как следует из донесения рижской пограничной полиции, хранящегося в АВПРИ, Николай Михайлович Карамзин выехал из России в 1789 г. под именем Николай Михайлов, а такая фамилия привлечь внимание полицейских не могла.

Чтобы точно установить, кто именно приезжал в Париж, мы использовали многочисленные источники, в первую очередь воспоминания, письма и дневники русских путешественников, а также списки отдыхавших на водах в Спа и посетителей масонских лож20.

В век Просвещения французские литераторы клянут парижскую полицию, простолюдины ненавидят доносчиков21, а вот чужеземцы, включая государей, ею живо интересуются. Императрица Мария-Терезия желает знать, как именно поддерживается порядок в столице, и комиссар Жан-Батист-Шарль Лемер пишет для нее подробный отчет22. Для ХХІ статьи «Наказа» Уложенной комиссии «О благочинии, называемом инако Полициею» (1768) Екатерина ІІ воспользовалась французским опытом, а в 1773–1774 гг. попросила приехавшего в Петербург Дени Дидро рассказать ей и написать о полиции и деятельности правосудия23.

Русские путешественники почитают полицию за одну из парижских достопримечательностей. Денис Фонвизин в письме к Петру Панину, написанном уже за пределами Франции (Аахен, 18 (29) сентября 1778 г.), как ему свойственно, начинает за здравие, а кончает за упокой:

Полиция парижская славна в Европе. Говорят, что полицеймейстер их всеведущ; что он, как невидимый дух, присутствует везде, слышит всех беседы, видит всех деяния24, и, кроме одних помышлений человеческих, ничто от него не скрыто. Поздравляю его с таким преестественным проницанием; но при сем небесном даре желал бы я ему лучшего обоняния, ибо на скотном дворе у нашего доброго помещика чистоты гораздо больше, нежели пред самыми дворцами французских королей25. <…> Что же касается до безопасности в Париже, то я внутренне уверен, что всевидение полицеймейстера не весьма действительно и польза от полицейских шпионов отнюдь не соответствует той ужасной сумме, которую полиция на них употребляет. Грабят по улицам и режут в домах нередко26.

Подобные филиппики, критикующие дороговизну полиции, произносят и сами французы27.

Однако Жан-Шарль-Пьер Ленуар, генерал-полицмейстер в 1774–1775, 1776–1785 гг., истинный человек Просвещения, отстаивает принцип «благочиния» («une douce police»). Он уподобляет полицию хорошо действующему отлаженному механизму28. Так же, как его предшественник Антуан де Сартин, Ленуар полагает, что лучше не только карать, но и воспитывать, по мере возможности улучшать нравы. Ленуар прекрасно понимал, что дело это непростое:

В городе, населенном людьми из всех стран, где каждую минуту что-то происходит, где страсти никогда не утихают, где непременно у всех горожан разные привычки и образ жизни, невозможно постоянно поддерживать одинаковые, ровные и строгие нравы29.

Однако генерал-полицмейстер предпочитал предотвращать преступления, злоупотребления или распутство, а не расследовать их. Гласная опека дополняла наружное наблюдение. Инспекторы полиции стремились распутывать дела, в которых были замешаны знатные русские, и действовать со всей возможной осмотрительностью.

Официально слежка за иностранцами установилась в начале XV в., когда домовладельцев и хозяев гостиниц обязали извещать парижского прево о своих постояльцах. В 1611 г. полицейский устав вменяет в обязанность инспекторам полиции наблюдать за приезжими во вверенных им кварталах30. Слежка сохранилась на века. Достоевский в «Зимних заметках о летних впечатлениях» (1863, «Глава IV и не лишняя для путешественников») описывает сперва внимательную пограничную слежку, а затем донесения владельцев парижской гостиницы:

В отеле, в котором я остановился, немедленно описали все малейшие приметы мои и сообщили их, куда следует. По точности и мелочности, с которой рассматривают вас при описании примет, можно заключить, что и вся дальнейшая ваша жизнь в отеле, так сказать, все ваши шаги скрупулезно наблюдаются и сосчитываются. Впрочем, на первый раз в отеле меня лично не много беспокоили и описали меня втихомолку, кроме, разумеется, тех вопросов, какие задаются вам по книге, и в нее же вы вписываете показания ваши: кто, как, откуда, с какими помыслами? и проч.31

Сведения о постояльцах поступали в особый отдел полиции, созданный в начале царствования Людовика XV, когда после преступлений разбойника Картуша, казненного в 1721 г., возникли новые приемы слежки32. Как показывает Рашель Кутюр, служба безопасности и служба наблюдения за приезжими разделились лишь в 1747 г.33 Это произошло в первую очередь по политическим причинам. Министерство иностранных дел желало знать все о дипломатах и государственных деятелях, проживавших в Париже. Однако для этого была необходима большая сеть осведомителей, отличная от той, которая следила за частными лицами. А для полиции, как считает Даниель Рош, политические резоны (государству нужно знать, с кем встречаются иностранцы, как ведут себя, каковы их взгляды) менее важны, чем экономические: знатные чужеземцы могли наделать долгов и ввести в убыток парижских купцов и ремесленников34. Потому, как уже было сказано, полиция следила в первую очередь за вельможами, за Воронцовыми, Шуваловыми, Строгановыми, Чернышевыми, Голицыными и другими, не обращала особого внимания на приезжих со скромным достатком (Денис Фонвизин, Федор Каржавин, Родион Кошелев) и не замечала слуг, студентов и пр.

Если в 1740‑е гг., во время Войны за австрийское наследство, в которой Россия противостоит Франции, тема шпионажа часто возникает в донесениях, то в конце века, в царствование Людовика XVI, она уходит на периферию, отчеты становятся более сухими и стереотипными. Однако полиция, вероятно по указанию свыше, пристально следила за оппозиционным политическим салоном Андрея Шувалова в 1777–1781 гг., во время войны за независимость США (мы к этому вернемся позже). В эти же годы полиция 22 раза сообщает о том, что русские военные моряки едут через Париж в Брест, где находится объединенный французско-испанский флот. Одновременно полиция в Бресте получает задание усилить слежку в городе35, вероятно, дабы предупредить возможную шпионскую деятельность.

В 1770–1780‑е гг. полиция уделяет все больше и больше внимания русским. Из общего числа упоминаний об иностранцах о русских говорится в 6,7% донесений в 1774 г., 10,3% в 1775 г., 17% в 1781 г. Больше следят только за англичанами и немцами, подданными враждебных государств36. Видимо, эта статистика отражает роль Российской империи в европейской политике и рост ее военной мощи.

Слежка за приезжими, как уже было сказано, ведется по кварталам. Хозяева постоялых дворов и меблированных комнат подают полиции сведения о приезжих (национальность, возраст, социальное положение, профессия). Затем, в случае необходимости, устанавливается наружное наблюдение. Однако оно не всегда эффективно, ибо зачастую соглядатаи не слишком усердны, а дипломаты, обнаружив слежку, уходят от нее.

Так, осенью 1741 г. парижская полиция не может установить личность некоего «Кянкина», состоящего в родстве с Петром І. Все уловки тщетны, в том числе слежка за его банкиром Кристоф-Жаном Бауром, видным масоном, и за русским послом князем Антиохом Кантемиром, который принимает «Кянкина» каждый день. Ни маркиз д’Аржансон, ни генерал-полицмейстер Клод-Анри Фейдо де Марвиль не могут узнать его подлинное имя: Семен Кириллович Нарышкин37.

Слежка за «Кянкиным» показывает также, насколько осмотрителен князь Кантемир. Его преемник, Алексей Гросс, не менее осторожен. 20 декабря 1746 г. соглядатай доносит: «Был в Версале, а воротившись, выехал один на фиакре и сказал кучеру: „Как будешь на улице Вожирар, я скажу, куда нужно ехать“. Неизвестно, где он был, никто за ним не следил»38.

Когда наружное наблюдение не дает желаемых результатов, в дом внедряют своего человека в качестве слуги или просто подкупают лакея. Но это проходит не всегда, ибо дипломаты тоже не лыком шиты. Инспектор Жан Пуссо, следивший за иностранцами с 1741 по 1747 г., сетовал, что князь Кантемир «слишком осторожен; нет никакого средства внедрить к нему в дом человека, он берет в услужение лишь тех, кто ему рекомендован иным послом, и имеет за правило не пускать к себе на порог тех, кто вышли от него со службы»39. Однако некий Шантийи сумел подружиться со слугами князя и стал выведывать у них, что говорят в доме о политике.

Но и этот источник доверия не вызывает. Соглядатаи, и том числе Шантийи, могут приврать, ошибиться, а иногда их нарочно вводят в заблуждение. Сорок лет спустя, уходя в отставку, генерал-полицмейстер Ленуар оправдывается перед графом де Верженом:

Поданные мне отчеты, кои я имею честь препроводить вам, могут проистекать лишь из наблюдений и того, что говорят в домах иностранных посланников. За ними нельзя вести наружное наблюдение, как при обычной слежке, а не при постоянной. Поэтому полицейские инспекторы всегда стремятся получить полезные сведения от слуг, которые за хорошую плату передают им записки и сведения, на основе которых составляются полицейские отчеты. Неудивительно, и этого следовало ожидать, что среди множества донесений можно найти не слишком точные и даже превратные.

Мы оба [Ленуар и Тиру де Крон, его преемник] просим вас учесть, что слежка за иностранцами – дело трудное, что неожиданности и ошибки у всех бывают и что надо иногда проявлять снисходительность40.

Учитывая, что сведения от соглядатаев особого доверия не вызывают, полиция изыскивает более надежные способы узнать, что говорят и делают иностранцы, в первую очередь дипломаты. У них были заветные места, где они обедали, играли, говорили о политике. В 1740‑е гг. они собирались у бакалейщика Прево на улице Святой Маргариты, напротив тюрьмы аббатства Сен-Жермен. Согласно донесениям, в мае-июле 1744 г. там играли в карты всякий день, даже на Страстную неделю, туда заглядывали даже монахи. Поговаривали, будто жена и дочь бакалейщика ублажали гостей41. 16 августа 1744 г. полиция нагрянула в заведение с обыском и принудила Прево шпионить за посетителями42. Сохранились также весьма любопытные доносы его супруги, свидетельствующие, что дипломаты были настороже. 18 августа 1746 г. Алексей Гросс и Мессе, секретарь вюртембергского посланника, беседовали у бакалейщицы:

19 августа [?] 1746

Вчера господа Гросс и Мессе явились ко мне, спросив ужина, и я подслушала следующие новости. Г-н Гросс весьма удивлен, что герцог Монтелимар войдет в испанский совет. Г-н Гросс зачитал г-ну Мессе письмо на языке, коего я не разумею. Тот хотел что-то ответить по-французски, тогда г-н Гросс ему сказал по-немецки: «Остерегайтесь кумушки», разумея тут меня. И удалились в сад.43